Глава 22

На деле Ясмини стала магарани Сиалпура с того момента, как четырнадцать залпов прогремели за рекой. Ведь англичане признают титул магарани только из вежливости. Правящий принц является магараджей; будучи индусом, он может иметь одну жену – или сколько ему будет угодно. Ютирупа и Ясмини поженились по обряду Гандхарвы, и, если бы она захотела, она могла жить вместе с ним с той самой минуты.

Но по-настоящему это бы ее не устроило. Брамины, которых она презирала, пришли бы в ярость и стали бы ее врагами на всю жизнь, а она знала, какая у них власть.

– Одно дело решить избавиться от кобр, – объяснила она Тесс, – и совсем другое – хватать их руками и пинать ногами. Они кусаются!

Кроме того, она вовсе не хотела тихонько пробраться во дворец Ютирупы и взять вожжи тайного влияния так, чтобы это не стало известно англичанам. Она собиралась извлечь наибольшее преимущество из закона «женской половины», который защищает индийских женщин от постороннего наблюдения и делает сообщение между ними и англичанами почти невозможным. Но она намеревалась вынудить власти в какой-то форме признать ее.

– Если они меня признают, они скрестят мечи с каждой женщиной страны. Пусть-ка они после мне откажут, тогда все эти мечи вопьются им в глотки! У женщин мечи тоньше, чем у мужчин.

В этом и заключается секрет ее истинной силы в течение всех последующих лет. Так что она вернулась в свой дворец, где из всех англо-саксонских женщин принимала только Тесс.

– Почему же ты не держишь открытый дом для англичанок, раз что-то начинаешь? – спросила ее Тесс. Но Ясмини засмеялась:

– Разве надо сражаться с тигром, опускаясь перед ним на четвереньки и пуская в ход клыки и когти?

– Но англичанки вовсе не тигрицы.

– Если бы было так, я бы над ними смеялась. Если я стану приглашать к себе во дворец англичанок, они из любопытства придут. И из жалости, из сочувствия, начнут приглашать меня к себе и устраивать из меня зрелище для своих друзей. А вот буду ли я одной из них? Да никогда! Допустят ли они вместе со мной к себе других индийских женщин? Конечно, любую, какую я им порекомендую. И станут побуждать нас пытаться стать равными им в обществе, как они это назовут, уступая нам, мы будем стараться изо всех сил, а они нам льстить. Нет уж! Я бы хотела наоборот. Пусть-ка англичанки борются за то, чтобы войти в наше общество! В один прекрасный день они проснутся и обнаружат, что у нас есть что-то стоящее, чего им не достигнуть. Сегодня они говорят, если вообще дают себе труд нас заметить: «Приходите к нам, наши обычаи хороши, мы вам дурного не сделаем, приходите!» – как говорят дети уличному котенку. А потом они скажут: «Мы можем вам предложить то и это. Примете ли вы нас в свое общество, если мы вам предложим эти наши дары?» Это будет уже другая история, но она потребует времени.

– Больше чем времени, – поправила Тесс. – Одаренности.

– А я одаренная. Вот почему я так много знаю, чтобы объявить войну браминам. У меня будет настоящая свадьба, и брамины о ней объявят официально. Я их презираю, и они это знают. Это будет их первым поражением. Им придется явиться ко мне на свадьбу, как собакам приходится прибежать к своей хозяйке по ее зову, а их отгонят кнутами, если они станут слишком усердно раболепствовать! Они не посмеют отказаться явиться, потому что иначе развяжется война, и я смогу доказать людям, насколько бесполезны брамины. Но с ними труднее иметь дело, чем с англичанами. Жирный жрец, вроде верховного брамина Джинендры, походит на карпа, которого ловят на червя, или на осла, которого бьют палкой; но ведь есть и другие – настоящие аскеты, сильнее жаждущие приобрести влияние, чем набить себе брюхо. С этими людьми нелегко. Пока что я играю по их правилам, но им известно, что я их презираю.

Так что шли грандиозные приготовления к царской свадьбе. А когда Сэмсон услышал, что невеста Ютирупы – Ясмини, он просто в ужас пришел. Рассказ Ситы Рама о ярости Сэмсона получился почти эпическим.

– Будь проклята эта баба! И проклят он сам! Она же известна как возмутительница спокойствия. В Симлу меня будут спрашивать, какого дьявола я такое допустил. Особенно они захотят узнать, почему я не предостерег Ютирупу от этой принцессы.

Она собирается продефилировать по улицам у меня перед носом и бросить вызов нашим властям как раз в то время, когда я объявлен покровителем Ютирупы. Я их заверил, что он не станет следовать дурным советам и что я принял особые меры, чтобы он правильно выбрал жену. Но было слишком рано говорить об этом ему. И тут-то он швыряет такое оскорбление мне прямо в лицо! Это уже слишком!

– С Симлу все будет в порядке, – успокоил его Уиллоуби де Уинг. – Откопаете сокровищницу, и вас порекомендуют на кавалера ордена Бани.

– Орденом Бани не награждают представителей моей профессии, – мрачно сказал Сэмсон. – Его приберегают для людей ваших занятий.

Он грезил о сокровищнице всю ночь, что не способствовало уменьшению просыпающихся страхов. Послали за целой командой саперов; из-за необходимости в настоящее время соблюдать секретность следовало выделить специальные ассигнования, чтобы покрыть стоимость вспомогательных материалов для тоннеля, который начал Дик и закончили саперы. Они прорыли землю под самыми священными фикусами и чуть не погубили деревья, но ничего не обнаружили, кроме нескольких старинных монет. (Старинная золотая монета в стеклянной витрине аллаха-байского музея с пометкой «Сиалпур» – одна из них.) Тогда они собрались прокапывать тоннель с другой стороны – и этим окончательно погубить деревья.

Обладая определенной смелостью, Сэмсон собирался послать карту эксперту. Вот только он терпеть не мог экспертов – они вечно помешаны на том, чтобы доказывать свои собственные теории. Да и поздно было получать квалифицированное мнение насчет карты. Самое мудрое действие на тот момент – молчать и продолжать раскопки, даже если эта операция, например, разрушит старинные межевые столбы по ту сторону реки.

И он, разумеется, не мог отказаться официально признать этот брак и записать имя, происхождение и титул первой жены магараджи. Не мог он и устраниться, так как Ясмини намеревалась объединить свадьбу и коронацию в единый праздник. Вместо двух безрассудных затрат совершится только одна. Невозможно не одобрить такой экономический прогресс. Сэмсону придется явиться лично, улыбаться, сделать ценный подарок (разумеется, оплаченный властями!) и произнести соответствующую речь.

Одно было утешение у Сэмсона в этой ситуации. Было бы не легче, рассуждал он, выговорить должные слова на церемонии коронации, а особенно соответственным людям, если бы эти сокровища уже были вырыты и уложены в сундуки индийских властей. После определенного рода сговора язык неуютно чувствует себя за щекой.

Однако Сиалпур куда больше был занят подготовкой к коронации-свадьбе, чем раскопками Сэмсона. Ясмини ежедневно поднималась на крышу своего дворца поглядеть, как деревья склоняются то туда, то сюда, по мере того, как из-под них вынимали почву. И Том Трайп, стоя на посту на бастионе форта, чтобы проследить за вывозом определенных предметов перед тем, как англичане удалятся оттуда окончательным маршем, а люди магараджи промаршируют внутрь, тоже наблюдал гибель деревьев. Точно так же мог ее видеть и Дик Блейн в тот день, когда он привел нескольких рабочих и замуровал вход в тоннель на холме цементным раствором, чтобы предотвратить воровство, а после ругал себя за то, что по-глупому замуровал внутри тоннеля свою корзину с завтраком, не говоря уже о бутылках с водой, принадлежащих рабочим, и кое-что из их еды и инструментов. Но больше никто в Сиалпуре не обратил особого внимания на раскопки Сэмсона, и никто не заботился об изыскательских работах Дика.

Каждый магараджа старается сделать церемонии своей коронации и своей свадьбы как можно грандиознее и пышнее, чтобы они запомнились больше, чем что бы то ни было другое в истории, и находится множество людей, в интересах которых его поощрять и помогать ему в этом; например, ростовщики. Но у Ютирупы были не только две церемонии, объединенные в одну, у него была еще Ясмини, чтобы давать мудрые советы. Приготовления заставляли браминов задерживать дыхание; а ведь они привыкли к настоящим оргиям.

Раз или два Тесс пыталась сдержать Ясмини, но та и слушать не хотела:

– А что ты от нас хочешь? Чтобы мы вкладывали деньги под восемь процентов, и богатые купцы могли увеличить свой капитал, или чтобы мы построили приют, где Бимбу, Умра и Пинга смогут жить в праздности и предаваться веселью?

– Бимбу, Умру и Пингу можно устроить на работу, – возражала Тесс. – А что до веселья, они смеются над такими неподходящими вещами. Надо их научить, что такое настоящий юмор.

– Разве они не работали? – удивилась Ясмини. – Неужели хоть один человек входил к тебе в дом в твое отсутствие или кто-то наблюдал за тобой так, чтобы ты знала? Неужели кто-то другой мог делать это лучше? Разве не надо выполнять такую работу? А что до юмора – разве они не наслаждались, выполняя поручения? Разве для их ушей это не было более приятной историей, чем то, что исполняет рассказчик на углу, потому что они рассказали себе ее сами и принимали в ней участие?

– Ты меня не убедишь, – настаивала Тесс. – Есть масса учреждений, какие ты и твой муж могли бы основать на те деньги, которые вы собираетесь потратить на церемонию, и они принесли бы пользу.

– Учреждения? – Глаза Ясмини вспыхнули синим пламенем негодования. – В этой стране были учреждения, до того как пришли англичане, и нам нужно заняться ими прежде, чем мы откроем новые. Люди любили танцевать под деревьями при лунном свете. Разве сейчас они это делают? Правда, они, бывало, умирали от голода в тяжелые годы, но в хорошие времена делались слишком упитанными. Англичане это изменили. Но я бы вернула веселье и радость, если бы смогла, те, которые были уничтожены слишком большим количеством учреждений!

– Ты предпочла бы увидеть Бимбу, Умру и Пингу счастливыми, чем процветающими и хорошо одетыми?

– А ты? Подожди, скоро ты увидишь их хорошо одетыми!

С браминами начались бесконечные перестановки. Было известно, что Ютирупа склонен к вере сикхов – либеральной форме религии, одно время она подвергалась гонениям, как протестантизм в Европе. Открыто жениться на женщине, у которой нет касты, как у Ясмини, из-за того, что она дочь иностранки, – в глазах брамина это было такое же оскорбление, какое нанес им отец Ясмини, переплыв «кали пани» (океан) и женившись за границей. Тем самым он бросил им вызов. И брамины потребовали обряда очищения, требовавшего ошеломляющего количества денег. Угроза Ютирупы провести в Раджпутане реформистское движение все-таки заставила их посмотреть на вещи более трезво, и они пошли на компромисс, договорившись, что общественность не поставят в известность о том, сколько деталей церемонии будет опущено.

Целую неделю перед церемонией люди пировали на улицах. Повсюду расставили столы, и всякий желающий мог бесплатно есть, сколько душе угодно. К вечеру улицы освещались разноцветными огнями, сверкали и гремели фейерверки на фоне бархатного неба, придавая минутное великолепие деревьям и вершинам храмов.

Можно было наблюдать небольшие процессии принцев, приезжающих к великому дню издалека на слонах, нагруженных дарами. Ежедневно прибывали гости, не работал никто, кроме тех, кто призван был облегчить жизнь остальным, – они-то трудились сверхурочно.

Только одно обычное зрелище отсутствовало. Ютирупа не пожелал устроить борьбу между дикими животными на арене, что составляло основную часть развлечений для публики при Гангадхаре. Зато демонстрировали борьбу между людьми, какой никогда еще не видел Сиалпур; лучшие борцы из отдаленных частей Индии прибыли бороться за призы. По вечерам выступали танцовщицы, акробаты, дрессированные животные. И конечно, ежедневно устраивались петушиные бои.

Когда, наконец, наступил великий день, город казался полным слонов. Этими чудовищами было занято все свободное пространство, и многие погонщики жаловались, что их животных не кормят достаточно. Ежедневное купание слонов в реке было таким зрелищем, что стоило проехать всю Индию, чтобы его увидеть. Кроме того, всегда имелась возможность увидеть волнующий спектакль, если какая-нибудь лошадь пугалась слонов.

В своем большом дворце Ютирупа целыми днями пировал и развлекал вельмож – частично и ночами тоже. Большая часть царских развлечений была скрыта от широкой публики. Патали, например, огорченная падением Гангадхары, в поисках нового поля для деятельности, устраивала представления в кругу обученных ею девиц, которые не рискнула бы повторить при большом количестве народа.

Ясмини оставалась в своем дворце. Она тоже занималась устройством развлечений. На праздник приехало около десятка жен принцев из дальних штатов, не говоря уже о женах местных магнатов. Но сама она не выходила за пределы дворца, пока не наступила ночь кануна полнолуния – за день до церемонии.

Она снова оделась рангаром и поехала вместе с Тесс и Диком в форт на холме, который англичане обещали эвакуировать в ту ночь. За ними, как собачонка, в тени бежал Исмаил. Гарнизон форта сменялся только по ночам, потому что днем было слишком жарко для долгого марша солдат.

Приблизившись к форту, они увидели Тома Трайпа с его громадной собакой, силуэтом выделяющегося на фоне бастиона. Том стоял, точно бодрствующий Наполеон. С высоты он мог видеть запечатанное устье тоннеля Дика. При ярком лунном свете было бы затруднительно приблизиться к шахте или к форту незамеченным, потому что дорога была только одна.

Том увидел их. Дик свистнул, пес ответил лаем, узнав их. Том спустился с бастиона.

– Пришли посмотреть, как старые жильцы уйдут, а новые прибудут? – спросил он. – Я постою тут с вами, если можно.

– Все готово? – спросила его Ясмини.

– Да, ваша милость. Они уже час как приготовились, и все в нетерпении. Ходит легенда о том, что форт населен привидениями, и если когда-нибудь гарнизон был рад его покинуть, так это именно эти солдаты! Будем надеяться, что новый гарнизон не поверит в привидения. Хелло, вот и они!

Послышался звук уверенных шагов, и труба где-то в отдалении дала знать, что уходящий гарнизон услышал. Вскоре показался подъехавший Ютирупа в сопровождении полудюжины своих гостей, за ним следовал взвод сипаев. Если он и знал, что Ясмини наблюдает, стоя в тени, он не показал виду, но поскакал прямо вверх по холму. Тяжелое дыхание его солдат в темноте звучало, точно шепот великанов, а их громкая поступь напоминала шаги гигантов. Том Трайп как следует их вымуштровал, даже притом, что их оружие было таким же древним, как форт, в который они маршировали.

После бесконечного перерыва снова раздался горн, и маршем выступил уходящий гарнизон.

– Сосчитаем их! – прошептала Ясмини, и Тесс удивилась – зачем.

Солдаты спускались с холма со всей скоростью, на какую были способны, – полк пенджабской пехоты под командованием местного субахдара, боеприпасы, погруженные на двух мулов, да еще телега с личным имуществом; они болтали и смеялись, как будто сожаление было последним испытываемым ими чувством.

– Девяносто семь, – объявила Тесс, когда мимо прошел последний солдат.

– Ты считала сидящего рядом с возницей на телеге?

– Да.

– А еще один больной в дхули. Его считала?

– Нет.

– Значит, девяносто восемь. Том!

– Да, ваша милость?

– Не было ли там английских офицеров?

– Двое. Капитан и субалтерн. Они ушли ранним вечером.

– Что составляет… – начала Ясмини.

– …ровно сотню, – закончил Том.

– Теперь пошли отсюда, – скомандовала Ясмини. – Нам придется подняться на рассвете, чтобы встретить великий день. Я буду ждать вас всех очень рано, не забудьте. Том! Поедем с нами. Его высочество будет лично назначать стражу. Вы должны отправиться ко мне во дворец. У меня есть к вам дело.