Лестница поскрипывала под тяжестью тела. Скрип, который давно уже стал привычным, теперь неприятно раздражал. Поднявшись на второй этаж, он остановился; ноги у него дрожали. Оранжевый свет электрической лампы падал на дверь в конце коридора. Свет лампочки распределялся равномерно, но сейчас Тосия отчётливо видел его границы. В поле зрения была лишь дверь в комнату матери. Стоя перед тонкой филёнкой, он вспомнил вчерашнюю фразу Соитиро: «Хочу встретиться с матерью». Эти слова из глубины души отозвались в груди Тосии сложными эмоциями. Он тоже должен был встретиться с матерью.

Вчера он так и не смог произнести: «А я ведь тоже ребёнок, чей голос был на тех кассетах». Хотя, скорее всего, Митани из «Сэйкаро» рассказал, кто он такой. Но сам Тосия признаться в этом не смог. Потому что уж очень они были разными — Соитиро и он. В жизни Соитиро дело «Гин-Ман» стало злым роком. Он лишился дома, сестра погибла, мать он предал, скитался по тёмным дорожкам, потерял единственную любовь… Что его собственная жизнь в сравнении с жизнью Соитиро! Воспитанный любящими родителям единственный ребёнок, занимается любимым делом, есть семья, которую он призван защищать…

Однако преступление семьи Сонэ — это совсем другой разговор.

Тосия сжал руку в кулак и решительно постучал в дверь. Стук прозвучал твёрдо; такой же была и его решимость. Мать ответила не сразу, будто что-то почувствовала.

— Это я, Тосия. Можно на секундочку?..

— Да, заходи.

Мать сидела на большом теплом ковре с электроподогревом, поджав под себя ноги, и держала в руках книжку в мягком переплёте. Она была хрупкого телосложения; при взгляде на неё сидящую так и напрашивалось слово «ладная». Работал обогреватель, и в комнате было жарко; перед встроенным шкафом по левой стороне струился белый дымок от электрического увлажнителя воздуха.

— Как себя чувствуешь?

— Здорова. От мяса не отказалась бы…

Вылечившись от язвы желудка, мать решила, что совершенно здорова, но с наступлением осени и холодов желудок снова стал её тревожить. На этот раз маму тошнило, и три дня назад она обследовалась в университетской больнице; теперь все ждали результатов.

Тосия сел перед матерью, поджав под себя ноги, и положил перед собой кассету и тетрадь в чёрной обложке. Мать тихонько отложила книжку в сторону.

— Думаю, ты знаешь, чем я занимался последние четыре месяца…

Глядя ему в глаза, мать кивнула.

— Когда летом в больнице ты попросила принести старый альбом с фотографиями, я залез в телефонную тумбочку. — Тосия указал пальцем на тумбочку, стоящую по соседству с телевизором напротив встроенного шкафа. — Кассета и тетрадь лежали среди вещей отца. Я понял, что они имеют отношение к делу «Гин-Ман», и решил посоветоваться с Хоритой-саном. Сейчас загадка почти разгадана. Остался единственный вопрос: о семье Сонэ. — Поверх тетради он положил письмо, пришедшее от дяди. — Журналист из «Дайнити» встретился с дядей в Англии. А потом на адрес ателье пришло это письмо.

Мать распрямилась и отчётливо произнесла:

— Эту кассету записала я.

Мать, Маюми, 1956 года рождения. Уроженка Осаки. Отец — служащий частной железной дороги, мать — домохозяйка. После окончания колледжа два года проработала в универмаге, вышла замуж за Мицуо. В двадцать три года родила Тосию. Впоследствии помогала отцу по работе в ателье и воспитывала ребёнка.

Такой была краткая биография матери, известная Тосии. Мало кто знал, через что пришлось ей пройти в первой половине жизни, прежде чем она стала матерью. Характер у обоих её родителей был мягким. Отец никогда не повышал голоса, что было редкостью для того времени. Но Маюми он казался человеком безвольным, и в глубине души она презирала его за то, что отец никогда не жаловался на общественное устройство. Родители не справлялись со вспыльчивой, будто в ней текла чужая кровь, дочерью.

Будучи ещё в первом классе средней школы, Маюми в одиночку бегала по университетским кампусам Кансая, где студенты строили баррикады; ей нравилось быть там, где горячо. Около кампуса одного из киотских университетов, где протестующие кидали камни, ей попали одним из них в голову, и у неё пошла кровь.

И в старшей школе, и во время учёбы в колледже Маюми участвовала в митингах и демонстрациях протеста, не будучи при этом глубоко идейной. Отстаивая идеи антиамериканизма, в колледже она выбрала специализацией английскую и американскую литературу, любила Хемингуэя и Капоте, — в этом была её слабость.

Перед самым окончанием колледжа с Маюми произошёл инцидент, резко изменивший её жизнь.

Беда приходит, откуда её совсем не ждёшь. Началось всё с того, что отец Маюми нашёл портфель и отнёс его в полицейский участок. За ужином он рассказал, что когда в полиции открыли портфель, то обнаружили, что он забит денежными банкнотами. Они всей семьёй посмеялись, когда отец, что было не свойственно для него, пошутил: «Сказали, если хозяин не найдётся, то быть нам богачами». Когда хозяин портфеля нашёлся, это должно было стать окончанием мечты о богатстве — но в реальности обернулось кошмаром. Хозяин портфеля настаивал, что недосчитался большой суммы. Полиция взяла показания у отца, а на втором допросе арестовала его. Хотя тот настаивал на своей невиновности, вскрылись обстоятельства, говорившие не в его пользу. После того как отец отнёс портфель в полицию, он купил на большую сумму билеты тотализатора. Скачки были единственным хобби отца. Но он настаивал, что не делал такие большие ставки. И хотя вещественных доказательств не было, его признали виновным и осудили условно. Из железнодорожной компании отца уволили, и семейная жизнь с того момента стала полна тягот.

После окончания суда к ним в квартиру, куда они переехали, пришёл журналист из одной газеты. Он рассказал, что полицейский, замешанный в деле отца, получил дисциплинарное взыскание и был уволен. Журналист был убеждён, что пропажа денег — дело рук того полицейского.

Это была последняя надежда на восстановление репутации отца. Но в итоге статья в свет не вышла, а сбор материала замяли. «Не сумел написать», — придя к ним домой, сказал журналист и опустил голову. Месяцем позже отец повесился. Предсмертной записки он не оставил.

Мать с дочерью жили тихо, но в универмаге, где начала трудиться Маюми, поползли слухи про отца, и работать стало тяжело. Вскоре её познакомили с Мицуо. На неё произвело глубокое впечатление, как серьёзно тот относился к пошиву костюмов, и это стало для неё решающим моментом. Памятуя о том, каким был её отец, Маюми считала, что человек, умеющий делать что-то руками, более прагматичен.

Но когда Мицуо познакомил её со своим старшим братом, Маюми захотелось проклясть свою жизнь. Братом Мицуо оказался Сонэ Тацуо. Они не были как-то особенно близки, но знали друг друга по протестному движению; оба участвовали в митингах, связанных с инцидентами в Саяме и Санридзуке.

Мицуо, несмотря на то что его брат был активистом, выбрал для себя совсем другой жизненный путь. Если б он узнал, что женщина, собиравшаяся стать его женой, одного поля ягода с его братом, то был бы ужасно разочарован. Долгожданное счастье могло ускользнуть из рук. Тацуо моментально смекнул, что к чему, и притворился, что это его первая встреча с Маюми. Он никогда ни словом не обмолвился о её прошлом и всячески подталкивал младшего брата на брак. Так появилось хорошо знакомое Тосии ателье «Костюмы на заказ Сонэ».

— Ты хочешь сказать, что была в долгу перед дядей?

Выслушав длинный монолог матери, Тосия предположил, что странная связь между матерью и дядей и стала причиной, по которой та оказалась втянута в дело «Гин-Ман».

— Это никак не связано. Вернее… Я бы сказала, что была воодушевлена.

Сказанное матерью удивило Тосию. Те же слова дядя произнёс на встрече с Акуцу в Йорке. Тосия точно помнил, что дядя сказал «я был воодушевлён», рассказывая о своих чувствах в тот момент, когда Икусима завёл разговор о своих преступных планах. «Мать и дядю, возможно, связывало то, что и должно было связать», — подумал Тосия.

В ноябре 1984 года перед последним преступным актом, затронувшим фирму «Хоуп», Тацуо по секрету от брата обратился к Маюми с просьбой записать кассету.

— А тебя не потрясло, что «Курама Тэнгу» — это дело дядиных рук?

— Да, удивилась. Когда услышала от него, то перечитала требования. И они показались мне убедительными — как-никак, писал их Тацуо-сан…

— Дядя же разбрасывал сладости с синильной кислотой.

— Этого делать было нельзя. Зря так поступили. Но мне хотелось отплатить полиции той же монетой… Даже сейчас, по прошествии стольких лет, мне тяжело, когда я вспоминаю об отце. — Мать нахмурилась и приложила руку к груди. — Кроме того, и это случайное родство между мной и Тацуо-саном, и то, что именно он завёл этот разговор… мне показалось, что в этом есть что-то судьбоносное.

— Но использовать голос собственного ребёнка для совершения преступления…

— Сейчас я сто раз подумала бы. А когда тебе двадцать восемь лет, и кажется, что это твой первый и последний шанс…

При словах «двадцать восемь лет» сердце Тосии ёкнуло. Сложно было представить родителей на восемь лет моложе, чем он сейчас. Он жил в иллюзорным мире, в котором они всегда были взрослыми.

— Ты никогда не сожалела об этом?

Утомлённая разговором мать на секунду задумалась.

— Я так и не смогла простить полиции…

Когда в письме дяди он прочитал: «Про кассету спроси, пожалуйста, у своей матери», — у него словно земля ушла из-под ног. У Тосии и в мыслях не было, что мать могла быть в этом замешана. Он помнил, как сильно рассердился, когда узнал, что его кровный родственник, пусть даже и немного, но был замешан в деле «Гин-Ман». Какой же силой воображения должна была обладать его двадцативосьмилетняя мать, чтобы объединить себя и дело «Гин-Ман» — преступление, в которое оказались вовлечены её собственный ребёнок, дети других людей, а в результате и всё общество!.. При слове «полиция» разум отказывал ей. Нельзя считать поступок, направленный против невинных людей, справедливым лишь потому, что тебе лично он кажется торжеством.

Перед тем как покинуть Японию, дядя доверил кассету и тетрадь матери. Заголовок «The G. М. Case» на титульном листе, написанный другим почерком, на что обратил внимание Акуцу, принадлежал ей.

— Должна признаться, меня будоражила мысль о том, как это заставило зашевелиться японскую полицию.

— Почувствовала удовлетворение?

— Поначалу. Но длилось это недолго.

Как и дядя, мать ничего не получила в результате этого дела. Тогда почему они не уничтожили ни кассету, ни тетрадь? Не захотели?

На этот вопрос мать коротко ответила: «Прости». В выдвижном ящике, где хранились кассета и тетрадь, скрылись также обида и раскаяние. Наверное, она так и не смогла избавиться от них, потому что никак не могла выбрать между молчанием и желанием поставить точку. И, когда пошатнулось её здоровье, поручила принятие решения своему сыну.

— За тридцать лет ты никому об этом не рассказала… Но неужели отец ничего не заметил? — ласково спросил Тосия.

— Твой отец только и думал, что о своих костюмах, — опустив глаза, засмеялась мать. — Ну если только, может, Хорита-сан что-то подозревал…

Услышав это имя, Тосия удивлённо воскликнул:

— Хорита-сан?

— В то время… Когда твой отец был в патинко, Тацуо-сан принёс мне в ателье кассету и тетрадь. Из-за тебя я не могла отлучаться надолго. Выйти на улицу, чтобы проводить гостя, даже на секунду, тоже не могла — не хотела, чтобы соседи заметили. Неожиданно я увидела через стеклянную дверь, что перед ателье стоит Хорита-сан и внимательно наблюдает за удаляющимся Тацуо-саном.

— То есть Хорита-сан заметил его?

— Точно не знаю, но думаю, что видел со спины. Потом он зашёл в ателье и, когда узнал, что твоего отца нет дома, сразу ушёл.

— И ничего не спросил про дядю?

Мать кивком подтвердила его предположение. Скорее всего, Хорита замечал, что мать и дяди были как-то связаны. Может быть, он не хотел, чтобы Тосия забеспокоился, поэтому решил не упоминать об этом. Возможно, почти по-родственному помогая племяннику на протяжении всего этого тягостного расследования, он старался быть тактичным и таким образом проявлять свою доброту.

Тосия погрузился в молчание. Тогда мать тихо произнесла:

— Результаты обследования пока неизвестны, но я на всякий случай поговорила с Ами-тян…

Похоже, были какие-то дела, о которых Тосия не имел понятия, но о которых женщины в их семье говорили между собой. И хотя внешне они не ладили, между ними существовала какая-то неожиданно прочная связь. Тосии стеснило грудь, когда он понял, какие предчувствия, касающиеся здоровья, терзают мать. То, как она крепилась, начиная с лета… вся её воля была направлена на поддержку его, Тосии.

Только он мог положить конец несчастьям семьи Сонэ, связанным с делом «Гин-Ман».

Тосия вышел из комнаты, оставив мать в одиночестве. Он глубоко любил её, и ему было тяжело, — но теперь он ничего не боялся.

Тосия зашёл в мастерскую на первом этаже и взял в руки мобильный телефон. Ему хотелось, чтобы кто-то выслушал его. Он выбрал в контактах Акуцу и нажал кнопку вызова.

— Когда вы были у меня в ателье… — не представившись, начал говорить Тосия, как только Акуцу взял трубку. Журналист молча слушал. — Я намерен двигаться вперёд, в будущее, по-своему, как считаю нужным.