Эпизод № 84: Убийца возвращается домой

Я прихожу в себя на полу кухни. Я понимаю, что это кухня, потому что вижу духовку. Мне кажется, что я дома со своими родителями, а все случившееся – кошмарный сон. Затем мираж рассеивается, и я пытаюсь понять, где я. Я не в кухне Эдди. Эдди застрелили, помнишь? Я не знаю, где я.

Я чувствую, как кто-то кладет мне руку на плечо.

– Привет.

Я отчетливо слышу западнотехасские нотки в голосе.

Я вздрагиваю, но голова у меня как чугунная, так что с места я почти не двигаюсь. Мне приходится силой отрывать себя от пола по частям. Кухня оказывается похожей на кухню Эдди, но, как в комнате кривых зеркал, все немного другое. В противоположном углу стоят компьютер и генератор, на полу выстроены кувшины с водой, а в дальней комнате я вижу тела, стоящие в полный рост. Я трясу головой, моргаю, потом смотрю еще раз и понимаю, что это манекены, куклы в натуральную величину в потрепанной одежде. Окна закрыты наглухо, шторы задернуты.

– С тобой все в порядке? – спрашивает блондинка, помогая мне встать. Она беременна. Ее живот вздувается под рубашкой. Она осторожно, с нежностью прижимает меня к шкафу. На запястье у нее наручник, от которого тянется длинная цепь и теряется где-то вдалеке.

Моя голова качается.

– Грейс?

Она улыбается.

– Ты знаешь, кто я?

А то. Можно подумать, другие не знают.

– Где мы?

– Теперь мы в безопасности. – Она гладит меня по волосам. – Она спасла нас.

Мое сердце сталкивается с очередным препятствием, которого я, похоже, не вынесу. Я вижу ледяные губы Эдди, освещенные мертвенным светом моего фонарика.

– О чем ты горово… говоришь? – Мой язык заплетается. Чувство такое, будто меня возили по крутым дорогам на бешеной скорости. В голове у меня все плывет. Мысли расползаются.

– Не волнуйся. – Она гладит меня по спине. – Уже скоро.

– Что скоро?

– Скоро вернется Рэйчел.

– Рэйчел?! – Ты здесь! На мгновение все остальное уходит на задний план, все мои мысли сводятся к одному: я тебя нашла. – Где она?

– Она вот-вот вернется.

Прислонившись к шкафу, я пытаюсь осознать услышанное и собрать в кучу разбегающиеся мысли. Я нахожусь в твоем желтом доме; Грейс тоже здесь; дверь заперта; твои родители мертвы. Мир словно вывернули наизнанку.

Я пытаюсь встать, но не могу удержать равновесие и прижимаюсь к спасительному шкафу, выжидая, пока внутри у меня все уляжется. Но этого не происходит. Я будто еду по той чертовой дороге, еду куда-то очень далеко, туда, куда нельзя добраться. Я мчусь по кромке, лечу навстречу поворотам.

– Эй, эй, осторожно. – Она говорит с такими же нотками в голосе, как были у Джеда, что приводит меня в ужас. – Все будет хорошо.

Она протягивает руку, чтобы успокоить меня, но я отмахиваюсь. Гремит цепочка. Голова моя словно ватой набита.

– Как я сюда попала? Где Рэйчел?

– Нам нужно набраться терпения. – Она хватает меня за руку. – Она скажет нам, когда можно будет уйти. Нам просто нужно чуть-чуть подождать и не шуметь.

Я иду к двери и по дороге поскальзываюсь из-за головокружения. По-моему, меня накачали наркотиками. Что-то красное капает на пол передо мной. Я касаюсь носа и понимаю, что это такое.

– Тебе следовало бы прилечь. – Грейс следует за мной, заламывая руки. – Тебя отравили.

– Что? – Я вытираю пальцы о рубашку и только где-то далеко на подсознании фиксирую, что вытерла кровь. Сердце начинает биться быстрее. Я думаю о Белль Стар.

– Гомер отравил воду на ранчо.

– Гомер?

– Он убил все. Рэйчел обнаружила тебя около кустов ежевики без сознания.

Отравили. Я вспоминаю включившуюся систему полива и жжение в носу. Руки у меня ярко-красного цвета. Горло дерет. А следом я вспоминаю, что оставила Гомера на склоне холма с квадроциклом твоей матери. С отравой твоей матери.

– Где Рэйчел?

– Она отправилась за ним.

Я подхожу к входной двери. Кладу ладонь на ручку. Я ожидаю, что она не поддастся, но на деле она поворачивается так легко и распахивается так быстро, что я вываливаюсь на крыльцо, все еще пошатываясь.

– Сера! Подожди! Ну подожди же! Рэйчел вернется! Сера, пожалуйста, просто подожди! Тебя отравили!

Я отмахиваюсь от нее:

– Не подходи ко мне!

– Тебе нужно успокоиться.

– Мне нужно в больницу.

С этим она поспорить не может. К тому же дальше она не может двигаться, так как длина ее цепи закончилась.

Не думаю, что я смогу добраться до больницы, но если мне удастся добрести до той развязки к югу от Хеппи-Кэмпа, где ловит телефон, я смогу позвонить в полицию. Теперь у меня есть доказательства; гораздо больше доказательств, чем мне бы хотелось.

Я сбегаю по ступенькам. Эта нагрузка выводит меня из равновесия, на меня накатывает новый приступ тошноты, так что я по очереди то бегу, то меня рвет так сильно, что кажется, будто я сейчас выплюну все свои внутренности. Рвота такая сильная, что мне кажется, что я умираю.

– Просто останься тут. – Грейс широко раскрывает объятия, словно намереваясь поймать меня с пяти метров. – Просто подожди!

Но я не стану ждать. Мне нужно добраться до своей машины, доехать к месту стоянки и вызвать полицию. Я не могу ждать, пока ты меня спасешь. Мне нужно спасать себя самой.

Головокружение прекращается, и я продолжаю бежать. Я спотыкаюсь, но не останавливаюсь.

– Не ходи туда! Там небезопасно! – кричит Грейс, и я вспоминаю твою мать. Она говорила мне, что уезжать небезопасно, а Грейс говорит, что возвращаться небезопасно. Выходит, безопасного места просто нет. Я продолжаю взбираться по тропинке, как по американским горкам, охваченным пламенем.

На том месте, где Джед любил сидеть и размышлять, я перевожу дух. Меня рвет там, где он сплевывал табак. Потом я бегу дальше, быстрее, вдоль троп и мимо пастбищ. Лошади двигаются, как марионетки на дергающихся неровных нитях, и мне кажется, что у меня галлюцинации. Но когда я снова останавливаюсь и меня снова рвет, я вижу, как их шатает, как они глухо ржут, дерутся и кусаются, отщипывая куски мяса с шеи друг друга. Один из коней вздрагивает и падает на землю, как подкошенный, а затем бьется в конвульсиях. Лошади отравлены. И они тоже все отравлены.

Я думаю, что с такой системой водоснабжения, как на ранчо, отравить всех было бы проще простого. Я только что была там, наверху, неподалеку от резервуаров, с Гомером и рассказала ему о Флоренс, а он ответил: «Я поднимусь на гору и все как следует осмотрю». И я разрешила ему. Я позволила ему уйти одному.

Все ранчо заражено. Они все умрут. Мы все умрем.

Я резко меняю направление и бегу в сторону круглого загона с Белль Стар. С одной стороны, я не хочу видеть ее мучений, но с другой – я знаю, что не могу просто бросить ее. Я должна попытаться ее спасти.

Я обхожу сарай, и передо мной открывается загон. Белль стоит в лунном свете, освещающем ее золотую гриву. Она мягко опускает голову в ведро с водой, и я кричу.

Она вскидывает голову, затем поднимает ее, как будто собираясь отчитать меня. Она не бьется в конвульсиях, не дрожит, не кусает себя за бок, и я понимаю, что дело в ее поилке. Я самолично наполнила ее водой из шланга несколько дней назад. Белль не заражена.

У меня болит в груди, дико ноют десны. Я умру. Я умру, если не выберусь отсюда.

Я протягиваю к Белль руку. Сначала она уклоняется, но потом кивает, опускает голову, и я провожу рукой по ее морде.

– Я вернусь за тобой, – обещаю я и убегаю. В поле зрения появляется главный дом.

Меня снова накрывает волна тошноты, и я останавливаюсь у дерева. Лужайка простирается передо мной, и по ней движутся призраки: резкие, беспокойные, грязно-черные и горящие. Это кошки. Все бездомные кошки покинули контактный зоопарк и теперь разбрелись по лужайке. Я не могу понять, отравлены ли они. Они кажутся слишком умными для этого. Их яркие глаза горят, хвосты взмахивают взад и вперед. Кошки словно знают, что ранчо теперь принадлежит им, что правил больше нет, поэтому они везде: и на крыльце, и на стропилах. Они наблюдают за мной с присущим им высокомерным выражением, и я почти улыбаюсь: кто, как не кошки, любит ночные кошмары. Потом я бегу к машине.

Достав ключ из кармана, я с первой попытки попадаю в замок дверцы, открываю ее и падаю на водительское место, захлопнув за собой дверь. Мои нервы на пределе, я чувствую, как озноб пробегает по шее и опускается до локтей. Я усаживаюсь как следует и просчитываю, что мне нужно делать. Мне нужно проехать по этому чертовому извилистому шоссе так быстро, как только смогу, не захлебнувшись при этом собственной рвотой.

Одной рукой я хватаюсь за руль. От пота рука противно к нему липнет. Я пытаюсь отдышаться и не могу. Вставляю ключ в зажигание. Поворачиваю. Что-то потрескивает, а потом машина заводится. Все кошки на лужайке сразу же оборачиваются, вытягивают шеи и внимательно следят, как я выезжаю задним ходом по ухабистой дороге.

Тошнота поднимается волной, сводит шею, наполняет слезами глаза. Я открываю окно, высовываю голову наружу, и меня рвет прямо на бок машины. Я точно умру.

Я меняю передачу и скатываюсь с горы к шоссе. Набираю скорость. Мне стоило бы, наоборот, ее сбавить, но я этого не делаю. Я не могу.

Я вхожу в повороты, сменяющиеся один за другим. Я в шоке от того, насколько быстро я могу ехать, не слетая при этом с трассы. Впереди я вижу нужный карман дороги. Там никого нет. Пока я петляю по дороге, дорожный карман то скрывается из виду, то снова появляется. Он ведет меня как маяк.

И вот он уже прямо передо мной, этот широкий и такой желанный участок дороги. В небе над ним висят облака, подающие мне некий сигнал. И я разгоняюсь еще быстрее.

Я вспоминаю, как Джед любил шутить о шоссе, что люди всегда появляются там в самый неподходящий момент. Ровно в этот момент передо мной появляется грузовик. Лихо войдя в поворот, он несется прямо на меня. Я понимаю: столкновения не избежать. Я не успею затормозить.

Я расслабляюсь, готовясь ударить по тормозам, но тут мои нервы не выдерживают, терпение от всего пережитого лопается. Вместо того чтобы расслабиться, я напрягаюсь; вместо того чтобы сдаться и пустить все на самотек, я даю отпор. Вместо того чтобы, вжав голову в плечи, уступить ему дорогу, я вынуждаю его подстраиваться под меня. Я вспоминаю твоего отца, который однажды с абсолютным безразличием подрезал другой грузовик, а потом с таким же равнодушным лицом прошел остальные повороты. Его пример заразителен, я чувствую, что превращаюсь в такого же водилу-урода. Я зажмуриваюсь. И жму на газ.

Водитель сигналит изо всех сил. Этот рев моментально разносится по долине, стократно усиливается, резко отскакивает от гор и пробивает брешь в моей голове. Продолжая набирать скорость, я мчусь к своему маяку, к тому карману дороги. Встречный водитель снова сигналит. Он не уступает мне дорогу. Он летит прямо на меня. Голова у меня раскалывается, грудная клетка вздымается, сердце готово выскочить из груди. Этот водитель меня убьет.

Я резко выкручиваю руль. Тормозить уже слишком поздно.

Я вылетаю с дороги и зависаю на самом краю обрыва. Мой желудок готов взорваться. Глаза слезятся. Деревья окружают меня со всех сторон, окружают меня плотным кольцом. Я чувствую, что вот-вот упаду. Прямо туда, в самую пропасть. Но каким-то чудесным образом не падаю.

– Открой рот.

Я узнаю твой голос сразу же. В реальной жизни он звучит так же, как и в подкасте.

– Нет. – Я плотно сжимаю губы, боясь открыть глаза.

– Сера, ты мне не доверяешь?

Я открываю глаза и моментально испытываю чувство благоговения. У тебя нос в веснушках; я об этом и понятия не имела! У тебя глаза матери и издевательская улыбка отца. Даже в нынешних условиях ты выглядишь собранно: на тебе аккуратно застегнутая фланелевая рубашка, ты тщательно причесана.

– Где мы?

Похоже, что в номере мотеля, но я первым делом думаю, что на самом деле это комната, специально замаскированная под гостиничный номер. Я уже давно ничему не доверяю.

– На, выпей это, – повторяешь ты. – Это диазепам. От припадков.

– У меня припадки? – Я ворочаюсь под одеялом. – Я голая.

– Твоя одежда была заражена. Пришлось ее снять.

– Почему я не в больнице?

– Мы вызвали «Скорую». – Ты морщишь нос в улыбке или гримасе. – Но на это нужно время.

– Чем меня отравили?

– Мы не знаем. Мы думаем, что это один из ядов моей матери, приготовленных ею для уничтожения ежевики. Система водоснабжения на ранчо была заражена.

– Это был несчастный случай?

Ты не отвечаешь. Твое лицо – маска.

В комнате тихо. Я обращаю внимание на самые странные предметы: на красные цифры на прикроватных часах, на большой телевизор, на коричневый мини-холодильник. Я ищу подсказки.

– Как я сюда попала?

– Грейс сказала мне, что ты сбежала. Я удивилась, что ты вообще ходить могла. Машину вести ты точно была не в состоянии. Мы нашли твою машину. Мы тебя вытащили. Не помнишь? Ты что-то говорила.

– Что я говорила? – Ты отворачиваешься и начинаешь переставлять бутылки на столике. – Рэйчел, где ты была?

Ты ухмыляешься, и в этой ухмылке я вижу твоего отца, твою мать, вижу несоответствие.

– Здесь.

– Где мы?

– В Уиллоу-Крик.

– Что ты здесь делала?

– Моя мать вынудила меня остаться здесь.

– Почему?

– Она пыталась защитить меня.

– Где Грейс? А Флоренс? А Эйприл? А все остальные исчезнувшие женщины?

Ты переводишь взгляд вниз.

– Думаю, тебе лучше отдохнуть.

– Мне нужно знать.

Тебе нравится такой ответ, потому что ты сама хочешь мне все рассказать. Ты подвигаешься вперед на стуле. Твой до боли знакомый голос овладевает мной.

– Я что-то подозревала с самого детства. Флоренс исчезла первой. Потом женщина по имени Амелия, еще одна по имени Элизабет. Затем Эйприл. Кто знает, сколько еще? Кто знает, скольким удалось спастись, а скольким нет?

Они приезжали сюда, чтобы исчезнуть, сбежать от своей жизни, начать все сначала. Они приезжали сюда, потому что им некуда было идти. Сценарий всегда был один и тот же. Они становились нашими подругами, практически членами семьи. Мы всегда были уверены, что они никогда не оставят нас. Потом однажды я просыпалась, а их уже не было. Никаких объяснений, просто «Она исчезла». Для меня, растущей здесь, это стало в порядке вещей. Люди, которые приходили работать на ранчо, находились в состоянии вечного поиска, были импульсивными и отчасти немного заблудшими. Со стороны казалось логичным, что они брали и уезжали, не попрощавшись. Они ведь так и оказывались здесь в первую очередь. Но я всегда чувствовала, что что-то не так. Хотя никогда не знала наверняка. Или, может быть, просто не хотела видеть, пока…

– Грейс.

Ты берешь со стола стакан воды, предлагаешь его мне, но я качаю головой.

– Мои родители всегда были параноиками, «сумасшедшими». Особенно моя мать. Чем хуже становились дела, тем больше она пыталась все контролировать. Если ты понимаешь, о чем я. – Она снисходительно улыбается. – Но у нее были веские причины бояться. Она никому не доверяла, потому что ее собственный ребенок был серийным убийцей. Вряд ли, конечно, они это знали наверняка. По крайней мере, я так не думаю. Но ты кожей чувствуешь, когда что-то по-настоящему не так.

– Что?! Серийным убийцей?!

– Они убили Флоренс, Эйприл, Элизабет. Они похитили Грейс и держали ее взаперти в том доме. Когда они поняли, что я ищу ее, то попытались напугать меня, вытурить с ранчо подальше от дома. Но я не сдавалась. Я оставалась поблизости, выжидая удобный случай, чтобы помочь ей сбежать.

– Погоди. Тот камень. Это ты была тогда в лесу? Ты бросила в меня камень? Ты хотела, чтобы я сбежала?

– Я хотела спасти тебя от них.

У меня есть еще куча вопросов к тебе, но в голове все как в тумане. Я пытаюсь разогнать его, пытаюсь во всем разобраться.

– Но кто убил твоего кота? Кто отравил Джеда?

– Они.

Мне вспоминается твоя загадочная банда.

– Но кто эти «они»?

– Гомер и Морони. Они уже очень и очень давно промышляют подобным.

– Но почему ты никому не сказала?

– Сказала. Я рассказала все тебе.

При этих словах я чуть в обморок не падаю от восторга. Да! Все было не зря! Все те эпизоды, все те секреты, которые знали только мы, – все это было не зря!

– Ты единственная, кто мне поверил. Они пытались заставить меня замолчать. Они мне угрожали. Я спряталась, но продолжала вести наблюдение. Я наблюдала за тобой. – Ты говоришь с отстраненной уверенностью, словно ведешь очередной выпуск своего подкаста, предварительно разобравшись во всех деталях дела, рассмотрев его под каждым углом, и теперь, когда ты произносишь все вслух, события обретают монолитность. – Гомер отравил ранчо. И хотел повесить это на тебя.

– На меня?

– Он уже какое-то время сеял в городе смуту, рассказывал всем, что ты сумасшедшая.

Я вспоминаю людей из города. Обращались ли они со мной, как с сумасшедшей? Офицер Харди так точно. И Морони тоже.

– Где он теперь?

Вздыхая, ты содрогаешься.

– Он покинул нас. Теперь ты в безопасности.

– Что ты имеешь в виду?

– Он умер.

– Что? Как?

Ты сжимаешь губы, боясь что-либо сказать, боясь вообще заговорить.

– Рэйчел, ты же знаешь, что можешь мне доверять, не так ли?

– Он был отравлен.

– Отравлен? Где? Когда? – В ту ночь я оставила Гомера дома, с семьей.

– Его нашли в церкви. Он был отравлен тем же ядом, которым заразил ранчо. – Ты пристально глядишь на меня в поисках подтверждений того, что я тебе верю, доказательств того, что я на твоей стороне.

Мои нервы притупляются. Я чувствую, что погружаюсь во мрак, и говорю:

– Боже мой…

– Это еще не все. – Ты касаешься моей руки так аккуратно, словно боишься прикоснуться ко мне. – Ты помнишь, что случилось с моей мамой?

Я чувствую смятение. Я помню кровь. Я помню, как она подошла ко мне. Я помню звук выстрела. Я помню боль.

Ты сильно вдавливаешь костяшки своих пальцев в мою руку.

– Я сохраню твою тайну.

Раздается стук в дверь. Ты отпускаешь мою руку.

– Войдите, – произносишь ты, и в комнату входит Грейс. Ее светлые волосы рассыпаны по плечам. Ее голубые глаза задорно блестят, когда она улыбается.

– Тебе лучше?

– Прости, что я убежала. – Не знаю, почему я извиняюсь. Я чувствую себя как-то не так. Казалось бы, я наконец-то нашла тебя, мир перевернулся с ног на голову! Но, вместо того чтобы радоваться и чувствовать себя счастливой, у меня кружится голова, и больше ничего.

– Все в порядке, – говорит она, и голос у нее точь-в-точь такой же, как у Джеда, и, как ни странно, мне кажется, что я сейчас заплачу. Я чувствую, как слезы наворачиваются на глаза, и думаю, что прошло уже много лет с тех пор, как я позволяла себе плакать.

– «Скорая» приехала. Они должны подняться с минуты на минуту. – Грейс переводит взгляд на тебя, а ты – на меня.

– С тобой захочет поговорить полиция.

Эти слова, сорвавшиеся с твоих губ, меня слегка волнуют.

– Что же мне им сказать?

Твои глаза лучатся теплотой, и ты улыбаешься.

– Расскажи им, что случилось.

Офицер Харди навещает меня в больнице в Вайрике. Я удивлена, что он проделал весь этот путь. Я полагала, что он будет ждать до последнего или вообще не придет. Вместо этого он входит в мою комнату с виноватым видом, как нашкодивший ребенок. Его плечи опущены, глаза затуманены, и мне интересно почему. Я думала, он ненавидит Бардов.

Он садится на стул рядом с моей койкой, где до этого не сидел никто, кроме тебя, и начинает пересказывать мне события того дня. Я готова обсуждать любые мелочи. К тому же я испытываю такое облегчение, что он наконец-то меня слушает, что практически не слежу за тем, что говорю.

– А потом я спросила его о Флоренс, и он стал огрызаться.

– Огрызаться? – переспрашивает Харди, будто я только что придумала это слово. Он поднимает голову, и больничные лампы освещают следы неаккуратного бритья на его щеках и оспины вдоль челюсти.

– Он казался рассерженным.

– Что значит «рассерженным»? Что конкретно он сделал?

– Ничего такого.

Он откидывается на спинку стула, как будто так и думал, как будто это я мучаю его, отвечая на его вопросы. Не-е-ет, не забота о Бардах заставила его прийти ко мне. Он переживает за Гомера. Я же думаю о том, что и Джед любил Гомера, и город любил Гомера, даже мне Гомер нравился. Все любили Гомера с такой же силой, как ненавидели твою мать, а я думаю: «Он мертв», – и на этот раз озвучиваю свои мысли.

Офицер Харди наклоняется вперед.

– С чего вы это решили?

– Я… – И тут мое сердце начинает раскалываться. Я отчетливо начинаю понимать, что шутки кончились и это – настоящее расследование, настоящий допрос. Из тех, что будут занесены в протокол. Из тех, что будут использованы в качестве доказательств. Из тех, что будут использованы для воссоздания реальной картины преступления. И я понимаю, что мне нельзя признаваться, что я знаю о смерти Гомера. Если я скажу ему, что это ты мне рассказала о его гибели, то расследование переключится на тебя; но если я этого не сделаю, то следствие продолжит работать со мной. Ведь это я нашла тело Джеда. Я нашла тело твоего отца. Я была там, где застрелили твою мать. – Я просто подумала, что если он отравил ранчо, то, возможно, по ошибке, мог и сам отравиться.

– Это довольно хорошее предположение. А вы знаете, как он оказался в церкви?

– Я не знала, что он был в церкви. – Я всегда думала, что если я когда-нибудь буду вовлечена в настоящее полицейское расследование, если я буду давать показания под протокол, то буду говорить только правду. Но оказывается, что мечты мечтами, а на самом деле я такая же, как и в реальной жизни.

– Не знали?

– Откуда мне было это знать?

– Извините. Я был уверен, что вы всегда все знаете. – Он устраивается на стуле поудобнее. – Клементина сказала, что он иногда приходил туда поздно вечером, чтобы встретиться с прихожанами, которые попали в беду. Есть идеи, с кем он мог встречаться в тот день?

– Почему бы вам не проверить выписку его телефонных звонков? – Я совершенно не удивлена тому, что указываю ему, как делать его работу.

– Мы так и сделали. Догадайтесь, откуда поступил звонок. Вам это точно понравится.

– Откуда?

– Из его собственного дома.

– Может, он сам себе позвонил.

– Похоже на то.

Я пытаюсь вернуть разговор в нужное русло, вернуться к Гомеру до его смерти.

– Как бы то ни было, мы поговорили о Флоренс, а потом разошлись в разные стороны. Я вернулась к своей машине. А он направился к системе водоснабжения.

– Он сказал вам, что собирался сделать?

– Он сказал, что собирается кое-что проверить.

– Он сказал, что именно?

– Нет.

– А было у него с собой что-нибудь необычное?

– Нет. Но он приехал на квадроцикле Эдди. А она хранила яд в багажнике.

– Вы уверены?

Я точно не помню, видела ли я отраву в багажнике.

– Я не помню.

– Ты не помнишь?

Я прижимаю пальцы к вискам, воображая головную боль, прежде чем она появляется на самом деле.

– Меня тошнит.

Офицер Харди ерзает.

– Миссис Флис…

– Мисс.

– Без разницы. Мертвы реальные люди.

– Может, для вас они и реальные, – сгоряча отвечаю я, не подумав, и тут же ужасаюсь. Я прикрываю рот рукой. Неужели твои родители никогда не были настоящими для меня? А твой брат? А Джед? Или все это была просто какая-то игра, какой-то трюк, который ускользнул от меня? – Нет, я не это имела в виду. Просто вам было наплевать, пока это не коснулось лично вас, пока это не коснулось кого-то, кто вам дорог. А мне и тогда было не все равно. – Но правда ли это? Действительно ли меня волновали другие люди? Или я монстр? Неужели я так потерянна? Неужели я настолько отчуждена от мира, что даже не могу понять, что передо мной массовое убийство? Не в подкасте, не по телевизору, а в реальной жизни?

Офицер Харди откидывается на спинку стула.

– Я удивлен, что ты ничего не сказала о ней.

– О ком? – задаю я вопрос, будто не знаю, что он имеет в виду тебя.

– О Рэйчел. О той женщине, которую ты так упорно искала. Она вернулась, да будет тебе известно. С еще одной дикой историей.

Что-то назойливо стучит у меня в мозгу. «Та женщина». Он и раньше использовал эти слова. Тогда я думала, что он имеет в виду твою мать. Но теперь я понимаю, что, возможно, он имел в виду тебя. Ты – та, с кем всегда приключались «дикие истории». Ты – та, которая дергала его каждый день и доставляла много хлопот.

– По словам этой женщины, он уже много лет строил планы, чтобы заполучить ранчо.

– Может, и так. Он сказал мне, что хочет, чтобы ранчо досталось ему. – Говорил ли он это?

– Тогда с его стороны было не очень разумно отравлять там все.

– Может, он хотел уничтожить улики.

– Он не очень умно поступил, отравив себя.

– Может быть, ему стало стыдно за то, что он сделал. Может быть, он захотел прощения. Он ведь был в церкви.

Офицер Харди откладывает карандаш и тянется вперед. Он проводит пальцем по краю моей подушки так близко к моему лицу, что я чувствую, как моя щека ввалилась вслед за его пальцами, пропахшими табаком.

– Видишь ли, я не думаю, что он это сделал.

Я начинаю задыхаться. Мне кажется, что яд все еще действует на меня, отравляет меня. Я не могу ясно мыслить. Я не могу ясно видеть.

– Я не думаю, что он имеет к этому какое-то отношение, – продолжает он.

– Разумеется, вы так думаете.

Черты его лица исказились.

– Ой, да ладно тебе. Я всегда был к тебе добр.

Я смеюсь.

– А, так вот что, по-вашему, значит быть добрым.

– Гомер – хороший человек. Он не сделал бы ничего подобного.

– Мужчине легко быть хорошим, так же как женщине легко быть сумасшедшей. – Я наклоняюсь: – Вы можете верить во что хотите, но вам нужны доказательства. Нечто большее, чем эти гнусные идейки, блуждающие в вашей маленькой голове… Верно?

Он вздыхает и снова откидывается назад.

– Клементина сказала, что вы писательница. Что ж, вы точно знаете, как рассказывать истории самой себе.

– Прямо как вы.