Глава 3
Добыча почек
На следующий день после Рождества 2004 года у побережья Индонезии рядом с городом Банда-Ачех случилось землетрясение. Ударная волна промчалась по дну океана, и на побережья Индии и Шри-Ланки обрушилось цунами. По оценкам, оно унесло более 200 тысяч жизней, разделило семьи и породило практически нескончаемый поток беженцев. В то время как некоммерческие организации и правительства пытались оказать помощь зоне бедствия и наладить жизни жертв, некоторые предприимчивые больницы и торговцы органами увидели в трагедии возможность обогатиться, продавая почки беженцев.
В Сунами-Нагаре, нищенском лагере беженцев от цунами в индийском штате Тамилнад, Мария Сельвам – самый уважаемый человек. Вот уже два года этот бывший рыбак требует у бюрократов из правительства ту базовую помощь, которую обещало беженцам международное сообщество. Он хочет, чтобы люди из трех поселений, которые выбрали его своим руководителем, снова могли жить тем, что смогут добыть в море. Я встречаюсь с ним почти через два года после цунами. Лагерь все еще являет собой безнадежные ряды угрюмых бетонных зданий. По водосточным желобам у домов текут нечистоты, а перспектив трудоустройства почти нет, как и доступа к образованию для детей.
Сельвам как единственный избранный чиновник деревни – местная знаменитость. Его фотография украшает стены зданий и приклеена над широкими железными воротами – официальным въездом в лагерь. Но популярность его идет на спад. Местная молодежь бросает камни в постеры с его изображением и вырезает с его фотографий глаза. Его преступление – попытки прекратить утечку органов из Сунами-Нагара.
– Раньше у нас только одна женщина в месяц продавала почку посреднику, но в последнее время дела пошли куда хуже, – говорит Сельвам. – Сейчас это делают две женщины в неделю, и я понимаю, что должен что-то предпринять.
Пока мы разговариваем, какая-то женщина в желто-голубом сари хмуро смотрит на него с соседнего двора. На вид ей лет сорок пять, но подозреваю, что это из-за жизни в индийских трущобах, а на самом деле ей около тридцати. Между складок сари виден ее живот, а на нем длинный, около фута, шрам. Сельвам говорит, что здесь почти у каждой взрослой женщины есть подобный шрам.
– Я не смог это остановить, – вздыхает он.
Через неделю после того, как волна смыла его деревню, правительство переместило две с половиной тысячи жителей с их плодородных и богатых рыбой насиженных мест на этот бесплодный клочок земли. Поселение находится рядом с огромной электростанцией, дающей энергию всему Ченнаи, но перебои с электричеством бывают регулярно. Нужды жителей деревни скромны: рыбацкие сети и трехколесная повозка, чтобы доставлять на рынок улов. Со времен перемещения Сельвам неустанно обивает пороги инстанций, чтобы беженцы все же получили деньги и ресурсы, которые были им обещаны. Но его мольбы не вызывали отклика до января 2007 года, когда он решил, что с него хватит, и прибегнул к единственной имеющейся в его распоряжении крайней мере во время очередного слушания его дела в одном из судов высшей инстанции Ченнаи. Его план был довольно прост. Услышав рассказы бедных женщин, которым пришлось продать свои органы, суд устыдится и наконец окажет помощь. Да и как судьи смогут остаться безучастными к судьбе его деревни, узнав о том, в какое отчаяние ввергло жителей бездействие парламента?
В переполненном зале суда чиновники выслушали свидетельства Сельвама и множества отважных женщин, которые решились рассказать свои истории. Они говорили, что торговцы почками всегда представляли собой проблему, даже до цунами, но теперь стали совсем безжалостными. Они показывали свои шрамы, и Сельвам с нетерпением ждал, как судья потребует открыть казну штата.
Но все пошло не так, как он рассчитывал. Судья слушал внимательно, но финансовая помощь заблудилась где-то в лабиринтах жуткой индийской бюрократии, а не из-за отрицательного решения властей. Более того, пятьсот мужчин и женщин, присутствовавших в зале, едва не взбунтовались, когда поняли, что Сельвам разгласил их тайну. Шрамы женщин опозорили всю деревню. Все знали, конечно, что они бедны, но продавать из-за нищеты органы – это совсем уж крайность. Молодежь кричала, что он опозорил женщин общины, выставив напоказ то, что должно было, по их мнению, остаться внутренним делом.
Правительство так и не прислало в лагерь ни сетей, ни тележек. Все кончилось тем, что грязные секреты деревни стали достоянием прессы. Местные газеты начали расследовать скандал, и вскоре Министерство здравоохранения штата обнаружило, что 52 индийских больницы были вовлечены в одну из крупнейших в стране сетей по краже и продаже органов.
Хотя Сельвам не добился цели, расследование предоставило возможность пресечь практику продажи почек и привлечь к ответу посредников и коррумпированных чиновников в области здравоохранения. Общественная реакция на скандал заставила государственных министров подготовить официальную реакцию. Сделать это выпало министру здравоохранения Тамилнада – К. К. С. С. Р. Рамачандрану.
Бывший уличный торговец, известный под невесть как расшифровывающимися инициалами, он заработал себе «крутую» репутацию после того, как один политический противник бросил ему в лицо банку с кислотой. (Шрамы выделяют его на многих партийных собраниях.) К удивлению, он отказался от полицейских мер. Вместо того чтобы пытаться решить вопрос в судах, он планировал уладить его посредством переговоров. Он собрал в одной комнате главных врачей-трансплантологов штата и провел с ними летучку, заставив их поклясться, что они перестанут участвовать в торговле органами и будут по возможности использовать мертвые тела. Решив, что врачи разберутся сами, он ограничился лишь символическими мерами.
Но ему пришлось сделать кое-какие уступки общественности, которая жаждала крови. Чтобы показать, что нарушения будут преследоваться, министерство закрыло два самых мелких и хуже всего оборудованных сиротских приюта, которые были косвенно связаны с нелегальными трансплантациями. Остальные участники городских сетей по продаже органов облегченно вздохнули. Хотя существовали доказательства того, что десятки хирургов имеют отношение более чем к двум тысячам нелегальных пересадок почек, через несколько месяцев в Ченнаи все пошло по-старому.
Для Сельвама и тысяч других бедных тамилов, которые так и не смогли поучаствовать в общем росте благосостояния в Индии, продажа органов до сих пор остается единственным вариантом на черный день.
– В других районах Индии люди с надеждой говорят о том, что собираются в Малайзию или США. В Сунами-Нагар так говорят о продаже почки, – рассказывает он мне.
Сунами-Нагар – не уникальное место. Значительные запасы доступных органов в третьем мире и ужасающе длинные списки ожидания в первом приводят к тому, что торговля органами становится прибыльным занятием. Спрос на почки за последние сорок лет существенно вырос, а бедняки всего мира часто рассматривают свои органы как своеобразную подушку экономической безопасности.
После появления лекарств против кризиса отторжения, таких как циклоспорин, международная камарилья врачей и коррумпированных чиновников мало-помалу превращает трущобы Египта, ЮАР, Бразилии и Филиппин в подлинные фермы органов. Грязный секрет этой торговли состоит в том, что в продавцах обычно нет недостатка.
Для человека, который живет меньше чем на доллар в день, 800 долларов – это почти немыслимая сумма. Такая выплата служит нездоровым стимулом, и нищие поставлены на службу мировому капиталистическому предприятию.
Если свести недостаток органов к голым цифрам и посчитать задачу просто математической, несложно будет подыскать живых доноров для всей сотни тысяч американцев, стоящих в списке ожидания на трансплантацию. Найти продавцов в третьем мире легко, и они позволяют эффективно и недорого решить проблему. Пересадка в индийской больнице обходится в двадцать раз дешевле, чем в США.
Экономическая логика настолько убедительна, что некоторые страховые агентства США решили получить свою долю в этом бизнесе. Два из них – IndUShealth и United Group Programs – посчитали, что проще будет оплатить затраты на дешевую пересадку почки за границей, чем покрывать годы дорогого и порой безуспешного диализного лечения дома. Эти и другие компании установили связи с больницами в Индии, Пакистане и Египте, где пересадку органов могут осуществить едва ли не по первому требованию. Подобный аутсорсинг смотрелся так привлекательно, что в феврале 2006 года законодатели Западной Виргинии даже подумывали принять новый план здравоохранения, согласно которому жителям штата, которые собирались осуществлять пересадку органов в зарубежной больнице, предлагались бы значительные скидки. На момент выхода этой книги закон пока еще не принят, однако он мало что изменит в общей ситуации. (Нужно отметить, что на сайте IndUShealth указано, что, хотя компания готова оплатить саму пересадку, решить вопрос с донором пациенты должны самостоятельно, что несложно сделать, получив в больнице нужные контакты.) Для получателей органов красный рынок представляет большие преимущества: пересадки от живых доноров гораздо более успешны, чем от мертвых тел. Пациенты, получившие новые почки от оплаченных доноров, живут дольше, чем те, чьи почки взяты от пациентов со смертью головного мозга.
Несмотря на низкую стоимость и преимущества живых органов для здоровья, не может быть этического оправдания таким покупкам в обход законодательства. Посредники значительно облегчают покупку органов, но их продавцы почему-то не говорят о том, как продажа почки изменила их жизнь к лучшему.
Почти каждая женщина в Сунами-Нагаре может рассказать о том, как торговцы органами воспользовались ее состоянием в самую отчаянную минуту. Одна женщина по имени Рани жалуется, что после операции ей больно даже ходить по грязной деревенской дороге, так что приходится передвигаться маленькими, медленными шагами.
Проблемы Рани начались, когда ее муж потерял работу рыбака и запил. Оставшись без денег, Рани не смогла обеспечить даже скромного приданого своей дочери Джайе, и ее свекровь и муж выразили ей свое недовольство. Они заставляли Джайю тяжело работать, были щедры на тумаки, и ее жизнь становилась все более суровой и безысходной. Через месяц она зашла к матери, попрощалась с ней и попыталась покончить жизнь самоубийством, выпив бутылку пестицида.
Когда Рани увидела дочь распростертой на кровати, то схватила ее под руки и потащила в местную больницу. Тамошние врачи часто встречались с попытками самоубийств подобного рода, и противоядие у них было уже наготове. Через несколько часов она пришла в себя, но ей нужно было остаться в отделении интенсивной терапии больше чем на неделю. Рани не могла оплатить медицинские услуги, а врачи сказали, что без гарантированной оплаты им придется прекратить лечение. Рани нужно было быстро найти денег – иначе, как сказали ей, ее дочь умрет.
За несколько лет так много обитателей Сунами-Нагара продали свои почки, что местные жители стали с едкой иронией называть свой лагерь «Почковиллем». Посредничество в продаже почек стало деревенским бизнесом: женщины, уже продавшие свою почку, помогали подругам сделать то же самое. Обычно посредники называют высокую цену – до 3000 долларов за операцию, но после нее сумма оказывается далеко не так значительна. Все понимают, что это обман, но женщины все равно считают, что даже часть лучше, чем ничего.
Одна из подруг Рани продала свою почку за год до этого и рассказала ей, что у посредницы по имени Дханалакшми есть чайный магазин рядом с больницей Деваки в Ченнаи – прикрытие ее настоящего бизнеса, поставки органов на черном рынке. Дханалакшми дала Рани задаток в 900 долларов, чтобы та могла заплатить за дочь, и пообещала еще 2600 по окончании операции. Она сразу дала понять, что, если Рани передумает, к ней придут наемные громилы и принудят ее силой.
Перед операцией Рани сдала кровь и мочу, чтобы доказать, что ее почка подойдет покупательнице – богатой мусульманке. Когда все подтвердилось, ее отправили в центральную больницу города, где она должна была пройти этическую экспертизу Комиссии по разрешению пересадок.
Эта комиссия отвечает за то, чтобы все пересадки были законными и бесплатными. Она призвана контролировать процесс и препятствовать насильственному изъятию почек. Однако, несмотря на изначально добрые намерения, комиссия редко руководствуется ими и обычно разрешает и платные пересадки через посредников. Ее члены тщательно заметают следы и стремятся придать процедуре законный характер. На слушаниях разыгрывается понятный всем спектакль с участием продавцов и покупателей органов, после чего комиссия может с чистой совестью заявить, что сделала все от нее зависящее и считает пересадку этичной. Ведь все, кто предстает перед комиссией, обязаны говорить правду под присягой! Посредница Рани научила ее, что нужно говорить только тогда, когда к тебе обращаются, предъявить пачку липовых документов и как можно быстрее уйти. Рани рассказала, что до заседания Дханалакшми дала взятку в 2000 рупий, чтобы все прошло гладко.
Рани была в комнате ожидания не одна; свои почки собирались продать еще три женщины.
– Мы заходили по очереди, и все, о чем меня спросили [в комиссии], – действительно ли я хочу пожертвовать почку. И еще нужно было подписать бумагу. Все прошло очень быстро, – сказала Рани.
Когда подготовка документов закончилась, Рани отправилась в больницу Деваки на операцию. Процедура прошла по плану, но выздороветь оказалось сложнее, чем она думала. Соседка, которая познакомила ее с Дханалакшми, сидела у ее постели денно и нощно. Но через три дня ее отослали домой, хотя рана все еще кровоточила. Когда через неделю она пришла в больницу на осмотр, врачи сделали вид, что не узнают ее. Тем временем посредница, пока Рани приходила в себя, предсказуемо исчезла, и женщина поняла, что ее надули.
Теперь из-за боли в боку она не может выполнять даже единственно доступную в деревне поденную работу на стройке. Когда я спрашиваю ее, стоило ли отдавать почку, она отвечает:
– Посредников надо остановить. Моя главная проблема – бедность: нельзя жить так, чтобы для спасения дочери приходилось расставаться с почкой.
Другой случай: Маллика, тридцатитрехлетняя женщина, живущая в миле от Сунами-Нагара, рассказывает, что приняла решение продать орган, чтобы вырваться из нищего существования прачки. Но это решение могло стоить жизни ее сыну. Я разговариваю с ней в ее однокомнатной хижине на улице, где пахнет гнилой рыбой и нечистотами. Она сильно потеет и связывает это не столько с невыносимой жарой в Ченнаи, сколько с плохим уходом после того, как врачи удалили ей почку и продали.
Буквально за несколько дней до цунами посредник по имени Раджи, который сейчас держит чайную лавку в порту, сказал, что может помочь ей решить финансовые проблемы. Его предложение было недвусмысленным: 3000 долларов за почку, 750 авансом. Даже сейчас при мысли о деньгах она улыбается. Буквально за несколько дней она получила документы с чужим именем и, как и Рани, без проблем прошла все бюрократические препоны. Вскоре ее отправили в Мадурай – менее крупный город в штате Тамилнад, где сообщники Раджи отвели ее в отделение всемирно известной больницы Аполло. Там ей удалили почку, которую пересадили богатому туристу из Шри-Ланки, заплатившему за операцию, согласно данным полиции, 14 тысяч долларов. Восстановление шло дольше, чем она думала, и двадцать дней Маллика не могла вернуться в Ченнаи. Больница отказалась предоставить ей кров, и даже за необходимые после операции лекарства ей пришлось платить из собственного кармана. Когда она все же вернулась в Ченнаи, Раджи заявил, что не заплатит ей больше ни рупии.
Два года она вымаливала деньги, а потом обратилась в полицию. Она заявила, что у нее обманом отобрали почку. Но полиция считала иначе. Когда они арестовали Раджи по обвинению в торговле органами, они пригрозили арестовать и ее за то, что она согласилась продать почку.
– Оба они нарушили закон, – объясняет полицейский в штатском, принимающий меня в участке. – Если задержать одного, придется арестовать и вторую.
Через неделю Раджи вышел на свободу, отделавшись внушением.
Я нахожу его по адресу, указанному в полицейских документах, – в чайной. Заваривая себе растворимый кофе с сахаром, он утверждает, что сам стал жертвой.
– Я просто пытаюсь помочь людям. Я узнал, что человек умирает от почечной недостаточности. Я знаю также, что многие местные жители не прочь продать почку. В чем проблема? Это просто должно быть легально.
Когда я спрашиваю его, как же так вышло с деньгами, он отрицает, что обещал Маллике больше 750 долларов.
– Я дал ей ровно столько, сколько это стоило.
Кроме того, по его словам, свою долю ему пришлось частично отдать другим посредникам и врачам, так что сам он выручил со сделки всего около 300 долларов.
Маллика говорит, что так до конца и не оправилась после операции, и добавляет, что у ее сына-подростка, Каннана, нашли инфекционный гепатит В, и его почки мало-помалу отказывают.
– Скоро ему нужно будет делать пересадку, а мне нечего ему предложить, – говорит она. Даже если она сможет найти больницу, где ее сыну окажут соответствующую услугу, ей никогда не скопить достаточно денег для покупки почки. Органы в Индии движутся вверх по социальной лестнице, а не вниз.
Посредники, с которыми имели дело Рани и Маллика, стоят на низшем уровне посреднической сети, каждый ярус которой немного отхватывает себе от 14 тысяч, уплаченных за пересадку. Раджи заявляет, что его доля была совсем невелика, а большая часть ушла высокопоставленному посреднику из Мадурая по имени Шанкар.
Хотя Шанкар с тех пор бесследно исчез, личности руководителей посреднических сетей в этом бизнесе – секрет Полишинеля. Всего в миле от Сунами-Нагара живет К. Карппиа, которого многие считают одним из самых активных игроков на рынке продажи почек. Его имя произносят приглушенным шепотом. За месяц моего расследования на него указали десятки продавцов почек, утверждавшие, что он получает долю от каждой сделки. Будучи посредником высокого уровня, он редко вступает в личный контакт с пациентами или продавцами, но поддерживает работу всей системы. Когда я пришел к нему, он отказался от интервью. Но даже рабочий, укладывавший асфальт рядом с его домом, знал, насколько могущественный это человек.
– Все знают Карппиа, – подтвердил он. – Все дома на этой улице принадлежат ему.
Если кто-нибудь не расскажет свою историю и не обратится в полицию, которая начнет расследование, чужаку почти невозможно понять, какой путь от продавца до покупателя проделывают органы. Хотя пациенты, которым пересаживали почки Рани и Маллики, находились в той же больнице, они так и не узнали своих доноров. Цепочка посредников от Раджи, Дханалакшми и Карппиа тянется к докторам, которые проводят операцию, и все хранят тайну поставок. Неудивительно, ведь в интересах каждого посредника, чтобы пациент и продавец никогда не взаимодействовали напрямую. Секретность – ключ к высоким ценам, которые они взимают за свое нехитрое «сводничество».
Если финансовые мотивы посредников, хранящих в секрете цепочку поставок, понятны, то врачи и больницы пользуются изощренными ссылками на права пациентов, чтобы держать процесс за семью печатями. Даже в случае законной поставки органов погибших людей на Западе больницы утверждают, что раскрытие личности донора реципиенту нарушает приватность всех участников процесса.
Я побывал в шести больницах из пятидесяти с лишним, которые, по утверждению индийского правительства, проводят нелегальные пересадки почек, и все хирурги утверждали, что если донор и реципиент встретятся друг с другом, то им обоим будет нанесен необратимый психологический урон.
Но так было не всегда. В своей книге Strange Harvest («Странный урожай») о системе донорства органов трупов в США антрополог Лесли Шарп пишет, что сохранение анонимности доноров и реципиентов появилось в системе медицинской этики совсем недавно. В 1950-е годы, когда трансплантации впервые обрели популярность в США, врачи утверждали, что знакомство семей доноров с реципиентами повысит шансы на клинический успех операции: они узнают о здоровье друг друга и, возможно, будут поддерживать связь даже после пересадки. Когда же индустрия пересадки органов стала более доходной, органы стали восприниматься отдельно от своих хозяев. Новой нормой стала анонимность. Когда в 1990-е годы Шарп начинала свое исследование, «профессиональные трансплантологи считали письменное и тем более личное общение [между донорами и реципиентом] совершенно губительным». Сотрудники клиник даже считали патологическим стремление семей доноров узнать о дальнейшей судьбе своих органов.
Исследования Шарп дают основания считать, что доноры и реципиенты обычно хотят познакомиться друг с другом, но им не дает этого сделать медицинский персонал. Она пишет, что на мероприятиях, где собираются трансплантологи, «рассказы о личном знакомстве всегда вызывают спонтанные крики радости и аплодисменты аудитории». Однако больницы обычно засекречивают информацию и противодействуют знакомству сторон. Для описания уникальных отношений, складывающихся при пересадке, Шарп вводит термин биосентиментальность, под которым понимает стремление семей доноров и реципиентов узнать историю пересаживаемого органа ради ощущения непрерывности существования двух людей. Однако для того, чтобы покончить с анонимностью процедуры, есть и другие, куда более практические основания.
В условиях международной торговли органами даже в тех случаях, когда пациенты знают, что покупают орган, врачи под предлогом медицинской этики отметают все сомнения по поводу эксплуатации, существующей в начале цепочки поставок. Но что хуже – раскрыть истории людей, которые вынуждены продавать части своего тела в стесненных обстоятельствах, или предоставить посредникам полный и ничем не ограниченный контроль над поставкой органов? Когда врачи и посредники одновременно играют роль выгодоприобретателей и лиц, предоставляющих медицинские услуги, возникает очевидный конфликт интересов. При полном контроле над цепочкой поставок анонимность служит идеальным прикрытием для принуждения и криминальной деятельности.
С начала 1990-х годов ученые и журналисты отмечают поистине людоедский спрос на органы для пересадки. Нэнси Шепер-Хьюз, антрополог из университета Калифорнии – Беркли, потратила большую часть двух последних десятилетий на исследование и разоблачение лицемерия международных сетей поставки органов. В 2000 году вышла ее ключевая статья “The Global Traffic in Human Organs” («Международная торговля человеческими органами»), где исследовалась скупка органов в бразильских фавелах, южноафриканских бараках, индийских трущобах, китайских тюрьмах, а также в рамках иранской государственной программы.
Однако основная цель ее работы – не зафиксировать масштаб торговли органами, а поставить под сомнение наши, казалось бы, прочные убеждения в общем недостатке органов. Она связывает ненасытный спрос на органы с высокомерием медицины перед лицом неизбежной смерти. Она утверждает, что в медицине укрепился миф о «беспрецедентной возможности бесконечно продлевать жизнь при помощи органов других людей». Списки на трансплантацию, подобные тому, который постоянно обновляется Объединенной сетью по распределению донорских органов, все время раздуваются, потому что врачи говорят умирающим пациентам, что единственный способ спасти их жизнь – достать функционирующую печень или почку и заменить их собственные отказавшие органы.
Реальность, однако, такова, что, хотя пересадка органа имеет значительные преимущества перед необходимостью быть прикованным к аппарату для диализа или кардионасосу Дебейки, пациенты просто обменивают неизлечимое заболевание на хроническое. Новый орган часто продлевает их жизни всего на несколько лет. Программы трансплантации указывают в рекламе, что согласие на донорство органов позволяет «подарить жизнь» кому-то другому, а успешные пересадки «творят чудеса». Но там редко говорится, что жизнь после трансплантации имеет мало общего с возрождением феникса. Вместо этого реципиенты горстями принимают лекарства против отторжения органов, которые вредят их иммунной системе и делают их идеальной мишенью для смертельных оппортунистических инфекций.
Отмечая ту легкость, с коей посредники находят желающих продать свои органы, Шепер-Хьюз пишет: «Недостаток наблюдается не в органах, а в пациентах с достаточными средствами, чтобы за них заплатить». Хотя в США очень сложно заплатить донору за почку напрямую, размеры списка на пересадку создают гнетущее ощущение недостатка добровольцев. Без платных доноров в США действительно не хватает многих важных органов для трансплантации: органы берут у людей со смертью мозга, родственников, спонтанных доноров; есть также схемы совместного использования органов. Это никак не может удовлетворить значительный спрос и существенно увеличивает стоимость пересадки. Высокие цены поддерживают полностью самодостаточную медицинскую экономику, в которой участвуют поставщики специальных систем жизнеобеспечения, перевозчики органов, юридические отделы, врачи, медсестры, социальные работники и администраторы – все они финансово заинтересованы в том, чтобы бизнес по пересадке органов продолжал процветать.
Поскольку врачи и другие представители медицинского персонала контролируют допуск в список на пересадку органов, они могут преувеличивать общую необходимость в трансплантации и устанавливать соотношение доступных органов к количеству пациентов. Ту же тактику используют, например, нефтяные картели. За годы пересадок количество органов от доноров в Америке значительно выросло, однако соотношение между донорами и ожидающими пересадки остается примерно тем же.
Список на пересадку – а точнее, сеть сбора органов – создает ощущение дефицита, которое еще больше обогащает состоятельные медицинские центры. Пациентам с отказавшими органами говорят, что пересадка – их единственная надежда. Но на самом деле пациенты, скорее всего, смогут вернуть себе утраченное здоровье лишь частично. Я не утверждаю, что следует создать более этичную систему сбора органов, опирающуюся на оплату услуг живых доноров. Скорее врачам и пациентам стоит больше задумываться о вопросах жизни и смерти.
Впрочем, в Америке нельзя даже высказывать предположение о том, что американские центры трансплантации участвуют в бизнесе по покупке и продаже органов. Нет – они спасают жизни. Считается, что врачи выше низменного мира коммерции. Однако больницы, при которых имеются центры трансплантации, финансово процветают. Такой центр – своего рода знак качества, благодаря которому улучшаются дела всех отделений больницы. И они часто рекламируют свои центры трансплантации на билбордах на шоссе – не потому, что многим водителям могут понадобиться новые органы, но чтобы создать впечатление, что им все услуги по плечу.
Национальный законодательный акт по трансплантации запрещает покупать и продавать человеческие органы, но ничего не говорит об услугах, которые сопровождают пересадку. Хирурги-трансплантологи и другие участники бизнеса неизменно отмечают, что их центры не торгуют органами, а оказывают услуги по пересадке. А цены на эти услуги кусаются. В 2008 году статистики-актуарии из Milliman подсчитали общую стоимость пересадок различных органов в долларах. Включая приобретение (за почку больница получает 67 500 долларов), до- и послеоперационный уход, иммунодепрессанты и больничное обслуживание, пересадка почки стоит 259 тысяч. Цена печени – 532 400 долларов, поджелудочной железы – 275 тысяч, а кишечника – немыслимые 1 миллион 200 тысяч. Но на деле в центре трансплантации покупают не услуги, а органы. Во многих случаях даже подумать о пересадке могут лишь богатые и отлично застрахованные (в некоторых случаях застрахованные правительством). И никакие уловки этого факта не изменят.
Невероятная стоимость неофициальной покупки органа в сочетании с исключительно длинным списком ожидания побуждает людей отправляться за границу – в центры, где предлагаются быстрые и дешевые услуги. Более низкие цены подразумевают, что те, кому не по карману американский рынок органов, могут найти подходящее ценовое предложение за рубежом. И даже качеством жертвовать не приходится. Например, больница Аадиль в пакистанском Лахоре утверждает, что Международная организация по стандартизации считает ее ничем не уступающей любой западной клинике. Сейчас Аадиль открыто рекламирует два варианта предложений для пациентов, которым необходима трансплантация: 14 тысяч за первую пересадку, 16 000 – для тех, кому необходим второй орган после отказа первого: «Вам не нужно беспокоиться о доноре. Мы обеспечим вас живым донором, найденным при помощи гуманитарной организации, которая может предоставлять их сотнями», – писал в электронном письме Абдул Вахид Шейх, директор больницы Аадиль.
В Индии, Бразилии, Пакистане и Китае больницы утверждают, что способны обеспечить множество доноров-добровольцев пациентам, которые готовы платить. Неравенство цен в первом и третьем мире дает международным посредникам возможность извлекать невероятные доходы от пациентов, которые не знают, как самостоятельно устроить себе пересадку.
Цена пересадки почки в одной из лучших клиник Филиппин, где продажа органов более-менее легальна, составляла всего 6316 долларов, согласно данным Филиппинского информационного агентства за 2005 год. Посредники, организующие трансплантацию, берут, сколько могут, а разницу прикарманивают. Прибывающий пациент сталкивается с обманом, но все равно получает необходимый орган менее чем за половину суммы, которая понадобилась бы на это в США. В то же время правовые затруднения, страх и недостаток информированности создают классический сценарий для работы разного рода посредников. Эти люди получают огромные доходы и, конечно же, препятствуют любым попыткам реформ.
Падение цен сильнее всего сказалось на конце цепочки. Как мы уже видели по индийским лагерям беженцев от цунами, продавцам приходится работать с посредниками, которые если и платят, то обычно предлагают за здоровую почку всего несколько тысяч долларов. И это несмотря на огромный спрос. Всемирная организация здравоохранения в 2002 году оценила общее количество людей, страдающих от сахарного диабета (основная причина отказа почек), в 171 миллион. К 2030 году таких людей, как предполагается, будет уже более 366 миллионов.
– В каждой стране, в каждом регионе ситуации совершенно разные, – объясняет посредник в торговле органами из Лос-Анджелеса, работающий на сайте liver4you.org. Он просит называть его просто Митчем. – Поскольку по большей части пересадки за рубежом контролируются врачами, как и в частных медицинских практиках в США, разброс цен большой… Доноров в странах, где это легально, например, на Филиппинах, так много, что за продажу почки они могут получить всего 3000 долларов.
Но покупатель редко имеет возможность порадоваться дешевизне. Стоимость органов быстро растет, когда они переходят с улиц в медицинскую часть цепочки. Митч утверждает, что обычно за пересадку почки он берет от 35 000 до 85 000 долларов. В зависимости от места проведения операции он может выручить на одной сделке 25 тысяч и более.
Такие игроки рынка, как Митч, наживаются на правовых различиях между странами, но вообще практика посредничества при торговле органами, кажется, укоренена в самой природе пересадок. И посредникам выгодна общая непрозрачность. Они играют ключевую роль в том, чтобы соблюдать максимальную тайну и как можно более увеличивать доходы для всей цепочки, по которой орган следует из тела донора в тело реципиента.
Некоторые ученые и экономисты считают, что эксплуатацию при торговле органами может остановить только легализация и регуляризация системы. Они полагают, что платные пересадки все равно будут существовать при любой системе. Такие хирурги-трансплантологи, как К. Ч. Редди, один из врачей, вовлеченных в скандал в Ченнаи, говорят, что подобная система позволит нуждающимся в органах пациентам свободно их получать и одновременно защитит интересы доноров. Она гарантирует донорам и справедливую оплату, и достойный послеоперационный уход.
Такое решение в духе свободного рынка выглядит соблазнительно: оно связано с верой в личную свободу и с неотъемлемым правом распоряжаться собственной судьбой. Оно порождает экономический стимул, который позволяет отсечь посредников от выгодных только им спекуляций. Однако в реальном мире это вряд ли достижимо. Специалист по биоэтике Артур Каплан писал, что рыночные решения проблемы недостатка почек били по поставщикам: их «свобода выбора была поставлена под угрозу высокой оплатой – не потому, что при перспективе получения больших денег они принимали иррациональные решения, но потому, что те, кто нуждается в деньгах, не могут отказаться от некоторых предложений, с каким бы риском это ни было связано». Иными словами, всегда найдутся желающие продать свои органы по дешевке.
Сторонники легализации часто приводят в пример Иран как государство, где продажа органов легализована и где теперь наблюдается их изобилие. В Иране продажи органов легальны, они регулируются специальной федеральной службой. Донорам платят за их жертву, им обеспечен врачебный уход на время восстановления. Списка ожидания новых почек практически не существует.
Когда я позвонил антропологу Нэнси Шепер-Хьюз, чтобы поговорить об этом решении, она отреагировала сердито:
– Когда в Иране легализовали прижизненное донорство органов, они купились на аргумент о том, что дефицит почек для пересадки – это всего лишь рыночная проблема. Но когда правительство решило ликвидировать черный рынок торговли почками, так называемые посредники и охотники за почками никуда не делись – они просто стали называться «координаторами трансплантации». Но это по-прежнему обычные разбойники, которые шныряют по улицам и приютам для бездомных в поисках тех, кто готов продать орган за бесценок.
Иными словами, легализация не изменила мотивацию участников бизнеса, а только легитимизировала их беззаконные методы. Еще хуже ситуация в Китае, где государство полностью контролирует рынок органов. С 1984 года Китай отбирает органы у приговоренных к смертной казни. В 2006 году Дэвид Матас, делегат ООН, и Дэвид Килгур, бывший член канадского парламента, выпустили книгу “Bloody Harvest: A Report into Allegations of Organ Harvesting of Falun Gong Practitioners in China”. Для нее они опросили десятки бывших политических узников, администраторов из центров трансплантации и других людей, непосредственно знакомых с процессом пересадки органов после казни. Это увлекательное, хотя и непростое чтение.
Они утверждают, что с 2000 по 2005 год в Китае произошло 60 тысяч официально зафиксированных пересадок органов. Из них 18 500 органов поступило из идентифицируемых источников, которые можно отнести к конкретным людям и событиям. Откуда взялось еще 41 500 – неизвестно. Килгур и Матас считают, что многие органы взяты у адептов религии фалуньгун, которых в конце 1990-х годов объявили политическими диссидентами. Тысячи ее представителей пропали в китайских тюрьмах.
Одним из источников, давшим интервью для книги под псевдонимом Энни, стала бывшая жена хирурга-трансплантолога, который вырезал более 2000 роговиц живым заключенным. Много лет он рассказывал жене о повседневной жизни учреждения, которое фактически было фабрикой органов. Она описывала подземные сети тюремных камер больницы Суцзятунь, где содержалось по меньшей мере 5000 узников. Питание им давали самое скромное. Каждый день врачи уводили из камер троих заключенных. Она утверждает, что узникам делали «укол, который вызывал инфаркт. После этого их доставляли в операционные, где им удаляли органы. Сердце переставало биться, но мозг продолжал функционировать». Тогда пациентов доставляли ее мужу, который быстро вырезал роговицы и на каталке отправлял их дальше по коридору, где «им заживо вырезали органы, и не только роговицы, но и многие другие».
Книгу Матаса и Килгура критикуют за некоторые неувязки в свидетельствах Энни, а также за то, что казням, вероятнее всего, подвергались не только последователи религии фалуньгун. Однако на форумах, связанных с фалуньгун, можно найти множество тайно утекающих из Китая фотографий казненных узников и лишенных органов тел, причем поступают все новые свидетельства.
Гарри Ву, один из крупнейших активистов движения за защиту прав человека в Китае и основатель Фонда исследования лаогай в Вашингтоне, утверждает, что беседовал с хирургом-трансплантологом, который во время ночного дежурства удалил обе почки у находившегося под анестезией заключенного. На следующий день хирург узнал, что охранники пристрелили узника.
В 2001 году пластический хирург Гуоци Ван перед Палатой представителей США заявил, что брал у заключенных кожу, а другая команда хирургов-трансплантологов производила выемку внутренних органов. По его словам, он присутствовал более чем на сотне подобных операций с 1990 по 1995 год. Узников умерщвляли либо выстрелами, либо уколами гепарина.
– Затем, после казни, тело спешно доставляли не в крематорий, а в комнату для вскрытия, и мы снимали с них кожу, вынимали почки, печень, кости и роговицы для исследовательских и экспериментальных целей. Кожу затем продавали пострадавшим от ожогов по цене 1 доллар 20 центов за квадратный сантиметр.
Иногда, как сообщил он в Конгрессе, во время процедуры жертвы были еще живы и корчились в агонии, когда у них вынимали внутренние органы. За каждую успешную операцию правительство платило Вану скромную сумму наличными (от 24 до 60 долларов).
До последнего времени американцы тоже могли получить почку казненного заключенного. В 2006 году на сайте Китайской международной организации помощи в пересадках органов, действующей при поддержке правительства страны, приводился такой прейскурант: почка – 62 тысячи долларов; печень – 98–130 тысяч; легкое – 150–170 тысяч; сердце – 130–160 тысяч; роговица – 30 тысяч. Это примерно одна пятая часть стоимости органа от трупа в Америке, причем подобрать необходимый орган можно было менее чем за две недели.
Килгур и Матас утверждают, что столь короткий период явственно свидетельствует о наличии общего каталога органов в пенитенциарной системе Китая. Они считают, что, когда покупатель заказывает почку, врачи находят по каталогу оптимальное соответствие, после чего производится казнь по заказу. С точки зрения пациента это лучший клинический исход – идеальное совпадение с живым донором. Однако для донора цена пересадки – смерть.
Чтобы убедиться в существовании такого каталога, я отправился во Флашинг – процветающий китайский район Квинса, буквально в нескольких милях от Манхэттена. Главная улица там кишит билбордами с китайскими надписями, а в окнах ресторанов выставлены утки по-пекински. Прямоугольные бетонные здания сразу вызывают в памяти скучную, но надежную архитектуру Восточной Азии. Английский язык здесь по распространению сильно уступает мандаринскому диалекту.
В конце 1990-х годов китайское правительство подсчитало, что общая численность участников движения фалуньгун превосходит число членов Коммунистической партии Китая, и увидело в этой духовной организации угрозу. Хотя большинство ее последователей ограничивалось соблюдением духовных практик, напоминающих тайцзицюань (тайчи), это была одна из немногих групп, активно противостоявших требованиям китайского правительства. В 2002 году, например, участники группы захватили девять телевизионных станций и спутниковый восходящий канал и вместо трансляции чемпионата мира по футболу стали передавать антиправительственные пропагандистские передачи. Заподозрив, что фалуньгун может стать серьезной политической угрозой, правительство набросилось на движение со всей яростью.
Распространив по государственным СМИ заявления о том, что группа занималась черной магией и промыванием мозгов рядовым членам, государство запретило фалуньгун на общественном и частном уровне. За нарушение закона следовали серьезные наказания. Центральный Комитет компартии, начиная с 1999 года, стал разрабатывать хитрый план их ареста.
В июле 1999 года тысячи последователей фалуньгун зарегистрировали в Центральном бюро прошений свой протест против правительственного запрета, приведя свои имена и адреса, и выразили озабоченность несоблюдением прав человека. Хуа Чен, известная в Америке как Кристал, одной из первых зарегистрировалась в Пекине. Буквально через несколько минут после того, как она вышла из здания, ее схватили полицейские.
Через десять лет после ее ареста я встречаюсь с ней в переполненном офисе небольшой газеты на китайском языке, который служит и местом сбора активистов. Ее английский идеален: много лет она работала переводчицей в пекинском представительстве крупной американской фирмы. Она выглядит намного моложе, чем я думал, судя по ее возрасту и пережитым лишениям. Своим здоровьем, по ее словам, она обязана ежедневным упражнениям, которые составляют суть доктрины фалуньгун.
Ее без суда приговорили к принудительному труду в лагере. Охранники надели на нее наручники и избили, обвиняя в заговоре с целью свержения правительства. Через несколько недель ее освободили, но в апреле 2000 года арестовали снова, посчитав, что она не усвоила урок. На этот раз последовала шестимесячная пытка.
– Хуже всего было, когда охранники вставляли мне в горло трубку и заставляли выпить литр очень соленой воды, – спокойно рассказывает она. – Так же поступали и с другими заключенными – но только с теми, кто принадлежал к фалуньгун. С наркоманами и ворами обходились гораздо мягче. Они считали, что наркодилера исправить можно, а сторонника фалуньгун – нет.
Жидкость почти мгновенно вызывала у нее шок: соль полностью проникала в тело. Потом она узнала, что ее сокамерница от этой процедуры умерла.
Каждые несколько месяцев врач из изолятора Гуонг вызывал триста заключенных из числа приверженцев фалуньгун в клинику на осмотр.
– Они брали у нас целую баночку крови, а потом отправляли назад по камерам. Другие заключенные завидовали, считая, что за нами ухаживают врачи, но никаких лекарств нам не давали. Только брали кровь.
Лишь через несколько лет Кристал сделала вывод, что ее кровь вносили в базу данных для потенциальной выемки органов. Она рассказывала, что заключенных то и дело переводили из одного изолятора в другой, так что никогда нельзя было понять, кого казнят, кого освобождают, а кого просто перевозят.
– Мы не понимали, что происходит, и это тоже пугало, – говорит она.
Никто не утверждает, что китайское правительство преследовало приверженцев фалуньгун исключительно из-за органов, но, похоже, это был удивительно удобный и доходный способ от них избавиться. Опасных политических диссидентов казнили, а их органы приносили стабильный доход больницам и хирургам. Возможно, заодно пересадку органов осуществили высокопоставленным китайским чиновникам.
За последние годы пересадки почек в Китае принесли около полумиллиарда долларов прибыли. При этом существенная часть денег поступила именно в долларах из-за рубежа.
Томас Дифло, директор отделения почечной трансплантации в Медицинском центре университета Нью-Йорка, давно сочувствует своим пациентам из списка ожидания пересадки. Много лет он беспомощно наблюдал за тем, как эти люди умирают, не дождавшись вызова на пересадку из-за отсутствия донорских органов. Но начиная с конца 1990-х годов некоторые его пациенты, до того прикованные к диализу, стали появляться у него в офисе с новенькими, только что пересаженными почками. При этом он был осведомлен обо всех трансплантациях, проведенных под его юрисдикцией. В итоге некоторые пациенты признались, что купили донорские органы в больницах, где им сообщили, что это почки казненных китайских преступников. Операция обошлась всего в 10 тысяч долларов.
Когда я спросил его, как пациенты оправдывали покупку органов, он ответил: «Их не беспокоило происхождение органов. Они руководствовались прагматичным подходом: “Этот парень все равно умрет, а я вылечусь от почечной недостаточности”». Однако им требовалось послеоперационное восстановление после возвращения в США, и Дифло не был уверен, что этично лечить людей, которые пошли против системы, принятой в демократическом мире.
Эта дилемма привела его в этическую комиссию больницы, а затем и в Конгресс, где он дал показания на том же заседании, что и Гуоци Ван – пластический хирург, снимавший кожу с живых узников. Под международным давлением количество иностранных пациентов, пытающихся заполучить в Китае органы заключенных, уменьшилось. Однако крайне маловероятно, чтобы это оказало какое-то влияние на международный рынок.
«Хотя число казней в Китае, судя по всему, несколько уменьшается, число пересадок органов при этом растет. Таким образом, растет и количество жертв дела фалуньгун. Иностранцы больше не получают эти органы – несомненно, благодаря поднявшейся шумихе, – так что новыми органами, вероятно, обзаводятся богатые китайские граждане», – написал мне по электронной почте Дэвид Килгур.
Почки давно стали символом пересадки органов: каждый человек рождается с двумя, но прекрасно может обойтись и одной. Когда же почки отказывают, обычно из строя выходят сразу обе. Несмотря на кажущуюся доступность почек по сравнению с другими органами, проблемы есть и здесь. Индустрия по добыче органов эксплуатирует тела угнетенных людей по всему миру. На капиталистических рынках отчуждают плоть бедняков; в правительственных программах государство овладевает телами людей и лишает их даже иллюзии свободной воли.
Как и всем красным рынкам, торговле внутренними органами живых людей отчаянно не хватает прозрачности всей цепочки поставок. В Индии и Иране (не говоря уж о Египте, Бразилии или ЮАР) посредники манипулируют ценой органов, так что давшие свое согласие продавцы получают крайне низкую цену за свои органы и решаются на изъятие лишь в самом отчаянном положении. В Китае происхождение органов держится в строгом секрете, но есть свидетельства наличия в стране тайных тюрем, где проводят казни по первому требованию. Если это действительно так, то покупка органа в Китае эквивалентна поддержке нового холокоста. А в США очередь на пересадку движется так медленно, операции так дороги, а пересадки почек признаются необходимыми так часто, что у многих просто нет выбора, кроме как отправиться за рубеж на нелегальные рынки.
Хотя общее решение проблемы должно быть комплексным и учитывать все нюансы, любой план должен включать в себя радикальное повышение прозрачности. Как мы увидим в главе о международных усыновлениях, требования сохранять тайну приводят к расцвету преступных организаций. Если просто открыть все записи, чтобы любой мог получить информацию о происхождении органов, на рынке трансплантаций все радикально изменится. Поскольку проводить операции могут только больницы, регулировать сделки должно быть несложно. Хотя посредники все равно будут существовать, им сложнее будет воспользоваться беспомощностью отчаявшихся людей. Китаю для продажи человеческих органов придется публично признаться в преступлениях против человечности, а американские больницы, занимающиеся куплей и продажей частей тел, вынуждены будут объявить, где именно они их берут.
