– Что больше всего запомнилось? – переспросил Марчук, улыбнулся, посмотрел на жену, сидевшую тут же, за пустым столом. – Ну, наверное, наш эшелон… наш первый эшелон. Как ехали через всю страну, через Сибирь, ехали добровольно…

– Кое-кто и за длинным рублем ехал, Алеша, – уточнила его рыжеволосая жена Лена. – Я в Москве жила, на Сретенке. Как услышала про комсомольский призыв, сразу решила, не раздумывая. Мама отговаривала, мол, в тайге аппаратов с ситро нет, а мне всё нипочем, смеялась, что вода в Ангаре вкуснее… И ведь действительно – вкуснее!

Поэт больше, чем поэт, даже в самом утилитарном смысле. Он еще и журналист. Только задача поэта сложнее, чем у журналиста. Ведь тому надо всего лишь очерк в газету написать, переложить услышанное, записанное в олитературенные рассказы первостроителей о том, как прибыли сюда первым эшелоном. Самые первые. Первые из первых. Но поэт должен идти дальше, гораздо дальше.

– Жили в зеленых палатках, – продолжил Марчук. – В Зеленом городе, не потому что в лесу, а из-за этих зеленых палаток. Утром просыпаешься, а волосы к подушке примерзли! Выскочишь на мороз, оботрешься снегом, и столько сил, дай волю – собственной грудью Ангару перекроешь! Такой прорвы сил нигде, ни на каких стройках не испытывал, только здесь, на Падуне.

– И не болел никто, – поддержала его Лена. – Вы не поверите, товарищ Евтушков (– Можно просто Эдуард, – предложил я, но супруги Марчуки упорно величали меня товарищем Евтушковым, и в этом ощущалась особая теплота, как ни удивительно). Приехали первым эшелоном не седобородые полярники и зимовщики, а самые обычные городские парни и девушки, некоторые вообще с юга, снега не видели, представляете? И хоть бы у кого насморк, простуда! Или травму получил, делать ведь тоже мало что умели…

– Ну, не преувеличивай, – Марчук посмотрел на свои ладони – широкие, заскорузлые, с крепкими пальцами, будто хотел показать – эти руки умели многое. – Были и такие, кто начинал болеть, да так и не смогли в порядок прийти, приходилось увольняться и уезжать. Правда, все как на подбор – лентяи, охотники до рубля и выпивки. Такие здесь не выживали, не приживались, точно. Стиляги…

– Ой, а ты не помнишь, Алешка, каким сам был? – Лена засмеялась. – С гитарой, в ковбойке, галстук шнурком. Стиляга стилягой. Всю дорогу – песни и балагурство. Правда, я его за те песни и балагурство, может, и полюбила… – она помолчала, водя пальцем по столешнице, а я еще раз огляделся.

Комната Марчуков – воплощение аскетизма. Вещей за все эти годы они не скопили, в мебели и посуде обходясь казенным. Даже жить продолжали в одном из первых Братских общежитий на первой улице города – Гидростроителей. Сейчас эти бревенчатые здания готовили к сносу, а первостроители, которые к ним словно прикипели, не слишком охотно, как мне потом жаловался начальник жилищного строительства Братска, перебирались в кирпичные дома с отдельными квартирами, санузлом и колонкой.

– Словно медом в общежитиях намазано, – качал головой начальник. – Будто их обратно в палатки переселяю! Хотя… хотя в палатки они переехали бы без вопросов… Первостроители – они такие. Особенно первоэшелонники… Особая кость, закалка. Герои!

– Нам ничего и не надо, – Лена женским чутьем уловила мои мысли. – Все у нас для счастья есть, а вещи счастью не помогут… Так вот, он этим галстуком-шнурком потом сапоги развалившиеся подвязывал, представляете?

– Было дело, – усмехнулся Марчук и нежно погладил жену по плечу. Простое движение, даже слегка грубоватое, но меня внезапно пронзила острая зависть к этой паре. Предо мной приоткрылась полнота их жизни, работы и любви. Они казались религиозными аскетами, для которых весь смысл и вся ценность бытия – в служении литургии высшему божеству. И божество это перегораживало Ангару, претворяя дикую мощь воды в чистейшие потоки энергии, которые невидимыми полноводными реками растекались по стране.

Перовоэшелонники – особенная стать.

– А помнишь, как нас встречали? – спросила Лена и посмотрела на меня: – Что-то необыкновенное… Мы ожидали, что окажемся в непроходимой тайге, где только медведи, и на тысячи километров ни души, а попали с корабля на бал, то есть на пир, представляете?

– Местные из деревень прознали, что приплывает корабль с первостроителями, и что здесь, на Падуне, будет плотина, вот и собрали в бывшем лагере столы с угощениями. Бараки починили, где мы в первое время могли ночевать… – Марчук нахмурился, повел плечами. – Но мы ими так и не воспользовались, слишком уж…

– Тяжко там было находиться, – тихо сказала Лена. – Поэтому в зеленых палатках и стали жить… Но праздник вышел на славу! Сколько тогда всего принесли – ягод, меда, варенья, картошки, мяса! Мы в поезде сухомяткой питались, редко супчик удавалось сварить, а тут – разносолы! Но мне больше жарки запомнились…

– Жарки? – спросил я, видя, что Лена опять задумалась, замолчала. – Цветы таежные, да? Как огоньки?

– Да, – сказал Марчук, полез в карман за папиросами, забыв про пачку презентованного мной «Дуката». – Цветы. Бабушка какая-то набрала целую охапку и принесла на встречу. Бабушка… А ведь ее деревня как раз в зону затопления попала… Ничего не поделать, Братское море…