Княгиня Ртищева звалась Степанидой. И храм посещала исправно. А когда великая княгиня Марфа подалась в инокини, слезно горевала, что еще не вдова и не может принять с госпожой постриг.

Муж ее давно не радовал. Наскучил? Или сразу был не тот? До поры, до времени она еще терпела. Но всему же есть предел! Ей с госпожой чести больше. Дети уже взрослые.

От инокини Марфы чаяла получить великие подарки. Вот только после пострижения государыни ее, семейную, стали оттеснять более удачливые в своем вдовстве боярыни.

Степанида досадовала. Ждала, чтобы черт сдернул за ногу Щеру с коня в любом из походов. Но Бог, как видно, еще с ним не натешился. Еще хотел чего-то: а сам князь не понимал, чего именно. Только внутренне плакался: за что ему такую собачью жизнь подкинули?

Не зачем, а для чего. Туг человек. Лаской не понимает. Только через боль. На железном ошейнике, не иначе, в рай поведут. Ада для таких нет – при жизни отмучаются.

А вот для Степаниды путь на небеса был заказан. Слишком глумилась над людьми, чуть только почувствовала власть, ощутила в руках силу. Сила-то не Богом дарованная!

Вот и теперь боярыня поставила в храме Спаса на Бору две свечи языками вниз. И сугубо помолилась за упокой души раба Божьего Льва и какой-то приблудной бабы из посада – куда он там наладился ездить? Олёна, что ли? Дьячья женка, ей докладывали.

Тьфу, меньше собаки! Но он, пес ненадобный, и к кузнечихе ездил. Ту и вовсе за осмысленную тварь нельзя почесть. Но почитал же! Даже щенков ее на княжью конюшню пристроил. Зла не хватало! Может, хоть лошади затопчут этот змеиный выводок копытами?

Степанида очень негодовала бы раньше. Только весь ее гнев шел не от ревности, от гордости. Потому и ткнула свечи на кануне. Потому и бегала раньше к новгородской ворожейке. Потому и зналась раньше с матерью Гришки Мамона. Волховница была знатная. Жаль, сожгли. Много чего помнила. Многому научила. Да не всему. Большую часть ведовства унесла с собой в сруб. Ну да ладно, как в храме погубить вражину, научила.