ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
ГЕНЕРАЛЫ И «СЮРТУКИ», НОЯБРЬ 1916 — АПРЕЛЬ 1917 ГОДА

Зима 1916–1917 годов в Северной Франции и Фландрии выдалась исключительно суровой, началась рано и продолжалась долго. Последние бои во время сражения на Сомме в ноябре 1916 года проходили уже в метель, а когда канадцы двинулись на гребень Вими в апреле 1917 года, им пришлось вынести град и снег. Пока солдаты несколько месяцев страдали и терпели тяготы в своих мокрых, промерзших траншеях, сражение на Западном фронте продолжалось, и список потерь ежедневно увеличивался.

Эта война, начавшаяся летом 1914 года, при всеобщей уверенности, что она «закончится к Рождеству» и что солдаты «вернутся домой до листопада», продолжалась уже более двух лет, и потери убитыми, ранеными и пропавшими без вести (которые обычно также были убиты) исчислялись уже миллионами. Все мысли дома и вовне по обе стороны линии фронта все больше были о том, как бы завершить эту ужасную войну, поскольку становилось все более и более очевидно, что ценой продолжения борьбы станет непомерная бойня.

Неудачи командиров и штабов, ужасающее воздействие новейших технологий и современного оружия, недостаток подготовки, боеприпасов и снаряжения были только орудиями катастрофы, и, по мере того как армии обучались ужасным методам новой войны, эти первоначальные проблемы, как правило, постепенно решались. В результате орудия убийства становились только более эффективными. Основной причиной этих бесконечных страданий были не пушки или снаряды, не газ, не гранаты и не мортиры, но сама война. Поскольку стало очевидным, что этот мировой конфликт не может быть выигран, его было необходимо завершить. Вопрос состоял в том, как и на каких условиях?

Эти мысли были не новы. Усилия по предотвращению и прекращению войны начали предприниматься до того, как прозвучали первые выстрелы, и продолжались с тех пор непрерывно, в том числе подобные инициативы предпринимали римский папа и Соединенные Штаты, однако для примирения не было оснований, поскольку противоборствующие стороны не могли прийти к согласию относительно того, кто начал войну и кто должен понести за это наказание, или на самом деле — ради чего они действительно воюют.

Большая часть Европы винила Германию, и особенно кайзера, однако немцы не верили, что это они начали войну, и продолжали оспаривать это обвинение даже на Версальской мирной конференции в 1919 году, где представители Германии отказались утвердить 231-й параграф договора, который обязывал их страну принять на себя всю ответственность «за ущерб и убытки, причиненные союзникам и присоединившимся к ним правительствам вследствие войны, начатой против них агрессией Германии и ее союзников».

И хотя Германия отвергла это обвинение, последующее исследование профессора Франца Фишера, проведенное в кайзеровских архивах, показало, что Европа по большому счету была права. Милитаристская Германия, где накануне 1914 года господствовали юнкеры и армия, действительно планировала агрессивную войну против Франции и России, в которой Бельгия и, возможно, Голландия, а равно и громадные пространства России предполагалось опустошить и захватить. У всех европейских стран были мобилизационные планы, и многие французские генералы и политики мечтали о возвращении Эльзаса и Лотарингии и реванше за поражение от Пруссии в 1870 году; однако только Германия располагала мобилизационными планами, исполнение которых неизбежно приводило к развертыванию завоевательной войны. Фактор времени, существенный для плана Шлиффена, делал германскую мобилизацию не оборонительным мероприятием, а решительным шагом к началу тотальной войны.

Потеря ежегодно миллиона человек, однако, отягощала души даже в Берлине. Захват Бухареста центральными державами в декабре 1916 года (когда Румыния вступила в войну на стороне держав Антанты) позволил германскому канцлеру Теобальду Бетман-Гольвегу высказать мысль о том, чтобы кайзер и Верховное командование предложили мир державам Антанты без намерения показать свою слабость. Генералы и адмиралы не возражали, первые — потому, что знали, что нанесли французам и англичанам больший урон, чем потерпели от них, вторые — потому, что в случае, если бы этот мирный план был отвергнут, канцлер не мог бы далее противодействовать неограниченной подводной войне, которую германские адмиралы рассматривали в качестве единственного надежного средства выиграть войну. Некоторые германские военачальники, особенно Гинденбург, хотели завершения войны, поскольку знали, что потери под Верденом и на Сомме нанесли смертельный удар германским армиям и продолжение войны в таком масштабе может иметь только один исход. На конференции в Плесе в январе 1917 года Гинденбург сказал: «Дела не могут идти хуже, чем сейчас. Эта война должна быть завершена любыми способами и как можно скорее». Это была чистая правда, однако, если Германия и хотела мира, выставляемые ею условия не давали шансов на его достижение.

Страны Антанты без сожаления отвергли предложения Германии, поскольку условия мира были возмутительны. В обмен на прекращение огня Германия требовала передачи ей Бельгийского Конго и французской промышленной области Бри-Лонжи. Германия соглашалась на восстановление Бельгии, однако она должна была находиться под германским влиянием; более того, бельгийцы должны были отдать Германии Льеж. Германия, разумеется, должна была удержать Эльзас и Лотарингию. Границы Австрии должны были быть исправлены, и в них включались некоторые богатые области Италии, кроме того, к Дунайской монархии отходила Сербия. Подобные условия перечислялись на нескольких страницах. Их целью было доставить Германии за столом переговоров все, чего она могла приобрести или удержать только ценой огромных потерь на поле боя.

Позиция Германии состояла в том, что война была для нее вынужденной ввиду «окружения» ее территории агрессивным союзом, включающим Францию, Россию и Великобританию, и есть основания верить или по крайней мере принимать в расчет этот аргумент. В конце 1916 года у Германии не было настоятельных причин искать мира любой ценой. Если бы мир был предложен для прекращения бойни, переговоры начались бы с большим перевесом в пользу Германии — отсюда этот ошеломительный список требований.

Державы Антанты были не менее непреклонны. Франция настаивала никак не меньше чем на возврате Эльзаса и Лотарингии и репарации для возмещения убытков, понесенных ею во время войны. Британия вступила в войну для обеспечения нейтралитета Бельгии и для того, чтобы сразить потенциального морского агрессора, прежде чем он станет слишком сильным. Восстановление независимости Бельгии было минимальным требованием Великобритании, но, кроме того, должен был быть разрушен немецкий флот, поскольку продолжение его существования угрожало господству Британии на море.

Эта угроза по-прежнему существовала не только потому, что немецкие подводные лодки наносили тяжелый урон британскому торговому флоту, они также наносили чувствительные удары и по военно-морским силам. Даже британский надводный флот действовал не слишком успешно. В Ютландском сражении в мае 1916 года Королевский военно-морской флот хотя и одержал, как утверждалось, стратегическую победу над Императорским морским флотом Германии, на самом деле потерпел тактическое поражение. Британцы потеряли 6000 человек, три линкора, три тяжелых крейсера и восемь эсминцев, в то время как потери Германии составили один линейный корабль, один тяжелый крейсер, три легких крейсера, восемь эсминцев и около 2500 человек.

Однако, несмотря на то, что если не считать нескольких вылазок, после Ютландского сражения немецкий флот провел остаток войны в портах, Королевский британский флот, столетиями господствовавший на море, потерпел крупную неудачу, и ему еще только предстояло найти эффективные средства борьбы против растущей угрозы, которую представляли собой подводные лодки. Блокада союзниками — главным образом англичанами — германских портов постепенно удушала немецкую экономику и обрекала ее население на голод, однако немецкие подводные лодки смогли изменить положение, не в последнюю очередь потому, что первый лорд Адмиралтейства просто отказался ввести систему конвоев для британских и союзных судов.

Если принять в расчет все эти факторы, понятно, что наиболее вероятным результатом любых мирных переговоров был тупик: несмотря на то что все великие державы выражали желание мир, ни одна из них не желала даже думать об уступках, необходимых для его заключения. Как мы видели, сложная система взаимосвязанных договоров и союзов способствовала быстрому распространению войны в 1914–1915 годах. Теперь, по всей видимости, без всеобщего согласия мир был невозможен, поскольку обе группировки приняли соглашение, что сепаратные договоры о мире с какими-либо воюющими странами даже не рассматриваются.

Кроме того, в случае полной победы победителей ожидала богатая добыча. Италия, которая несмотря на то что состояла в Тройственном союзе с Германией и Австрией, в августе 1914 года выбрала нейтралитет и в конце концов вступила в войну на стороне Антанты — только против Австро-Венгрии — в мае 1915 года. Итальянцы надеялись на территориальные приобретения в Тироле и на Адриатическом побережье в случае возможного расчленения Австро-Венгерской монархии после войны или в том случае, если новый император Карл, который взошел на трон Габсбургов после смерти Франца-Иосифа в ноябре 1916 года, окажется менее преданным германско-австрийскому союзу.

Прочие страны — Греция, Сербия, Болгария, Румыния, Великобритания, Франция и Россия — претендовали на различные части Османской империи, которая находилась на грани распада уже перед войной. Со своей стороны, Германия хотела укрепить восточную границу за счет России и Польши, кроме того, она желала приобретений за счет Франции и Нидерландов, а также новых колоний в Африке и на Тихом океане. Австро-Венгрия мечтала раз и навсегда разделаться с Сербией и нанести удар по надеждам националистов на Балканах вообще. Война оказалась продолжительнее и привела к большим жертвам, нежели рассчитывали все эти страны. После такой бойни неужели победа могла остаться просто мечтой, а все усилия пойти прахом?

Единственной страной, безоговорочно призывавшей к миру, были Соединенные Штаты. Под руководством президента Вудро Вильсона США держали строгий нейтралитет, и даже потопление пассажирского лайнера «Лузитания» немецкой подводной лодкой, повлекшее большое число жертв среди американцев, в мае 1915 года не заставило его отказаться от этой политики. В январе 1916 года Вильсон направил в Европу своего близкого друга и политического советника полковника Эдварда Хауса в качестве личного посланника, чтобы выяснить, каковы шансы на заключение мира. Хаус обстоятельно объехал столицы всех воюющих стран, переговорил с лидерами всех влиятельных политических партий и доложил в Вашингтон, что он не видит почвы, на которой Соединенные Штаты могли бы успешно выступить с мирными инициативами.

В конце 1916 года, переизбравшись на второй срок, Вильсон сделал новую попытку в надежде, что страшные потери под Верденом и на Сомме изменили настроение воюющих сторон. Он также распорядился не предоставлять впредь каких-либо кредитов ни одной из воюющих стран, что едва не привело к экономическому кризису в Великобритании, которая была главным банкиром Антанты. Полковник Хаус заставил обе стороны сформулировать свои цели в войне, однако при этом выяснилось, что Центральные державы убеждены, что страны Антанты клонятся к упадку, и отказывались от переговоров; в то же время французы не шли на какие бы то ни было переговоры до тех пор, пока Эльзас и Лотарингия не будут возвращены Франции.

Военные цели Антанты включали восстановление в полном объеме суверенитета Бельгии, возвращение территорий, захваченных центральными державами в прошлом, освобождении чехов, сербов, славян и румын от власти Австро-Венгрии и вытеснении Оттоманской империи из Европы. Цели Германии основывались на том, что она предполагала достигнуть хотя бы некоторых приобретений, на которые рассчитывала в начале войны. Столкнувшись с непримиримыми стремлениями обеих сторон, полковник Хаус вновь вернулся в США, не имея что предложить президенту.

Немцы все еще боялись, что Америка в конце концов присоединится к странам Антанты зимой 1916–1917 года, и, стараясь, чтобы США занялись домашними проблемами и не выступили на стороне союзников, пытались спровоцировать конфликт между США и Мексикой. Немецкие дипломаты и политики тайно подговаривали Мексику, в случае если Америка объявит войну Германии, вторгнуться в Соединенные Штаты и вернуть «утраченные» мексиканские территории в Нью-Мексико, Техасе и Аризоне, обещая ей помощь в этой борьбе, — факт, неожиданно открывшийся для президента и Конгресса США из телеграммы Циммермана, перехваченной англичанами, раскодированной и пересланной в Государственный департамент. Тем временем война в Европе и на Ближнем Востоке продолжалась.

Начиная с 1914 года было предпринято множество попыток вести боевые операции на различных театрах военных действий, и к концу 1916 года некоторые из этих кампаний все еще продолжались. Дарданелльская операция завершилась в январе этого года, однако кампания против турок продолжалась в Месопотамии, где в мае 1916 года гарнизон Кут-эль-Амары в 100 милях от Багдада на реке Тигр, состоящий из британских и индийских войск, был принужден сдаться после продолжительной осады. Британский командующий в Кут-эль-Амаре генерал-майор Чарлз Таунсенд был одним из генералов Первой мировой войны, который, кажется, полностью укладывается в распространенный стереотип командира некомпетентного и безразличного к судьбе своих солдат, которых победители жестоко пытали после капитуляции, однако разбор его промахов выходит за рамки этой книги. Война против турок в Междуречье, Палестине и на Аравийском полуострове продолжалась, втягивая в себя британские войска, войска доминионов и империи, которые могли бы быть использованы на Западном фронте, где Гинденбург и Людендорф теперь приняли на себя командование армиями Германии.

Начальник германского Генерального штаба и 1-й генерал-квартирмейстер взаимодействовали очень эффективно, почти как Фош и его начальник штаба полковник (позднее генерал) Максим Вейган. Они работали как поддерживающие друг друга команды, каждый из них обладал спектром талантов, которые вместе составляли превосходное целое, но если на Вейгана смотрели не иначе как на подпорку генерала Фоша, то Гинденбург и Людендорф были равноправными партнерами. В то время как фельдмаршал был старшим офицером — действительно эффективным главнокомандующим германской армии, номинальным главой которой числился кайзер, — Людендорф de facto был командующим полевой армии, человеком, непосредственно ответственным за планирование и проведение операций.

Гинденбург родился в 1848 году и был в отставке уже три года, когда разразилась Первая мировая война. Он был один из тех типичных прусских офицеров и юнкеров, членов аристократического, землевладельческого, хотя часто обедневшего, военного класса, который властвовал в Германии во времена империи: целью этого класса было сохранение своей идентичности, а также огромных социальных и политических привилегий. Он участвовал в австро-прусской (1866) и франко-прусской (1870–1871) войнах, где обнаружил по крайней мере способности, и ушел в отставку в 1911 году в чине генерала пехоты. В 1914 году он был вновь призван на службу и отправлен командовать 8-й армией, действовавшей на Восточном фронте против России; Людендорф, тогда генерал-майор, отправился с ним в качестве начальника штаба. Их успех привел к производству Гинденбурга в генерал-фельдмаршалы и назначению его главнокомандующим на всем Восточном фронте. Его действия были настолько успешными, что, когда в августе 1916 года возникла необходимость сменить Фалькенгайна на посту начальника Полевого Генерального штаба, только один человек мог претендовать на его место. Это был Пауль Гинденбург, и он отправился на запад вместе с Эрихом Людендорфом.

Людендорф был, по крайней мере внешне, еще одним юнкером, типичным прусским офицером с коротко подстриженными волосами, суровыми манерами и непреклонным взглядом прусского генерала. Это впечатление, однако, было обманчивым, поскольку он никак не принадлежал к типичному офицерству. Он был скромного происхождения; родился в семье торговца, и его восхождение по служебной лестнице в прусской армии совершалось не благодаря аристократическому влиянию или патронажу, но благодаря способностям, которые он проявил на целом ряде штабных постов. Родившись в 1865 году, он был еще совсем ребенком, когда прусская армия сокрушила Францию и Бисмарк создал Германскую империю. Работящий, умный и энергичный, Людендорф заслужил внимание и похвалы как от Шлиффена, так и от Мольтке-младшего, который назначил его в 1904 году главой оперативного управления Генерального штаба. После начала войны Людендорф подтвердил свои способности на поле боя, во время осады и взятия Льежа в 1914 году.

Во время пребывания в России эти двое образовали прекрасно действующую команду. Хотя позже Людендорф был начальником штаба Гинденбурга, он фактически был душой их общего успеха. Гинденбург глубоко восхищался Людендорфом, в своих воспоминаниях он отдает дань «интеллектуальной мощи, сверхчеловеческой способности к упорной работе, неистощимой решительности своего начальника штаба». Когда они прибыли на Запад в 1916 году и Гинденбург стал начальником Генерального штаба, Людендорф получил звание второго начальника Генерального штаба, от которого решительно отказался, приняв звание первого генерал-квартирмейстера, чтобы продемонстрировать, что он по отношению к кому бы то ни было не является вторым.

Оба генерала были компетентны, профессиональны, безжалостны и привычны к командованию, однако это можно было сказать о многих генералах по обеим сторонам колючей проволоки. Особенно грозными их делали схожие и взаимодополняющие характеры. Гинденбург был флегматик, спокойный и обладающий способностью совершенного самоконтроля. В тяжелые времена или при возникновении крупных затруднений он один придавал стойкости своим более впечатлительным товарищам, поскольку Людендорф был беспокойным, темпераментным, нервным и склонным к депрессии. Несмотря на это, он был военным гением, хотя и несколько ограниченного свойства, но прежде всего он был человеком действия, человеком, который должен идти в атаку, офицером, для которого оборонительный бой был почти пыткой. Кроме того, он не верил, что можно выиграть войну, находясь в постоянной обороне. В своих мемуарах он так сформулировал это свое убеждение: «Мы могли — на самом деле мы должны были атаковать. Наступление — наиболее эффективный способ ведения войны; только оно дает решительную победу. Военная история доказывает это на каждой странице. Наступление — символ власти».

У Людендорфа были блестящие тактические идеи и превосходная хватка командующего, однако Гинденбург отнюдь не был только формальным главой в этом союзе, по крайней мере на первоначальном этапе. У Людендорфа были важные недостатки; при всей своей твердости и решительности он имел обыкновение впадать в панику во время кризисов и не всегда мог выдержать напряжение, связанное с исполнением его обязанностей. Гинденбург придавал кораблю остойчивость; он всегда был готов поддержать своих товарищей в минуты испытаний, он был камнем фундамента, стоящим твердо и надежно, когда Людендорфов более хрупкий фасад, казалось, был готов обрушиться. Их сочетание было одновременно надежным и эффективным. Эти два грозных воина вместе совершили немало великих дел в России и боролись с переменным успехом за изменение положения на Западном фронте, после того как в результате крушения России в их распоряжении оказалась значительная масса опытных бойцов.

Война, однако, тянулась и в 1917 году, Россия продолжала воевать, хотя и из последних сил. До Октябрьского переворота оставалось еще десять месяцев, но несмотря на то что она могла еще ставить крупные, хотя и кратковременные задачи вроде Брусиловского прорыва 1916 года, Россия теряла силы, не в последнюю очередь потому, что ее армии недоставало тяжелых орудий и боеприпасов, чтобы противостоять наступательным действиям Германии и Австро-Венгрии. Этот факт подтвердил провал Дарданелльской кампании, которая в случае успеха позволила бы транспортам союзников с боеприпасами и снаряжением приходить в черноморские порты России. Но несмотря на все это, пока Россия не вышла из войны, ее влияние на положение Западного фронта было значительным.

Немцы в 1914 году обнаружили, что могут побеждать крупные российские силы. Со своей стороны, русские были способны разбить любую австрийскую армию, но быстро откатывались назад перед лицом немецкого наступления, и это положение сохранялось и после того, как Гинденбург и Людендорф уехали на Запад. Оно обязывало Германию держать на Восточном фронте для поддержки своего австрийского союзника большое число войск, которые в противном случае она могла бы использовать на Западном фронте. Когда война вступила в фазу 1917 года, Россия очевидным образом клонилась к упадку; однако обязательства перед ее армией и необходимость сковывать на Восточном фронте немецкие резервы были еще одним пунктом в длинном списке факторов, почему англо-французские силы вынуждены были продолжать наступательные действия на Западном фронте.

На Балканах, там, где уже начались боевые действия, война также продолжалась. Сербия вела затяжную тяжелую борьбу с австрийцами, однако генеральное австро-немецкое наступление в октябре 1915 года, за которым последовала зимняя кампания, привело к разгрому сербской армии, остатки которой весной 1916 года присоединились к англо-французскому экспедиционному корпусу в Салониках, в нейтральной Греции. Эти войска под командованием французского генерала Мориса Саррайля были отправлены в октябре 1915 года для помощи сербам в борьбе с болгарами, однако прибыли чересчур поздно, чтобы предотвратить поражение Сербии. Тем не менее англо-французские силы оставались в Салониках следующие три года, поглощая войска, которые с большей пользой могли быть использованы в другом месте, а здесь только несли большие потери, главным образом от болезней; боевые потери союзников в Салониках составили 18 000 человек, а 481 000 погибли от малярии.

Другая балканская страна — Болгария — в сентябре 1915 года подписала договор о союзе с Центральными державами и вступила в войну, начав наступление на Сербию уже через месяц. Теперь, в конце 1916 года, она также была разгромлена. Интересы Болгарии как младшего партнера игнорировались ее союзниками, и значительная часть ее продукции, которой едва хватало для прокормления ее собственного населения, уходила для пропитания голодающего населения Германии; в правительстве Болгарии уже раздавались голоса о необходимости выхода страны из войны. Албания, которая приобрела независимость от Турции только в 1913 году, раздиралась противоборством политических партий. В конце 1915 года армия Австро-Венгрии вторглась в страну и оккупировала большую часть ее территории, присоединив часть или почти всю Албанию как военную добычу.

Военные действия на Ближнем Востоке и на Балканах отвлекали значительную часть внимания и внушительное количество войск французской и английской армий; зато они по крайней мере связывали большое число турецких, болгарских, австро-венгерских и немецких войск, а также большую долю ресурсов противника. К концу 1916 года, однако, стало ясно, что центр войны теперь находится на Западном фронте и что предпосылкой заключения мира становится полный разгром германской армии на этом театре военных действий. Это было осознано политиками и верховным командованием Франции и Великобритании, и здесь также произошли большие перемены.

В Великобритании либеральное правительство Герберта Асквита было сменено в мае 1915 года коалиционным «национальным правительством», которое также возглавил Асквит. В кабинет вошел еще один либерал — пламенный и проницательный Дэвид Ллойд Джордж. Пробыв недолго на посту министра боеприпасов и военного министра, Ллойд Джордж в декабре 1916 года сменил Асквита на посту премьера. Хватка Асквита, а вместе с ней и военные усилия Великобритании постепенно ослабевали, и потеря сына, погибшего в сражении на Сомме, видимо, сыграла решающую роль в его решении уйти в отставку. В то же время консервативные члены его кабинета уговаривали его уйти, к чему и Ллойд Джордж приложил большие усилия. Возникшая в результате длительная размолвка между двумя политиками к 1925 году совершенно подорвала влияние Либеральной партии как политической силы.

К концу 1916 года будущий ход войны был уже абсолютно ясен. Ни одна из сторон не могла, или не хотела, начать переговоры, и поэтому борьба на Западном фронте неминуемо должна была продолжаться до тех пор, пока одна из сторон просто не могла бы дальше воевать. То обстоятельство, что все смирились с таким положением дел, можно сказать, ясно указывало на полный упадок политической воли или человеческой изобретательности; по крайней мере это вновь отдавало решение проблемы завершения войны в руки сухопутных и флотских военачальников.

Задача генералов теперь состояла в том, чтобы истощить неприятельскую армию и тысячами и десятками тысяч убивать его солдат, пока у противника не иссякнут воля к борьбе или просто средства для ее ведения. Тем временем адмиралы должны были нападать на мирных жителей, топить корабли и блокировать порты до тех пор, пока голод не сделает с гражданским населением то же самое, что снаряды, пули и удушливые газы — с их мужьями, сыновьями и братьями на поле боя. Когда эта политика действительно возымела успех, проклятия посыпались на головы победоносных британских генералов, тогда как политики, подтолкнувшие их к такому образу действий, отошли в тень незапятнанными, чтобы позднее присоединиться к хору, поносящему генералов.

Помимо того что политика наступления на Германию на Западном фронте полностью поддерживалась французами, она также хорошо обосновывалась незыблемым положением стратегической доктрины, в соответствии с которой страна или коалиция стран, по которым враги нанесли удар, должны попытаться сразить сначала сильнейшего из противников. Как только это сделано, слабейшие элементы падут духом и с ними будет легко разделаться. Эта верная доктрина приводила к противоречиям, поскольку у союзников были разные приоритеты. Кроме того, борьба с сильнейшим противником приводила к наибольшим потерям и порождала естественное стремление поискать менее затратный путь для победы над противником, разрушая его вспомогательные, подчиненные опоры.

План наступления на Западном фронте в 1917 году обсуждался на конференции в Шантильи 15 ноября 1916 года. Пока военачальники встречались в Шантильи, их политические руководители были на конференции в Париже, а на следующий день 16 ноября обе группы сошлись для совместных заседаний. Если верить «Официальной истории», атмосфера этой конференции была «сдержанно-оптимистической». Хотя французы понесли чудовищные потери, немецкое наступление под Верденом было отбито; британцы все еще нажимали в эти последние дни сражения на Анкре; в результате наступления в России генерала Алексея Брусилова в июне 1916 года было взято 400 000 пленных, по большей части австрийцев, и захвачено 400 орудий. После вступления в войну в мае 1915 года итальянцы на крайнем участке северо-восточной границы Австрии (ныне это часть Словении) провели несколько сражений на реке Изонцо, и хотя и не овладели Триестом — целью этого наступления, — но по крайней мере оттянули на себя значительные австро-венгерские силы.

Что касается англичан, то хотя сражение на Сомме было ужасным и кровопролитным, армия, вышедшая из него, была гораздо более эффективной и мощной, нежели та, которая вступала в бой 1 июля; а на этот факт часто не обращают внимания. Более того, моральный дух британской армии не упал, несмотря на потери на Сомме. Артиллерия стала более мощной и приобрела опыт, прекратились перебои с поставкой боеприпасов. Тактика управления пехотой также усовершенствовалась благодаря таким военачальникам, как генерал Макс, давшим образцы тактики, которым остальные должны были следовать. Королевский летный корпус, удерживавший превосходство в воздухе на протяжении большей части сражения на Сомме, стал более мощным и более эффективным, летчики обстреливали и бомбили вражеские траншеи и коммуникации, наблюдали за результатами артиллерийской стрельбы и корректировали огонь артиллерии, доставляли разведчиков и патрульные команды пехоты, фотографировали оборонительные сооружения противника и его расположение. Более того, под руководством Тренчарда Летный корпус превратил ВВС в стратегическую силу, которая вскоре сможет достичь пределов Германии и бомбить цели там.

Инженерные войска, эти храбрые и трудолюбивые саперы, без которых армия совсем не могла бы продвигаться, стали теперь мастерами минирования, строительства дорог, сооружения траншей и оборудования все более совершенных средств связи и коммуникации. Наконец, появились танки, приход которых на поле боя если и не был решающим в это время, давал надежду на перелом хода дел к лучшему после технического усовершенствования этого вида оружия и расширения его корпуса.

Что касается пехоты, то хотя она и мучительно страдала, в ней тоже совершались значительные перемены. Ее тактика была изучена, модифицирована и улучшена; огневая мощь усилена широкомасштабным выпуском пулеметов Льюиса; а ее наступательные действия были поддержаны огневыми валами и дымовой завесой. Проблемы, доставляемые противником, выходящим из глубоких укрытий после первого наступления и изводящим следующую линию наступающих или стреляющим в спину войскам, продвинувшимся вперед, были решены благодаря применению «волны зачистки», небольших групп солдат, вооруженных гранатами и пулеметами Льюиса, обязанность которых заключалась в очистке всех вражеских траншей и укрытий после прохода первой волны наступающих.

Атаки пехоты, если и сопровождались по-прежнему большими жертвами, тем не менее достигали большего успеха благодаря постепенной, более точной координации между продвижением пехоты и смешением артиллерийского огня — артиллерийской подготовки. Более того, английская артиллерия располагала теперь большим числом тяжелых орудий, в декабре 1916 года их было 1517 против 7611 июля; постоянно поступали новые орудия, и устаревшие и изношенные 4,7-дюймовые орудия были заменены на 60-фунтовые. Снаряды для уничтожения заграждений из колючей проволоки были теперь общедоступны, и поскольку артиллерия систематически и надежно разрушала проволочные заграждения, по крайней мере одно из препятствий для пехотных атак было устранено.

Оставалась нерешенной наиболее сложная проблема — проблема коммуникаций, несмотря на многочисленные и постоянные усовершенствования. Сотни километров траншей глубиной от 1,8 до 2,5 м, в которых укладывались телефонные кабели, отрывались позади передовой линии, дабы уберечь их от разрывов снарядов. Эта мера имела очень ограниченный успех, и доставка сообщений на передовую в большей степени зависела от удачи, чем от техники и опыта, хотя посыльные, почтовые голуби, флажки, сигнальные фонари и даже примитивное радио регулярно использовались командирами. Беспроводные средства связи были все еще ненадежны, громоздки и очень тяжелы, обычно они располагались на грузовиках или самолетах, хотя вскоре в качестве транспортного средства для радиостанций стали использовать танки. В целом связь продолжала путать все планы генералов до самого конца войны.

Широко распространенное убеждение, что генералы продолжали использовать одни и те же методы во всех сражениях и тем самым причиняли большие потери из-за неспособности учиться и менять тактику, просто неверно. Наиболее важное усовершенствование к 1916 году заключалось в том, что британские командиры, особенно на уровне корпуса и дивизии, научились управлять большими массами войск в этой новой и постоянно меняющей формы войне. Они овладели основными элементами атаки и обороны в окопной войне и осознали жизненную важность координации действий пехоты и артиллерии, а позднее — взаимодействия с авиацией и танками. Они научились преодолевать трудности, возникающие из-за отсутствия надежной связи, и начали точно рассчитывать, что возможно и чего невозможно достигнуть при помощи каждой атаки. Новые приемы в тактике пехоты и ведении артиллерийского огня вроде использования и усовершенствования огневого вала, впервые примененные в сражении на Сомме, были приняты на вооружение и оказались действительно полезными.

Таким образом, несмотря на потери последних двенадцати месяцев, было неудивительно, что атмосфера в Шантильи 15 ноября была «сдержанно-оптимистической». Жоффр и Хейг были едины в своем убеждении, что война будет выиграна на Западном фронте, где при некоторой удаче и правильном расчете танки давали им в руки средства взламывать немецкие фортификационные сооружения и гарантировали англо-французским армиям долгожданный прорыв в 1917 году.

Численность британских сил во Франции достигала теперь 1 500 000 человек в составе 5 кавалерийских и 56 пехотных дивизий. Эти дивизии были организованы в пять армий, имевших номера с 1-й по 5-ю. Планы развертывания и действий этих сил в 1917 году готовились, как обычно, совместно с французами и, как обычно, начались с того, что англичане заняли большую часть французского фронта. Войска Хейга держали всю линию к северу от Соммы 12 декабря, расширив фронт 4-й армии Роулинсона почти на 16 км. На конференции в Шантильи было также решено, что британская армия продолжит операции и зимой, там, и когда это окажется возможно. Это было разумное решение, поскольку было чрезвычайно важно не дать германской армии времени пополниться резервами на Сомме и под Верденом.

План весенней кампании, предложенный Жоффром, включал наступление на двух участках фронта, английского — на сорокакилометровом участке между Бапумом и Вими, причем главный удар должен был направляться на гребень Вими, и французского — между Уазой и Соммой. При этом между участками двух наступлений оставался зазор в восемь миль, приблизительно от Бапума до Перона, на этом участке фронта англичане должны были держать оборону. Этот план был согласован союзниками без лишних споров, и была установлена предварительная дата наступления ранней весной. Однако англичане держали про запас дополнительный план — морской десант на побережье Бельгии для нейтрализации баз немецких подводных лодок, а затем продвижение в глубь территории Брюгге с целью овладеть выходами из каналов Остенда и Зеебрюгге, через которые подводные лодки выходили в Северное море. Этот проект — или другие очень похожие — выдвигался регулярно на протяжении всей войны. Из всех военных операций, однако, морской десант — самая трудновыполнимая, и, возможно, к счастью, что этот план, часто выдвигавшийся, так никогда и не был принят, хотя десант был бы полезен армиям Хейга в операциях 1917 году.

В Париже 17 ноября Жоффр и Фош, вместе с премьер-министром Франции Аристидом Брианом и другими членами французского правительства встречали Асквита, тогда еще премьер-министра, и военного министра Ллойд Джорджа. Жоффр ознакомил политиков с результатами переговоров в Шантильи, а Ллойд Джордж поднял вопрос о поддержке англо-французских сил в районе Салоник, но главный результат этой встречи заключался в одобрении предложений, выдвинутых в Шантильи. После состоявшейся затем встречи командующих Британского военно-морского флота с армейскими командующими в Лондоне 22 ноября тем не менее Жоффру было отправлено письмо от генерала начальника Имперского Генштаба сэра Уильяма Робертсона, в котором настаивалось на том, чтобы в планах союзников на 1917 год было зафиксировано прибытие подводных лодок для поддержки предстоящего наступления сухопутных войск во Фландрии. А спустя всего лишь несколько недель после этих плодотворных встреч все опять пошло наперекосяк.

7 декабря Дэвид Ллойд Джордж сменил Асквита на посту премьер-министра и главы Коалиционного правительства. Через пять дней генерал Жоффр был снят с поста главнокомандующего французской армией, даже несмотря на то что Хейг лично обращался к премьер-министру Бриану, настаивая на том, что Жоффр незаменим при взаимодействии сил союзников.

Увольнение Жоффра объяснялось катастрофическими потерями, которые понесла французская армия в сражении при Вердене. В качестве меры по сохранению amour-propre Жоффра произвели в маршалы Франции, а затем отстранили от оперативной деятельности, переведя его на самый высокий почтенный пост президента Высшего военного совета (сначала ему был предложен пост военного советника во французском правительстве, от которого он отказался). Хейг был потрясен этой отставкой, которая, хотя и опосредованно, привела к одной из катастроф союзников в войне. Жоффр снискал благодарность французского народа за упорное сопротивление на Марне в 1914 году, а британские военачальники, которые с ним с тех пор сотрудничали, относились к нему с большим уважением и поэтому весьма сожалели по поводу его ухода. Жоффра сменил генерал Робер Нивель, герой Вердена, на которого политическая верхушка сделала ставку как на человека, от которого ожидали великих побед и повседневных решений. Генерал Нивель был офицером артиллерии. За один 1914 год пятидесятивосьмилетний Нивель сделал стремительную карьеру от командующего артиллерийским соединением до командующего армейским корпусом. Его стратегия была основана на использовании мощной поддержки артиллерии, которая неожиданно наносила сокрушительный удар по неприятельской артиллерии и обороне, а затем следовал перемещающийся на большую глубину огневой вал, что позволяло пехоте разрушить всю фортификационную систему «в один день, включая батареи противника» (другими словами, это означало прорыв в немецкий тыл). Успешность предприятия вынудила бы немцев отступить и означала бы действительный прорыв. Нивель утверждал, что именно так и было при Вердене: штурм форта Дюомон был тщательно спланирован и обеспечен артиллерийской поддержкой, благодаря чему объекты были взяты за несколько часов.

В начале декабря 1916 года он снова прибегнул к подобным действиям, стремительно возвратив три бывшие французские позиции близ Вердена и захватив при этом более 10 000 пленников. Хитрость Нивеля заключалась в том, что, избегая фронтальных атак на хорошо укрепленные позиции, он стремился захватить по возможности больше территории, пользуясь произведенным ошеломляющим эффектом, а затем прекратить атаку и укрепиться на завоеванном. В стратегии Нивеля было достаточно здравого смысла, чтобы его рассуждения убедили французских политиков в том, что такие методы сыграют свою роль в крупных операциях на любом участке Западного фронта. Став командующим французской армии, Нивель был убежден, что, получи он контроль над всеми соединениями Западного фронта, британскими и бельгийскими, а не только французскими, он сумел бы на поле сражения обеспечить победу за двое суток без особых потерь, а при неблагоприятном разворачивании событий, если победу нельзя было бы одержать, он бы просто прекратил атаку.

Нивель недолго был главнокомандующим, но он запомнился как обаятельная сильная личность, кроме того, он превосходно владел английским языком, поскольку его мать была англичанкой. Самое главное заключалось в том, что он обещал скорую победу без ощутимых потерь. Одно это расположило к нему Ллойд Джорджа, которому уже были хорошо знакомы начинавшиеся было успешно атаки, которые оказывались безрезультатными и при этом сопровождались огромными людскими потерями. «У нас есть доктрина», — заверил Нивель политиков, и Ллойд Джордж поверил в него.

Дэвид Ллойд Джордж, один из видных деятелей Либеральной партии, впервые стал заметным широкой общественности в 1908 году. Занимая пост министра финансов в течение семи лет, он разработал «народный бюджет» 1909 года, который до сих пор считается важной вехой в достижении социального благосостояния, а также принял такие популярные меры, как пенсия по старости. Родившись в Англии, он воспитывался в Уэльсе и, получив юридическое образование, стал членом парламента от Карнарвона — место, которое он занимал более 50 лет.

Ллойд Джордж был невысоким, эмоциональным человеком, производящим яркое впечатление, блестящим оратором и прозорливым государственным деятелем. В нем, юристе по образованию и политике по призванию, сочетались худшие черты обеих профессий: хитрость, колебания, убедительность и расчетливость в соответствии с ситуацией. Он мог быть чрезмерно требовательным и мстительным, о чем свидетельствует его кампания против генералитета, в частности Хейга. Он появился на Даунинг-стрит в возрасте пятидесяти четырех лет, твердо намереваясь контролировать ведение войны и избавиться от тех генералов, которые хоть и обещают победу, вряд ли могут ее одержать. Ллойд Джордж жаждал выиграть войну в той же мере, как Хейг или Клемансо (который станет премьер-министром Франции в ноябре 1917 года), но в отличие от них — выиграть без потерь. А достичь такой победы он собирался, сев за стол мирных переговоров с главным врагом, при этом, возможно, ведя успешные боевые действия против союзников Германии на Балканах.

Разделение на две группировки относительно взгляда на стратегию — на «запад» (французы, король Георг V, Хейг и начальник Имперского Генштаба Робертсон), которые видели в Германии главного врага, а Западный фронт рассматривали как главный театр военных действий, с одной стороны, и «восток» (Ллойд Джордж, итальянцы и греки), которые считали, что победа достижима где угодно, но не на Западном фронте, — с другой, иначе — на «генералов и сюртуков», как Генри Вильсон называл министров, выбравших сюртук в качестве предпочтительной одежды, — сохранялось до конца войны. Именно эти расхождения во взглядах и привели к глубокому разрыву между Хейгом и Ллойд Джорджем, который и долгие годы после войны служил поводом, позволявшим премьер-министру нападать на репутацию Хейга и прочих ориентированных на Западный фронт генералов, хотя столь глубокая и неутихающая неприязнь должна была, несомненно, объясняться другими, более личными причинами.

Эти два человека впервые столкнулись, когда министр военного снабжения Ллойд Джордж, совершая поездку по Франции летом 1916 года, пребывал в состоянии раздражения по поводу жалоб на нехватку тяжелых орудий и на качество амуниции. Он не поладил с Хейгом, что и неудивительно: они были словно два полюса — непреклонный, неразговорчивый генерал из шотландского приграничья, солдат, который принял решение и выполнил задание, несмотря на все трудности, и говорливый, деятельный валлийский политик, уверенный, что любую проблему можно решить, если только есть мозги. Ллойд Джордж пришел в ужас от потерь на Сомме и обвинил британских генералов, в особенности Дугласа Хейга, в том, что наступательная операция была слишком затянута и что она обошлась дорогой ценой, а закончилась горьким разочарованием. Но и в то время, и десятилетия спустя другие приходили к тем же заключениям.

Ллойд Джордж был не тем человеком, кто прислушивается к советам или объяснениям профессионального солдата, тем более такого, который не может ни вразумительно изложить свои аргументы на совете, ни одерживать реальные победы на Западном фронте. Одним из первых действий Ллойд Джорджа на посту премьер-министра стало создание Военного кабинета, который он возглавил как председатель, — комитета, который должен был принять руководство стратегией ведения войны и выдавать ордера главнокомандующим через начальника Имперского Генерального штаба, генерала Робертсона. Таким образом, на плечи Хейга, который стал фельдмаршалом 1 января 1917 года, свалилось новое бремя — недоверие политических деятелей. Но и Хейг не полагался на Ллойд Джорджа. Он считал его абсолютно невежественным в военном искусстве человеком, к тому же лишенным прямодушия. У Хейга было достаточно оснований для такой оценки, но Ллойд Джордж на данном этапе был его политическим хозяином. Это была неприятная ситуация, которая вскоре еще более осложнилась.

До конца войны Хейгу пришлось находиться в состоянии конфронтации с политическим руководством, поскольку Ллойд Джордж сомневался в его способностях, не видел в его лице достойного командующего армиями и постоянно пытался добиться его замены. Впрочем, такая позиция Ллойд Джорджа парадоксальна, так как, коль скоро Хейг был неспособен умело вести войну, то что мешало премьер-министру его сместить? Ллойд Джордж хотел отделаться — и это несомненно — от командующего британскими войсками во Франции, и ему как премьер-министру, стоило всего лишь отдать распоряжение или потребовать отставки Хейга. Позднее Хейг признавался, что, если бы правительство потребовало его отставки, он тут же ушел бы, но по собственному желанию не собирался это делать.

Ллойд Джордж ничего не предпринимал, чтобы отстранить Хейга, по двум причинам. Во-первых, при всей смелости у него не хватало решимости отделаться от Хейга, поскольку общественное мнение британцев было целиком на стороне фельдмаршала. Что бы Ллойд Джордж ни думал, армия, многие министры и политики, король и общественность полагали, что Хейг хорошо справляется со своими обязанностями в столь трудных обстоятельствах. В случае его отставки и непродуктивной замены ярость пала бы на Ллойд Джорджа, его решение было бы воспринято как просчет, ему пришлось бы оставить свой пост и, возможно, навсегда. Также он мог проиграть войну.

Во-вторых, Ллойд Джорджу никак не удавалось подыскать замену своему неугодному главнокомандующему. И это не потому, что он этим не занимался. Премьер-министр даже пытался узнать мнение Фоша и Жоффра насчет британских генералов и засылал своих доверенных лиц на Западный фронт выяснить, как Хейг справляется с командованием и нет ли лучшей кандидатуры. Козни премьер-министра против главнокомандующего, мягко говоря, непорядочны, более того, верно то, что Ллойд Джордж собирался сделать главнокомандующим Британской армией Фреда Карно, если бы кто-либо в принципе поддержал идею смещения Хейга. Хейг прекрасно знал обо всем этом, но, хотя это огорчало его и он оказывался на грани отставки, он не подавал вида и оставался на своем посту, будучи уверен, что никто, кроме него, не справится с делом лучше.

Премьер-министр, постоянно изводя Хейга, надеялся, что спровоцирует его уход, а сам останется в стороне, но непреклонность — качество, которое определяло военные методы Хейга, — помогала ему выдерживать давление и не реагировать на провокации Ллойд Джорджа. Хейга любили солдаты и население страны, он оставался популярным до самой смерти. Он и Робертсон никогда не пользовались расположением Ллойд Джорджа, но если от Вилли Робертсона в конечном счете избавились, то Хейг командовал британскими частями во Франции до самой победы. С наступлением 1917 года, однако, Ллойд Джорджу удалось обрести союзника в необъявленной войне против фельдмаршала Хейга. Им оказался генерал Роберт Нивель. В самом начале 1917 года премьер-министр встречался в Лондоне с Бертье де Совиньи, французским офицером связи при Военном министерстве. Во время доверительной беседы Ллойд Джордж признался, что он готов уволить Хейга, но не в силах сделать это сам, а потому намерен обратиться к Нивелю, чтобы тот помог избавить министерство от фельдмаршала. Это прощупывание почвы было весьма коротким, но, несомненно, французы были в заговоре с самого начала.

С Хейгом Нивель впервые встретился в Касле, штаб-квартире 2-й армии Плюмера, 20 декабря 1916 года. Они, вероятно, друг другу понравились: в своем дневнике Хейг описывал Нивеля как «самого прямодушного военного человека». За два часа встречи Хейг получил информацию о том, что Фош, генерал Эдуард де Кастельно и генерал Луи Франш д’Эспери — трое блестящих генералов Франции — покинут свои посты, а люди Нивеля примут на себя командование армиями. Кроме того, предполагалось внести существенные коррективы в план англо-французской кампании на 1917 год. Если ранее разбить немецкую армию планировалось на Западном фронте, то теперь это должно было быть осуществлено крупномасштабным — на самом деле массированным — наступлением на Шеми-де-Дам в секторе Эны, которое было задумано в качестве повторения успешной атаки при Вердене. Главная роль в этой операции отводилась французам, но англичане должны были поддержать наступление сильным ударом восточнее на реке Скарп, к югу от гряды Вими.

Войска, зажав натиском неприятеля, получали возможность сломать линию обороны и уничтожить резервы, после чего армия перешла бы в стремительную атаку, поскольку в линии немецких войск силами артиллерии будет пробита брешь. Затем наступала финальная фаза сражения — прорыва. По словам Нивеля, для этого должно создать огромный французский резерв — masse de manoeuvre — из трех укомплектованных армий или по крайней мере из 27 дивизий. Поэтому, однако, англичане должны занять по французскому фронту большую территорию, 30 км левее настоящего расположения французов, по крайней мере до дороги Амьен-Руа. Это развертывание должно было быть закончено к 20 января.

С целью пробить линию фронта неприятеля предполагалось воспользоваться частью плана Жоффра, а именно — британской атакой между Бапумом и Вими. Нивель добавил, что намеченная высадка на бельгийский берег отложена, поскольку, если наступление пройдет успешно, немцы и так будут вынуждены освободить побережье. Отпадает нужда и в дальнейших атаках британских войск в районе Соммы, хотя в любом случае суровые зимы исключают решительные атаки.

В целом Хейг одобрил план Нивеля. Он не возражал против главной роли Франции в предстоящей кампании. На его взгляд, британцы должны наступать в районе Ипрского выступа, чтобы отбить Мессине, а затем, поддержанные войсками, высадившимися с моря, прорваться на север и взять Остенде и Зебрюгге. Сражение Нивеля, по разумению Хейга, должно развиваться в три фазы. На первом этапе французы и англичане наступают по линии своих фронтов и истощают резервы противника. А затем masse de manoeuvre французов из трех армий прорывают центр немецкого фронта. Наконец, французские и британские армии используют все имеющиеся ресурсы для прорыва и преследования проигравшего противника. Хейг настаивал лишь на том, что в случае провала наступления Нивеля он, Хейг, должен быть свободен для развертывания собственной атаки в районе Ипрского выступа, а французы отчасти передислоцируются, чтобы освободить для наступления британские дивизионы. Казалось, по всем пунктам была достигнута договоренность, но затем Хейг получил письмо, в котором Нивель заметил, что предстоящее наступление может перейти в затяжное сражение — une duree prolongee, а не означать «успешной-в-двое-суток-или-как-мы-его-называем-сокрушительной» атаки, хотя прежде Нивель обещал осуществить именно такое наступление.

Хейг вовсе не желал очередного изнурительного сражения, даже ценой истощения сил противника. Он предполагал, что первая фаза должна закончиться в одну-две недели, после чего вступят в действие три французские резервные армии. Затем, и только в случае успешного проведения второго этапа, если можно будет рассчитывать на полную победу, начнется завершающая фаза. Другими словами, все зависело от того, насколько стремительным будет прорыв французов в результате masse de manoeuvre. В случае провала или осложнений все наступление должно быть свернуто, а Хейг сможет перебросить войска для атаки в каком-либо другом направлении, в частности на Ипр, чтобы освободить бельгийское побережье.

С этого момента отношения между двумя генералами стали более натянутыми. Хейгу очень хотелось поддержать наступление Нивеля, но новый Военный кабинет в Лондоне, в свою очередь, давил на него, желая уже летом очистить бельгийское побережье от немцев и захватить порты Остенде и Зебрюгге, которые, по мнению Адмиралтейства — что было ошибочно, были главными базами немецких подлодок, которые доставляли неприятности британским кораблям. Кроме того, Хейгу хотелось быть уверенным в том, что кампания Нивеля будет ограничена во времени. Поскольку последний обещал, что наступление либо пройдет в считаные дни, либо будет свернуто, то Хейг не усматривал здесь никакого подводного камня, разве что Нивель лукавил. Но это, хотя и казалось простой задачей, невозможно было выяснить, несмотря на постоянные встречи двух главнокомандующих.

Затем наступила заминка. На межсоюзнической конференции в Риме 4–7 января 1917 года Ллойд Джордж предложил итальянской армии несколько сотен тяжелых орудий для весеннего наступления и выразил уверенность, что французы поступят так же. С мыслью о том, чтобы уступить почти 700 тяжелых артиллерийских орудий непосредственно перед тем, как развертывать собственное наступление, не мог смириться ни Хейг, ни Нивель, поэтому после ряда обсуждений с идеей пришлось расстаться. Однако, возвращаясь из Рима в Великобританию, Ллойд Джордж и Нивель серьезно обсуждали проблему грядущего наступления во Франции.

Отличное владение английским языком французским генералом, его четко сформулированные фразы и хорошая аргументация на английском языке — это, несомненно, сильно отличалось от грубоватых манер и односложной речи фельдмаршала Хейга и генерала Робертсона — совершенно покорили Ллойд Джорджа. Наконец-то появился генерал, с которым он смог бы работать, кто понимал суть проблемы, генерал, который сулил победу и который уже доказал, что выполняет свои обещания. И пока британский премьер-министр был в нем заинтересован, Нивель мог получить все, что считал нужным, а Ллойд Джордж, в свою очередь, понял, что Нивель на самом деле стремился к полному контролю над фельдмаршалом Хейгом и британскими армиями во Франции, и это показалось ему решением обоюдных проблем. Тут же были предприняты шаги в этом направлении: начальнику Имперского Генштаба Робертсону была дана инструкция написать Хейгу распоряжение следовать желаниям Нивеля «по форме и по существу».

Развязка назрела несколькими неделями позже на конференции в Кале в понедельник 26 февраля 1917 года. Эта конференция, созванная под предлогом решения конкретных вопросов, касающихся определения железнодорожных путей и составов, на самом деле была ловушкой, в которую Хейг и Робертсон попали стараниями Ллойд Джорджа и Нивеля. После часового обсуждения проблемы транспортировки Ллойд Джордж сообщил собравшимся, что обеспокоен разногласиями, которые возникли между Хейгом и Нивелем, и что он призывает их прояснить ситуацию с «предельной откровенностью».

Нивель снова изложил свой план: наступление британцев между Аррасом и Бапумом, французов — между реками Уазой и Авром, главный удар французских войск между Реймсом и Эной и стремительное завершение прорыва через пробитые бреши соответственно двумя армиями — et voila. Затем Нивель заявил, что единственным разногласием с Хейгом является вопрос о развертывании действий на флангах: последний хотел нанести удар на север и взять гребень Вими, который Нивель считал неприступным, а Нивель, в свою очередь, предполагал провести атаку южнее, предпочтительно ниже реки Скарп, которая течет по Аррасу.

Затем Хейг изложил свои доводы относительно Вими, наступление следует развернуть в этом направлении хотя бы потому, что если он поведет атаку южнее Скарпа, то тут же натолкнется на новые оборонные рубежи, которые, по сведениям французской разведки (RFC), немцы возводят на востоке Арраса. Кроме того, занятие гребня Вими предохранит левый фланг от атаки восточнее Арраса, и, наконец, гряда была важной позицией, поскольку это была доминирующая высота, которая нужна была союзникам. Генерал Луи Лиоте, французский военный министр, высказался в поддержку предложений Хейга.

И тут Ллойд Джордж защелкнул капкан. Погрузившись в раздумья, он затем предложил Нивелю уйти в отставку и изложить на бумаге свои идеи для «Системы командования» — правил, которые бы регулировали отношения между Нивелем и Хейгом. Коль скоро Нивель управится с этим до обеда, сказал Ллойд Джордж, то тогда они с Хейгом и Робертсоном обсудят эти предложения за вином. Это, несомненно, была уловка, потому что французы — и об этом Ллойд Джордж прекрасно знал — уже подготовили свои предложения и имели соответствующий документ при себе. Но спектакль должен был быть разыгран до конца, поэтому французам пришлось удалиться и вернуться со своими планами позже. Их предложения, мягко говоря, оказались дерзкими.

С 1 марта, заявил Нивель, французскому главнокомандующему — то есть ему самому — должно быть вверено командование над британскими армиями во Франции по всем вопросам, связанным с проведением операций, разработкой планов и их выполнением, численным составом и размещением различных английских армий, снабжения и подкрепления. Для исполнения приказов французский главнокомандующий будет иметь при штабе британского начальника Генерального штаба и генерал-квартирмейстера, которые станут осуществлять связь Нивеля с Военным министерством Великобритании, возглавляемым Ллойд Джорджем, и с британскими полевыми армиями, которым начальник британского Генштаба будет передавать распоряжения французского командования. Пять британских армий отныне переходят под непосредственное командование генерала Нивеля, при том что главнокомандующий Великобритании сохранит за собой контроль над дисциплиной и персоналом британских войск. Это означало, что фельдмаршал Хейг лишался своих армий, а Вилли Робертсону, начальнику Имперского Генштаба, не оставалось ничего другого, как перекладывать бумаги в Уайтхолле.

Повисло напряженное молчание. Затем генерал Уильям Робертсон, который всегда отличался умением говорить без обиняков, заявил Ллойд Джорджу, что, чем соглашаться на эти предложения, лучше уж уйти в отставку. Ллойд Джордж, в свою очередь проанализировав план Нивеля, сказал, что тот слишком напорист. Похоже, так оно и было, поскольку Нивель был не первым и не последним французским генералом, который предлагал Англии далеко идущие проекты — в данном случае собственный план Ллойд Джорджа, — на деле в полной мере неосуществимые, и который самонадеянно допускал, что английская сторона согласится с его поправками пусть из-за соображения корректности либо из-за замешательства. С другой стороны, непохоже, чтобы Ллойд Джордж, который с самого начала был в центре интриги, совершенно не догадывался о замыслах французов. Так или иначе, конференцией в Кале на долгое время были подорваны основы доверия, которое должно было существовать между британским главнокомандующим и его политическими хозяевами.

В действительности доводы Нивеля, хотя бы частично, могли найти оправдание. Отрешившись от национального патриотизма, следовало признать, что Западный фронт нуждался, хотя бы в какой-то форме, в объединенном командовании. Хотя силы двух стран вполне слаженно действовали с 1914 года, в этом не было вынужденной необходимости, и успехи союзников были весьма фрагментарны. С другой стороны, именно французы часто не соглашались на то, чтобы задействовать свои силы в англо-французских наступлениях, или действовали несинхронно, или внезапно прекращали атаку, когда это было им на руку, или, пообещав помощь, ее не оказывали. Примеры поражений из-за несогласованности действий не замедлили сказаться при Сомме и Лоосе и в двух Ипрских сражениях.

Но в целом следует отметить, что на Западном фронте в нескольких безусловно крупных и множестве локальных сражениях верная долгу Франция поддерживала своего союзника Англию, часто дорогой ценой, и тогда каждый британский солдат имел возможность узнать, что значит неукротимая отвага простого французского пуалю. Но факт остается фактом, что французы в своих помыслах и действиях руководствовались прежде всего интересами Франции; англо-французский альянс был вторичен, а интересы Англии и британской армии и вовсе мало значили.

Кроме того, нельзя сказать, что у французов был хоть один выдающийся фельдмаршал, чей бы талант затмил способности других генералов, так чтобы его признали в Ставке и чтобы он снискал одобрение общественности. Ни одна страна не родила генерала Великой войны, которого можно было поставить в один ряд со знаменитыми полководцами в истории, такими личностями, как Наполеон, Веллингтон или Мальборо, хотя многие старшие французские офицеры были убеждены, что французский генерал, причем любой, само собой разумеется, лучше любого генерала-иностранца и неизмеримо лучше любого английского генерала.

За первые годы войны Жоффр легко создал себе имя военного стратега, с мнением которого как «генералиссимуса» считались фельдмаршалы Френч и Хейг, поскольку англичане сражались на французской земле, а также поскольку французская армия была многочисленнее, чем британская, а британским командующим велено было взаимодействовать с Жоффром. Теперь, когда не было Жоффра, а армия Великобритании имела численный перевес, была опытнее и лучше оснащена, прочие французские генералы, которые за последние два года терпели поражение за поражением, сопровождавшиеся огромными людскими потерями, не могли вызвать уважения. Одна только мысль о том, чтобы передать руководство своими пятью армиями под французское командование, была невыносима для британских военачальников, отчасти из принципа, а отчасти из-за страха перед возможными последствиями.

Нивель, в отличие от Хейга, не усматривал необходимости общего руководства союзными войсками на фронтах, подобно тому, которое осуществлял Фош в 1918 году, не говоря уже о том, которое сложилось при генерале Эйзенхауэре, стоявшем во главе экспедиционных войск союзников в 1944 году. Напротив, Нивель искал возможности сместить всю верхушку британского командования, поставить английский генералитет в прямое подчинение французов и таким образом увеличить численность французских войск на пять армий, или 1 500 000 человек, что пополнило бы поредевшие в сражениях 1915–1916 годов ряды войск. Ллойд Джордж не задавался вопросом, что означали бы эти предложения для английских полевых войск, в особенности для контингентов доминионов, мнениями правительств которых не поинтересовались. А идея поставить своих людей под командование французов могла вовсе не понравиться правительствам Австралии, Канады, Новой Зеландии и Южной Африки.

В результате сопротивления со стороны Робертсона и Хейга в ряде дискуссий предложения Нивеля были сведены к одному: Хейгу вменялось подчиняться приказам французского главнокомандующего только на время предстоящего наступления. Однако уже спустя день после того, как было достигнуто это соглашение Нивель попытался добиться большего, в том числе — неизбежно — чтобы генерал сэр Генри Вильсон, непреклонный франкофил, был назначен главой британской миссии при Верховном командовании союзников, став «Британским начальником Генштаба», на должности которого Нивель настаивал на день раньше и идею чего английские генералы категорически отвергли.

Слухи о махинациях Ллойд Джорджа достигли наконец Военного кабинета, который дотоле оставался в неведении относительно его интриги. С коллегами свой план, или подоплеку, премьер-министр не обсуждал, король также не был в курсе дела. Когда в Военном министерстве узнали о том, что затевается, они согласились с Хейгом и Робертсоном, что условия Соглашения в Кале, как его теперь стали называть, нуждались по крайней мере в тщательной проработке и что нельзя позволить французам их передергивать или изменять.

Французы, однако, уже приняли на себя бразды правления в полной мере. 27 февраля Нивель отправил Хейгу письмо, которое, как последний отмечал в своем дневнике, было написано в «командном тоне», «письмо, — читаем далее, — которое не вышло бы из-под пера джентльмена». Заручившись поддержкой Ллойд Джорджа, Нивель, очевидно, намеревался сохранить подчиненное положение Хейга и тем временем уговаривал французского премьер-министра Бриана выразить правительству Великобритании недовольство по поводу Хейга, который действовал «столь же скрытно, как и прежде», и до сих пор не представил свои планы на одобрение Нивелю. «Печально, — добавляет Хейг в своем дневнике, — что в такое критическое время пришлось сражаться не только с врагом на поле боя, но и с одним из союзников и собственным правительством».

В итоге на конференции в Лондоне были выработаны более четкие формулировки Соглашения в Кале. Французский главнокомандующий отдавал приказы британской армии через английского главнокомандующего. В свою очередь, последний должен был отсылать копии своих распоряжений во французскую ставку и докладывать об их исполнении. Британские войска во Франции оставались под командованием своих генералов и своего главнокомандующего. Британская миссия при Верховном командовании должна была осуществлять контакт между двумя главнокомандующими, но ее — или генерала Вильсона — могли использовать для составления инструкций фельдмаршалу Хейгу, которые шли за подписью Нивеля; более того, миссия должна была ставить в известность Нивеля о положении британских войск во Франции, о приказах, отданных Хейгом и командующими армиями, и о развивающейся ситуации на британском фронте. Таким образом, наконец, проблема командования союзными войсками была решена. Этот итоговый документ потребовал много времени и энергии, которые могли бы уйти на анализ действий Германии, а были направлены на то, чтобы выбить почву из-под ног самоуверенного Нивеля в его весеннем наступлении.

В конце октября 1916 года, по информации французской разведывательной службы Франции (RFC), немцы были заняты сооружением новой линии обороны восточнее их настоящей передовой линии, приблизительно между Аррасом и Куеаном, в 30 км к юго-востоку от Арраса, и еще одной линии — в 22 км к востоку от деревни Монши-ле-Пре, непосредственно к югу от реки Скарп. Рекогносцировка RFC этих земляных работ была прервана из-за плохой погоды, а также потому что британцы потеряли преимущество в воздухе с появлением двух новых немецких самолетов — двухорудийных «Альбатроса» и «Хальберштадта». Мощные эскадрильи этих самолетов, одной из которых — «Воздушным цирком» — командовал ротмистр «Красный барон» Манфред фон Рихтгофен, — легко вытеснили британскую авиацию.

Тем не менее зимой 1916–1917 годов удалось получить новые сведения от немецких дезертиров, от пленных и от спасшихся военнопленных союзных войск: к востоку сооружается оборонительная линия неприятеля, линия с таким неимоверным количеством проволочных заграждений, блиндажей, опорных пунктов и пулеметных гнезд, на которое только хватило немецких рук и изобретательности. Эта линия стала известна как «позиция Зигфрида», и хотя англичане прозвали ее «линией Гинденбурга», немецкое название предполагало указание на то, что немцы в действительности сооружали.

«Stellung» — позиция, линия или земляные работы, которые предполагают сильные укрепления, а таких оборонительных сооружений, которые немцы возводили восточнее от Арраса и Соммского поля сражения по линии, которая должна была пройти от Невиль-Сен-Ваас близ Вими и на юг вплоть до Мисси, западнее Шеми-де-Дам, дотоле на Западном фронте не видывали. Немцы пришли к тому же заключению, что и генералы Антанты, что линию фронта можно прорвать при наличии достаточного количества артиллерии и войск; более того, они поняли, что координированная атака, выжатая до конца с танками, артиллерией и существенными резервами пехоты, позволит в один прекрасный день сделать такой прорыв, к которому французы и англичане стремились вот уже два года. Наконец, для немецких генералов стало очевидно, что выдвижение войск вперед для отражения такой атаки попросту ведет к колоссальным потерям под всевозрастающим шквалом артиллерийского огня.

Их решением стала «эшелонированная оборона», основанная на системе опорных пунктов и широких — порой до сотен метров — проволочных поясов, которые, простреливаясь перекрестным пулеметным и артиллерийским огнем, были покрыты траншеями и опорными пунктами с блиндажами; в дополнение к этому на возвышенностях сооружались хорошо замаскированные наблюдательные посты, коммуникационные и телефонные линии шли глубоко под землей, а также предусматривались достаточные запасы продовольствия, воды и амуниции. На этих позициях должны были быть размещены хорошо обученные решительные солдаты. Смысл обороны заключался в ее глубине, и эти немецкие укрепления — «Передовая зона сражения», «Зона тыла», линии блиндажей и окопов, перекрестные поля огня — растягивали линию Зигфрида во многих местах до 5500–7500 м, т. е. на 5,5–7,5 миль. Сравнивать эту позицию с оборонительными укреплениями, которые уже видывали близ Ипра на Сомме, в Шампани и у Вердена, бессмысленно, так как линия Зигфрида несопоставима с ними по размаху.

Немцы рассчитывали на то, что при попытке прорвать глубинную оборону линии Зигфрида союзные войска понесут столь значительные потери, что провалится всякое наступление. На севере, вокруг Ипра, где невозможно было рытье глубоких траншей из-за высокого уровня грунтовых вод, немецкая линия уже вся была армирована бетонными огневыми убежищами с большим количеством пулеметов и проволочных заграждений. Позиция Зигфрида, однако, и простирающаяся вглубь линия, известные англичанам как «Соединительная линия Дрокур-Куеан», а немцам — как «Позиция Вотана», служила бастионом немецкой обороны фронта с весны 1917 до конца войны.

На сооружение этой линии зимой 1916–1917 годов немцы бросили огромное количество русских военнопленных — таким образом нарушив Гаагское соглашение, — равно как и бельгийских граждан и тысячи своих солдат. С конца зимы 1917 года, начиная примерно с 23 февраля, на Анкре вплоть до середины марта французские и английские войска постоянно обнаруживали, что против их линий нет неприятеля. Медленно, нерешительно войска союзников продвигались вперед и натыкались на неприятельский арьергард, неся потери из-за засад, обнаруживая, что местность, по которой они столь осмотрительно передвигались, совершенно истощена и разорена: уничтожены деревья, мосты, берега обвалены, земля затоплена, дороги разрушены. Все, что восточнее бывшей линии фронта могло бы быть использовано продвигающейся армией, было исковеркано, изничтожено или увезено, и все это — всего за три недели, отведенные на наступление Нивеля.

Решение немцев отступить к линии, теперь известной как линия Гинденбурга, было вызвано рядом причин. Во-первых, это суживало германский фронт километров на сорок, что позволяло им отвести в резерв 14 полных дивизий. Это также устраняло два клина: один — между Аррасом и Бапумом, образованный в результате продвижения британцев на Сомме прошлым летом, и клин в районе Нуайона, давно существующий, пробитый в линии союзников между Пероном и Эной. Во-вторых, хотя немцы и не знали об этом, их отход сместил объекты в наступлении Нивеля, план которого теперь предстояло пересмотреть по всем направлениям, за исключением дороги на Вими на севере и на юге вдоль Эны, где все еще существовали старые немецкие рубежи. Невозможно было разворачивать наступление на оставленной немцами территории: на этом разоренном пустынном пространстве требовалось протянуть дороги, наладить переправы, прорыть вспомогательные и коммуникационные траншеи.

Эти работы немедленно были начаты вдоль линии британского фронта, который, после снятия слева французской 3-й армии 13 февраля, проходил от Бесине на севере по Ипрскому выступу вплоть до Женермона, деревни, расположенной к югу от дороги Амьен-Руа, ниже Соммы. План весеннего наступления был пересмотрен: армия Нивеля должна была начать Второе сражение при Эне 16 апреля атакой к востоку от Суассона, а начало действий британских, канадских и австралийских войск в районах Вими, Арраса и по обе стороны Скарпа назначено было на 9 апреля. Подготовка к этому наступлению шла полным ходом, когда союзникам пришли хорошие новости.

Поскольку мирные предложения Германии в январе были отклонены, она вновь развязала неограниченную подводную войну. Этот ход мог спровоцировать на вступление в войну Америки, но также давал возможность вывести Англию из войны до того, как американцы предпримут решительную интервенцию. Немецкие подводные лодки топили суда по всей Северной Атлантике, даже в американских прибрежных водах. Немцы подрывали в том числе и корабли нейтральных стран, и корабли под флагом США. В результате 6 апреля 1917 года, за три дня до наступления британской пехоты в Аррасе и Вими, США объявили имперской Германии войну.