10
Из Долины Царей в Саккару

Среди своеобразных существ, населявших Долину Царей к западу от Луксора, самым своеобразным, без сомнения, был Говард Картер. Не достигший еще и сорока семи лет, он, сгорбленный и подавленный, производил впечатление древнего старика. Он все реже появлялся в Луксоре, обычно по средам, забирая свою почту и набирая на базаре в мешок лепешки, овощи и семена для попугая. Укрываясь от солнца, он всегда носил широкополую шляпу; пыльный костюм, который он надевал даже в сильную жару, пережил уже не один сезон, как и его трость, без которой он не выходил из дому.

Все знали, что Говард Картер — англичанин, но этот факт не создавал ему ни друзей, ни врагов, его просто считали частью Долины Царей, как Сфинкса — частью комплекса в Гизе. И если бы он вдруг не появился в Долине в один из дней за исключением воскресенья, это бы встревожило прочих ее обитателей. Картер, которому во многом было свойственно английское безразличие, был пунктуален, как часы, по крайней мере это касалось его распорядка дня. Ровно в семь часов утра он, сверившись со временем на своих никелевых часах, покидал стоявшую возле дороги кирпичную хижину, которую он делил с попугаем и ослом, что было поводом для множества анекдотов, и отправлялся в Долину. В семь часов вечера он возвращался (зимой в пять), будучи так же пунктуален, как и по утрам. Между этими двумя моментами лежали двенадцать часов самоотверженной работы в жаре, пыли и грязи и несбыточных мечтаний однажды обнаружить гробницу, не тронутую расхитителями.

В первую субботу ноября Картер вернулся домой намного позже обычного. Он вдумчиво накормил осла, затем вошел в дом, снял ботинки и начал беседу с попугаем:

— Припозднился сегодня, извини.

— Хороший мальчик, — чирикнул попугай, чем и исчерпывалась половина его словарного запаса. Кроме «хороший мальчик» он мог произнести еще «не дрейфь», и то только по утрам, так что на эту фразу в тот вечер можно было уже не рассчитывать.

— Сколько мы уже ютимся в этой проклятой Долине? Ты не знаешь. Пять лет!

— Хороший мальчик, хороший мальчик! — неслось фоном из клетки.

— Пять лет в никуда и ни за что. Люди должны считать нас сумасшедшими; но… — голос Картера стал громче, — я никогда не терял надежды, и, кажется, я награжден за упорство. Я кое-что нашел. Дженни, я сделал открытие! — Принимаясь заваривать чай, он продолжал, не отрываясь от дела: — Ты не спрашиваешь, что я нашел. Тебе ведь это не интересно, да?

— Хороший мальчик, хороший мальчик.

Картер подошел к накренившейся клетке и, подчеркивая важность каждого слова жестами, вновь заговорил:

— Шестнадцать ступеней, за ними запечатанная дверь, в середине печать. Знаешь, что это значит? Что на протяжении трех тысяч лет никто не ступал в эту гробницу. Это значит, что я, Говард Картер из Свэттема в Норфолке, буду первым, кто нашел нетронутую гробницу, которую не посетили расхитители. Слышишь, Дженни?

Не было ничего странного в том, что Картер разговаривал с попугаем. Он любил его, почти боготворил и позволял большую часть времен свободно кружить по комнате. Доверчивость, с которой Дженни встречала даже незнакомцев, буквально прославила ее.

В тот вечер Картер был сам не свой. Потому что он уже и сам не верил, что когда-нибудь его труды будут вознаграждены. До сих пор он провел много лет в Долине, ценность же найденного им была невелика. Гробницы, которые он обнаруживал раньше? Они все были разграблены, да и ничего примечательного в них не было. Недостаточно для признания, для некоторого признания.

Говард Картер был, как говорили на его родине, беден как церковная крыса, он ничего не имел и был никем, что, бесспорно, не является пределом мечтаний, таким, как счастье или богатство. Но он никогда не страдал от этого, никогда не считал свое положение постыдным. Вплоть до того дня прошедшей осенью, когда лорд Карнарвон поставил его на место.

Причиной тому стала непродолжительная связь с Эвелин, дочерью лорда. Эвелин сопровождала отца, когда он два года назад впервые прибыл в Луксор, чтобы ознакомиться с ходом финансируемых им раскопок. Девушке было двадцать лет, она была невысокой и невероятно красивой, а ее темные, живые глазки заставили Картера почувствовать себя влюбленным школьником. При этом он в отцы ей годился и никогда не решился бы приблизиться к Эвелин, если бы она не намекнула на свои чувства нежными прикосновениями, а затем пылкими письмами, которые может писать лишь влюбленная девушка.

Высокий Лорд их платонические взаимоотношения, конечно, мог бы долго не замечать, если бы Эвелин не начала внезапно интересоваться египетской историей и раскопками в Долине Царей, забросив журналы мод и вечеринки, составлявшие до тех пор смысл ее жизни.

Отношения между Картером и Карнарвоном и без того были не лучшими. Картер презирал Карнарвона за его богатство, а тот его за бедность, о чем лорд не раз заявлял. И во время их разговора, речь в котором шла — по словам лорда — «об увлечении незрелой девочки», основной темой была не любовь и не разница в возрасте — что Картер понял и принял бы, — а деньги или, скорее, имущество, без которого нельзя стать полноправным членом английского высшего общества. Картеру не следовало забывать об этом.

Конечно, Картер сказал, что ему надо было подумать об этом, извинился и написал Эвелин прощальное письмо, сообщавшее о том, что им больше не следует видеться. На следующий после упомянутого разговора день лорд с дочерью отправились в Лондон.

Однако то, что задумывалось как финал любовной истории, оказалось, как это часто происходит, ее истинным началом. Без ведома отца Эвелин регулярно писала Картеру письма, одно в неделю, не надеясь на ответ. Честные письма трогали Картера почти до слез, он неделю носил их с собой, перечитывая вновь и вновь, а затем, по примеру египтян, складывал в глиняный кувшин, освобождая место следующему.

С тех пор Картер копал только из упрямства, отчаяния и с мыслью о том, что одно сенсационное открытие может прославить его на весь мир, как это случилось с мародером сэром Френсисом Дрейком. И погруженный в мечты, какие овладевают одинокими людьми куда чаще, нежели остальными, Картер представлял себя среди открытых им захоронений и найденных ящиков золота, закопанных вместе с фараонами, уходящими в последний путь.

В ночь перед тем, как была обнаружена стена, Говарду Картеру приснился сон, отличавшийся от обычных четкостью цветных образов, бывших обычно черно-белыми и расплывчатыми, и произносимыми речами. По бесконечной сияющей лестнице из глубины к нему пришел Анубис с головой шакала и огненным взглядом, который кладет на весы сердца в Судный день, за ним следовала вереница белых статуэток Ушебти со сложенными на груди руками, которые, согласно возложенному на них заданию помогать людям в ином мире, издавали сотни криков: «Я здесь! Я здесь!»

Потом Картер увидел себя самого спящим на кровати, Анубис наклонился к нему так близко, что Картер почувствовал его зловонное дыхание, и начал говорить тихим, хриплым голосом. Тутанхамон, сказал он, покоится в десяти шагах на запад и десяти на север, но Картер не должен тревожить его, потому что того, кто потревожит покой фараона, настигнет месть бога мертвых Осириса. Потом он отсчитал ему шестнадцать черных камушков и сказал, что каждый следующий камень, который он найдет, будет преступлением против богов подземного мира, и не успел Картер сказать ни слова, Анубис и бесконечная процессия растворились в воздухе, и он проснулся.

Десять шагов на запад и десять на север. С тех пор как Картер обнаружил под землей запечатанную стену, сон не выходил у него из головы. Были ли шестнадцать камней, которые ему дал Анубис, намеком на шестнадцать ступеней, ведших к запечатанной стене?

Для такого человека, как Картер, проведшего всю жизнь в поисках сокровищ в подземных лабиринтах, «страх» было словом незнакомым. Так что он не стал раздумывать над предупреждением Анубиса не тревожить покой фараона.

Дженни, попугай, заснула, и Картер, запивая сухие лепешки чаем, погрузился в раздумья о том, как же ему вести себя дальше. Договоры с Управлением археологии в Каире и договоренность с лордом Карнарвоном требовали немедленного сообщения об открытии. Как Рекс Энгельбах, английский генеральный инспектор учреждения, так и Карнарвон заявили о желании присутствовать лично. Но кто поставит ему в вину, если Картер сейчас тайно отправится в Долину Царей. Это была его гробница, его открытие, которое стоило ему многих лет жизни. Он давно понял, что есть два типа людей — победители и проигравшие. И он принадлежал к последним. Всю жизнь он тянул пустые билеты в лотерею, и даже те, кто неплохо к нему относились, общались с ним из жалости.

Беспокойство, охватывавшее Картера, когда он начинал думать о запечатанной двери, было вполне понятно. Он не верил в то, что полоса неудач, тянувшаяся через всю его жизнь, вдруг вот так прервется. Он, Говард Картер из Норфолка, — счастливчик? Его высмеют, над ним будут издеваться, если за стеной окажется пустая гробница.

Все эти мучительные раздумья привели к тому, что Картер поднялся, оседлал осла и под тусклым лунным светом поскакал к Долине Царей.

Долина, каменная низина между полосками скал, и тысячу лет назад выглядела так же. Во всем Египте не найти другого такого места, где бы ландшафт был столь един со временем, и в этом, бесспорно, крылась причина того, что фараоны древнего Египта выбрали эту местность в качестве своего последнего пристанища. Днем над скалами кружили коршуны, по ночам по каменистым тропинкам пробирались шакалы.

Перед лагерем, где работники хранили инструменты и воду, Картер остановился. Он привязал осла к решетке и достал лампу и тяжелую железную жердь. Затем, с лампой в одной руке и жердью в другой, он сошел вниз по ступеням. На середине лестницы он поставил лампу так, чтобы она освещала все пространство ниже уровня земли, затем опустился на нижнюю ступень, оперев подбородок на руки, и задумался.

Погрузившись в раздумья, прав ли он в своем намерении и соответствует ли оно важности открытия, он вдруг почувствовал, будто два глаза наблюдают за ним из темноты, читая его мысли. Он попытался прогнать глупое чувство, приписав его внутреннему возбуждению, но затем, услышав шаги, отдававшиеся на каменистой земле, вскочил.

— Здесь кто-нибудь есть? — крикнул он негромко, будто опасаясь услышать ответ.

Лампа мешала разглядеть что-либо за пределами ямы. В волнении он поспешил наверх.

Перед ним стояла невысокая фигура, он сразу узнал ее, несмотря на необычную одежду: леди Доусон.

На ней были облегающие, расширяющиеся ниже колен брюки и строгий пиджак, что не было ее стилем; но еще более Картера удивила кобура под курткой Джоан Доусон.

— Вы? — спросил Картер недоверчиво и в то же время беспомощно.

— Вы ожидали увидеть кого-то другого? — ответила она вопросом на вопрос.

— Честно говоря, я вообще никого не ожидал увидеть здесь.

— Я тоже. Но уже издалека заметила свет. Это заинтересовало меня. — Леди Доусон выглядела вполне искренне, будто это было абсолютно обычным делом — разгуливать по ночам в Долине Царей. И она добавила с любопытством: — И что же вы делаете здесь в столь поздний час или, скорее, в столь ранний?

Картер раздумывал. Собственно, скорее ему следовало расспросить леди о причине ее появления здесь, но она была для него слишком загадочной фигурой. Так что Картер не задал ответного вопроса, а кивнул в сторону ямы с шестнадцатью ступеньками:

— Для фараона не существует понятий «рано» или «поздно», для фараона существует лишь вечность.

Картер намеренно вел себя загадочно, в его намерения не входило информировать нежданную гостью о своем открытии. Тем более он был удивлен, когда, опуская дальнейшие расспросы, она осведомилась:

— Так вы считаете, что нашли гробницу фараона, Картер?

Та самонадеянность, с которой вела себя эта дама, приводила Картера в ярость, и он ответил со всей заносчивостью, на которую был способен:

— Как вам, вероятно, известно, я обнаружил в своей жизни достаточно много гробниц фараонов, у них был лишь один маленький недостаток: грабители успели побывать в них раньше, но в данном случае, кажется, мне улыбнулась удача.

— И что заставляет вас думать так?

Картер вновь поднял лампу и взял леди под руку:

— Пойдемте! — Спустившись на дно ямы к стене, он осветил печать. На печати размером не больше ладони были изображены лежащие друг напротив друга шакалы. Их морды и стоящие торчком уши были хорошо различимы.

Леди Доусон, остававшаяся до тех пор спокойной, мгновенно изменилась:

— Что это значит?

— Вот об этом-то и речь, леди Доусон! — Картер провел рукой по оттиску. — Это печать могильщиков города мертвых. Каждая гробница, каждое подземное помещение, созданное ими, запечатывалось таким образом. Это свидетельство гордости за проделанную работу, но одновременно печать предназначена, чтобы отвратить грабителей.

— Говорят, могильщиков убивали после завершения работ?

— Это легенда, каких много в истории Египта. Не обязательно верить всему, что рассказывают гиды в Луксоре.

Леди Доусон засмеялась. В восхищении она дотронулась до печати.

— И что вы теперь намерены делать? — спросила она.

— Вот об этом-то я и думал, — солгал Картер.

— Я знаю, вы еще прославитесь! — заверила его леди Доусон. — Были ли уже когда-нибудь найдены нетронутые гробницы фараонов?

— Еще никогда, — ответил Картер. — Те мумии фараонов, которые мы обнаружили, находились в двух тайниках, устроенных священнослужителями в давние времена. В страхе перед грабителями они открыли все известные им гробницы и унесли из них мумии фараонов, спрятав их в тайниках. Это было не слишком уважительно, однако, как показало время, не бесполезно, так как в последующее время грабители не пропустили ни одной гробницы.

Картер и леди Доусон молча смотрели на печать. Несмотря на то что год подходил к концу и солнце уже не стояло в полдень в зените, скалы все же хранили достаточно тепла, чтобы противостоять ночному холоду. Издалека доносился вой шакалов, и время от времени тишина ночи нарушалась шумом падения камней, осыпавшихся со скалистых склонов и стремившихся в Долину, подпрыгивая, будто тушканчики, спасающиеся от преследователей.

— Я знаю, о чем вы сейчас думаете, — вновь заговорил археолог. — Вы спрашиваете себя, почему этот Картер так уверен в том, что гробница нетронута. И я отвечу вам: археология — это наука. Но наука основывается на фактах, археология же — на предположениях. Если бы я не допускал возможности, что грабители и священники могли пропустить хоть одну гробницу, я бы впал в ужаснейшую депрессию и оставил археологию. Но в моей профессии невероятного не существует. Когда была обнаружена гробница царицы Хатшепсут, а надо сказать, она оказалась довольно бедной и грязной для женщины ее положения, никому и в голову не пришло искать вторую гробницу. Да и зачем? Даже царица может быть захоронена лишь в одном месте. И тем не менее существовало две гробницы царицы Хатшепсут. Первую царица сочла недостаточно изысканной, когда она увидела ее еще недостроенной. Работы затруднялись твердыми породами, и тогда царица отдала приказ начать работу над второй в местности с более мягкой почвой. Первая же была засыпана. Вероятность подобного стечения обстоятельств практически равна нулю, но все именно так и произошло. На фоне чего мое предположение о том, что гробница одного из фараонов затерялась в веках, выглядит намного правдоподобнее.

— Согласна, — ответила леди Доусон, — но откуда, скажите на милость, вы знаете, что это гробница фараона. Я хочу сказать, здесь с тем же успехом мог быть похоронен какой-нибудь министр или визирь.

— Теоретически, леди, вы правы, — усмехнулся Картер. — Но практика показывает, что в Долине Царей действительно хоронили лишь царей, да еще к тому же эти находки…

— Находки?

— Долгие годы работая в этой местности, я постоянно находил осколки посуды, амулеты и плитки с царским именем Тутанхамона. Никто не находил ничего подобного во всем Египте. Можно ли это объяснить как-либо иначе, нежели тем, что здесь-то и захоронен Тутанхамон?

Леди Доусон пожала плечами и произнесла низким голосом:

— Как, вы говорите, имя этого фараона?

— Тутанхамон. Бесспорно, великим фараоном, таким, как Сети или Рамзес, он не был. Но все же он был последним представителем великой династии. Он пришел к власти еще ребенком, и ребенком и погиб и, несомненно, должен был быть захоронен со всеми возможными почестями, полагавшимися умершему фараону в те времена. — Леди Доусон смотрела на стену, отделявшую их от гробницы. Неужели за этой ничем не примечательной стенкой покоится фараон? — Вы, конечно, спросите, почему забыть могли о гробнице именно этого фараона? На то могут быть две причины. Во-первых, Тутанхамон мог быть столь мало известен, что имя его стерлось из памяти людей через пару лет после его смерти. Вторая причина скорее связана с техникой.

Картер поднял лампу над головой, освещая пространство ямы.

— Вот здесь находится вход в гробницу Рамзеса Шестого, к слову сказать, его правление также не оставило следов, но она была разграблена еще в древности. В процессе ее сооружения работники сбрасывали весь мусор и камни на то место, где находился вход в гробницу Тутанхамона. Было ли это случайностью или попыткой скрыть гробницу, я сказать не могу. Однако, таким образом Тутанхамон был скрыт от расхитителей. Одна из прекрасных случайностей, которыми живет археология.

Леди Доусон кивнула:

— В таком случае вас нужно поздравить, Картер. Видимо, вы счастливчик.

При этих словах Картер невольно поежился. Счастливчик? Он не решался даже подумать об этом. Наконец он добавил с присущим ему равнодушием:

— Ну, счастьем это вряд ли назовешь. Думаете, я не знаю, что местные жители, а также и коллеги археологи считают меня сумасшедшим? Существует множество трудов величайших археологов, в которых говорится о том, что в Долине Царей не осталось необнаруженных гробниц. И вдруг приезжает некий бедняк из Свэттема в Норфолке, существующий на средства эксцентричного лорда из Хайклера, и полжизни роется в Долине, там, где уже десятки лет назад завершились последние работы. Я ни в чем не могу упрекнуть тех, кто считает меня помешанным.

— Видимо, это просто справедливая удача, — заметила леди Доусон. — Вы не слишком любите лорда Карнарвона? Я имею в виду, у вас чисто деловые отношения?

— Можно и так сказать. Господин лорд позволяет производить раскопки. Карнарвон коллекционирует антиквариат, а правительство пообещало ему половину всех находок. До сих пор, тем не менее, все предприятие принесло ему больше убытков, нежели прибыли. Пара алебастровых кувшинов и шкатулка — это все. Сомнительный доход. Я бы, вероятно, тоже не слишком воодушевился.

— И вы никогда не думали о том, чтобы начать другой проект?

— Миледи! — Картер повысил голос. — Для человека вроде меня главное — не желание, а возможность. Я не могу себе позволить пойти на поводу у своих желаний, моя судьба в том, чтобы исполнять желания других людей. Сначала я служил Фонду Исследований, затем Высокому Лорду. Я всегда должен был держать рот на замке и делать то, что мне прикажут. Почему вы спрашиваете?

— Есть один проект, который меня бы, например, заинтересовал.

— Вы меня заинтриговали.

— Имхотеп.

— Имхотеп? — Картер испуганно поежился. Казалось, само произнесенное имя уже вызвало в нем ужас, будто леди Доусон сказала нечто недозволенное, таинственное, о чем говорить запрещено. — Имхотеп, — начал Картер, и по его голосу стало ясно, что тема для него неприятна, — скрывает одну из величайших тайн археологии, предположительно непостижимую для людей. Существуют загадки, которые призывают людей и требуют быть разгаданными; есть же иные. Они выходят за пределы человеческого разума и, будучи разгаданы раньше времени, принесут человечеству больше вреда и несчастья, нежели пользы.

Слова Картера взволновали леди Доусон. Хладнокровная англичанка, которую невозможно было представить себе потерявшей контроль над собой, сделала шаг вперед и возбужденно произнесла:

— Вы знаете об Имхотепе больше. Расскажите все, что вы знаете, все!

Близость леди была неприятна Картеру, и он отодвинулся, сделав вид, что поправляет балку прохода. Взяв принесенную жердь, он двинулся к выходу, мимоходом заметив:

— Я ничего не знаю об этом, слышите? Ничего. И я этому несказанно рад. — И, не обращая более внимания на леди Доусон, он запер решетку, отвязал осла и отправился в обратный путь.

Некоторое время они молча шли рядом. Предложение сесть на осла леди Доусон отклонила. Дойдя до развилки, где пути их расходились, они заметили, что на востоке над Нилом встает солнце.

— Желаю удачи, — коротко сказала леди и, отвернувшись, пошла прочь, так что Картеру ничего не оставалось, как крикнуть ей вслед слова прощания. Оседлав осла и направившись на восток, в сторону дома, Картер задумался о необычной встрече.

Конечно, в странной леди всегда было что-то загадочное, и те, кто знал ее ближе, считали даже, что этот образ она создавала нарочно, но в этот раз ее появление было столь неожиданным, что Картер затруднялся делать предположения. Никто кроме рабочих не знал о гробнице, да и они не догадывались о том, что обнаружили. Была ли их встреча случайной? Нелегко было в это поверить.

Картеру леди Доусон никогда не нравилась, уже из-за одного того, что строила глазки, бесспорно, глазки соблазнительные, лорду Карнарвону. Картер обладал чутьем, когда речь шла о порядочности людей, и эту даму он считал хитрой интриганкой, даже не имея на то ни малейшей причины. Люди данного типа отличаются постоянными перепадами между заискиванием и грубостью, что отталкивало Картера ничуть не меньше, чем постоянное самомнение лорда Карнарвона.

В любом случае, внезапное появление леди не позволило ему совершить ужаснейшую ошибку. Потому что чем дольше Картер думал, тем глупее казался ему план тайно вскрыть и затем вновь запечатать гробницу. Это не только нарушило бы все договоры, это уничтожило бы его репутацию серьезного археолога и стало бы концом его карьеры. Нет, Картер решил не думать больше об Эвелин и на следующий день послать Карнарвону телеграмму с приглашением присутствовать при распечатывании гробницы.

Добравшись до дома, он попытался заснуть. Но, несмотря на сковывающую тело усталость, охваченный беспокойством, он вскоре вышел, переправился через Нил и отправил телеграмму лорду Карнарвону:

Текст не совсем соответствовал истине, но Картер твердо решил засыпать вход камнями до поступления новых указаний от лорда Карнарвона. Это должно было предотвратить недозволенные попытки, в том числе и его собственные.

Вернувшись к полудню домой, Картер сразу заметил, что что-то не в порядке. За открытой дверью его встретила тишина. Тишина, вызывавшая беспокойство своей неестественностью. Картер собрался было позвать попугая, чтобы тот прочирикал свое утреннее «Не дрейфь», но вовремя заметил на полу посреди комнаты змею толщиной с руку. Она медленно двигалась, ближе к голове на ее черном блестящем теле был заметен бугорок. В его происхождении не оставалось сомнений: по всему полу разлетелись желтые перья — следы неравного поединка.

Профессор Франсуа Миллекан с самого начала был убежден, что выбор ареала раскопок к северу от пирамиды Саккары был неверен и возбудит дополнительные разногласия в команде, и он не ошибся. Несмотря на то что все они жили в одном доме, причем в стесненных условиях, имея в своем распоряжении лишь одну спальню на четверых, Миллекан и д’Ормессон общались письменно или через Туссена и Курсье в качестве посредников.

Выглядело это примерно следующим образом: «Мсье Туссен, не сообщите ли вы мсье д’Ормессону, что его последние предположения столь же лишены логики, сколь ненаучны, и не продвинут нас ни на шаг в исследованиях». На что д’Ормессон, находившийся в той же комнате и прекрасно слышавший сказанное, отвечал: «Мсье Туссен, передайте, пожалуйста, мсье Миллекану следующий ответ: „Мне жаль тратить время на общение с дилетантом“». Чаще же они излагали мысли на бумаге и из соображений безопасности сжигали после прочтения.

Трое известных ученых, вынужденных работать над одним проектом, очень быстро становятся противниками; трое же ученых, подозревающие о темном прошлом друг друга, становятся смертельными врагами, они во что бы то ни стало будут стараться умалить важность открытия другого, оспаривать верность предположений и, таким образом, наносить ущерб общему делу. И если Курсье сохранял еще уверенность в себе и достоинство и старался возможно вежливо обращаться и к Миллекану, и к д’Ормессону, то те уже через несколько недель настолько возненавидели друг друга, что д’Ормессон, позабыв о своем дворянском происхождении, дал пощечину Миллекану, сбив с носа его очки в золотой оправе. Причиной тому стала общая беседа во время ужина, перешедшая после обычной перепалки в жестокий спор, в процессе которого Миллекан назвал коллегу достойным сожаления фальсификатором предметов искусств, которого давно уже пора посадить за решетку.

К счастью, рядом с учеными был Эмиль Туссен, сотрудник Дезьем бюро. Несмотря на то что он был моложе их, его строгий вид и резкая манера выражаться заставляли уважать себя. И не раз Туссену приходилось вмешиваться, пресекая ссоры словами или угрожающими движениями.

После недель поисков к северу от пирамиды Джосера, во время которых были найдены многочисленные осколки и Ушебти, которые, впрочем, никаким образом не давали новых подсказок, исследователи постепенно переместились дальше, по направлению к разрушенному храму Изиса.

Их изначальное намерение с помощью раскопок скрыть истинное занятие — поиски и изучение документов, давно было забыто, так как консул Сакс-Виллат, несмотря на мощную поддержку тайной полиции, не поставлял никаких новых сведений. Таким образом, их труды становились похожи на известные поиски иголки в стоге сена, причем следовало еще делать вид, что предметом поиска является все, что угодно, но только не Имхотеп.

Настроение упало до нуля, когда французы внезапно обнаружили слоистый свод с пустым пространством под ним. Место было лишь на несколько сотен метров удалено от того, где около семидесяти лет назад Мариет обнаружил лабиринт. Аналогичными были и обстоятельства. Но у Мариета было преимущество: во время исследований в одной из рукописей он нашел указание на расположение в этих местах гробницы.

Профессор Миллекан поспешил воспользоваться кодом «фараон», остановив официальные раскопки. Далее исследования велись узким кругом ученых. Но решение оказалось преждевременным. Гробница принадлежала Неферу, сборщику налогов при Джосере, то есть по крайней мере современнику Имхотепа. Как и прочие гробницы в этой местности, она несколько раз была разграблена, и кроме мумий обезьян и ибисов, а также нескольких кувшинов, не содержала ничего, достойного упоминания.

Несмотря на то что гробница не имела научного значения, а также не содержала сведений касательно Имхотепа, Миллекан праздновал свое открытие, как великое событие. Консулу с большим трудом удалось отговорить его от оглашения в прессе. Миллекан настаивал на том, чтобы обследовать гробницу. По его мнению, нельзя с уверенностью говорить о том, что она не содержит важных сведений, не расшифровав всех иероглифов, содержавшихся на ее стенах.

Д’Ормессон, что никого не удивило, высказался против. Гробница, по словам гренобльского профессора, была уже не раз открыта, опустошена и изучена на предмет указаний о местонахождении других тайников.

Миллекан и слушать не хотел. Он настаивал на том, что расхитители и авантюристы навряд ли обладали достаточной компетенцией, чтобы читать иероглифы. Этот аргумент убедил консула, и тот решил очистить гробницу и две прилегавшие комнаты от мусора и тщательно исследовать.

Рабочие еще не успели полностью очистить помещение, а Пьер д’Ормессон уже принялся расшифровывать надписи на стенах, местами стертые или плохо сохранившиеся. Содержанием их были, как и в прочих гробницах, причитания над покойником, обращенные к Гору и его отцу Осирису, которые распоряжаются дальнейшей жизнью покойного. Через неделю помещения были очищены настолько, что можно было приступить к осмотру кувшинов и мумий животных, находившихся восточнее самой гробницы, вычищенной расхитителями вплоть до простого каменного саркофага.

Кувшины, два высотой в человеческий рост и семь, исписанных иероглифами, пониже были пусты, если не брать в расчет камни и песок. Было не совсем безопасно работать в этом помещении, сконструированном, как это делалось в раннюю эпоху развития архитектуры, с плоским сводом, грозившим обрушиться при малейшем смещении нагрузки.

Профессору д’Ормессону потребовалось около двух недель, причем работал он в основном по ночам, для того чтобы расшифровать иероглифы. Он хвалил поэзию отдельных песен и часто цитировал их во время совместных трапез, как чтец Корана в мечети.

И без того не просторное жилище стало еще теснее, когда Миллекан и Туссен перенесли в него пару сотен мумий животных и меньшие по размеру сосуды или то, что от них осталось. Мумии, меньшие из которых были размером с руку, большие же — с ребенка, хотя и не издавали запаха, как и утверждал парижский профессор но распространяли повсюду мельчайшую пыль, так что вскоре французы начали страдать от боли в легких и рези в глазах и решили было сменить местожительство.

Кроме Миллекана, гордившегося находкой и чувствовавшего себя Мариетом, никто не радовался нахождению гробницы. Иероглифические тексты не имели большой ценности, будучи представлены в прочих найденных ранее гробницах, немногочисленные рельефы были разрушены грабителями или движениями почвы, а прочие находки оказались настолько неинтересными, что даже Миллекан согласился с предложением Курсье вернуть их на прежнее место. Никаких сведений об Имхотепе обнаружено не было.

В этой ситуации казалось не слишком правильным обращаться к рабочим, чтобы вернуть на место мумии и кувшины. Даже в том случае, если гробница будет замурована, огласка привлечет воров. Причем французов не столько волновало содержимое гробницы, сколько то, что в случае огласки вокруг них соберется всяческий сброд, за ними начнут наблюдать, что ограничит их настоящие исследования.

Так что четверо французов решили вернуть содержимое гробницы на место в ночное время суток, закрыть ее и начать на утро раскопки в другом месте. Египетскому руководству сообщат, что находки были отправлены в музей Каира. Около полуночи работа, казавшаяся со стороны обычным извлечением оставшегося содержимого, была завершена. Оставалось лишь замуровать вход, что должен был сделать Эдуард Курсье. Решено было отдохнуть.

Несмотря на ночную прохладу, воздух в доме был обжигающе горячим и настолько пропитан пылью, что на улице казалось значительно приятнее. По кругу пустили бутылку красного вина, наступила мертвая тишина. Казалось, уснули даже шакалы.

— Все впустую! — сказал д’Ормессон и со злобой уставился в пол. Несмотря на то что он отвернулся от Миллекана, тот понял, что слова эти были упреком в его адрес, и произнес, обратившись к Туссену:

— Утром профессор д’Ормессон начнет новые раскопки, которые, несомненно, приведут нас к гробнице Имхотепа!

Туссен засмеялся и выпил вина.

— Знать бы, как далеки от цели остальные. Иногда я задумываюсь, не прекратить ли работу и затем начать заново.

— Что вы имеете в виду? — спросил д’Ормессон.

— Для меня остается открытым вопрос, не была ли бы более успешной попытка обнаружить что-нибудь в архивах, а не здесь, на местности. Потому что, честно говоря, наиболее ценные сведения были обнаружены в документах, хранившихся в каких-нибудь музеях, и большинству из них за сотню лет.

— По мне, чем скорее мы прекратим работу здесь, тем лучше, — согласился д’Ормессон. В следующий же момент он в ужасе вскочил. Глухой рев сотряс землю.

— Где Курсье? — крикнул Миллекан. — Курсье! — Тишина.

Миллекан, Туссен и д’Ормессон побежали к гробнице Нефера. Туссен зажег карбидовую лампу.

— Курсье! — кричал он в темноту. — Курсье?

В свете лампы они увидели, что земля над гробницей провалилась.

— Курсье! Курсье! — по очереди звали мужчины.

Там, где они обнаружили вход, зияла глубокая дыра.

Из нее поднималась пыль.

— Боже мой, Курсье, — прошептал Миллекан.

Туссен первым пришел в себя. Он закрыл платком лицо и полез в образовавшийся кратер.

— Вы с ума сошли? — Миллекан кружил вокруг отверстия в земле и беспрерывно повторял: — Вы с ума сошли?

Беспощадный к окружающим, Туссен был беспощаден и к себе. С привязанной к поясу лампой он спускался в отверстие. Спуск был тяжелым, потому что плиты лежали неровно, а Туссену приходилось следить за тем, чтобы они не обрушились под его весом.

Достигнув дна кратера, Туссен увидел, что вход в гробницу завален. Однако камни обрушились таким образом, что, упершись друг в друга, оставили зазор у земли. Не раздумывая, Туссен на четвереньках пролез в него, взяв в зубы кольцо лампы. В тот момент он просто не думал об опасности, которой подвергался.

Потолок центральной камеры обрушился, но в левом переднем углу хватало пространства для того, чтобы встать. Туссен поднял лампу. Карбидовый газ, с шипением вырывавшийся из отверстий лампы возле кольца, почти лишил его сознания. Плотная мелкая пыль наполняла воздух, мешая обзору. В свете лампы Туссен заметил, что плита, предотвращавшая до того обвал потолка, теперь держалась лишь одним краем и с виду давно должна была не выдержать веса.

Туссен непроизвольно втянул голову и, пытаясь избежать опасности, сделал пару шагов в сторону боковой камеры. Проход и одна из стен выдержали. Насколько позволял видеть тусклый свет, рухнувший потолок расколол кувшины, по крайней мере все вокруг было усыпано осколками ближнего сосуда, как после взрыва. Дальний же был скрыт каменными плитами.

И какими плитами! Многие высотой в человеческий рост, но не толще ладони, они беспорядочно торчали среди обломков. Между ними были многочисленные отверстия и зазоры. Туссен осветил все по очереди промежутки, но и следа Курсье не обнаружил.

Если Курсье оказался погребен под рухнувшим сводом, то ему уже ничем нельзя было помочь. Но, быть может, пришло в голову Туссену, Курсье вовсе не было в камере. Возможно, ему удалось выбраться и он бросился в ночь бог знает куда. И в этот момент Туссена охватил страх, страх, который он задушил в себе мыслью о необходимости оказать помощь. Мысль о том, что плиты в любой момент могут обрушиться на него, подействовала так, что ноги отказались повиноваться голове.

Будто окаменев, стоял Туссен, не в силах двинуться с места, страх быть погребенным под обломками гробницы стремительно увеличивался, и он, так и не сумев заставить свое тело повиноваться, опустился на колени и согнулся. Так он пополз в сторону выхода, толкая перед собой лампу, хотя вполне мог идти выпрямившись.

Там, где в основной камере плиты оставили лишь узкое отверстие, Туссен внезапно увидел прямо перед собой неподвижную руку. Предплечье примерно посередине было раздавлено плитой. Можно было лишь догадываться о том, соединено ли оно еще с телом. Курсье!

Туссен подтолкнул лампу ближе к руке. Кровь окрасила пыль вокруг.

— Курсье! — тихо позвал Туссен. — Курсье! — Возле руки лежал темный свиток, казалось, он выпал из руки Курсье, и Туссен взял его.

Боль за человека, с которым он проработал последние недели, подействовала на Туссена неожиданным образом. Его глаза наполнились слезами, и мужчина, не помнивший, когда в последний раз плакал, зарыдал. Одновременно он почувствовал, что ноги вновь начали повиноваться, и, шатаясь, выбрался на поверхность.

Миллекан и д’Ормессон молча стояли и вопросительно смотрели на Туссена. Тот только кивнул и махнул в сторону дома, что можно было истолковать как: «Здесь больше нечего делать. Пойдемте!»

Придя домой, Туссен рассказал, как обнаружил Курсье. Они сидели за единственным столом, вливали в себя вино стакан за стаканом, и Миллекан с д’Ормессоном впервые разговаривали друг с другом. Почти случайно Туссен вынул из кармана свиток, найденный им возле руки Курсье. Ученые с интересом наблюдали за тем, как он пытается расправить листы.

— Это лежало возле руки Курсье, — сказал Туссен, протягивая им бумагу. Это была старая упаковочная бумага темно-коричневого цвета, порванная, размером примерно с раскрытую книгу. Туссен положил ее на середину стола, чтобы все могли видеть.

Бумага была старой, и ее не раз использовали, а рисунки, сделанные грубым плотницким карандашом, местами были неразличимы. Вернее, это были мелкие геометрические фигуры: треугольники, квадраты и круги, соединенные линиями. Загадочные двух- и трехзначные числа дополняли картину.

— Кто-нибудь понимает, что это? — медленно спросил Туссен.

Д’Ормессон подвинул бумагу ближе к себе, повернул несколько раз, посмотрел на свет, протянул Миллекану и, наконец, ответил:

— Я не знаю.

— Но этот лист выпал из руки Курсье. Как еще он мог попасть в гробницу?

Миллекан откинулся на спинку деревянного стула, взял бумагу в руки, так что на нее падал свет от лампы, и что-то забормотал, на что остальные не обратили внимания.

— Ведь это с любым из нас могло случиться, — сказал д’Ормессон, выпил, вытер рукавом губы. — Завтра нужно достать его. Туссен, вы знаете, как это сделать?

Туссен пожал плечами:

— Нам нужен домкрат. Если нам удастся приподнять плиту, упавшую на Курсье, мы легко сможем вынести его. Но безопасным это мероприятие не назовешь.

— Хороший парень был, — заметил профессор д’Ормессон, — а ведь мне он сначала не понравился. Впечатление производил, будто больше в женщинах понимает, чем в истории Древнего мира. Казался человеком, способным на все, что сулит деньги. Есть такие люди.

Туссен покачал головой:

— Он был прекрасным ученым. Он легко бы мог жить на деньги, полученные в наследство, но работал в Коллеж де Франс, потому что ему это нравилось.

Миллекан начал тщательно протирать очки, при этом не отворачиваясь от бумаги, лежавшей перед ним на столе, и периодически повторяя: «Интересно, интересно!» При этом он кивал головой.

Туссен и д’Ормессон подвинулись ближе.

— Что вы об этом думаете, профессор? — спросил Туссен.

Тот привычным неспешным движением надел свои очки в золотой оправе, хлопнул ладонью по бумаге и сказал:

— Я не уверен, но подозреваю, что это план Саккары.

Собеседники озадаченно смотрели на профессора.

План, если это действительно был план, выглядел совсем непохожим на те, которыми они пользовались.

— Конечно, это старый план! — добавил Миллекан. — Ему не менее пятидесяти лет. Посмотрите, вот! — Он показал на правый нижний край, где были видны буквы «О» и «М».

— О, точка, М, точка? Что это значит? — спросил Туссен.

— Как вы думаете? — обернулся Миллекан к д’Ормессону.

— Полагаю, мы думаем об одном и том же, — ответил тот. — Огюст Мариет.

— Верно.

Мужчины склонились над столом. Д’Ормессон подвинул лист ближе к себе, остальные, вытянув шеи, следили глазами.

— Вот, — сказал Миллекан и постучал указательным пальцем по треугольнику в центре. — Это пирамида Джосера. Далее на северо-восток пирамида Усеркафа, на юго-запад — пирамида Унаса, а немного дальше — Сехемхета. — Четыре треугольника, расположенных практически на одной линии.

— Предположим, вы правы, — ответил Туссен, — тогда на северо-западе от пирамиды Джосера должен быть лабиринт быков Аписа.

— Совершенно верно! — взволнованно воскликнул д’Ормессон. — Посмотрите на эту решетку, это Серапеум.

Все больше объектов мужчины узнавали на карте — гробницы, обозначенные квадратами, и круги, имевшие, видимо, особое значение, например, один обозначал дом Мариета возле Серапеума, и считывали указанное расстояние в метрах.

Бесспорно, в связи с существованием плана вставало множество вопросов. Например, как он попал к Курсье, зачем он взял его в гробницу Нефера и почему не рассказал о существовании документа. Более чем невероятным казалось предположение, что Курсье нашел его в гробнице и именно после того, как в нее было возвращено бесполезное содержимое. Скрывал ли этот план некое указание, о котором Курсье не хотел рассказывать? Было ли в гробнице нечто, представлявшее интерес, чего не заметил никто из них?

Ночью же было принято решение задействовать код «фараон», поставить консула в известность о гибели Курсье, остановить работы и отложить поднятие тела до поступления указаний из Александрии. Рабочие же должны были на следующий день начать работы в другом месте, к северу от дома, в котором жили французы. Вход в гробницу Нефера было решено для начала закрыть железной решеткой.

О сне в эту ночь никто и не думал: Миллекан считал, что обнаруженная им гробница оказалась важнее, чем кто-либо мог предположить; д’Ормессон, хотя и завидовал успеху коллеги, мечтал о том, чтобы поскорее прекратить расследование; перед глазами Туссена же стоял образ раздавленной руки Курсье.

Французы решили заняться тем, чтобы сличить объекты на плане Мариета со всеми известными им до сих пор. Работа эта оказалась сложной, прежде всего потому, что необходимо было каждый раз учитывать, велись ли раскопки до или после деятельности Мариета. Таким образом, стало абсолютно ясно, что документ действительно является планом Саккары.

Собственно говоря, в существовании такого плана не было ничего таинственного, ничего, что могло бы заставить Курсье скрывать его. После сличения остался лишь один объект — круг, помеченный крестом, — оставшийся для французов загадкой. Место находилось западнее пирамиды Джосера, расстояния не были указаны, по-видимому, речь шла об ареале, до сих пор не охваченном археологами.

Миллекан задался вопросом, не искал ли уже Мариет гробницу Имхотепа, что лишь вызвало усмешку д’Ормессона: Мариет, конечно, не был особо аккуратен в фиксировании своих исследований и чаще пользовался взрывчаткой, чем древними рукописями, когда речь шла о возможности совершить открытие, но поиски гробницы Имхотепа скрыть ему все же не удалось бы.

Ученые были близки к тому, чтобы вновь разругаться, но вмешался Эмиль Туссен, заметив, что на протяжении недель они руководствовались и более незначительными подсказками и, быть может, следует попытаться использовать этот шанс. Этим, подчеркнул Туссен, он ни в коем случае не хочет сказать, что принимает сторону Миллекана, но не считает его идею также и абсурдной. Он предполагает направить документ в Бюро секретной службы, чтобы проверить его подлинность и выяснить возраст.

На следующее утро гробница Нефера была временно закрыта решеткой, что не вызвало подозрений, ведь и прочие гробницы в округе были закрыты так же. Миллекан отправил консулу в Александрию телеграмму следующего содержания:

Доктор Поль Сакс-Виллат прибыл в Саккару на следующий день, собственноручно управляя кабриолетом «Лоррейн-Дитрих». Последние два километра пути он, правда, предпочел проделать на осле, с одной стороны, щадя автомобиль, с другой — дабы не вызывать ненужных подозрений. Это действительно было вполне благоразумно, потому что все пространство Саккары было в то время заселено, как муравейник. Туристы со всего мира, привлеченные зазывающими статьями в журналах, скупали туры. Высокие автобусы компании «Кук» пробирались по дорогам пустыни вплоть до самых пирамид, и вымуштрованные гиды на всех языках восхваляли мудрого Имхотепа, строителя этих чудесных сооружений.

В доме археологов состоялось совещание. Эмиль Туссен, между тем вновь обретший свою жесткость и хладнокровие, настаивал на том, чтобы оставить тело Курсье там, где оно было, и объявить его пропавшим без вести. Любые иные действия, по его мнению, вызвали бы излишние затруднения. Профессора были возмущены, и Сакс-Виллат также не соглашался с предложенным Туссеном планом. Официальное заявление об исчезновении человека вызовет переполох, его начнут искать, да и пресса заинтересуется обстоятельствами исчезновения. Все это могло помешать сохранить в тайне их миссию.

Наконец, все согласились с предложением консула поднять тело Курсье под покровом ночи, отвезти в Александрию на санитарной машине французской миссии, там оформить официальное свидетельство о смерти и переправить в Марсель на следующем корабле. Туссен занялся реализацией плана.

Следующий корабль, на который они могли успеть, был «Братством», он отчаливал через день вечером. Следовательно, тело Курсье должно было быть извлечено следующей ночью. Домкраты и прочие инструменты были готовы. Туссен и д’Ормессон добровольно вызвались осуществить задуманное. Спустя час после захода солнца они отправились к гробнице Нефера.

Долина Саккары утопала в тишине, и, несмотря на то что чистое звездное небо дарило прохладу, песок пустыни все еще хранил жару дня. Два осла были навьючены инструментами, лампами и носилками из парусины. Под предлогом необходимости транспортировки больного на полночь была заказана санитарная машина. У Туссена и д’Ормессона было целых три часа.

Сакс-Виллат должен был дежурить у входа, Миллекан остался в доме. На случай необходимости немедленной остановки операции были разработаны световые сигналы.

Туссен отважился спуститься первым, затем были спущены инструменты, и, наконец, настала очередь профессора. Д’Ормессон дрожал всем телом. Профессор и дворянин, он не привык к таким волнениям. Да и миссия была на редкость необычной.

— Эй, да вы весь дрожите! — воскликнул Туссен, когда д’Ормессон спустился.

— Мне не каждый день приходится заниматься подобными вещами, — отшутился профессор.

— Самое опасное пока что впереди.

Д’Ормессон попытался сориентироваться. Узкий, заваленный проход казался устрашающим. Если бы с ним не было Туссена, который, не проронив ни слова, пригнулся и полез в дыру, профессор наверняка отказался бы от задуманного. Теперь же ему ничего не оставалось, как последовать за коллегой. Д’Ормессон набрал в легкие воздуха, встал на колени и пополз за Туссеном. Узкий проход был около шести-семи метров длиной, однако мысль о том, что нагроможденные каменные глыбы в любой момент могут рухнуть, превращало это расстояние в бесконечность. К тому же д’Ормессон не мог представить, как они собираются вытащить тело по этому проходу.

Д’Ормессон как раз достиг конца туннеля, когда стоявший перед ним Туссен громко вскрикнул. Туссен крикнул что-то, чего профессор не смог разобрать, и тот было подумал, что Туссен поранился об один из камней. Но он стоял, выпрямившись, держа лампу в вытянутой руке, и смотрел вниз.

— Эй, что случилось? — Д’Ормессон потряс Туссена за плечи. Тот лишь молча указал на плиту перед ними. — Ну и что с ней? Господи, Туссен, что случилось? — Он еще никогда не видел этого человека, способного, казалось, выдержать все, что угодно, таким.

— Курсье! — пробормотал тот. — Он исчез.

— Что значит исчез? Может, он восстал из мертвых, как Иисус Христос?

— Не знаю, — тихо ответил Туссен.

— Вы шутите, Туссен!

— Нет! — крикнул тот, схватил д’Ормессона за грудки и пригнул его к земле. — Посмотрите. Из-под этого камня торчала его рука. Я видел ее своими глазами, а теперь плита поднята, и Курсье здесь нет. Исчез!

Д’Ормессон посветил в отверстие под камнем, затем повернулся, осветив камни, и, наконец, направил свет в глаза Туссену. Ослепленный, тот закрыл лицо рукой.

— Что вы делаете, вы с ума сошли, д’Ормессон?

Тот опустил лампу, бросавшую теперь таинственные тени на их лица. Некоторое время они молча смотрели друг на друга.

— Я знаю, о чем вы сейчас думаете, — начал Туссен. Взгляд его был беспомощно устремлен на плиту.

Д’Ормессон пожал плечами:

— Я бы сказал, вы по крайней мере должны дать нам объяснение.

— Какое объяснение? — вспыхнул Туссен. — Я и сам ничего не понимаю! Я знаю, что вы сейчас сомневаетесь в трезвости моего рассудка, но я могу поклясться, что собственными глазами видел руку Курсье под этим камнем. Вот, здесь… — Туссен поставил лампу на землю. — Это темное пятно — это кровь. А вот здесь — след от того, что тело вытаскивали. Может быть, теперь вы мне поверите.

Д’Ормессон наклонился. Действительно, на камне было большое темное пятно, похожее на запекшуюся кровь. Д’Ормессон поднялся, провел рукой по лбу и сказал:

— Туссен, предположим, вы действительно видели здесь Курсье, тогда вы должны это объяснить.

— К черту ваши объяснения! Я сам не знаю, что об этом думать. Сам Курсье в любом случае выбраться не мог. Кроме того, он был мертв. Мертв, мертв, мертв! — Туссен крикнул так громко, что стены отразили звук; качая головой, он рассматривал пространство под плитой.

Было не просто объяснить ситуацию консулу Сакс-Виллату. Он рассмеялся, когда услышал, что тело Курсье исчезло, приняв это за шутку, и потребовалось все умение обоих свидетелей убеждать, чтобы заставить консула поверить. Обычно столь изысканный и вежливый, он изрыгал проклятия, так что профессор весь сжался и начал прохаживаться перед входом в гробницу мелкими, быстрыми шажками.

— Вы вообще понимаете, что это значит? — возбужденно шептал он. — За нами давно наблюдают. Но и это не все! Вероятно, Курсье работал на кого-то другого.

— На кого-то другого?

— На британцев, немцев, националистов, американцев, откуда я знаю?

— Если позволите заметить, — вставил д’Ормессон, — ваша аргументация нелогична. Допустим, Эдуард Курсье действительно по неизвестным нам причинам работал на кого-то другого и он действительно погиб. Но было бы откровенной глупостью со стороны этого кого-то доставать тело погибшего Курсье; это ведь мгновенно наводит на мысль о двойном агенте.

Мысль была трезвой. Но должна же была быть какая-то причина для того, чтобы кто-то извлек тело Курсье из-под камней. Ситуация была абсурдной. Секретная служба создает команду специалистов, и вот они сами оказываются под наблюдением.

Профессор Миллекан отказывался работать в такой обстановке. Ведь может оказаться, что Курсье знал нечто важное, быть может, он был близок к разгадке тайны Имхотепа и, таким образом, встал кому-то поперек дороги, кому-то, не остановившемуся перед убийством. В этих обстоятельствах уместен вопрос, случайно ли обрушился свод гробницы Нефера.

Вполне возможно, что ответ на все вопросы кроется в плане, обнаруженном возле тела Курсье. Миллекан и д’Ормессон были уверены в этом, Сакс-Виллат был слишком потрясен, чтобы сформировать собственное мнение, Туссен сомневался.

На следующий день из Александрии в Саутгемптон отправился пароход «Александра». На борту находился запаянный гроб. Свидетельство о смерти было оформлено на Чарльза Уайтлока из Глазго. За каюту платило британское Министерство иностранных дел, отдел Интеллидженс-сервис.