12
Сиди Салим

Как и всегда, когда Нил, следуя своим собственным законам, поднимается, становясь из зеленого коричневым, Египет оживает. «Изис», старая яхта леди Доусон, поднялась вместе с водами, натянув удерживавшие ее канаты, и волны сильнее прежнего начали биться о ее борт. С запада подул сильный бриз.

Отплывший с противоположного берега, от Луксора, перевозчик боролся с волнами. Он предупредил иностранца, что, когда Нил поднимается, переправа становится небезопасна, особенно в ночное время суток Однако его сомнения были развеяны толстой пачкой денег. Теперь же положение действительно стало опасным, и перевозчик выкрикивал в темноту извечное Inscha’allah! молясь и подбадривая себя и отгоняя страх одновременно.

Леди Доусон наблюдала за представлением из салона, «Это должен быть он! Французы всегда опаздывают, это самый невезучий народ из всех, что я знаю».

Агент Джерри Пинкок, прозванный «ищейкой», подошел ближе. Его трудно было узнать: с тех пор как он попал в Египет, он стал коротко стричь волосы, что положительно отразилось на его внешности. Лорд Карнарвон прибыл из Англии вместе с дочерью Эвелин, а если где-то появлялась Эвелин, значит, неподалеку был и Картер. Он сидел за освещенным столом в центре комнаты, не выражая ни малейшего интереса к происходившему на реке, перед ним лежала стопка карт и документов.

— Лучше бы он остался в отеле, — заметил Пинкок, не страдавший недостатком мужества, засомневавшийся, однако, в правильности решения путешественника, чье положение становилось все опаснее. Мужчина в лодке был для них важной фигурой.

Казалось, лодка совсем не продвигалась вперед. Скорее перевозчик боролся с ветром и делал все возможное для того, чтобы парусная лодка не перевернулась. Наконец, у леди Доусон кончилось терпение, и она предложила гостям занять места.

Как обычно, Джоан Доусон сидела во главе стола. Справа от нее — лорд Карнарвон, далее Пинкок, слева — Картер и Эвелин, с которой не спускал глаз отец. Слуга-египтянин принес виски и шерри на круглом подносе, Пинкок поднялся, взяв бокал, и произнес с присущей случаю серьезностью:

— Я пью за уважаемого Чарльза Уайтлока, погибшего при исполнении ответственного задания на службе Британской империи. По нашим сведениям, вчера он был похоронен в Глазго, в Шотландии. За Чарльза!

— За Чарльза! — присутствующие встали.

— Уайтлок был женат? — спросил Карнарвон после минутного молчания.

— Женат? — Леди Доусон усмехнулась. — Агенты и археологи не могут позволить себе подобной роскоши. Нет, у Чарльза Уайтлока была только одна любовь, которой он полностью посвятил свою жизнь, — Интеллидженс-сервис. И все же — неприятная история.

— Неприятная история, — повторил Пинкок и выпил, — это могло случиться с каждым из нас.

— Как это вообще произошло? — Лорд Карнарвон придвинулся ближе. — Как получилось, что дело дошло до конфликта с французами?

— Сейчас расскажу, — ответил Пинкок. — Мы давно наблюдаем за агентами Дезьем бюро, хотя, должен сознаться, иногда мне кажется, что это французы за нами наблюдают. Они считают, что мы прячем Хартфилда. Как бы то ни было, Поль Сакс-Виллат, официально занимающий пост французского консула в Александрии, на самом деле агент французской секретной службы. Он руководит работой группы профессионалов, с точки зрения компетентности как в области науки, так и секретности. Мы подозревали, что им известно больше, чем нам. По крайней мере, они занимались вещами, которые нам казались абсолютно непонятными, например, начинали раскопки в местах, признанных нашим экспертами бесперспективными. Так что мы исходил из того, что они опередили нас в расследовании. Соответствующее послание, направленное в Лондон с запросом помощи со стороны профессионалов, взволновало полковника Доддса. Он пообещал любую необходимую поддержку и попросил высказаться яснее. Но прежде чем мы успели прояснить ситуацию, от полковника Доддса была получена очередная телеграмма: ничего не предпринимать, ждать новых указаний. Позднее мы узнали, что один из французских агентов, ученый-лингвист Эдуард Курсье, обратился в британскую секретную службу. Его принудили к работе над данным проектом; у него же, однако, не было ни малейшего желания поддаваться на шантаж Дезьем бюро. Он выразил желание поделиться имеющимися знаниями с британцами.

— Мы должны были соблюдать осторожность, — продолжила леди Доусон. — Француз мог затеять двойную игру. Поэтому я предложила, чтобы сначала Чарльз Уайтлок вошел в контакт с Курсье и проверил его искренность. Уайтлок был лучшим актером среди нас. Никому не удавалось так идеально изображать британского туриста. Ему не составило труда войти в контакт Курсье. Он подтвердил, что француз вполне серьезен своих намерениях, казалось, его особенно привлекал перспектива внезапного ночного исчезновения из лагеря французов. Тем временем Сакс-Виллат и его агенты обнаружили гробницу современника Имхотепа, что, однако, не принесло никаких новых сведений, так что они решили вновь замуровать гробницу и засыпать вход. Уайтлок наблюдал за происходящим с безопасного расстояния и отважился показаться из укрытия лишь в тот момент, когда французы прервались и вернулись в дом, где проживали. Остался лишь Курсье. По его словам, он спрятал в гробнице ценное имущество, и Уайтлок вызвался сопровождать его. На то у него были особые причины. Он взял с собой поддельный план, который должен был возбудить подозрения французов касательно того, что еще Огюст Мариет искал гробницу Имхотепа. Для составления плана мы провели подробнейшее расследование относительно Мариета и пометили место, где при всем желании нельзя раскопать ничего, кроме песка и камней. План должен был сбить французов со следа и дать, таким образом, фору нам. Далее произошло следующее: свод обрушился. Курсье удалось выбраться, Уайтлок же был раздавлен огромной плитой.

— Около часа ночи, — продолжил Пинкок, — пришел Курсье, абсолютно разбитый. «Изис» тогда бросила якорь милях в трех от места происшествия. Мы пришли в ужас, узнав о происшедшем. Лишь леди Доусон сохранила ясность рассудка. Она поняла, что, если Уайтлок будет обнаружен, мы пропали, — французы поймут, что мы наблюдаем за ними. Так что было решено, что мы с Курсье должны вернуться к гробнице и извлечь из нее тело Уайтлока. Французы оставили домкраты, так что с их помощью нам удалось приподнять плиту, под которой находился Уайтлок. Что, честно говоря, было небезопасно. Мы протащили тело Уайтлока около полумили по пустыне, затем закопали в песке. На следующий день мы завершили начатое. Бедный Чарльз!

Леди Доусон поднялась и подошла к окну. Шторм так и не успокоился. Парусника видно не было.

— Они перевернутся, — проговорила она.

Картер был все еще погружен в свои бумаги, он не следил за объяснениями.

— Вы должны его понять, он слишком взволнован, — сказал лорд Карнарвон, — нам ведь теперь нужно понять, как действовать дальше.

Подчеркивая каждое слово, будто пытаясь придать особый вес сказанному, леди Доусон ответила:

— Поэтому вы и были приглашены сюда.

— Я не понимаю, — возразил лорд Карнарвон, а Картер поднял голову. — Какое отношение имеет мое открытие к вашему проекту?

Картер с досадой отвел взгляд, и Эвелин поняла почему. Ее отец сказал «мое открытие», будто это он рылся в грязи на протяжении двадцати лет, будто не Картер потратил жизнь на то, чтобы совершить это открытие. Она почувствовала, что Картер оскорблен, и ей тоже стало больно.

Лицо леди Доусон изменилось еще больше, на нем появились резкие морщинки, глаза заблестели. Наконец, досадливо вздохнув, она ответила:

— Лорд Карнарвон, видимо, вы неправильно расцениваете ситуацию. Речь идет не о вашем или моем проекте, речь идет о деле государственной важности. Военный министр в качестве ответственного лица со стороны правительства его величества перенял ответственность за ведение дела Имхотепа. Это значит, распоряжения исходят от военного министра.

— Интересно! — ответил лорд Карнарвон с иронией, присущей всем британцам, в особенности же британским лордам. — Я вот только никак не пойму, что общего имеют ваши длящиеся годами бесплодные поиски гробницы безвестного строителя пирамид с моим открытием? Впервые найдена нетронутая гробница, и мы еще даже не знаем, что ждет нас за запечатанной стеной.

— Вот именно, — заметила леди Доусон, — именно потому, что впервые найдена нераспечатанная гробница, что мы не знаем, что ждет нас за дверью, шумиха вокруг данного события будет сильнее, нежели когда-либо прежде.

Картер покачал головой:

— Быть может, вы выразитесь яснее? О чем, собственно, речь?

Пинкок вступил в разговор:

— Автор идеи — Джеффри Доддс, и я считаю ее потрясающей. До сих пор масса усилий уходила на то, чтобы скрыть нашу истинную деятельность. Ваше открытие, лорд Карнарвон, после огласки в мировой прессе станет сенсацией, в Луксор со всего мира съедутся не только представители прессы, но и ученые и археологи потянутся в Долину Царей, остальные же районы раскопок опустеют.

— Я начинаю понимать, — вставил Карнарвон. — Пока мы здесь открываем гробницу фараона, вы хотите получить возможность спокойно работать в Саккаре.

— Именно так На следующей неделе в Каир прибывает команда археологов из Оксфорда. Лично министр внутренних дел добился получения лицензии. Руководитель раскопок, профессор Винбери, составил карту, на которой обозначены все проводимые ранее в Саккаре раскопки, при этом он обнаружил площадку размером не более футбольного поля, на которой по неизвестной причине никогда ранее раскопки не проводились.

— Звучит неплохо.

— Я прошу сохранить сказанное в тайне. Об истинной цели предприятия знает лишь Винбери. Даже его команда не знает, что конкретно они будут искать.

— Потрясающе, великолепно, — согласился лорд.

Картер же, наоборот, пробормотал нечто о глупости и беспомощности и, наконец, сказал:

— Открытие нельзя сделать вдруг, его вероятность должна расти постепенно, а рост требует удобрений. Удобрения археологического открытия — это информация, информация и еще раз информация. Я никогда не нашел бы гробницу Тутанхамона, если бы не располагал сведениями, к которым никто прежде не получал доступа. В Долине Царей до сих пор существует множество мест, где никогда не велись раскопки, и не имеет смысла копать там лишь потому, что ранее этого никто не делал. Но это мое личное мнение.

Леди Доусон ответила на высказывание археолога лишь небрежным жестом и спросила, обращаясь к лорду Карнарвону:

— Сколько времени, по вашим расчетам, потребуется для того, чтобы открыть и оценить содержимое гробницы?

— Послушайте, леди, — грубо прервал ее Картер, — мы (да, он сказал именно «мы») совершили открытие, которое, возможно, — я говорю, возможно, — подарит миру уникальнейшие сокровища из всех когда-либо найденных. И вы спрашиваете, сколько времени понадобится на то, чтобы извлечь их. — Он ударил ладонью по столу. — Три тысячи лет фараон покоится в гробнице, а вы хотите составить расписание его поднятия. Это абсурд с точки зрения науки. Эта гробница — мое открытие (он сказал «мое»), и я буду решать, сколько времени потратить на ее исследование! — Он вскочил, вышел из салона и, встав у релинга, устремил взгляд в темноту.

Шторм стих, легкими шагами к нему приблизилась Эвелин. Она положила руку на его плечо и успокаивающе проговорила:

— Я понимаю твое волнение, Говард, но люди из секретной службы — невежды. Не принимай этого так близко к сердцу.

— Они злы, высокомерны и глупы, — выпалил Картер, схватив Эвелин за руку. — Но они еще узнают меня.

В этот момент подошел Карнарвон. Лицо его выражало беспокойство, но скорее не о том, что его дочь окажется в опасной близости к археологу, а о состоянии последнего.

— Картер, — сказал он примирительно, — вы правы, но дело Имхотепа имеет национальное значение, по крайней мере по мнению правительства его величества, и мне кажется, было бы ошибочно вступить в конфликт с военным министром. Быть может, он когда-нибудь поможет нам в наших поисках. В жизни бывают моменты, когда умнее сдаться, нежели настаивать на своих нравах. Думаю, вам следует обдумать все еще раз, пока дело не дошло до скандала.

Эвелин взяла Картера за руку и, не дожидаясь ответа, повела в салон.

Картер сел, полистал свои бумаги и осведомился, не глядя на окружающих:

— Так что вам от меня нужно?

— Поймите меня правильно, — ответила леди, — секретная служба правительства его величества ни в коей мере не стремится принизить ваши заслуги. Мы бы хотели от вас одного: чтобы вы согласовали с нами планируемые сроки проведения работ, то есть мы были бы очень обязаны вам, если бы вы учли наши пожелания.

Прежде чем Картер успел ответить, лорд Карнарвон выразил согласие.

С берега раздались крики. Пинкок вышел посмотреть, в чем дело. Вернулся он бледный как мел.

— Лодка исчезла. Боюсь, она затонула.

— А что с Курсье? — взволнованно спросила леди.

Пинкок пожал плечами.

Теперь его звали Хафиз эль-Гафар, на нем была аккуратная европейская одежда, усики, делавшие его существенно старше и придававшие элегантности. Однако можно сменить имя, одежду и даже взгляды, но человек всегда останется самим собой. Омара охватила тоска, когда он сошел с корабля в Александрии, откуда несколько месяцев назад бежал вместе с Халимой, мечтая начать новую, счастливую жизнь. И что теперь? Он был бесконечно несчастен, неся в себе злобу обманутого человека, чувство, с которым ни один мужчина не в состоянии справиться, по крайней мере не так быстро.

В поезде, везшем его в Каир, Омар ехал первым классом, как это и подобало человеку его внешности, — в конце концов, барон фон Ностиц-Вальнитц снабдил его необходимым количеством средств. Впервые он заметил, что Египет — страна богатая. В поезде ехали торговцы и служащие, мудиры и назиры с богато одетыми женами. Все они не имели ничего общего с людьми из задних вагонов, в которых до сих пор путешествовал и Омар.

Как и всегда, нуждаясь в совете, Омар первым делом вспомнил о микассе. Конечно, тот с пренебрежением воспринял его любовь к Халиме, и они даже повздорили, но все же инвалид остался единственным человеком, которому Омар мог слепо доверять. Омар прибыл ночью и снял номер в «Мена Хаус». Несмотря на то что прошло уже двадцать лет, Омар вспомнил, как когда-то, будучи ребенком, был выгнан из богатого отеля. Утром взгляд его упал на караван-сарай, где старый Мусса учил его пользоваться набутом и объяснял, что он символизирует мужскую силу. Хижины остались прежними, но теперь из них выходили другие люди.

Исключением был Хасан. Безногий инвалид был древним стариком все те годы, которые Омар помнил его, и, соответственно, сейчас должен был еще больше состариться. Так что на фоне воображаемого образа он показался даже помолодевшим. Их встреча была теплой, спор забыт, и Омар принялся рассказывать обо всем происшедшем.

— Разве я тебе не говорил? — вздохнул микасса, сощурив правый глаз, видевший явно лучше другого. — Но ты не хотел верить старому инвалиду. — И он дружески пихнул Омара в бок.

— Самое ужасное, — продолжил тот, — что я все еще люблю ее, и если она завтра вернется и скажет…

— Ты с ума сошел! — гневно воскликнул микасса. — Ты действительно сошел с ума. Женщина вроде нее заслуживает кнута! Тебе бы следовало отвести ее в пустыню, чтобы она погибла там. Глупец! — Чтобы сменить тему, Хасан внимательно осмотрел костюм Омара: — Ты стал настоящим Саидом, мой мальчик. Кто бы мог подумать! Я должен быть счастлив, что ты вообще снисходишь до беседы с бедным старым микассой.

Тогда Омар отвел старика в сторону и рассказал об истинной причине своего возвращения в Египет, о том, что путешествует он с поддельными документами на имя Хафиза эль-Гафара, боясь мести аль-Хуссейна и его людей, и попросил не выдавать его во имя Аллаха Всемилостивого. Основной его целью был поиск профессора Хартфилда, потому что, найдя Хартфилда, он надеялся продвинуться в разгадке тайны. Омар рассказал о своей поездке в Лондон и неожиданном открытии относительно пропавшего в Луксоре журналиста Вильяма Карлайля, состоявшего в связи с племянницей Хартфилда, носившей мужские брюки и постоянно курившей.

Микасса напряженно думал.

— Мужские брюки, курит как паровоз? И она стройная, и у нее светло-рыжие волосы?

— Да, — ответил Омар.

— А этот Карлайль? Невзрачный, повыше нее, с высоким лбом?

— Да, откуда ты знаешь?

— Они были здесь. Здесь, в отеле «Мена Хаус». Я хорошо помню. Они вели себя, будто только что признались в любви друг другу, держались за руки и миловались, как ласточки по весне. При этом дама-то в годах. Я бы сказал, ей за пятьдесят.

— Когда это было? — Омар наклонился и схватил Хасана за плечо. — Еще что-нибудь тебе запомнилось?

— Дорогая обувь, — кивнул Хасан. — На обоих — прекрасная кожаная обувь, кожа молодого теленка, британского производства, старая, но очень хорошо сохранившаяся. Прекрасные люди!

— То есть ты не мог бы представить себе, что они убили профессора, чтобы получить огромное наследство?

— Исключено.

— Почему же?

— Хартфилд жив.

— Откуда ты можешь знать это?

— Я скажу тебе, мой мальчик. Так, как запоминаются мне люди в хорошей обуви, хозяева старой и изношенной также не остаются не замеченными мною. Когда же люди в хорошей обуви встречаются с людьми в плохой, это вызывает мое любопытство, потому что обычно хорошие туфли живут среди хороших, плохие же среди плохих.

— Не мог бы ты выражаться несколько яснее?

— Так вот, однажды в отеле появилась мрачная личность, мужчина в поношенном костюме. Он как-то не подходил к собственной одежде, и любому было ясно по его движениям, насколько неловко он себя чувствовал. И тут я увидел его туфли и сразу все понял: на нем были сделанные вручную сандалии из дешевой кожи, рисунок на этой коже был в виде креста в круге, как буква «х» в алфавите неверных, а это символ монахов Сиди Салима. Я понял, что мужчина — переодетый монах, и, конечно, заинтересовался им. В зале отеля он встретился с госпожой и господином в хороших туфлях из Англии. Хорошие люди не отказываются от услуг чистильщика обуви, так что я спросил господина, могу ли служить ему. Хорошая работа требует времени, так что я стал свидетелем интересного разговора, из которого мог заключить, что профессор Хартфилд где-то скрывается, раскрыть его местонахождение мужчина отказывался. Конечно, англичане не знали, что разговаривают с монахом. Видимо, Хартфилду понадобились какие-то документы, которые и были переданы посланнику, скорее всего, в надежде напасть на след профессора. Но монах все предусмотрел. Он извинился, сказав, что ему нужен телефон, и направился к телефонной будке в холле отеля. Одна подробность была известна ему, не будучи известна иностранцам: в будке два входа, спереди и сзади. И он исчез через вторую дверь.

Омар, с удивлением слушавший рассказ микассы, нерешительно спросил, будто боясь, что угадал ответ:

— Но ты же знал, откуда монах. Ты сказал об этом англичанам?

— Зачем мне это было делать? — почесал лоб Хасан. — У хороших людей есть плохая привычка платить лишь за то, что от них требуется. Понятие бакшиша им неведомо. А если не наградишь чистильщика обуви, не рассчитывай на то, что он поможет тебе. Ma’alesch.

— Но ведь Карлайль и миссис Дунс наверняка не сдались просто так!

— Да что ты! Две недели они искали посланника с папкой! Но могли бы искать и еще две, не найдя и следа! Они ведь не знали, что это один из монахов скал. Я получил огромное удовольствие!

— Да ты сам дьявол! — засмеялся Омар. — Но ты мне оказал огромную помощь. И ты уверен, что они не нашли монастырь в скалах?

— Как бы им это удалось? У них не было никаких сведений. Через две недели, полностью вымотанные, они уехали. — С этими словами Хасан свернулся в клубок.

Вокруг Хартфилда все сгущались тайны. Во имя Аллаха Всемогущего, что могло связывать профессора Хартфилда с монахами Сиди Салима?

В отеле, возле ящика с ключами, висела карта северного Египта. Сиди Салим был обозначен маленьким треугольником. К удивлению Омара, неподалеку от монастыря Сиди Салим находилось местечко под названием Рашид, где Хартфилд нашел важнейший фрагмент плиты, содержавшей указание на местонахождение гробницы Имхотепа. Казалось, здесь была какая-то связь.

— Ты дурак, — сказал Хасан, взглянув в задумчивое лицо Омара, — ты впутался в дело, о котором лучше бы тебе забыть. Это химера, игра воображения европейцев. Будто бы древние египтяне обладали знаниями, не известными нам теперь. Это, — говорил микасса, указывая на шикарный автомобиль, остановившийся перед входом в отель, — это новое время, это одно из величайших изобретений человечества. Или ты рассчитываешь найти нечто подобное в гробнице Имхотепа?

— О, нет, — ответил Омар, — думаю, содержимое гробницы куда значительнее, нежели этот автомобиль. Хочешь пойти со мной?

— Я? Куда?

— В Сиди Салим к монахам скал.

— Избавь меня Аллах от безумия! — воскликнул инвалид. — Сиди Салим, сын мой, находится более чем в ста милях отсюда, где-то в бесконечной дельте. Я лишь раз в жизни покидал Гизу, мне тогда и двадцати лет не было, я хотел поехать в Бену, на верблюжьи бега, но доехал лишь до Каира. На вокзале была такая давка, что я упал на рельсы под колеса приближавшегося поезда. Теперь ты знаешь, как это со мной случилось. — И он указал на то, что осталось от его ног. — И мне ехать с тобой в Сиди Салим? Нет, старого инвалида вроде меня ты отсюда не выманишь.

Даже обещание Омара взять напрокат автомобиль — а Хасан еще никогда не ездил на подобном транспорте — не подействовало.

Должен ли был Омар отважиться в одиночку отправиться на поиски монастыря? Он даже предположить не мог, что его могло ждать там. Можно было не сомневаться, что переодевающиеся и исчезающие через задние двери монахи обрадуются посещению незнакомца. С другой стороны, довериться Омару было некому. И если он хотел продолжать поиски, нужно было отправляться в Сиди Салим.

Если человек вроде Эмиля Туссена, которого ничто не могло задеть настолько, чтобы заставить отложить в сторону свою трубку, вдруг начинает курить черные сигареты, это можно считать недвусмысленным симптомом его состояния. Но в полной мере это почувствовали лишь члены его команды. Изначально Туссен считал, что именно британцы стояли за катастрофой в гробнице Нефера, он же слишком беспечно подошел к выполнению операции. Полностью раскритиковав собственные действия, он перешел к разбору действий Дезьем бюро, чьей, собственно, задачей и было сокрытие работы собственных агентов от секретных служб стран-соперниц. И в этом его поддержал консул Сакс-Виллат.

Таким образом, на некоторое время французы оставили свою истинную миссию — поиски Имхотепа, занявшись поисками потенциальных противников. Требование Туссена прислать на место еще двух секретных агентов было мгновенно удовлетворено, но их прибытие в Александрию стало причиной новых беспокойств. Они везли с собой результаты экспертизы плана, найденного рядом с телом Курсье, свидетельствовавшие о том, что план был подделкой, бумага изготовлена не более десяти лет назад и, по всей видимости, имела британское происхождение.

Встал вопрос, чего добивались британцы этой акцией. Была ли это просто попытка отвлечь их от работы? Или решение, вызванное разочарованием, связанным с тем, что сами британцы не могли продвинуться в расследовании? Или, напротив, у них были сведения о местонахождении гробницы Имхотепа и французы мешали им действовать?

Из двух возможностей агенты, подобные Туссену, всегда останавливаются на худшей, таким образом, было созвано экстренное совещание в Александрии, на котором должен был быть разработан дальнейший план. Прежде всего речь шла о том, как завладеть доступной британцам информацией.

Казалось, даже в центральном офисе Дезьем бюро о деятельности британцев знали больше, нежели агенты на месте: после расшифровки полученной из Парижа телеграммы Туссен и Сакс-Виллат узнали о том, что лодка леди Доусон была центром работы британской секретной службы в Египте, владелица же руководила операцией. Мониак и Мальро, вновь прибывшие агенты, молодые, неопытные парни, один из которых был похож на гориллу, другой же худ как жердь, так что их совместное появление не могло остаться незамеченным, вызвались потопить лодку с помощью тактики, разработанной во время войны. Консул Сакс-Виллат отклонил предложение. Потопленная лодка не принесет французам большой выгоды. Речь шла о том, чтобы заполучить информацию, имевшуюся у британских агентов, а для этого нужно было либо заслать собственного агента в штат врага, либо найти того, кто, работая на британцев, выдаст их секреты.

Сообщение о том, что лорд Карнарвон и его археолог Картер обнаружили в Долине Царей нетронутую гробницу фараона, было встречено скептически. Миллекан считал, что это возможно; Туссен же видел в этом один из способов пустить пыль в глаза. Все газеты пестрели сообщениями об открытии, с тех пор как появилась роскошно оформленная статья в «Таймс», но до сих пор никто не знал, что скрывается за запечатанной стеной, не было названо и даты, когда будет открыта гробница. Это само по себе свидетельствует о сомнительности заявления, считал д’Ормессон, он по крайней мере не мог себе представить, чтобы археолог, сделав столь великое открытие, ждал и терпеливо рассылал приглашения на открытие.

Во время прений раздался звонок субмудир из Куса, провинциального городка, расположенного в пятидесяти километрах ниже по течению Нила от Луксора, сообщал о том, что бедняки вытащили из воды тело француза, имя которого, судя по документам, — Эдуард Курсье.

Первой реакцией Сакс-Виллата было усомниться в заявлении: это невозможно, скорее всего, речь шла о какой-то ошибке. На вопрос субмудира, где проживает Курсье в том случае, если тот жив, и не пропадали ли его документы, Сакс-Виллат был вынужден признать, что тот действительно исчез две недели назад. Подробностей он сообщать не стал. Однако когда субмудир описал труп, упомянув шрам на щеке, Сакс-Виллат побледнел.

Присутствующие отказывались верить словам консула, и действительно, сложно было поверить, что некто, выбравшись из-под обрушившегося на него свода гробницы, мог проплыть шестьдесят километров вверх по течению Нила, пока не утонул. Профессор Миллекан, до сих пор наиболее спокойный во всей разношерстной команде, которого не волновало ничто кроме науки, сорвал очки с переносицы, недоверчиво протер глаза и изрыгнул проклятия, так же недостойные человека его круга, как грех сладострастия священника. Миллекан назвал происходящее цирком и несколько раз повторил, что сожалеет, что принял участие в операции, и отказывается работать далее, пока загадочные обстоятельства смерти Эдуарда Курсье не будут выяснены.

Вечером того же дня Сакс-Виллат и Туссен отправились в Луксор, куда доставили тело Курсье. В подвале больницы доктора Мансура они опознали бывшего коллегу.

В Луксоре и шага нельзя было ступить, не наткнувшись на журналиста. Повсеместно царили суета и возбуждение, отели были забиты, а места на паромах на противоположный берег Нила выкуплены на несколько дней вперед, если желающие, конечно, не готовы были дать бакшиш.

Лорд Карнарвон ежедневно давал пресс-конференции в отеле «Зимний дворец», не сообщая ничего принципиально нового. Для облегчения передвижения он приобрел американский автомобиль «форд», черный, как и все автомобили этой марки.

Говард Картер днем и ночью находился под охраной, лорд предоставил ему телохранителя, чтобы отвадить от него назойливых журналистов, потому что Карнарвон продал эксклюзивное право публикации результатов его раскопок газете «Таймс», с главным редактором которой его связывала давняя дружба.

Успех может сделать друзей даже из противников. Лорд Карнарвон и Говард Картер в последние дни как никогда были во всем согласны друг с другом, лишь любовь Картера к Эвелин оставалась для них табу. Леди Доусон назвала дату открытия гробницы — 29 ноября, до тех пор в Египет должна была прибыть группа агентов британской секретной службы в составе двенадцати человек, руководимая Джеффри Доддсом, и начать масштабную акцию по поискам Имхотепа. Ни Карнарвон, ни Картер не отличались самообладанием, чтобы хладнокровно ожидать наступления торжественного момента. После того как дата была назначена и приглашения разосланы, а событие объявлено событием столетия, обоих охватили сомнения. Ведь гробница могла быть разграблена еще в древности, а затем вновь запечатана. Тогда их ждет фиаско.

Эта мысль возникла, когда Картер справа от собственно гробницы обнаружил замурованное отверстие. Тем временем прибыл Пеки Календер, британский археолог, работавший южнее и состоявший с Картером в дружеских отношениях (если с человеком вроде Картера вообще можно состоять в дружеских отношениях). После продолжительного обсуждения они решили расширить проход, ведший к гробнице, чтобы попытаться проникнуть в нее через какую-нибудь дыру в стене.

Долина Царей была закрыта, и благодаря этому их намерение не вызвало подозрений. Картер и Календер отгребли мусор в сторону справа от двери и примерно через два метра обнаружили замурованное отверстие. Надежда почти оставила их.

Значит, все же неудача! Значит, гробница уже была открыта, но расхитители избрали не прямой путь через дверь, а проникли через боковую стену, чтобы содеянное ими осталось незамеченным.

Готовый расплакаться, Картер в невыразимом гневе ударил ломом в стену. Вскоре неплотно сложенные камни поддались. Календер помог очистить проход, позволявший проползти под стеной.

Первым полз Картер, толкавший перед собой лампу. Вскоре он вернулся, но на вопросы ничего ответить не смог. Он казался оглушенным и лишь указывал на проход, говоря, что они сами должны взглянуть на это. Лорд Карнарвон первым последовал его совету, затем Эвелин, последними в проход полезли Календер и Картер.

Единственная лампа отбрасывала загадочные тени на стены помещения размером примерно четыре на восемь метров, заставленного фигурами, ларцами и прочей утварью. Слева лежали части двух позолоченных тележек, справа стояли две фигуры стражей в человеческий рост со стеклянными глазами, вооруженные копьями, выполненные настолько реалистично, что незваные гости даже испугались. Напротив — ящики, ящички, ларцы, шкатулки, узлы тканей и кувшины, отделанные с невероятным мастерством.

Пахло сухой пылью, и при каждом шаге поднималось такое ее количество, что вскоре стало трудно дышать. Сколько тысячелетий эта пыль и этот воздух не знали движения? Сколько тысячелетий не видели эти стены света? Сколько тысячелетий прошло с тех пор, как в последний раз человек ступал на эту священную землю?

Никто не отваживался вымолвить ни слова. Ни Картер, ни лорд Карнарвон, ни Календер, ни Эвелин, чье обычно столь решительное щебетание всегда поддерживало Картера. Они чувствовали себя проникшими в недозволенное. Глядя на сокровища, которыми верующий народ снабдил смертного фараона, провожая его в последний путь, Картер пытался привести свои мысли в порядок. Конечно, это была только первая камера на пути к гробнице. Где же находилась камера с саркофагом царя?

Карнарвон и Эвелин почтительно покинули гробницу. Хладнокровный лорд был взволнован, дочь жалась к отцу. Она дрожала, с одной стороны, из-за ночной ноябрьской прохлады, с другой — от возбуждения. После того как Календер и Картер также покинули гробницу, все четверо обнялись. Картер целовал Эвелин со страстью, не свойственной скромному археологу, и даже лорд Карнарвон не возражал.

Ранним утром, когда над Долиной зазвучали крики коршунов, стена вновь была замурована и завалена камнями и мусором. И четыре человека поклялись друг другу никогда в жизни никому ни слова не говорить о происшедшем за последние несколько часов.

Омар пренебрег предостережениями микассы. Несмотря на то что скальный монастырь Сиди Салим находился в удалении от населенных людьми пространств, о монахах ходили всякие слухи, и путь туда был связан со множеством опасностей Но Омар должен был выяснить, что же произошло с Хартфилдом.

По пути, сначала по железной дороге до Даманура, ему на память пришло письмо, обнаруженное на теле миссис Хартфилд и подписанное «К», что свидетельствовало о том, что она была знакома с «К». Быть может, за инициалом скрывался Вильям Карлайль? Но это значило, особенно принимая во внимание записку, оставленную им в отеле, что Карлайль имел виды не только на племянницу профессора, но и на Имхотепа. Быть может, его связь с Амалией Дунс была лишь предлогом, чтобы подобраться к Хартфилду? Омару трудно было представить себе, что может заинтересовать мужчину в носящей мужские брюки и курящей как паровоз суфражистке. Если говорить правду, он вообще не мог себе представить, как мужчина может полюбить женщину, не выглядящую, как Халима. Но об этом он старался не вспоминать. И еще об одном думал он, сидя в поезде, пересекавшем бесконечную дельту Нила в северном направлении: разве Амалия Дунс не говорила ему во время их встречи, что профессор является ей в черной рясе? Во имя Аллаха Всемилостивого, пути Господни неисповедимы.

В Дамануре Омар вышел, купил незаметную одежду рабочего и еду на три дня. На единственном автомобиле города он отправился в Дисук, маленький городок, расположенный в двадцати пяти километрах на левом рукаве дельты Нила, не тронутый временем. Ночь он провел в отеле «Эль-Шафти», откуда Омар послал телеграмму барону фон Ностиц-Вальнитцу, в которой сообщал, что находится примерно в ста километрах восточнее Александрии и направляется в Сиди Салим, где надеется найти профессора Хартфилда.

Отель скорее походил на караван-сарай, постояльцы, в большинстве своем торговцы из Каира и Александрии, предавались развлечениям с греческими девушками, которые, бог знает по какой причине, во множестве предлагали свои услуги. Омару не составило труда влиться в компанию, он беседовал с окружающими, смеялся над непристойностями, пил дешевую местную водку, которая развязывала язык, как дождь растворяет необожженный кирпич из грязи Нила.

Таким образом Омар завязал беседу с владельцами «Эль-Шафти», двумя лысыми жизнерадостными мужчинами. Как только они узнали о цели путешествия Омара, их лица потемнели. Намерение незнакомца, казалось, обеспокоило их, на их лицах отразился страх, когда Омар упомянул монастырь Сиди Салим. К своему удивлению, он узнал, что коптские монахи Сиди Салима ненавидят всех людей, как огонь воду. Регулярно черные монахи пытаются истребить жителей одноименной деревушки Сиди Салим. Они использовали как современное оружие, так и древние заклятия и яды, чьи рецепты хранятся в катакомбах, глубоко под землей. Больше никто ничего не знал, потому что никто никогда не был в монастыре, а те, кто отваживался на это, платили за смелость жизнью.

Монастырь Сиди Салим буквально излучал ужас и зло, и Омару понадобилось немало усилий на то, чтобы найти человека, который бы отвез его на осле в эту проклятую землю. Наконец, старик, пивший чай в дальнем углу ресторана и куривший кальян со странным ароматом, вызвался за десять египетских фунтов отвезти незнакомца до того места, где дорога раздваивается: западный путь ведет в Рашид, восточный — в Сиди Салим. Старика звали Али, он не боялся ни смерти, ни дьявола и был хитер, скуп и продажен (о чем свидетельствовала заломленная им цена), но он также был и единственным, кто согласился выполнить то, что требовалось Омару.

Конечно, мужчины в отеле не скупились на предостережения, более же всего их интересовала причина, по которой молодой человек добровольно отправляется в такое путешествие. Английский профессор был последним предпринявшим подобную попытку из Фувы, что ниже по течению. Он исчез и больше не возвращался. Когда это случилось, как — никто не знал. Было это год или два назад.

Неожиданное указание на местонахождение Хартфилда так взволновало Омара, что он был готов отправиться тем же вечером. Но старик отказался, сказав, что сейчас ему нужно поспать, и протянул руку. Она была изуродована, то есть на ней были только указательный и большой пальцы. Как позже узнал Омар, причиной тому был обычай начала века отрубать ворам палец, грабителям — руку. Потирая пальцами друг о друга, Али настойчиво давал понять, что нуждается в задатке. Омар дал ему пять фунтов, старик склонился перед щедрым Саидом и обещал быть перед отелем на рассвете.

Всю ночь Омар провел, не раздеваясь, лежа на кровати, прислушиваясь к незнакомым звукам, издаваемым пустыней. Ни у одной из комнат не было ключа, иначе говоря, единственным ключом запирались все двери, что, казалось, не мешало постояльцам. Впрочем, даже за запертой дверью Омар не смог бы уснуть, настолько сильно он был взволнован мыслями о том, что его ожидает. Неподалеку отсюда могла лежать разгадка тайны, поисками которой занимаются секретные службы всего мира. Однако то, что во главе заговора стояли коптские монахи, приводило Омара в растерянность.

С первым криком петуха Омар поднялся, собрал вещи и спустился по скрипучей лестнице. Издалека послышался стук двухколесной тележки, по возрасту чуть не превосходившей своего хозяина и издававшей жалобные звуки. От нее исходила дикая вонь, потому что обычным грузом в ней были клетки с курами по дороге на базар.

Старик молчал, сидя на своем месте, лишь иногда трогал поводья. Взгляд его был устремлен за горизонт. Так они ехали в течение двух часов на север, иногда по проторенным дорогам, иногда по земле, на которой не видно было следов, чтобы сократить путь, как вскоре понял Омар. Старик ориентировался по солнцу, чей свет едва сочился сквозь мутный воздух, смесь пыли и влаги. Поселения давно исчезли. Местность была безлюдной, мертвыми были даже немногочисленные побеги. И здесь ютятся люди?

Становилось все жарче, ни дуновения ветерка не чувствовалось среди этой духоты. На дне повозки лежал бурдюк из козьей кожи, какие пастухи используют для хранения воды. Время от времени старик делал глоток, всегда только один, но такой большой, что ему приходилось надувать щеки, как лягушке.

Внезапно — они ехали уже около трех часов — Али заговорил, указав на восток, где на горизонте появилась цепь холмов; он сказал, что их путь лежит в ту сторону и половину они уже проехали. Затем вновь воцарилась гробовая тишина, и прошло не менее часа, прежде чем погонщик вновь обрел дар речи. Сощурив глаза, он взглянул через правое плечо на юг, где небо начинало темнеть, и промолвил: «Хамсин», что могло означать «пятьдесят», но одновременно и ветер, который с особой силой бушевал в течение пятидесяти дней после того, как ночь сравняется с днем, но также и в осенние дни, такие, какие стояли теперь.

Омар знал, насколько может быть опасен хамсин для тех, кто не успел укрыться от песчаной бури, и огляделся, но здесь негде было спрятаться. Возвращаться же было бесполезно, главным образом потому, что они бы двигались тогда навстречу ветру. Значит, необходимо было достичь холмов на востоке. Омар крикнул, понукая осла, затем вырвал у Али кнут и стегнул осла по спине, так что тот подпрыгнул и ускорил бег.

Это не понравилось погонщику, он попытался отнять у Омара кнут, продемонстрировав недюжинную силу, и закричал, что осел может встать и дальше его идти тогда не заставишь. Таким образом, дошло до драки, Али выхватил из складки одежды нож и метнулся в сторону Омара, задев его левую руку, так что на рукаве показалась кровь. Омар, испугавшись, что старик убьет его, схватил вещи и спрыгнул с тележки.

Будто только этого и ждал, погонщик развернулся, обогнув Омара по широкой дуге, и поехал в обратном направлении. Издалека еще некоторое время доносились его проклятия.

Омар посмотрел на рану на левом предплечье. Нож проник достаточно глубоко в руку. Чтобы остановить кровь, он разорвал рукав и обернул рану тканью. Затем оглянулся, беспомощно осмотрев местность, и решил двигаться в сторону холмов, где должен был находиться монастырь. Он был рад избавиться от странного старика и не сомневался, что достигнет цели и без его помощи.

Единственное, о чем Омар не подумал, была жажда, которая мучила его все больше и больше. Еще около часа он продолжал видеть Али — беспокойную темную точку в бесконечном просторе пустыни, затем тот исчез, будто испарился. В тот же момент в воздухе началось движение, сначала незаметное, затем охладившее пот на спине, и, наконец, ветер начал поднимать облачка пыли. Омар побежал к скалам, в которых надеялся укрыться и которые лежали перед ним.

Не останавливаясь ни на минуту, Омар спешил на восток. Губы его слипались, на зубах скрипел песок. Глаза начали слезиться, так что пустыня перед ним расплывалась, как отражение в луже. Только не сдаваться, стучало у него в голове, которая все больше тяжелела. В такие моменты Омар начинал сомневаться в себе, сомневаться, действительно ли он достаточно силен, чтобы побороть обстоятельства и справиться, не завез ли его старик в ложном направлении и не ожидают ли Омара его сообщники. Слишком молчаливым показался ему Али, и опасения людей из отеля подтверждались. Но теперь было поздно, дороги назад не было.

Дыхание его стало громким, Омар кричал и ругался в гневе. Это помогло. Во время строительства железной дороги он попадал в худшие ситуации, и мысль об этом прибавила сил. Но их хватило не более чем на пару сотен метров. Омар выплевывал песок изо рта. В груди кололо, беспомощность заставила усомниться, сможет ли он достичь цели.

Серо-черное небо и все сгущавшиеся облака пыли закрывали обзор и скрывали цель; в какой-то момент Омар испугался, поняв, что не знает, в каком направлении идти, — холмы и скалы исчезли. Тучи носились над землей и издавали звук, похожий на кипение воды. Что делать? Омар побежал дальше в том направлении, где, как ему казалось, была его цель. Ветер усилился, срывая с него одежду. Только не теперь, не так близко к цели. Дышать было трудно. Омару казалось, что он вдыхает больше песка, чем воздуха, он кашлял, плевался и пытался втянуть голову в плечи, чтобы уменьшить сопротивление ветра, сверток с вещами он прижимал к груди. Омар чувствовал, как покраснело его лицо под ударами миллионов песчинок. Ребенком, у пирамид Гизы, ему нравилось закрывать глаза и ощущать покалывание песка, несомого ветром: это было похоже на освежающие потоки воды. Теперь же, заблудившись, он впал в отчаяние от мысли, что, обессилев, упадет и будет занесен песком, как миссис Хартфилд. При этом было абсолютно ясно, что цель его где-то рядом.

Песок стал глубоким, как у подножия блуждающих дюн или с той стороны улицы, что обращена от ветра. Но как ни всматривался Омар в темноту в надежде разглядеть подъем почвы, он ничего не видел. В отчаянии и полностью обессилев, он опустился на колени и согнулся, решив, что так будет проще противостоять хамсину. Старый Мусса, сын пустыни, знавший камни и цветы по именам, всегда учил не относиться к пустыне высокомерно. Пустыня, говорил Мусса, как божество, а боги требуют покорности. Омар невольно вспомнил слова своего приемного отца, ему казалось, он слышит этот низкий голос. Ya salaam! он действительно слышал голоса, подпевавшие хамсину. Омар затаил дыхание, решив, что это мираж — невнятное, прерываемое пение доносилось до него.

Омар попытался встать на ноги и идти по направлению к звукам, борясь с ветром. Но откуда они доносились? Он не мог с точностью сказать этого и решил идти направо. Однако уже через пару шагов он засомневался, не ходит ли уже некоторое время по кругу. И в тот момент, когда он собрался было вновь опуститься на землю, буря внезапно приоткрыла завесу темноты, солнечный луч прорвался сквозь туман, как сверкающий меч, и осветил руины, по которым хамсин гонял песок.

Сиди Салим! Чем еще, как не монастырем могли быть эти заброшенные осколки цивилизации?

Видение было близко, но, прежде чем Омар успел сделать шаг в его сторону, оно исчезло. Лишь пение было слышно в темноте. Но теперь, казалось, оно раздавалось с другой стороны. Омар рвался вперед, не опуская глаз. Внезапно он оказался перед воротами, которые никуда не вели. За ними также бушевала песчаная буря.

Справа от руин Омар разглядел стену или, скорее, остатки стены, местами доходившей до колен, местами высотой в несколько метров; странно извиваясь, она уходила вдаль. За ней Омар укрылся от ветра и попытался сориентироваться.

Здесь были и другие арки. Казалось, многие столетия назад люди оставили этот город в пустыне. Поодаль стена поворачивала направо и подходила к строению с дверью и окнами, похожему на другие в этой местности. Омар, прячась за стеной, подполз к нему и вошел: он был окружен стенами, но крыши не было. Все же это была лучшая защита от песка, и Омар решил отдохнуть, забившись в угол.

Омар устал до смерти, чувствовал себя измотанным и побитым, его рука болела. Некоторое время он продремал, пока странное пение не вернуло его к реальности. Отверстие в полу, закрытое решеткой, действовало как рупор. Омар приблизился к нему на четвереньках, но в глубине не сумел ничего разглядеть. До него донеслись крики боли, хор вновь и вновь прерывали звуки, похожие на удары бичом.

Невольно Омар оглянулся в поисках входа в подземный мир, однако ничего не увидел и решил обойти жилище, откуда неслись звуки. И только он собирался выйти тем же путем, как вошел, но услышал под ногами эхо, свидетельствовавшее о том, что под одной из плит пола была пустота. Внимательно обследовав плиту, он пришел к поразительному открытию: двухметровая плита толщиной не более двух пальцев находилась в состоянии равновесия, и как только он наступал на один из ее краев, другой медленно поднимался. Его край опускался примерно до уровня колен, металлическая жердь не давала ему подняться вновь.

Вниз вела крутая узкая лестница, вырубленная в скале. Быстрый спуск или подъем был бы здесь невозможен. У Омара были некоторые сомнения по поводу проникновения в подземный лабиринт, даже больше — войти туда было бы откровенной глупостью. Но что-то притягивало его как магнит, нечто, заглушавшее доводы разума.

Внизу лестницы находился зал со сводами и тремя колоннами, на которых висели масляные лампы, распространявшие тусклый свет. Помещение было пусто, если не считать нескольких кувшинов, занимавших правую сторону зала и наполненных водой, водой из цистерны, чье заложенное камнем отверстие можно было различить в полу. В зале было душно, в воздухе витал сладковатый запах, внушавший отвращение.

Омар пересек зал на звуки пения, ставшего теперь еще громче. Певцов должно было быть около полудюжины, не больше, но незнакомый Омару язык звучал громко и страстно. Казалось, монахи используют сводчатые помещения в качестве резонатора.

В противоположной стене комнаты были две двери или, скорее, два прохода, потому что здесь, внизу, дверей не было. Правый проем вел в темный коридор, из которого не доносилось ни звука, правый — к следующей лестнице. Она вела вниз, была широкой и удобной и выложена светлыми плитами. Внизу было вытянутое помещение, похожее на неф христианской церкви, чей свод покоится на колоннах. Справа и слева от центрального прохода стояли длинные столы со скамьями из необработанного дерева. Места хватило бы человек на пятьдесят, может быть, больше. На стенах Омар увидел изображения святых, частично закопченные и облупившиеся, выполненные в приглушенных тонах.

Песня становилась все слышнее, так же как резкие команды, свист бичей и крики боли. Во имя Аллаха Милосердного, это называлось монастырем? До сих пор Омар не встретил ни одного человека, и это придавало ситуации еще большую таинственность. На мгновение он в нерешительности укрылся за одной из колонн, затем все же смело направился к боковому порталу, откуда проникал свет. То, что он увидел, заставило его содрогнуться.

В широком освещенном проходе, вдоль которого тянулись отгороженные решетками камеры, стоял бородатый, одетый в черное монах с кнутом. Вокруг него с пением танцевало около дюжины жалких бритых существ, некоторые совсем обнаженные, некоторые полуголые, их животы раздулись, как у голодных детей, которых Омар видел на Синае. Как выдрессированные звери, они, двигаясь по кругу, читали молитву, мысли же их были где-то далеко. Безумные! — пронеслось в голове Омара. Их лица и вправду светились безумием. Когда же один из них по какой-либо причине пытался напасть на соседа, монах стегал его кнутом, и тогда они визжали и извивались.

Омар, захваченный этим зрелищем, скорее похожим на бред, стоял, будто окаменев, в дверях и не двинулся с места даже тогда, когда монах с кнутом взглянул на него. Монах испугался больше, чем Омар: казалось, он не верит собственным глазам, считая Омара призраком. Не обращая более внимания на поющих, он приблизился к Омару с протянутой рукой, будто с помощью прикосновения хотел убедиться, что перед ним не мираж.

Омар кивнул, желая продемонстрировать таким образом свои дружеские намерения, что ему не удалось. Монах испуганно замер и поднял кнут, приготовившись к обороне. Успокоился он, только заметив спокойствие Омара.

— Кто ты, незнакомец? — спросил он подчеркнуто вежливо, будто желая умилостивить злобного гостя.

— Меня зовут Хафиз эль-Гафар, — ответил Омар громко, чтобы перекричать молитвенное пение. И будто невидимый дирижер взмахнул палочкой, безумные смолкли, уставившись на пришельца удивленными глазами. В их глазах был свет мудрости, в телах — признаки разложения. Они приблизились, чтобы получше разглядеть его. — Там бушует хамсин, — прибавил Омар, будто в свое оправдание.

— Хамсин. — Монах пару раз кивнул и ответил: — Нам незнакома смена природных явлений. Ничто не есть более преходяще, нежели ветер и погода. Что есть песчаная буря в масштабе вечности? Не более чем искра огня. Но как ты вообще сюда попал?

Теперь Омар понял, что совершенно не готов к подобному вопросу, и ответил первое, что пришло ему в голову:

— Я археолог, я заблудился на пути в Рашид. — Замолчав, он мгновенно пожалел о своих словах, но было слишком поздно.

— В Рашид? — Казалось, монах успокоился. Внезапно он хлопнул в ладоши и повернулся к наблюдавшим за ними умалишенным, столпившимся вокруг собеседников, крикнув: — Во имя Иисуса Христа, в камеры!

Бормоча и всхлипывая — некоторые заплакали, как дети — те разбрелись по клеткам, и монах поторопился запереть решетки, за которыми, насколько удалось разглядеть Омару, стояли лишь покрытые тростниковыми циновками кровати.

— Нечасто к нам забредают незнакомцы, — говорил человек в рясе, закрывая клетки, — честно говоря, с тех пор, как я здесь, а этот срок намного превосходит среднюю продолжительность жизни египтянина, не приходил ни один. По крайней мере не доходил до этих комнат. Одного иностранца мы как-то спасли от смерти. Мы нашли его лежащим в двух милях отсюда, он умирал от жажды. Мы отправились пуда охотиться на змей, он был почти мертв.

— Охота на змей?

— Мы охотимся на змей, чтобы прокормиться. Мы ловим больше, чем можем съесть. Дважды в год на Епифанию и в праздник апостола Андрея, покровителя нашего монастыря, патриарх Александрии присылает нам зерно — по мешку на брата. Слишком много для людей, сделавших пост содержанием своей жизни. Пойдем, я покажу!

Он подтолкнул Омара к проходу на другом конце комнаты, от которого несколько ступенек вели вверх, в комнату, освещавшуюся через отверстие в своде. Судя по очагу в центре и сложенным из камня хранилищам, это была кухня. В одном углу были натянуты полотна со странными гирляндами. Рассмотрев их поближе, Омар понял, что это сушатся змеи. Гораздо больше его удивило следующее зрелище. Монах подошел к каменному корыту, поднял деревянную крышку и предложил гостю взглянуть. Омар отпрянул. В корыте ползали змеи, многие толщиной в руку, занимавшиеся, видимо, в основном тем, что глотали друг друга.

Когда они вернулись в коридор с клетками, монах повел Омара по лестнице к противоположным воротам и затем на следующий этаж, где находилось помещение, похожее на церковь. В нем были витые колонны и отсек для хора, очевидно, на восточной стороне. Стулья для молитвы из нетесаного дерева были аккуратно расставлены, их количество свидетельствовало о том, что в монастыре жило намного больше людей, чем Омар видел до сих пор, либо что их было больше в прежние времена.

Справа от входа в деревянных ящиках были аккуратно уложены головы мертвецов, у каждой на лбу — Андреевский крест и дата смерти, ниже — кости. Слева — полки с древними книгами, изготовленные из того же темного дерева. Некоторые тома были раскрыты и лежали на подставках для чтения. Многие были отделаны дорогими материалами. Страницы большинства никогда не озарял солнечный свет.

— Вот, — показал черный монах, и его хмурое лицо, казалось, посветлело, — здесь вся мудрость Запада и Востока сохранена в буквах и цифрах на веки вечные.

Увлеченный словами верующего человека, Омар сделал шаг к полке, чтобы пролистать один из томов, но тот преградил ему путь:

— Подожди, чужеземец. Поостерегись дотрагиваться до одной из рукописей. Это опасно!

— Опасно? Что ты имеешь в виду?

Тогда монах осенил себя крестным знамением и отвел Омара в сторону. Теперь он говорил почти шепотом:

— Наверняка ты удивился поведению моих собратьев. Все они мудрее меня, но все поражены странной болезнью. Ее называют болезнью мумий, а также коптской болезнью. Болезнью мумий, потому что ею часто заражаются исследователи, изучающие мумии при непосредственном контакте с объектом, а коптской болезнью — потому что также часто она поражает монахов, которые изучают коптские манускрипты и книги. Каждый из моих собратьев прочел сотни этих книг, в каждом сосредоточена мудрость наших предков. Но кажется, будто Господь Бог сотворил защиту против всеведения, поражая каждого, кто приблизится к полноте овладения знанием, болезнью.

— А ты, — взволнованно спросил Омар, — кто ты и что ты сделал, чтобы противостоять коптской болезни?

— Я Менас, самый младший из братьев, обладаю ничтожным знанием, даваемым школами и университетами.

— И ты не читал ни одной из книг?

Менас покачал головой:

— Никогда. Я слышал кое о чем, но что такое рассказ по сравнению с истинным знанием! Столетиями, с тех пор как существует зараза, принят обычай, что на одного из братьев, наделенного самым малым даром познания, накладывается запрет прикасаться к книгам. Ему надлежит заботиться об остальных, когда на них нападают приступы слабости рассудка.

— Их состояние меняется?

— Постоянно. Ты видел их в состоянии экстаза, в эти моменты они похожи на детей. Они ведут себя как дети и нуждаются в строгом обращении, чтобы не навредили друг другу. Затем последует фаза просветления, когда они обратятся к изучению книг и достигнут апогея познания.

— И как часто происходят перемены?

— Иногда раз в день, обычно же раз в три дня. Однажды фаза длилась две недели. Мы никогда не знаем, что нас ждет, и, вероятно, так даже лучше. Если бы коптская болезнь приходила по часам, каждый мог бы достичь совершенного знания. Теперь же каждый живет с сознанием того, что через минуту может потерять разум.

С этими словами монах оперся ногой о молитвенную скамеечку, и из-под черной рясы показалась черная сандалия с Андреевским крестом в круге. Это напомнило Омару об истинной цели его посещения монастыря, и он задумался, не спросить ли ему просто о профессоре Хартфилде. Но Менас может ответить, что никогда не слышал этого имени и никогда не видел в монастыре чужаков. Что тогда останется делать Омару? Так что он решил потянуть время, чтобы решить, как использовать сложившуюся ситуацию. Рашид находился в одном дне езды от монастыря, и казалось вполне возможным, что профессор когда-либо встречался с монахами. Но с какой целью, Омар не мог себе представить.

— И вы никогда не покидаете стен монастыря? — спросил Омар.

— Ну что ты, мы не оторваны от жизни. Путь к познанию проходит в этом мире, он лишь далек от суеты. Суета — враг метафизики. Для нас важны иные вещи, нежели для большинства людей. Людьми правит не их голова, но их желудок. Сытые люди дружелюбны. Сытые не совершают революций, сытые не думают, сытые дают жить — если ты понимаешь, о чем я говорю.

Омар кивнул, хотя и не понимал, что монах хотел сказать своими словами, и вежливо спросил, позволят ли ему провести ночь в монастыре, ведь хамсин наверняка стихнет за ночь.

Если Омар удовлетворится тем, что здесь есть, он может остаться, ответил Менас и повел Омара обратно в коридор с клетками, затем на лестницу и на расположенный глубже этаж с отдельными клетками, стоявшими пустыми и производившими впечатление, что они готовы принять нежданного гостя. В отличие от тех, в которых жили монахи, эти были обставлены деревянной мебелью: кровать, стол, стул и ящик с кувшином воды составляли их убранство. Омар жадно пил, Менас же зажег масляную лампу и пожелал ему спокойной ночи во имя Господа.

Омар промыл водой рану, затем лег на жесткую постель и задумался. Он не знал, что и думать о Менасе и его умалишенных братьях и в состоянии ли они держать здесь против его воли человека вроде Хартфилда. Некоторое время он продремал, затем поднялся, взял лампу и пустился в путь по монастырю, влекомый неясным предчувствием.

Было тихо, песен больше слышно не было, лишь из осветительных шахт доносились таинственные звуки. Чтобы не заблудиться, Омар взял с собой тростник с кровати, которым отмечал путь. Большинство виденных им комнат были пусты. Их каменный пол был чисто прибран, будто в ожидании постояльца. В одной из незапертых камер было сложено оружие: ружья, револьверы и пистолеты, а также два ящика взрывчатого вещества.

Больше всего Омара интересовала церковь монастыря с запретной библиотекой. Он никогда не слышал о коптской болезни. Быть может, монах хотел лишь напугать его, не дать прочесть книги. Как грешник, который, согрешив однажды, стремится повторить свой грех, он изучал полку за полкой, не трогая при этом книг.

В какой-то момент Омар заметил, что книги расставлены не по алфавиту, как это принято в библиотеках, а по дате появления книги, слева направо, сверху вниз, вопреки правилам арабского письма. Большинство названий Омар прочесть не мог, потому что книги были составлены на сахидском, ахмимском, башмурском и других коптских языках.

Постепенно он дошел до достаточно новых книг, написанных в основном на арабском и английском языках и поэтому вызвавших его особый интерес. В конце бесконечных рядов книг, то есть с точки зрения временного отсчета — в настоящем, он обнаружил целую секцию книг, посвященных одной теме: Имхотеп. Ya salaam. Фолианты, пергамента и карты с надписью «Имхотеп» были сложены в стопки, в самом низу — папки с именем Эдварда Хартфилда.

Теперь можно было не сомневаться, что между монахами Сиди Салима и профессором из Бэйсвотера существовала какая-то связь, и Омар совсем было уже собрался достать папки с именем профессора, но, вспомнив предостережение Менаса и вид монахов, остановился.

Еще никогда Омар не ощущал такого внутреннего раздвоения, так не метался, рассматривая все «за» и «против», как в тот момент. Быть может, перед ним, черным по белому или нарисованная карандашом, лежала разгадка тайны Имхотепа. Быть может, монахи уже давно занимались ею, быть может, им были ведомы вещи, скрытые ото всех остальных людей. Быть может, они уже были незримыми властителями мира.

Сердце Омара готово было выпрыгнуть из груди. Осторожно поднося лампу к каждой папке, он рассматривал старую, рассыпающуюся бумагу в опасной близости к угрожающему ей пламени. С помощью пера, лежавшего на полке, он попытался сдвинуть бумаги, не дотрагиваясь до них, но не сумел, при этом огромная стопка карт и документов упала на пол, подняв столб пыли.

Омар прислушался, не разбудил ли кого-нибудь звук падения бумаг. Но ничто не нарушило тишину, и он начал собирать бумаги с помощью пера. Внезапно ему на глаза попался небольшой, размером с ладонь, осколок. Он, должно быть, лежал между документами и, будучи черного цвета, остался не замечен Омаром. На осколке были демотические письмена, которых он не мог прочесть. Во имя Аллаха, это должен был быть недостающий фрагмент плиты из Рашида — последнее звено в цепочке указаний, разбросанных по всей Европе.

Почему именно здесь, в этом удаленном монастыре? Ответ напрашивался сам собой, но Омар попытался не думать об этом. Та ситуация, в которой он находился, была слишком опасна, чтобы принимать во внимание законы логики. Сначала он решил взять осколок и сбежать. Но этот поступок таил ряд опасностей: даже если бы ему удалось бежать, даже если бы он преодолел хамсин, пропажу скоро обнаружили бы и монахи бы все поняли. Срисовать незнакомые письмена он не решался, боясь ошибиться — они были местами стерты, к тому же потребовалось бы слишком много времени.

Во время размышлений Омар вспомнил о способе, которым часто пользовался профессор Шелли, да и другие виденные им археологи. Но для этого Омару необходим был лист бумаги размером с оригинал. На алтаре капеллы стоял открытый требник. Омар закрыл его таким образом, что задняя обложка оказалась сверху. Затем он приподнял ее и вырвал последнюю, пустую страницу книжки. Окунув лист в чашу со святой водой и подождав, пока он не пропитался влагой, он положил его на осколок плиты и прижал ладонью так сильно, как мог.

Через пару минут лист принял очертания каменной плитки, Омар помахал им, высушивая, и спрятал под рубашку. По дороге к камере, в которую его проводил монах, Омар проходил проем, ничем не отличавшийся, казалось бы, от десятков остальных, если бы не одна заинтересовавшая его деталь: за аркой двери висел старый потрепанный занавес, скрывавший внутреннее помещение.

Омар прислушался и, ничего не услышав, отодвинул занавес. Перед ним была просторная, лучше, чем другие, освещенная комната, имевшая еще одно отличие от остальных: деревянная мебель, стол, стулья и ящики, сложенные в виде шкафов, заставленных картами, папками и книгами, придавали ей вид средневекового кабинета. Все было затянуто паутиной, и казалось, в комнату уже давно никто не входил. Почему же она была освещена?

Пока Омар пытался разобраться в хаосе, царившем в комнате, взгляд его упал на открытый шкаф по левую руку: среди листков, обрывков и документов сидел седой человек в пыльной одежде. Сначала Омар подумал, что он мертв, но, осторожно приблизившись и склонившись, заметил живой огонек в его глазах. Морщинистое лицо растянулось в подобии улыбки, напугавшей Омара.

Неподвижно, скрестив ноги, как египетский писец, старик сидел, больше похожий на видение, чем на существо из плоти и крови. И если бы он исчез так же внезапно, как появился, это не показалось бы Омару странным.

— Профессор Хартфилд? — осторожно спросил он.

Мужчина поднял голову и уставился мертвым взглядом мимо Омара.

— Хартфилд мертв, — ответил он монотонно, — я его Ка, его жизненная сила, если ты понимаешь, о чем я говорю.

Но Омар не понял. Древние египтяне называли бессмертный дух, охраняющий человека, Ка, поэтому часто человек изображался с двойными очертаниями. Что он имел в виду: я его Ка?

Омар все раздумывал, а старик продолжил свое бесцветное повествование:

— В оке Гора, в яйце мира покоюсь я. В оке Гора сосредоточена вечная жизнь. Оно хранит меня, даже когда закрыто. Окруженный сиянием, брожу я по дорогам. Повинуясь желаниям сердца, движусь я повсюду. Я есть и я живу…

Не успел он закончить, как тело его опало, как шланг, по которому была прекращена подача воды, голова упала на плечо, руки повисли, будто сказанные слова потребовали нечеловеческих усилий.

Странный голос не мог скрыть английского акцента говорившего. Человек должен был быть Хартфилдом, но казалось, что он впал в безумие, как и прочие обитатели монастыря. Стараясь не напугать мужчину, Омар опустился перед ним на колени, осторожно тронул рукой и тихо сказал:

— Профессор Хартфилд, вы меня слышите?

Почувствовав прикосновение, мужчина выпрямился, встряхнулся, как собака, вылезшая из воды, и вновь заговорил:

— Не дотрагивайся до меня, чужестранец, потому что я Ка. Ка Эдварда Хартфилда. А каждый, дотронувшийся до Ка, умрет.

Невольно Омар отпрянул. Но, будучи Так близок к цели, он не собирался сдаваться. Вторя собеседнику, он произнес:

— Ка Эдварда Хартфилда, как ты попал сюда и кто твои враги?

С открытым ртом слушал Хартфилд слова Омара. Дрожание век говорило о том, что он понял их. После долгого молчания он ответил:

— Мои враги — коптские монахи. Они держат меня здесь, как дикого зверя, и наверняка давно убили бы, если бы я не был им нужен с моими знаниями.

— А как ты попал сюда?

Хартфилд упорно молчал. Он смотрел в пол, наклонив голову вперед, руки его бессильно висели. Казалось, первая же внятная фраза стоила ему неимоверных усилий.

— Как ты попал сюда, Ка Эдварда Хартфилда? — настойчиво повторил Омар. Он схватил мужчину за плечи и встряхнул его, но ничего не изменилось. — Ка Эдварда Хартфилда, ты слышишь меня? — крикнул Омар, помня о том, что его могут услышать и за пределами комнаты. — Что тебе известно об Имхотепе?

Не успел он произнести имени Имхотепа, как жизнь вернулась в члены человека. Он широко раскрыл рот и вздохнул, затем закрыл глаза, будто для молитвы, развел руки в стороны ладонями кверху и голосом, заметно отличавшимся от прежнего, заговорил:

— О ты, прародитель мира, Имхотеп, чье тело светится, как бог солнца Ра, который ведет нас к свету и изгоняет тьму своим духом, о великий из великих, когда-либо живших на земле, владеющий нектаром богов, имеющий глаза из лазури и тело белое, как цветок лотоса, который предстает пред властителем мира и странствует по тому миру, как охотник по берегу Нила, ты истинный творец жизни, и я поклоняюсь твоему могуществу. Боги создали небо, где они царят, похожие на золотых соколов, но ты, Имхотеп, создал землю с ее чудесами. Ты играл пирамидами, как детскими игрушками, ты растворил небесный свет и запер в сосуде, чтобы освещать ночь, единственной формулой ты вернул людям вечную жизнь, которую боги отняли у них. Слава тебе, о, самый божественный человек на земле, слава тебе, Имхотеп.

Хартфилд говорил прерывисто, отдельными фразами, его молитва была похожа на пение монахов монастыря, и когда он смолк, его тело вновь опало, будто из него выкачали воздух, и он неподвижно замер.

— Где Имхотеп, Хартфилд? Ты знаешь, где находится гробница? — взволнованно кричал Омар. Но безумец не отвечал. Он смотрел перед собой, а как только Омар тронул его за плечо, упал на землю и больше не двигался.

Привлеченный голосами, в дверях возник Менас. Его сопровождали двое монахов, чьи тупые лица привели Омара в ужас. Трое преградили ему дорогу, и Менас, ранее бывший с ним вежливым, угрожающе проговорил:

— Что ты ищешь здесь, чужак? Разве мы не были гостеприимны по отношению к тебе, а ты злоупотребляешь нашей добротой? Что ты ищешь здесь и кто послал тебя?

Омар хотел ответить, что не мог заснуть, пошел бесцельно бродить и заблудился, но, прежде чем он открыл рот, Менас кивнул монахам, те схватили Омара под руки и потащили вверх по лестнице по двум коридорам в круглое помещение с четырьмя зарешеченными дверями. Менас, следовавший за ними, открыл одну из решеток, и монахи втолкнули Омара в темную клетку. Затем они заперли замок и оставили его в одиночестве.

Будто во сне прожил Омар последние несколько часов и лишь теперь, лежа на каменном полу, смог обдумать все произошедшее. Жизнь его, казалось, не стоила больше и ломаного гроша. Менас догадывался об истинной причине его визита — поисках Хартфилда, и монахи, безумные монахи наверняка готовят ему смерть от голода и жажды. Когда-нибудь они отнесут его тело в пустыню, как тело миссис Хартфилд, которая, вероятно, также была лишь обузой для коптов. Inscha’allah.

В темноте мысли становятся более четкими, и Омар вспомнил молитву, которую Хартфилд в своем безумстве обращал к Имхотепу. Профессор использовал форму молитвы из Египетский книги мертвых, в которой было собрано множество молитв. Стены всех древних гробниц испещрены подобными текстами, редкостью они не являются. Но что он имел в виду, говоря, что Имхотеп играл пирамидами, растворил небесный свет и вернул людям вечную жизнь? Хартфилд упомянул три давние мечты человека. До настоящего времени оставалось загадкой, как величайшие сооружения в мире, пирамиды, могли быть созданы человеком согласно законам звезд. Научиться преобразовывать свет в иную форму энергии является мечтой современной науки, как и поиск источника вечной жизни. Что было известно так же Хартфилду?

Издалека до Омара доносились звуки, по которым он мог судить о распорядке дня монахов, состоявшего в основном из пения и молитв. Он надеялся, что ему принесут хотя бы кувшин воды, и к вечеру, вцепившись в решетку в бешенстве, вероятно вызванном страхом смерти, стал звать на помощь. Но, осознав бесполезность своих усилий, заснул, забившись в угол.

Сколько он проспал, Омар не знал. Проснулся он, испугавшись дрожавшего перед его глазами света лампы. Перед ним стоял Хартфилд. Приложив палец к губам, он предупреждал Омара не шуметь. Профессор выглядел совсем иначе. Тупость и сон покинули его лицо, и он производил впечатление вполне нормального человека, если не считать осторожности его движений.

— Кто вы и как попали сюда? — спросил профессор шепотом.

— Меня зовут Хафиз эль-Гафар, — ответил Омар, — я искал вас, профессор!

— Меня? — Казалось, профессор был удивлен. — Как же вам удалось найти меня?

Омар помедлил, затем ответил:

— Думаю, мы с вами ищем одно и то же.

— О, боже, — проговорил Хартфилд, — вам не следует делать этого. Забудьте об этом, если вам дорога жизнь. Вы молоды, у вас еще все впереди. Не ищите Имхотепа. Умоляю вас!

Не успел Хартфилд договорить, как зажал рот Омара рукой и погасил лампу. В темноте послышались шаги; некоторое время спустя они вновь удалились в обратном направлении.

— Я выведу вас, — сказал профессор из темноты, — пойдемте! — И он схватил Омара за руку.

Тот не понимал, что происходит, он сомневался, что Хартфилд в состоянии исполнить задуманное, но вместе с тем понимал, что это, вероятно, его единственный шанс живым покинуть ужасный монастырь.

Хартфилд снаружи запер решетку, Омар последовал за ним. Англичанин прекрасно ориентировался, должно быть, он тысячи раз проделывал этот путь, потому что безошибочно находил дорогу. Когда они достигли освещенного помещения с кувшинами, Хартфилд сказал:

— Бегите быстро, как можете, и приведите помощь. Нам нужна дюжина вооруженных людей. Не знаю, день ли сейчас или ночь. Если день, идите на северо-запад, вслед за заходящим солнцем. Если ночь, ориентируйтесь на Сириус, это самая яркая звезда, вы не ошибетесь. Вы попадете в Рашид. Бог да поможет вам! — И он подтолкнул Омара к лестнице.

— Профессор! Я не пойду без вас. Почему вы не пойдете со мной?

— У нас нет времени на разговоры, — ответил Хартфилд сердито. — Я не в лучшей физической форме. Время от времени я впадаю в безумие, теряя рассудок. Я был бы для вас только помехой. На карту поставлены моя и ваша жизни. — И добавил: — Я бы все равно не оставил монастырь без своей жены. Они держат ее где-то здесь…

— Но… — Омар замолчал, проглотив конец фразы.

— Я ищу ее всякий раз, когда нахожусь в здравом уме. Я искал Мэри, когда нашел вас. А теперь идите!

Омар помедлил, но все же предпочел промолчать. Он поднялся по лестнице, нарушил равновесие камня и выбрался на свободу. Была ночь. Омар взглянул на небо. Над ним сияли звезды. Он нашел самую яркую и решительно пошел на нее.