7
«Повесть о великом и преславном Стоянии на реке Угре.
Тетрадь девятая.
* * *
За ночь намело снегу по колено. А рассвет был необычен. Еще солнце не показалось из-за макушек леса, но все вокруг озарилось янтарно-золотым сиянием. Черно-зеленый бор под монастырскими стенами сделался будто залитый прозрачным медом. Постройки обители гляделись как свежесрубленные из желтой смолистой древесины. Снеговой ковер приобрел оттенок нежных персидских яблок.
– Благодать! – радовались чему-то, как дети, чернецы после ранней обедни, которую служили затемно.
Атаман отправлял в дневной дозор на реку трех черёдных козаков. Не успел отпустить их, как во двор въехали Самуйло с Тимошем. Кони шли рядом, под самодельными седлами из кусков шкур были укреплены концы жердины с подвешенным кабаном. Охотники загнали зверя накануне и ночь провели в лесу.
– Возня у татар, – сообщили они.
Всю ночь с той стороны реки слышалось большое движение: ржанье коней, крики, гул. Заполошно мелькали сквозь лес огни.
– Как уходили с лежбища, река и берег чисты были, татар не видно.
– Может, сей же час двинутся всей ордой через Угру, – предположил Мирун.
– Или уже… – добавил Гавря. – Пока вы кабана везли.
– Ай, шайтан, – закатил черные глаза Касымка.
– Мы проверим, – кивнул Пантелей, назначенный ныне в дозор. – Туда-сюда мухой.
– Нет. – Атаман положил руку на узду его коня. – Все пойдем.
Козаки споро подпоясали каптаны, обвесились оружьем. Вывели еще коней – плохоньких, недолеченных, выбирать не из чего. Кабана бросили во дворе. Вернутся – изжарят, не вернутся – монахи выбросят, им мясо в соблазн.
Поскакали. Не заметенной дорогой, где остались следы охотников, а чащей, таясь. Часто останавливались, прислушивались. Татарская ратная орда умеет двигаться тихо, скрытно. Но лес непременно расскажет о таком скопище коней и людей, которые тревожат его зимний покой. Птицы разнесут весть, сообщат – где, сколько, куда.
Лес молчал.
Безмолвно было и прибрежье Угры. Снег чист, ровен.
Небо наливалось голубизной. Из-под розовой дымки просеивался солнечный блеск.
Татарский берег тоже не издавал ни звука.
– В обход пошли, на Калугу? – гадали козаки.
– Или на Литву к Казимиру.
– Пан атаман! Зобачь, цо то ест? – Братья-ляхи изумленно тянули руки к небу над ледяной полосой реки.
Козачьи головы обернулись, запрокинулись кверху. Над Угрой темнело облачко странного вида, схожее с человечьей фигурой. Сквозь него будто проступали солнечные лучи-стрелы, а само облако на глазах плотнело, сгущалось, резче очерчивалось.
– Матка Бозка! – воскликнули пораженные Богусь и Пшемко. Оба скатились с коней и пали в снег на колени, осеняясь латынским крестом.
Козаки охали, божились, срывали шапки с голов.
– Божья Матерь там…
Мирун ошеломленно толкал атамана кулаком в бедро, не сводя взора с небесного видения.
– Рука-то у Ней, Гриц… зришь?.. осеняет…
Князь Григорий спрыгнул в сугроб и медленно, разгребая ногами снег, пошел вперед. Подставлял ладони под вышнее благословение.
– Дево Пречистая, заступи, сохрани… – просил в страхе и изумлении.
Буйный свист оборвал оцепенение и мольбы. По льду реки несся на лошади татарин – кричал, хохотал. В поводу за ним скакали еще четыре поседланных низкорослых боевых коня.
– Атамана! Атамана!
– Евтюх! Язви тебя в душу… в самое вовремя объявился…
– Язык-то подвяжи, дурень… Перед Ней стоишь, помни.
Козаки волновались, переводя взгляды с неба на реку и обратно. Видение таяло, истончалось. Пропащий Евтых орал, свистел и всяко бесновался, изъявляя радость от встречи.
– Атамана! Евтых прогнал воины Ахмата! – захлебывался криками черкес. – Они страшно побежали… в напуге… ушли все… Евтых собрал их лошади!..
Мирун и Барабаш поскакали ему навстречу. Князь не двинулся с места. Он и хотел поверить безумному Евтыху, и досадовал на его дурные вопли, оборвавшие чудо над Угрою, и ловил в голове мельтешащую догадку, что уход татар и видение в небе прямо между собою связаны и следуют одно из другого.
Черкес отпустил брошенных татарами коней, подскакал к атаману. Возбужденно рассказывал о своих подвигах.
– Евтых резал люди Ахмата каждый ночь! Они думал – шайтан ходит, забирает воинов. Эту ночь Ахмат поднял люди и бежал, как заяц! Евтых его напугал! Евтых прогнал Ахмата и его воинов! Евтых отомстил трусливым собакам!..
Козаки смеялись над лишившимся ума черкесом. Но в словах его видели правду, хоть и приправленную безумием. Лучшего из приведенных им коней подвели атаману. Тремя другими сменили совсем захудалых монастырских.
Князь Григорий посмотрел в небо. Оно было чисто и пусто… Нет, не пусто. В нем сияло отражение его долгих ночных дум, надежд и молений.
Не спрашиваясь у него, часть козаков поскакала за реку удостоверяться в уходе татар. Остальные смотрели на атамана. Они не сомневались, для них не было распутья. Но что решит он, князь черкасский и кагарлыцкий, вольный сын днепровских степей, от рождения никому не кланявшийся, служивший лишь самому себе?
– Почему Бог помогает Москве? – спросил он козаков, обводя взглядом одного за другим.
Те пожимали плечами, отворачивались. Не понимали вопроса.
– Татарам кормить себя и коней стало нечем, – за всех ответил Самуйло. – Оборвались, отощали, обморозились. Придут опять… свое брать. Татарва всегда возвращается. Тебе ли не знать, князь.
Один за другим они садились на коней и оставляли его. Их тянуло за реку, туда, где начиналась Литовская Русь и открывался путь до козачьего дому.
В другой стороне из лесу выходили чернецы, богомольцы московского князя. Шли без хоругвей, без пения, не крестным ходом – а просто так. Отмолили свою землю, сослужили свою службу князю Ивану.
– Не вернутся! – крикнул вослед козакам атаман. – Нет теперь татарской сабли над Москвою. Никого теперь над ней нет, кроме Бога одного!..»
