– Мой замысел уж близок к завершенью, – сказал Николай Александрович. Бесплотное лицо кивнуло:

– Великий день, великие труды плоды приносят, и вот уж виден час, когда срывать и резать их пора.

Козырев поправил висевший на груди пульт ТЕМПЕСТа, поплотнее запахнул брезентовый плащ от поднявшегося с болота ветра.

– Я отомстить хотел им всем, и для того, мой Ариэль, тебя заставил заниматься черными делами – иллюзии несчастным насылать, в болоте путать, и в конце их поразить безумьем. Хотя… у некоторых из них ума и так недоставало. Где, кстати, Калибан и те, что с ним бродили, алкая золото, чуть конулярии не послужив закуской?

– Сценарию согласно Ариэль послушный к жилищу вывел твоему всю троицу. Тебя убить они желали, но вовремя их усыпил я. Пускай поспят до смены декораций. Хочу заметить, сверх всякой меры строг ты к Калибану. Его поступки хоть глупы, но в них причина есть. И нет несчастного вины, что волшебство твое исторгло его из давних тех времен, когда мохнатые стада его сородичей бродили по земле, служив и пищей для твоих…

Козырев раздраженно отмахнулся:

– Оставь свои ты байки. Снежный человек он, о таких в журналах я читал. И где ему скрываться, как не в болотах?

Ариэль приблизился к Козыреву столь близки, что пар дыхания старика достигал бесплотной маски. Находись поблизости наблюдатель, он бы решил, что дышит не человек, а висящее перед ним лицо.

– Подходит к завершенью представленье наше, – сказал Ариэль. – А потому прошу простить кого ты наказать желал всем сердцем. Будь милосердным. А я устрою так, что все вернутся в мир, который не заметит, как долго они здесь пребывали. Там дни проходят, здесь – месяцы и годы, виной тому твой аппарат, которого последствий ты не знаешь. И знать не хочешь.

Николай Александрович тяжело поднялся и побрел через топь по ему одному ведомой тропинке. Казалось, странная фигура движется по черной воде.

– Молчанье – знак согласия, – прошептал Ариэль.

Арон Маркович сидел на ржавой гусенице тягача и смотрел, как Иван Иванович восседает на камне, грозно хмуря брови, ударяя кулаком по ладони и что-то неразборчиво бормоча. Севастьянов сидел на земле и тыкал себя в щеки пальцами, внимательно их осматривал и облизывал. Пальцы чернели от грязи, облизывание не делало их чище. Антонов держался за голову, словно она из хрупкого фарфора, и он боялся невзначай её расколоть.

– Болотные миазмы, – пробормотал Гиндин. – Шок от катастрофы. Откуда помощи мне ждать?

– Ты только попроси меня, мой друг любезный, – раздался позади голос. Арон Маркович вздрогнул, обернулся:

– Ты ль это? Иль помутился мой рассудок, как у несчастных тех? Николай Александрович?

Козырев подошел к Гиндину, потрепал по плечу, затем порывистым движением привлек его к себе, прижал.

– Единственный ты верным мне остался, мой друг, мой настоящий друг, – Николай Александрович отстранился, оглядел Гиндина: – И время на тебе печати не оставило. Чему я, впрочем, рад. Те годы, что я здесь провел, изрядно подкосили бы меня, не будь Миранды рядом. Увы, жена не дожила до этого счастливого мгновенья.

– Годы? – непонимающе смотрел на Козырева Арон Маркович. Затем оглянулся на обезумевших товарищей. – Жена? Миранда? Но ведь… а впрочем, кто давал мне право иллюзию чужого счастья разрушать.

– Иван с Мирандой браком сочетаться будут, а потому решил простить я тех, кто положения меня лишил, отнял работу, честь, сослал в болота эти. Безумья пелена развеется сейчас, пойдете вон туда вы четверо, найдете вертолет, что ждет вас.

– Но… а как же ты? И Братов?

Козырев усмехнулся, пошел прочь, но перед самой топью оглянулся на Гиндина:

– Мы остаемся здесь. А вы идите.

Командир еще раз обошел вертолет и в раздражении пнул валявшееся на площадке старое колесо. Светало. Ветерок с болота превратился в пронизывающий до костей ветер.

– И где они? – спросил командир сидящего в кабине пилота, словно тот знал больше его. – Это называется несколько минут?! Сколько можно там бродить?

– Не каждый день в грозу попадаем, – примиряюще сказал пилот. – Главное, салон не заблевали. А то, помнится, было дело… – он не успел закончить, как на вертолетную площадку вереницей стали выходить люди.

Первым шел сам Гидромедведь, Иван Иванович Наймухин. Как всегда, хмурый, издали похожий на высеченный из гранита памятник самому себе. Командир, придерживая фуражку, подбежал к нему:

– Иван Иванович, куда вы все пропали? Братск вызывает, беспокоится. Мы им сообщили про экстренную посадку на вертодроме подскока в Сельгонских болотах. Но они вас хотят слышать.

– Хотят, так услышат, – сказал Иван Иванович, потер ладонью левую сторону груди. – Вот что, Андрей, у тебя сигаретки не найдется?

Севастьянов, выбравшись на твердое покрытие вертодрома, остановился и притопнул ногой:

– Господи, как хорошо, когда на земле стоишь, а не проваливаешься в топь.

– Сейчас по воздуху полетишь, – мрачно сказал Антонов, вытащил из кармана валидол и сунул под язык. – Угораздило нас туда тащиться. Не может Иван Иванович без того, чтобы даже аварийную ситуацию для внеплановой инспекции использовать.

Гиндин продолжал оглядываться. Его не отпускало чувство, будто за ними кто-то шел, и с этим кем-то он даже разговаривал. Арон Маркович несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, освобождая легкие от болотных миазмов. Почудится же.

– А где этот? – спросил Севастьянов. – Ну, артист наш? Больших и малых жанров.

– Они с лесничим самогон пили, – сказал Антонов. – Мне предлагали. Я отказался.

– Может, покричать их? – предложил Гиндин. – Упьются, как черти, потеряются.

– Да уж, – Севастьянов поежился. – Это не болото, лабиринт какой-то. Кладбище техники. Мечта вторчермета.

– Сюда пионеров надо вертолетами завозить, – криво улыбнулся Антонов, посасывая валидол.

– Это еще зачем?

– Металлолом собирать.

Переговорив с Братском, Иван Иванович вновь выбрался из вертолета на свежий воздух.

Свежий воздух, усмехнулся про себя. Болото и есть болото.

– Кого еще нет? – спросил он Арона Марковича.

– Тренкулова со Степановым. И Братов с оборудованием возится на испытательной площадке, – сказал Арон Маркович. – Дался ему этот эксперимент.

– Не скажи, Маркович, – Наймухин сунул в рот сигарету, затянулся. – ЛЭП пятьсот – непростая линия… Где-то у нас здесь пробой идет. Сверхнормативные потери. Вот пускай ученые и помогут. Как говорится, не было счастья, да несчастье помогло. Когда бы он сюда залетел?

– Обойдемся без поэтичного слога, – сказал Сикоракс. – Нам необходима ваша помощь.

Иван продолжал разглядывать собеседника. Тот казался затянутым в плащ из ртути, по которой пробегали волны. Голова Сикоракса – словно от другого тела, приставленная сюда лишь временно. Лицо его казалось Братову странно знакомым – высоченный до неестественности лоб, обрамляющие лик слегка вьющиеся волосы до плеч, усики над губами бантиком, запавшие глаза… Где-то он видел этого человека…

– Прокси-организм, – непонятно сказал Сикоракс. – А чего вы хотите? Искажения континуума. Этот ваш Козырев не удосужился просчитать последствия. Или вы еще не открыли законы сохранения целостности континуума?

– Нет, не открыли, – Братов прокашлялся. – Вы – пришелец? Простите…

– Попаданец, – желчно сказал Сикоракс. – Потому как угораздило меня попасть в расщелину мироздания. Думал с ума схожу, пока наши кайротехники на меня не вышли. Или с Ариэлем напортачил… Сами понимаете, Шестой Единый Комплекс Сверхреалистичного Поколения Интеллектуальных Репликантов для театральных композиций уровня «ГЛОБУС».

– Не понимаю, – честно признался Братов, – ничего не понимаю.

– Вы, насколько мне известно, ученый?

– Физик.

– А я – театральный режиссер, – сказал Сикоракс. – Физика… физика… это что-то вроде физической культуры? Растяжения тела, мышц и жил? Невообразимая древность.

– Нет, это не физкультура, – Иван не мог понять – смеется над ним этот странный Сикоракс или говорит серьезно.

– Впрочем, не важно. Мне сообщили: то, что сообщу я вам… тьфу, какая тавтология! После Великого Барда! Еле сдерживаюсь, чтобы не призвать Ариэля… В общем, меня заверили, будто в таком виде вы это поймете. Слушайте… Вы слушаете?

– Да-да, – кивнул Иван и вдруг его осенило!

Великий Бард… Шекспир… Портрет в потрепанном томике пьес… Так вот почему этот Сикоракс ему знаком! Он же…

Иван не успел додумать эту совершенно безумную мысль, поскольку Сикоракс продолжил:

– У генератора, который собрал этот болотный житель… как его? Хотя, нет, не важно, не отвечайте. Не перебивайте! Так вот, у генератора мощный побочный эффект. Он разорвал пространственно-временной континуум и за счет этого осуществляет сверхкритический энергетический выброс. В результате в данной пространственно-временной точке сформировалась стоячая волна с особыми хроносвойствами. Чтобы все исправить, необходимо остановить генератор. Со своей стороны мы попытаемся изменить параметры точки искажения так, чтобы не допустить сильных кайрофлуктуаций. Вот, – Сикоракс сделал движение, будто оттирает пот со лба. – Вы хоть что-то поняли из этой белиберды?

– Не все. Но главное понял – нужно остановить машину, которую создал Козырев. Так?

Сикоракс наклонил голову, будто прислушиваясь.

– Да, именно так. Тогда я смогу покинуть это зловещее место вместе со своим Ариэлем. Болото, все же, не самые удачные декорации… Хотя… подобная интерпретация последнего шедевра Барда… в этом что-то есть…

– Что случится, если я остановлю генератор Козырева?

– Континуум будет восстановлен, данная кайроверсия схлопнется, коллапсирует, прекратит существование. Наверное, вы даже не сохраните воспоминаний о произошедшем, – Сикоркас двинул плечами, отчего ртуть заколыхалась так, что исказила очертания тела. – Я точно не знаю. Но учтите, опасность вам…

Не успев договорить, фигура исчезла. Словно выключили телевизор – мгновенно выцвела и стянулась в еле заметную светлую точку. Иван постоял, вглядываясь в темноту, затем повернулся и пошел к ТЕМПЕСТу. Где-то там он приметил ящик с динамитными шашками.

Вертолет тяжело оторвался от земли, набрал высоту, сделал круг над вертодромом, словно давая возможность пассажирам еще раз посмотреть на место временной посадки, и пошел в сторону Братска. Впрочем, никому и дела не было хотя бы мысленно проститься с черными топями Сельгонских болот, – гиблого и страшного места, о котором среди строителей Страны ЛЭПии до сих пор ходили жутковатые легенды, да всякие байки про встреченных там снежных людей и прочих лох-несских чудищах.

Тренкулов и Степанов спали, навалившись друг на друга, широко раскрыв рты и распространяя по салону удушливый запах перегара.

Дремал Антонов, голова его медленно опускалась на грудь, он всхрапывал, как лошадь, вскидывался, открывал глаза, будто чем-то напуганный, но дрема вновь смеживала ему веки, и все повторялось.

Севастьянов пытался что-то писать в блокноте, но вертолетная тряска не позволяла это делать. Рука срывалась, оставляя на страницах не наброски к проекту решения по очистке Сельгонских болот, а неразборчивые каракули.

Арон Маркович беспокойно поглядывал на сидящего рядом Ивана Ивановича, и его не отпускало ощущение, что директор плохо себя чувствует. Но спрашивать и лишний раз раздражать Наймухин вопросами о здоровье не хотелось. Скоро Братск, там и разберемся. Странная мысль пришла в голову: а не забыли они кого-то в этих проклятых болотах? Арон Маркович даже обернулся, разглядывая сидящих. Все на своих местах.

«Какое множество прекрасных лиц», – откуда-то вспомнилась ему фраза, и Гиндин улыбнулся.