Глава одиннадцатая

С того момента, как это произошло, прошло три года. Иногда после тяжелого трудового дня, или долгого перелета, или особенно сложных переговоров ей представлялось, что это очень много – три года, а иногда ночью, когда она лежала без сна, устремив глаза в белый потолок, так сильно похожий на больничный, три года виделись сущей ерундой, а тот кошмар, который, как ей казалось, навсегда разрушил ее жизнь, случился только вчера.

Когда Патриция Леман устроилась на работу в крупную корпорацию, она была уверена, что вытащила счастливый билет. Комфортный офис, строгий дресс-код, люди, без сомнения входящие в элиту страны, прекрасная зарплата, внушающий уважение социальный пакет, зависть друзей, которым повезло меньше, все это позволяло считать, что жизнь удалась, а будущее светло и безмятежно.

В этом будущем была стремительная карьера, идущая, разумеется, на взлет, прилагающиеся к ней атрибуты в виде хорошего жилья и престижной машины, отпуск в самых красивых местах мира, потрясающие рассветы и закаты, которые так хорошо встречать вдвоем с любимым человеком. В той жизни у Патриции был муж, с которым они, правда, договорились пока не заводить детей.

Времени на детей работа совсем не оставляла, но это было нестрашно. Когда тебе нет тридцати, кажется, что еще все будет, а пока действительно лучше сосредоточиться на карьере. Все успешные люди так делают.

Начальник управления, в котором работала Патриция, до простых офисных клерков снисходил редко. В принципе без него никто особо не скучал, но негласное соревнование – кто первым попадется ему на глаза, сумеет отметиться, получить особое задание – все-таки существовало. Патриция, надо сказать, в соревновании не участвовала, поскольку никогда не вступала в игры, правил которых не знала.

Начальник выделил ее сам, и не за отличную работу, которую она выполняла грамотно, в срок и не без изюминки, а за ладную фигурку, распахнутые навстречу миру глаза, тонкое, нежное личико, пухлый, красиво очерченный рот. Правда, в тот момент, когда он строго вызвал Патрицию в свой кабинет, она не подумала ни о чем недобром, только удивилась, что среди всех сотрудников он выделил именно ее – новичка, не проработавшего и месяца.

Задание, которое он дал в половине третьего дня, нужно было выполнить сегодня же и отчитаться не позднее чем в половине восьмого. Даже тогда никакого подвоха Патриция не заподозрила.

С поставленной задачей она справилась даже раньше, без десяти семь, но начальник, которому она попросила доложить, когда закончит, буркнул секретарше в селектор, что еще не все готово, и Леман придется подождать. Что именно не готово, она не поняла, но переспрашивать постеснялась, тем более секретарша собиралась уходить, натягивая плащ и перекидывая через плечо лаковую сумочку на длинном ремешке.

– Вы уходите? – спросила Патриция доброжелательно. – Хотя да, рабочий день же закончился. Ничего, я подожду.

– Конечно, подождешь, куда ты денешься, – непонятно ответила секретарша и усмехнулась недобро. – Если что, имей в виду, запасные колготки у меня в нижнем ящике стола.

Зачем ей вдруг могут понадобиться колготки, Патриция не поняла тоже. Она совершенно спокойно досидела до половины восьмого вечера, наблюдая, как в кабинет шефа прошел водитель с большими сумками в руках и букетом роз, штук пятьдесят, не меньше. Видимо, по окончании рабочего дня у шефа предполагалось свидание.

Ровно в половине восьмого начальник распахнул дверь и пригласил ее войти. В кабинете все было как обычно, как днем, когда она только получала задание. Патриция протянула принесенную папку с выстроенными в ряд цифрами. Тем, как ладно у нее все получилось, она гордилась.

– Пойдем в комнату отдыха, если ты не против, – сказал начальник, принимая папку. – Выпьем чаю, а то к концу дня сил никаких не осталось.

Человек много работал, принимал ответственные решения и, разумеется, устал. Это Патриции было совершенно понятно. Да и чаю тоже хотелось. Обед она сегодня пропустила, собираясь уйти пораньше, потому что у них с мужем была запланирована вечеринка с друзьями в кафе, а Патриция в ту пору своей жизни была уверена в том, что есть нужно не больше двух раз в день. Обычно двухразовое питание касалось завтрака и обеда, ужин отдавался врагу, но в случае вечерних встреч в ресторанах она пропускала обед. Вот и сегодня пропустила.

В комнате отдыха царил полумрак, тяжелые шторы на окнах задернуты, люстра под потолком погашена. Горели лишь бра на стенах. На маленьком столике у кожаного дивана стояли бутылка шампанского, ваза с тем самым огромным букетом роз, темно-красных, практически кровавых, блюдо с клубникой, пузатая бутылка коньяка и тарталетки с каким-то салатом.

Шеф стащил с себя пиджак, развязал галстук, снял его через голову, словно освобождаясь от петли, расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке, плюхнулся на диван и похлопал рукой рядом с собой.

– Садись, что стоишь, в ногах, как известно, правды нет.

Патриция опасливо косилась на диван, предпочитая оставаться на ногах, словно готовясь к бегству.

– Так, давай посмотрим, что ты тут накопала, – говорил шеф, не обращая больше на сотрудницу ни малейшего внимания, – о, слушай, а неплохо. Очень неплохо. Просто супер. Ты большая молодец, девочка, работа выполнена отлично.

Отложив папку, он открыл коньяк и плеснул в пузатый бокал, немного, на два пальца. Сделал глоток, отставил бокал и потер виски, словно прогоняя головную боль.

– Устал сегодня как собака, – пожаловался он, снова сделал глоток, отставил бокал и снова раскрыл принесенную ей папку. – Да садись ты, я еще раз прочитаю.

Шеф был немолодым, уважаемым, очень известным человеком, который не мог замыслить ничего дурного. Уставший в конце рабочего дня мужчина имел право на глоток коньяка. А она сама на тарталетку. Кажется, в них был креветочный салат, и Патриции хотелось его ужасно, до дрожи в ногах. В последний раз она ела больше двенадцати часов назад, поэтому села на краешек дивана и взяла с серебряного блюда аппетитно пахнущий кругляшок.

Шеф потянулся, взял бутылку шампанского, открыл ее. Мягко чпокнула пробка, шампанское интеллигентно зашипело, но не выстрелило, доказывая опытность выпускающего его на воздух рук. «Dom Perignon», – было написано на бутылке, и Патриции, доселе никогда не пробовавшей продукцию одного из самых известных в мире домов шампанских вин, ужасно захотелось ощутить на языке и небе веселые колкие пузырьки. Шеф наполнил и протянул ей бокал, который она с благодарностью взяла.

Принесенная ею папка, над содержимым которой она работала сегодня полдня, оказалась отброшенной в угол дивана, шеф тяжело дышал, словно ему внезапно стало нехорошо.

– Вам плохо? – спросила вежливая Патриция.

Позже, когда она вспоминала этот вечер, разворачивающийся перед ней словно в замедленной съемке, она всегда ужасалась этой своей наивности, практически тупизне, недопустимой для взрослой, состоявшейся в жизни женщины, но тогда, в задней комнате начальнического кабинета она действительно волновалась только за здоровье немолодого уже начальника, гадая, уместно ли будет предложить вызвать «Скорую помощь».

– Могло бы быть и лучше, – согласился он, – но ты можешь мне помочь.

– Да, конечно, – тут же согласилась Патриция, – что нужно сделать?

– А вот что, – он взял ее руку и положил себе на вздувшийся пах, чуть сжал ее пальцы и тут же застонал от этого прикосновения. – Черт, ты еще лучше, чем я предполагал. Так на меня действуешь, чертовка, что сейчас штаны лопнут. Давай, погладь меня там, хотя нет, погоди.

Он отпустил ее руку и завозился, расстегивая молнию и выпуская на свободу вздыбившееся естество, показавшееся перепугавшейся Патриции огромным. Впрочем, она не преминула воспользоваться свободой и вскочила с дивана, отбежав к окну, подальше от начальника, сидевшего теперь в полной боевой готовности к тому, что, по его сценарию, должно было происходить дальше.

– Ты чего? – недоуменно и немного недовольно спросил он. – Поиграть хочешь? Давай потом поиграем. Первый раз по-быстрому, потому что ты так на меня действуешь, что аж больно.

Он опустил руку вниз и снова застонал, прикрыв глаза, но тут же распахнул их и приказал Патриции: – Иди сюда, раздевайся и садись сверху.

Она метнулась к двери, но та оказалась заперта. Когда он успел закрыть замок и куда дел ключ, Патриция не знала, но она была в западне, в комнате, в которой стоял дурманящий запах роз и сидел на диване возбужденный мужчина, дышащий тяжело, словно он воевал с драконом.

– Выпустите меня, – тонким, показавшимся ей самой противным голосом, сказала Патриция. – Вы ошиблись, я не буду с вами спать.

– Не бу-у-дешь? – удивленно протянул он. – А пришла тогда зачем. Я терпеть не могу ломак, так что давай, сворачивай эту пластинку. Смотрю, не хочешь по-хорошему? Ладно, но предупреждаю, что сопротивление меня еще больше заводит.

Он вскочил с дивана, снял ботинки и штаны, которые до этого болтались у него в районе коленей, скинул рубашку, и теперь стоял перед Патрицией совершенно голый, если не считать носков. Надо признать, что сложен он был довольно недурно, особенно для мужчины под шестьдесят, и с потенцией у него проблем точно не было, что сейчас Патрицию совершенно не радовало.

Расставив руки, он двинулся на нее, словно в игре в прятки, она отскочила, обежала вокруг, чтобы оказаться за его спиной, начала пятиться, пока не почувствовала бедрами стоящий сзади столик, нащупала бутылку шампанского, схватила, обхватив горлышко. Бутылочное стекло легко между пальцами удобно, словно оружие.

«Если я ударю его по голове, то могу убить», – мелькнуло в сознании, и Патриция снова предприняла попытку убежать, потому что он надвигался на нее, неминуемый, словно ночной кошмар.

В результате очередного маневра Патриция оказалась загнанной в угол между окном и стоящим в комнате большим шкафом. В отчаянии она с размаху ударила бутылкой по каменному подоконнику, в этом офисе на отделке помещений не экономили, раздался звук битого стекла, по ногам потекла шипящая жидкость.

Видит бог, «Дом Периньон» заслуживал лучшей участи, Патриция думала об этом, понимая всю несвоевременность таких глупых мыслей. В следующий момент сильные волосатые руки оторвали ее от пола, посадили на подоконник, задрали юбку, разорвали тонкую ткань колготок. Так вот что имела в виду секретарша, когда говорила, что в нижнем ящике ее стола лежат запасные.

Ее колени были безжалостно разведены, и теперь он стоял между ними, не давая Патриции сдвинуть ноги, копошился деловито, готовясь окончательно победить, взять в плен, застолбить право завоевателя. От нетерпения и нечеловеческого возбуждения шеф стонал, словно все происходящее уже сейчас доставляло ему наслаждение, к которому он так стремился. Патриция понимала, что еще мгновение – и все будет кончено, и тогда она ударила, с размаху всадила ему в низ живота розочку из разбитой бутылки. Видит бог, «Дом Периньон» заслуживал лучшей участи.

Он закричал, хрипло, надсадно. Изумление, звучавшее в этом крике, очень быстро сменилось болью и ужасом. Теперь по ногам Патриции текло что-то горячее, совсем не похожее на шампанское. Отвратительный зверь, живущий внутри Патриции Леман, зверь, о существовании которого она до этого вечера не знала, стоял, оскалившись, ощетинившись, словно снова готовый к прыжку. Патриция выдернула розочку из навалившегося на нее кричавшего тела и ударила снова. И еще, и еще. Боже мой, сколько крови.

От тюрьмы ее спасло то, что этот подонок выжил. А еще очень хороший адвокат, которого помогли нанять друзья. Для того чтобы оплатить его услуги, пришлось продать оставшуюся от бабушки в наследство квартиру, но, кажется, свобода того стоила. Ее спасло то, что в офисе были камеры, и адвокат сумел правдами и неправдами достать запись, доказывающую, что его подзащитная Патриция Леман оборонялась от насильника и много раз просила его остановиться. Ее спасло, что шеф не стал писать заявление, не потому что не хотел наказать, а потому что судебный процесс грозил его репутации.

Ее спасло то, что в психиатрической больнице, в которой она оказалась, ее лечили платно и на щадящем режиме. Ей повезло не сесть в тюрьму и не стать овощем, но выписавшись из больницы, где она провела три месяца, Патриция еще полгода не могла заставить себя выйти из родительской квартиры. Той самой, куда ее из жалости пустил пожить брат. После смерти родителей они не общались, но оставить ее на улице он все-таки не мог и сухо разрешил зализать раны, предупредив, что квартира понадобится ему через полгода. Эти шесть месяцев она провела, лежа на диване, лицом к стене. Вставая только для того, чтобы сходить в туалет и затолкать в себя хоть что-то из той еды, что раз в три дня приносила подруга Люська.

Кроме Люськи, у нее никого не было, потому что остальные друзья куда-то рассосались, а муж развелся с ней в первый же месяц, когда Патриция лежала в больнице. То, что у них не было детей, сделало развод пустой формальностью.

До суда не дошло, но история каким-то непостижимым образом получила огласку, а потому, когда пришло время все-таки встать с дивана, съехать с квартиры и начать жизнь заново, брать эту психическую на работу никто не спешил. Исключение составил лишь ее нынешний начальник – успешный, спокойный, немногословный, ничего не боящийся и точно ничем ей не угрожающий. Этот пункт он при найме на работу проговорил особо. Патриция работала на этого человека уже два года, и ни разу он не сократил дистанцию между ними меньше чем на метр. И ни разу к ней не прикоснулся, даже к руке, даже случайно.

Олег Девятов, владелец турбазы, ущипнувший Патрицию за зад в первое же утро ее отпуска, действительно являлся худшим из возможных кошмаров, стремительно возвращая ее в прошлое, которое она старалась забыть. Но все-таки она его не убивала. Она не убийца.

– Эта дамочка фактически кастрировала человека, который на нее напал, – говорил между тем, блестя очками, Аркадий Петрович. – Об этом вся тусовка говорила. Ее бывший шеф чудом выжил от болевого шока и кровопотери, ну а женщин он теперь может иметь только в мечтах, так что отомстить Девятову она точно могла. И старика убить тоже.

– Порезать в состоянии аффекта и тщательно спланировать хитроумное преступление – не одно и то же, – возразила Кайди и погладила Патрицию по голове каким-то ободряющим, словно материнским жестом. – Пат, мы тебя ни в чем не обвиняем. Слышишь? Но это хорошо, что ты нам все рассказала.

– Рассказала, – уныло подтвердила Патриция, – но это мало чему помогло, как мне кажется. Мы же по-прежнему не знаем, кто вызвал сход лавины и почему задушили Федора Игнатьевича.

– Надо просто свести воедино все факты, – убежденно сказал Эдик. – И тогда станет понятно, кто из вас, уважаемые, сказал неправду. А кто-то сказал, это факт. И еще, есть и второй вариант, если все-таки взять за рабочую версию, что этого Девятова никто не убивал, а снег сошел сам, то нужно всего лишь ответить на вопрос, кому мог помешать старик. Вдруг убийств не два, а только одно.

Пожалуй, в этом действительно крылось рациональное зерно. Патриция даже поежилась от того, что разгадка могла быть гораздо проще, чем они все себе придумали. Если считать сход лавины случайностью, то убийство сторожа могло иметь совершенно другие основания. Вдруг его вообще задушил кто-то из местных.

– Нет, никто из местных ни при чем, – воскликнула она, немного обдумав это предположение, – старика задушили моим баффом, его мог взять только тот, кто живет здесь, в доме.

– А может, кто-то незаметно зашел в дом и прихватил бафф, – сказал Сергей, – например, пока все спали, а мы с Эдькой ездили за продуктами.

– А вдруг пропало что-нибудь еще, – воскликнула Карина, – давайте проверим.

– Вам что, приключений в жизни не хватает? – иронично спросил Аркадий Петрович. – Зачем вы лезете в расследование, если совершенно в этом не разбираетесь? Ладно, Кайди. Она – профессионал, но все остальные. К примеру, вы, дражайший, – он ткнул пальцем в Эдика, – вы, кажется, бетоном торгуете. И искренне полагаете, что это дает вам право судить об убийствах? Смешно, право слово. Вы все смешны. И как хотите, а я больше в этом не участвую.

Он резко встал, поднялся по лестнице на второй этаж и хлопнул дверью.

Посмотрев ему вслед, Карина покачала головой.

– Какая тут у всех тонкая душевная организация… Пойдемте посмотрим, у кого что пропало. Или не пропало. Тут уж как получится.

Вереница людей потянулась в коридор, где каждый начал отбирать то, что принадлежало ему. Дутики Патриции и ее же перчатки. Баффа нет, им задушили Федора Бабушкина, зато шерстяные носки тут, остальные две пары в ее номере. И шапка тоже тут. Кайди так же деловито отложила в сторону шапки и шарфы – свой и мужа, а также штаны и куртки Ланселота и Эмилии.

– Ничего не пропало, – сказала она. – Все на месте.

– И у меня, – Сергей показал аккуратно сложенную горку со своими вещами.

– На, кинь туда же мои перчатки и мой бафф, – сказал Эдик. – Все остальное у меня в комнате, так что отсюда пропасть не могло.

Отдельные кучки послушно сложили Павел и Карина. Остальные вещи в коридоре явно принадлежали Аркадию Крылову. Ничего не пропало из прихожей гостевого дома, кроме злосчастного баффа Патриции. Оттого что преступник выбрал именно ее вещь, она испытывала странную смесь злости и омерзения. Что делать дальше, похоже, никто не представлял.

– Ладно, всем надо отдохнуть, – вынесла вердикт Кайди. – А я пока займусь приготовлением ужина.

Отдохнуть, впрочем, почти не получилось. Вернулись полицейские, и опрос свидетелей продолжился. Каждого из гостей дома по очереди приглашали вниз, в гостиную, где разрешили остаться Кайди, хлопочущей у плиты, раз уж она все равно была следователем. Остальных попросили разойтись по номерам, и Патриция поднялась к себе, вытянулась на кровати, чувствуя, как ноют сведенные от напряжения мышцы, погрузилась в тревожные мысли, которые не давали ей покоя.

Снова и снова она прогоняла в голове разрозненные факты. Убили Девятовых или это был несчастный случай? Кто расправился с Федором Игнатьевичем и за что? Кому мешал Олег? Кто так сильно хотел отомстить? Аркадий? Айгар? Карина? Сергей? Павел? От последней мысли ее бросило в жар. Обрывки случайных разговоров, в том числе и подслушанных, всплывали в памяти, но никак не складывались в общую картину.

Дождавшись вызова полицейских, она ответила на все вопросы и снова поднялась к себе. Позже, подойдя к окну, она и сама не знала зачем, Патриция увидела, как один из полицейских, ведомый Павлом, идет в сторону деревьев, за которыми они спрятали скрепер. Видимо, ее новый знакомый, про которого Патриция ничего не знала, хотя успела с ним дважды поцеловаться, все-таки решил рассказать про их находку и вызванные ею подозрения.

От того, что Павел не спрятал скрепер, чтобы что-то скрыть, Патриции стало немного легче на душе. Сразу после этого полицейские уехали. Незаметно подошло время ужина. Кайди уже несколько раз настойчиво кричала снизу, предлагая всем спуститься к трапезе, но Патриция все тянула, потому что видеть остальных ей не хотелось. Она устала от необходимости гадать, кто из них убийца. Кажется, не Павел, вот только как можно быть в этом уверенной.

Как ни странно, все ощутимее давал себя знать голод. Надо же, обычно в экстремальной ситуации у Патриции пропадал аппетит, но сейчас есть хотелось ужасно, скорее всего, оттого, что, готовя обед, она его пробовала, но толком не ела. Сейчас же снизу тянуло такими приятными ароматами, что рот наполнялся слюной. Интересно, а есть что-то, что Кайди Ратсепп не умеет? И жена она отличная, и мать прекрасная, и следователь опытный, и человек хороший, так еще и кулинарка отменная.

Впрочем, зависти Патриция не чувствовала, она вообще никогда не завидовала чужим умениям и талантам. Только искренне восхищалась. Вот и рыжеволосая эстонка вызывала у нее чувство восхищения. И Игоря Девятова они наверняка к себе заберут. Не дадут ставшему сиротой мальчишке пропасть.

Вниз Патриция спустилась только тогда, когда стихли голоса остальных обитателей дома, а сосание под ложечкой стало совсем невыносимым. Кайди мыла посуду, а Эмилия ей помогала.

– Совсем тяжело? – сочувственно спросила рыжеволосая красавица. – Или ты отошла малость?

– Отошла, – неохотно призналась Патриция, – неудобно трясти своим грязным бельем на глазах у незнакомых людей, но, если честно, я привыкла. Три года назад было хуже. Гораздо. Но я тогда справилась и сейчас как-нибудь…

– Вот и молодец. Эмилия, иди наверх, скажи сэру Ланселоту, что я сейчас приду и почитаю ему книжку. А еще позвоним в больницу, узнаем, как там Игорь. Скорее всего, нас завтра к нему пустят.

– Да, хорошо, мама, – послушно кивнула девочка и ушла в номер.

– Вы сказали ей, что Игорь – ее двоюродный брат?

– Да, Айгар с ней поговорил, пока я готовила еду. Мы внизу так орали, что я думаю, она и сама успела догадаться. Но все хорошо, она даже обрадовалась. Игорь ей нравится, но с учетом их возраста это не романтическое чувство, так что в качестве брата он ее очень даже устраивает.

– Это хорошо. – Патриция села за стол и с благодарностью приняла тарелку с восхитительно пахнущей жареной рыбой и салатом. – Очень вкусно, Кайди.

– Я умею готовить, да, – женщина слабо улыбнулась. – Хотела бы я с такой же легкостью расследовать преступления. Хотя, надо признать, я считаюсь неплохим профессионалом, но что случилось здесь, ума не приложу, и это не дает мне покоя. Ведь все произошло у нас на глазах, а значит, и ключ к разгадке тоже должен быть на виду, просто я его не вижу, и это меня ужасно бесит.

– Павел рассказал про скрепер?

– Да, полицейские изъяли его и увезли снимать отпечатки пальцев. Думаю, что Павел прав, убийца воспользовался этой штуковиной, чтобы подрезать снежный пласт, он неплохо разбирается в законах физики, надо сказать. Айгар посмотрел у спасателей карту базы. Гостевой дом стоит в таком месте, что сюда лавина не может дойти ни при каких обстоятельствах. А вот дом хозяев попадал под удар, и преступник четко это увидел и использовал в своих расчетах. А потом он зачем-то вернулся к сараю, у которого присмотрел скрепер, и там его увидел Федор Игнатьевич. Увидел и все понял, вот преступнику и пришлось его убить. Но зачем он возвращался?

– Точно не для того, чтобы вернуть скрепер на место, – убежденно сказала Патриция, – так считает Павел, и я с ним согласна. Мы все бегали с лопатами взад-вперед, так что бросить скрепер вместе с любыми отпечатками пальцев можно было где угодно.

– То-то и оно, – согласилась Кайди и вздохнула. – То-то и оно. Ладно, Пат, я пойду к себе. День был ужасно длинный, и я сегодня так мало занималась детьми, словно и не уезжала в отпуск. Пойду наверстывать упущенное, да и выспаться все-таки надо попробовать. Как говорила Скарлетт О’Хара, «завтра будет новый день». И это к лучшему, потому что сегодня все так вымотались, что на людей кидаются. За ужином, к примеру, Аркадий Петрович опять накинулся на Эдика. Мол, тот пустое место, которое мнит себя видным спортсменом и сыщиком, а сам всего-навсего торгаш на мизерном проценте. Это было так оскорбительно, что просто ужасно слушать. Терпеть не могу снобизма.

– О да, к сожалению, в московских гостиных снобизм – частый гость, – согласилась Патриция. – Уж я-то этого вдоволь насмотрелась. Причем Аркадий Петрович даже не понимает, что ведет себя именно так, как в его детстве вел себя Олег Девятов. То есть унижает того, кто слабее.

– Ну, Эдик не выглядит слабым, – Кайди пожала плечами. – Думаю, он вполне в состоянии за себя постоять, да и Сергей быстро осадил Крылова, поставил на место. Так что до открытого скандала все же не дошло, чему я очень рада. Достаточно на сегодня скандалов и неприятностей.

Женщина попрощалась и поднялась к себе в номер. На какое-то время Патриция осталась в гостиной одна. Внезапно она так устала, что была просто не в состоянии сделать несколько шагов по лестнице, отделяющей ее от кровати. Свет под потолком в гостиной был потушен, горели только настенные бра да еще торшер, стоящий между креслом и диваном. Патриция налила себе бокал вина и уютно устроилась в кресле, оттягивая момент неминуемого подъема по лестнице. Поселившаяся в душе тревога не проходила, а, наоборот, усиливалась, окрашивая все вокруг в темные тона. Казалось, что в тонущих в полумраке углах гостиной поселились страшные чудовища и оттуда наблюдают за ней, Патрицией, подбирая подходящий момент, чтобы напасть. Она невольно поежилась, сделала глоток вина, словно это был волшебный эликсир, придающий храбрости.

Скрипнула одна из дверей, выходящих в коридор, раздались тихие шаги, словно кто-то действительно подкрадывался к ней, стараясь остаться незамеченным, Патриция приготовилась закричать, но не успела, потому что на пороге гостиной появился Павел.

– Фу-у-у, – выдохнула Патриция, потому что, оказывается, успела довольно сильно испугаться. Так сильно, что практически перестала дышать, – ты зачем подкрадываешься?

– Да я вроде не подкрадываюсь, просто иду. Правда, старался никого не разбудить. Все устали, я ж понимаю. А ты чего тут сидишь, одна?

– Сил нет по лестнице подняться, – призналась Патриция. – Все действительно сегодня устали. Сумасшедшая ночь, трагедия с Девятовыми и длинный-длинный день, полный разоблачений.

– Да уж, с разоблачениями сегодня все было в порядке. Полна коробушка, – Павел позволил себе усмехнуться, получилось горько, краешком рта. – Триш, я никого не убивал, хотя ненавидел этого негодяя изрядно. А сейчас его нет и такое опустошение внутри, словно на ненависти к нему держалось что-то важное. То, что связывало меня с прошлым, с Ниной.

– Пожалуй, я понимаю, – помолчав, сказала Патриция. – А мне, наоборот, стало легче, словно я долгих два года боялась, что моя постыдная тайна выйдет наружу и все станут меня презирать. И вот она вышла, а небо не упало на землю. Да, я в порыве аффекта чуть не зарезала человека, да, я лежала в психушке, и меня долго никто не хотел брать на работу. Но все прошло. У меня есть работа, а прошлое больше надо мной не властно. И да, Павел, я тоже никого не убивала.

– Я понял, – кивнул он. – Честно сказать, когда ты рассказывала свою историю, я ненадолго усомнился в твоей невиновности. Мелькнула мысль, что ты так отчаянно демонстрировала свое полное неумение стоять на горных лыжах, что могла делать это специально, для отвода глаз, а на самом деле это ты ночью брала чужие лыжи, чтобы подрезать лавину и отомстить.

– Не я, – покачала головой Патриция. – И кататься я действительно не умею. Как ты думаешь, кто наш черный человек?

Ее порадовало, что он не переспросил про черного человека, понял. Ну да, она же еще в первый день отметила, что Павел хорошо начитан. Начитанных мужчин Патриция уважала.

– Я не знаю, – честно признался ее собеседник. – Слишком у многих людей была причина отомстить Девятову. Практически у каждого в этом доме она была. Даже у Эдика, который, в отличие от нас, видел его впервые. Но тот грубо разговаривал с ним, чем не повод для убийства.

– Как по мне, так совсем не повод, – Патриция пожала плечами, – если бы люди убивали всех, кто с ними был груб, так человечество вымерло бы уже. Так что это вряд ли Эдик. И вряд ли Айгар. И вряд ли Сергей. И уж точно не Карина. – Она вдруг тихонько рассмеялась. – Получается, как в присказке «на колу мочало, начинай сначала». И там, за закрытыми дверями, все сейчас думают о том же самом. В том числе подозревая нас с тобой.

– Мне все равно, кто как про меня думает. Для меня важно, чтобы ты не считала меня убийцей, ну, и еще полиция, разумеется. А до мнения всех остальных мне нет никакого дела.

– Мне бы хотелось, чтобы того, кто это сделал, нашли. Зло должно быть наказано, – тихо сказала Патриция. – Каким бы плохим человеком ни был Девятов, его жена и маленький ребенок точно ни в чем не виноваты. И Федор Игнатьевич тоже. Он был добрый и такой страшной смерти не заслуживал, – голос у нее задрожал.

Павел подошел ближе, потянул за руку, поднимая с дивана, взял ее за подбородок, повернул лицо к себе так, чтобы ее глаза находились на уровне его глаз.

– Все будет хорошо, Триш, – сказал он и мягко поцеловал Патрицию, едва коснувшись ее губ. – Я тебе обещаю.

Он снова поцеловал ее так же легонько, словно проверяя, отодвинется она или нет. У Патриции и в мыслях не было противиться поцелую, который, кажется, сейчас был не для отвода глаз, как в предыдущие два раза, а самым настоящим, робким и просящим, как и положено быть первому поцелую.

С того момента, как она дала отпор насильнику, она ни с кем не целовалась. Она вообще не очень часто целовалась в прошлой жизни. Сначала училась, потом работала, потом потеряла родителей, потом как-то быстро, наспех вышла замуж, потом снова работала, делая карьеру, а потом упала в пучину раскаяния за то, что совершила. И со дна той пучины искренне полагала, что не достойна ни любви, ни новых отношений. Хотя, собственно говоря, почему?

Со всей решимостью, на которую она была способна, Патриция ответила на поцелуй, который, получив одобрение, стал более настойчивым, смелым, требовательным. Целоваться, стоя в полутемной гостиной, когда весь остальной дом уже спал, было упоительно и сладко, а еще нервы щекотало предчувствие того, что должно произойти дальше. Павел вдруг подхватил ее на руки, зашагал к лестнице, словно и не держал на руках пятьдесят пять килограммов живого веса.

– Ты куда? – шепнула она ему на ухо, чтобы не перебудить остальных. Ей не хотелось, чтобы у ее внезапного счастья были свидетели. – Ты сказала, что не можешь подняться по ступенькам, так что я тебя отнесу, – так же тихо ответил он, – я обещаю, Триш, что остановлюсь в тот же момент, как ты меня об этом попросишь. Мне остановиться?

– Не надо.

Ее разрешение словно придало ему сил, по крайней мере, второй пролет, отделяющий их от комнаты Патриции, Павел пролетел на одном вдохе. Мягко стукнула, закрываясь, дверь за его спиной, словно окончательно разделяя мир на две половины – ДО и ПОСЛЕ. Павел бережно положил свою драгоценную ношу на кровать, потянул за носки, чтобы снять их с ног. Посмотрел вопросительно, продолжать ли. Патриция молчала и улыбалась.

Остальная одежда с них обоих исчезла как-то незаметно. В комнате было тепло, все системы дома, потерявшего хозяев, работали без перебоев, бывает же такая несправедливость. Впрочем, думать про это не хотелось, да и про все остальное тоже. В голове вообще не осталось мыслей, только бешеные фейерверки взрывались в ней, салютуя в честь жизни, которая, как думала Патриция, давно кончилась, а она, оказывается, продолжалась.

– Мне остановиться? – снова спросил Павел. – Скажи сейчас, потому что позже я уже не смогу.

Она отчаянно замотала головой, потому что, пожалуй, умерла бы в тот самый момент, как он бы остановился. Ее тело было живым, податливым, отзывчивым, и это казалось огромным счастьем, потому что Патриция совсем недавно была уверена, что случившееся с ней преступление, случайно оставившее ее в живых, уж совершенно точно убило тело и все его желания. Оказывается, и на пепелище может снова прорасти трава, особенно если поручить дело умелому и опытному садовнику.

В том, что Павел умелый и опытный, можно было не сомневаться. Его пальцам позавидовал бы любой пианист, губам – любой флейтист, казалось, он способен вызывать музыку из всего, к чему прикасался. В какой-то момент Патриция вдруг с ужасом поняла, что сейчас закричит и перебудит весь дом, но он ловко запечатал ей губы поцелуем, вдохнул ее крик, словно приняв на себя ответственность за эту женщину и за все, что будет происходить с ней в дальнейшем. Отныне и навсегда.

После всего они лежали на кровати, тяжело дыша, словно два выброшенных на землю кита. Впервые в жизни Патриция почему-то совсем не стеснялась своей наготы. Собственное тело не казалось ей грязным, наоборот, было восхитительным. Кажется, она красива. Понимание этого факта жило в ней раньше, а потом пропало под ударами обстоятельств и вот сейчас неожиданно вернулось, даря странное чувство блаженства. Приятно чувствовать себя красивой. И желанной. И…

Додумать, какой еще ей хочется себя чувствовать, Патриция не успела, потому что услышала странное шебуршанье под дверью. Кто-то даже не стучал, а царапался ей в дверь, стараясь сделать все, чтобы, кроме Патриции, его никто не услышал.

– Ты кого-то ждешь? – одними губами спросил Павел, явно напрягшись.

Она отрицательно покачала головой. В два прыжка Павел преодолел отделяющее его от двери расстояние, повернул защелку и рывком распахнул дверь, нимало не стесняясь своей наготы. Патриция судорожно натянула на себя одеяло.

– Ой, – стоящая на пороге Кайди отшатнулась, но тут же взяла себя в руки и шагнула в комнату, прикрыв за собой дверь, – простите, что отвлекаю, но мне очень надо с вами поговорить.

– С нами? – Павел быстро одевался, чтобы не смущать прекрасных дам, каждая из которых старательно делала вид, что вовсе не смущается.

– Ну да, с вами обоими. Я, конечно, не знала, что застану тебя здесь, просто думала начать с разговора с Патрицией, но так даже лучше. Вы оба наблюдательны и умны, я уверена, что вы оба знаете достаточно для того, чтобы изобличить убийцу. И вы мне поможете это сделать.

– Но мы понятия не имеем, кто это, – прошептала Патриция. Кайди говорила тихо, практически не размыкая губ, видимо, боялась, что противник может их подслушать, хотя звукоизоляция в гостевом доме и была сделала на совесть. На всякий случай Патриция решила последовать ее примеру: – Мы с Павлом всю голову сломали, но так и не поняли, кто срезал снежный пласт и задушил Федора Игнатьевича.

– Конечно, вы не знаете, – в голосе Кайди послышалось легкое превосходство. – А вот я знаю. Вот только пока не поняла, как это доказать. И очень надеюсь, что вы мне поможете.

– Знаешь? – воскликнула Патриция довольно громко, но тут же прикусила язык и снова перешла на шепот. – Но что помогло тебе догадаться?

– Перчатки, – сказала Кайди и улыбнулась. – Найденный вами скрепер и перчатки. Они все объясняют.

* * *

Ей было совершенно понятно, что один из гостей турбазы лгал. Если бы все говорили правду, то в морге сейчас не лежали бы три тела. Конечно, версия каждого, объяснения их поступков, причины которых крылись в далеком прошлом, были очень убедительны, и все-таки одна из них была основана на лжи, а значит, Кайди была уверена, что рано или поздно вычислит, какая именно.

Жизненный и профессиональный опыт подсказывал, что преступник всегда прокалывается в мелочах. Не так-то просто убить, даже если ты в эти минуты чувствуешь и ведешь себя как животное. Впрочем, даже животное оставляет следы, и задача опытного охотника вовремя их обнаружить и прочитать. Следователь Кайди Ратсепп была опытным охотником.

Найденный Павлом Леоновым скрепер все объяснял и в то же время запутывал. Скорее всего, скрепером действительно подрезали снег на склоне, вызвав сход лавины. Для опытного горнолыжника сделать это было не то чтобы совсем просто, но все-таки возможно, особенно если хотя бы чуть-чуть разбираться в физике. Опытными горнолыжниками не были Карина и Патриция, а вот Аркадий Крылов, наоборот, лишь притворялся неумехой, и это было подозрительно.

О том, что скрепер есть на базе, мог догадаться все тот же человек, не впервые гостящий на склоне, а найти, где именно он хранится, можно было в ту же первую ночь, когда преступник пошел на разведку. Леонов был прав, высказав предположение, что убийце Девятовых не было нужды возвращать гигантскую лопату на место. Он сделал это только затем, чтобы иметь возможность вернуться к сараю. Зачем? Да потому что он там что-то забыл или потерял.

К этому выводу Кайди пришла независимо от Павла и Патриции, теперь оставалось только понять, за чем именно вернулся преступник. Предложение Карины проверить, что именно пропало, играло Кайди на руку. Вот только, скорее всего, возвращая скрепер, убийца успел забрать оброненную вещь. И именно за этим занятием и застал его Федор Бабушкин. Конечно, убийца наверняка объяснил, что он тут делает, и в первую минуту старик, скорее всего, ему поверил. Он даже начал чистить дорожку возвращенным скрепером, но потом все-таки догадался, что дело нечисто, и отправился в дом, чтобы обо всем рассказать. Преступник его то ли встретил, то ли поджидал, и за свою догадливость старик поплатился жизнью.

Как Кайди и подозревала, вещи всех гостей оказались на месте. Не хватало только баффа Патриции – орудия второго убийства, оставшегося на теле жертвы. Сначала Кайди расстроилась, потому что ее правота не позволяла приблизиться к раскрытию преступления ни на шаг. Но позже, уже вернувшись к себе в номер и уложив спать изрядно уставшего за день сэра Ланселота, вдруг поняла, что царапает ее голову изнутри.

В том-то и дело, что ВСЕ вещи гостей были на своих местах в прихожей, но одной из них там быть не могло. Перчаток. Горнолыжных перчаток, которые, по его словам, где-то потерял Эдик. Да, именно так и было. Когда Кайди с Патрицией в очередной раз принесли к месту завала термосы с чаем и бутерброды, последняя обратила внимание на то, что Эдик орудует лопатой голыми руками. Перчаток на нем не было, и в ответ на замечание, что можно обморозить руки, мужчина сказал, что где-то обронил свои горнолыжные перчатки. Да, точно, Айгар тогда еще одолжил ему свои.

Однако после ужина его перчатки оказались на месте, он еще передал их Сергею, чтобы положить вместе с его вещами. От того, что ей вспомнилось все так ясно, Кайди испытала знакомый холодок вдоль позвоночника, который всегда являлся признаком того, что она на правильном пути. Однако Эдик был единственным из всех гостей, чей повод ненавидеть Олега Девятова был столь ничтожен, что в это даже верилось с трудом. Убить за пустяшную ссору? За ерундовое оскорбление? За то, что Девятов усомнился в профессионализме и карьере случайного знакомого?

Версия, признаться, была так себе, и Кайди чувствовала потребность срочно ее с кем-нибудь обсудить. Обычно она всегда советовалась с Айгаром. Муж уже много лет был ее лучшим собеседником и просто другом, но, во-первых, убийство брата касалось его напрямую, а во-вторых, измученный переживаниями минувших суток муж уже крепко спал. Вырубился еще раньше сына, как только его голова коснулась подушки. И Кайди решилась потревожить сон Патриции. Молодая женщина ей нравилась.

Правда, получилось, что потревожила она совсем не сон, поскольку в комнате Патриции оказался Павел, но ханжой Кайди не была, а Павел, чей ясный ум Кайди уже успела оценить, мог оказаться полезным. Влюбленной парочке она рассказала обо всех своих выводах. Слушали они внимательно, не перебивая, и Кайди невольно порадовалась тому, что правильно выбрала собеседников. Умение слушать входило в список человеческих качеств, которые она ценила.

– Они привезли очень много еды, – выпалила Патриция, когда Кайди замолчала. – Сергей и Эдик привезли несколько больших сумок с продуктами, они не могли принести от машины все сразу. Скорее всего, Эдик под каким-то предлогом отделался от Сергея, пошел за оставшимися сумками и заодно отнес на место скрепер, чтобы иметь объяснение, что он делает у фермы. Объяснение, конечно, было так себе, но лучше, чем просто прогулка до фермы. Он поставил лопату на место, забрал свои перчатки, а на обратном пути столкнулся с Федором Игнатьичем. Тот, скорее всего, возвращался к себе после разговора с нами. Эдик запаниковал, отнес сумки в дом, прихватил первое попавшееся под руку – мой бафф, а потом вернулся к старику и убил его. Бедняга Сергей ничего не заподозрил, разгружал сумки, укладывал в холодильник еду, которую приносил от машины его друг, и ни о чем не подозревал.

– Бафф он мог прихватить как орудие для убийства, а мог и просто для отвода глаз. Точно так же, как разведывать трассу и срезать снег он отправлялся на лыжах Аркадия Крылова, – задумчиво согласилась Кайди.

– Да, я еще вспомнила, как в то утро, когда я в первый раз обнаружила мокрые лыжи с налипшим снегом, Сергей, выйдя к завтраку, сказал фразу, которая на тот момент совсем не показалась мне странной. – Патриция потерла лоб, вспоминая дословно. Сейчас, разумеется, это было очень важно. – Он сказал, что Эдик уже во второй раз спать завернулся. То есть он проснулся, куда-то уходил рано утром, а потом вернулся и снова лег спать. Понимаете, что это значит.

– Пожалуй, понимаем, – согласился Павел. – Вот только я никак не могу взять в толк, за что именно Эдик так взъелся на Девятовых, что решил их убить? Вы думаете, он соврал, что никогда раньше их не знал?

– Мог и соврать, но мне почему-то кажется, что это правда, – сказала Кайди. – У меня однажды было дело, которое я расследовала. В нашем городе появился убийца. Серийник. Он, как потом выяснилось, убивал всех, кто сомневался в его исключительности и превосходстве. Он был уверен, что идеален во всем, за что бы ни брался. И если люди этого не признавали или, что еще хуже, насмехались над ним, он их уничтожал, считая, что восстанавливает мировую гармонию.

– Да, когда Эдик вступился за меня, увидев, что Девятов ко мне пристает, то сказал, что он мастер спорта по борьбе, кажется. А Девятов стал смеяться, что он купил свои корочки, а на самом деле вовсе никакой не крутой, – вспомнила Патриция. – У Эдика, я видела, аж желваки заходили.

– Тот убийца, которого я поймала, был психопатом, – сказала Кайди. – Понимаете, психопаты могут испытывать эмоциональную боль вследствие множества причин. Как и у остальных людей, у них есть глубокая потребность в любви и заботе, а также признании их достоинств, их исключительности. Однако это желание часто остается неудовлетворенным, особенно если в детстве такой ребенок не получал достаточно любви или на него слишком сильно давили. Психопаты, по крайней мере периодически, отдают себе отчет в том, как их видят окружающие, и могут быть искренне опечалены своей неидеальностью. Так что, вполне может статься, что это как раз такой же случай. Но это мои местные коллеги выяснят гораздо быстрее, чем мы с вами. Нужно будет только дождаться утра и им позвонить.

– Извини, Кайди, но мне кажется, что утра ждать не следует, – взволнованно сказал Павел, – более того, если все так, как ты говоришь, нам нельзя вообще терять ни минуты.

– Почему? – удивленно спросила Патриция. – Ты думаешь, Эдик этой ночью попробует сбежать?

– Я думаю, что этой ночью Эдик попытается убить Аркадия Крылова. – Павел был мрачнее тучи. – Дело в том, что за обедом и ужином наш продюсер тоже изводил его, как мог. Называл торгашом на мизерном проценте, к примеру. Это было гораздо оскорбительнее, чем слова Девятова. И при этом адреналин от предыдущего «возмездия» еще вряд ли выветрился из его крови.

– Черт, ты прав. Как же я об этом не подумала, вот балда. Скорее, нужно торопиться, а то мы получим еще один труп, и то, что на этот раз мы точно будем знать, кто убийца, вряд ли сможет служить нам оправданием.

– Оставайся в номере и запрись изнутри, – скомандовал Патриции Павел. – Никуда не выходи до тех пор, пока я за тобой не приду. Кайди, ты можешь разбудить мужа? Возможно, мне понадобится его помощь.

– Не ходи туда один, – зашипела Патриция. Несмотря на всю особенность момента, они по-прежнему говорили шепотом, понимая, что убийца сейчас может находиться в нескольких метрах от них. – Сейчас Кайди позовет Айгара. Несколько минут ничего не решают.

– От нескольких минут может зависеть жизнь. Так же, как и от одного неверного движения скальпелем, зажатого в нетрезвых руках. Мгновение, и ничего уже не исправить, – ответил Павел горько. – Кайди, поторопись, а я пошел.

Все, что происходило потом, воспринималось как в замедленной съемке. Павел, вышибающий дверь в комнату продюсера плечом. К счастью, на турбазе были установлены самые обычные, недорогие и не очень крепкие двери. Хрипящий на своей кровати Аркадий Петрович с выпученными глазами и сидящий сверху Эдик, стягивающий на шее продюсера удавку. На этот раз в качестве таковой убийца использовал шнурки – как позже выяснится, их он вытащил из ботинок Айгара. Мощный удар в челюсть, нанесенный Павлом, отпустивший свою жертву Эдик, вбегающий в комнату Айгар.

Через вечность, на самом деле длившуюся от силы минуты три, все было закончено. Эдика со связанными за спиной руками отвели вниз в гостевую комнату, а там на всякий случай связали ему еще и ноги, уложив на ковер перед камином. Волк на волчьей шкуре, вот ведь ирония судьбы. Хлопали двери номеров, выбегали проснувшиеся от шума люди. Сэр Ланселот Нильс проснулся тоже, но Кайди наказала Эмилии следить за братом и ни в коем случае не выпускать его из комнаты. Она точно знала, что на старшую дочь может положиться во всем. Как и на мужа. Как и на Патрицию с Павлом.

Пока ждали вызванную полицию, Эдик, разумеется, им все рассказал. И про кошку, которая посмела ластиться к глупому коллеге. И про мать, приматывавшую ему руки изолентой и убитую табуреткой в висок за то, что посмела в очередной раз назвать его неудачником. И про потенциального начальника, поплатившегося за то, что не взял его на работу, посмел назвать «винтиком». И про боль от синяков, которая практически никогда не проходила.

«Ты ничтожество, которое не может дать сдачи. Не ной и не жалуйся на отобравших игрушки, бей сразу, чтобы никто не смел к тебе подходить. Только слабаки не защищают свое личное пространство», – именно эту науку отец вбивал в него армейским ремнем, металлическая пряжка от которого оставляла пятиконечные звезды на теле.

Ему хотелось рассказать. Он даже испытывал облегчение от того, что мог похвастаться совершенными им идеальными убийствами. Преступлениями, которые никто не мог раскрыть. Никто, кроме Кайди Ратсепп. Да и то только потому, что он потерял перчатки. Он и сам не помнил, в какой момент снял их, кажется, когда защелкивал крепления на лыжах. Они чуть заедали, и ему пришлось стащить перчатки, чтобы было ловчее. А потом он их просто забыл на снегу.

Приехавшая полиция увезла Эдика в участок. Вместе с ним уехал явно находящийся в шоке Сергей, не ожидавший от своего напарника по склонам ничего подобного. К Аркадию Крылову вызвали «скорую помощь», но, к счастью, его жизни и здоровью ничего не угрожало. Павел успел вовремя. Рыдала и пила коньяк в своем номере Карина. Растревоженные было дети снова спокойно спали наверху. Айгар шагнул к буфету, чтобы плеснуть себе виски, но тактичная Кайди потянула его за рукав.

– Пойдем. Оставим ребят наедине.

Вместе с мужем она поднялась по лестнице и с порога номера оглянулась вниз, в гостиную. Патриция стояла у окна и смотрела на усыпанное звездами небо. Снегопад окончательно прошел, и звезды были видны так ясно, что по ним легко можно было изучать астрономию. Впрочем, такого желания у оставшейся внизу пары не было. Последним, что увидела Кайди перед тем, как мягко закрыть дверь, был Павел, который подошел к Патриции, развернул ее, обняв за плечи, и поцеловал.

«Мене, текел, фарес», казалось, было начертано звездами на ночном небе. Кайди была уверена, что у этих двоих все в дальнейшей жизни будет хорошо. В будущем, которое легко читалось по звездам, она отчетливо видела небольшой домик, где живут высокий мужчина с умными глазами и добрыми руками, длинноволосая девочка, непоседливый мальчик и кошка, а то и две. И еще в нем был обязательный снеговик перед домом, такой же, как у них с Айгаром и детьми: Эмилией, Ланселотом и Игорем.