Эпизод № 81: В подвале

Клэм вздергивает подбородок. Девочки еще ниже опускают головы.

– Эйприл?

– Да.

– Ат-кинс? – практически по слогам произносит она.

– Я думаю, она работала на ранчо.

– Хм.

Девочки избегают смотреть мне в глаза. Гомер выгибает бровь.

– Мне кажется, что какое-то время на ранчо работала некая Эйприл.

Клементина надувает губы:

– Трудно всех запомнить!

– Тогда, может, вы помните Элизабет Лоу? Лию Таунсенд? Мисси Шуберт?

– Тебе лучше спросить у Эдди. – Клементина яростно царапает вилкой тарелку. – У нее должны сохраниться записи.

Девочки встают одновременно:

– Можно нам выйти из-за стола?

– Уберите за собой тарелки.

Девочки синхронно подхватывают их и спешат на кухню. Они что-то знают, понимаю я. И Клементина тоже.

– Откуда тебе известны все эти имена? – спрашивает Гомер.

– Из подкаста Рэйчел.

Он яростно трет щеки, будто пытается стереть с них ямочки.

– Не стоит верить всему, что говорит Рэйчел.

– Кто-то из этих девушек мог бывать здесь, – добавляет Клементина. – Это место привлекает неприкаянные души.

Гомер кладет руку на стол, Клементина берет ее и сжимает. Они ведут себя как единственные выжившие после апокалипсиса.

Покидая их дом и идя к своей машине, я не могу избавиться от ощущения, что именно из-за таких людей, как Гомер и Клэм, я хотела сбежать от прежней жизни и оказалась тут. Они чопорно живут в своем доме, обшитом белыми досками, за белым частоколом, в стенах, выкрашенных в пастельные тона, едят из расписной посуды, ходят на свою работу и делают домашние задания вместе с детьми – и что-то знают. У них есть какая-то тайна, но они упорно делают вид, что это не так.

Стоит ли мне пойти в полицию? Хватит ли фейсбук-аккаунтов пропавших без вести женщин и имен на дереве, чтобы убедить полицию все перепроверить?

Я еду в сторону города. Первым делом я отправляюсь в кофейню, но она закрыта. Потом направляюсь в продуктовый магазин, но он тоже закрыт. Весь город закрыт. Я иду по Главной улице, слушаю, как те наркоши, о которых ты рассказывала, шебуршат в своих фургончиках. Как вдруг меня окрикивают:

– Ты в итоге нашла то ранчо?

Я поворачиваюсь и вижу того человека, что встретила в Хеппи-Кэмпе в первый день. Кота у него на коленях в этот раз нет, но сам он все так же уверенно сидит на своем месте около входа в Культурный центр и все так же обращается ко мне со слишком большого, неестественного расстояния.

Я подхожу к нему.

– Да, нашла. Спасибо вам, что указали дорогу.

Он оказывается небольшого росточка, когда я подхожу ближе. Глаза у него выпуклые, желтые, а кожа вокруг губ такая жесткая, что движения рта практически не видно, когда он слабо, будто испуская дух, вопрошает:

– Почему ты до сих пор здесь?

– Я ищу Рэйчел Бард.

– Ха!

Я не знаю, как на это реагировать, но, с другой стороны, такое случается не в первый раз.

– Она пропала.

Движением пальца он подзывает меня поближе. Я подхожу и задыхаюсь от запаха его тела, приторно-сладкого, как умирающие цветы в похоронных венках.

– Я видел ее.

– Что?! Когда?!

Он кивает, довольный эффектом.

– Я вижу ее все время. Больше ее никто не видит – никто ведь не смотрит. А я ее вижу. Вижу.

По спине у меня пробегает легкий озноб. Интересно, я так же выгляжу в глазах окружающих? Как неприкаянная душа, которая бродит по миру, утверждая, что видит то, чего другие не видят?

– Где?

– В лесу иногда. На берегу реки. В той стороне. – Он указывает пальцем на дорогу, на ту точку, где она сливается с горизонтом. – Пару дней назад я видел, как она садилась в большой черный грузовик с тем ковбоем.

Я разочарованно вздыхаю. Он не тебя видел. Он меня видел. Я настолько увлеклась твоим исчезновением, что сама стала ключом к разгадке.

Когда я вхожу в полицейский участок, над моей головой звенит колокольчик. Офицер Харди вздыхает и продолжает пялиться в свой телефон.

– Мне нужно доложить… кое о чем.

Его губы подергиваются.

– Как таинственно.

Я не могу отделаться от вида того мужчины около Культурного центра. Мне бы очень хотелось, чтобы Джед был сейчас рядом. И ты тоже. Но вас нет, так что мне пора начать верить в себя, иначе никто не поверит. Я кладу обе руки на стойку.

– В течение многих лет женщины исчезали с ранчо Бардов. Флоренс Уиплер. Элизабет Лоу. Лия Таунсенд. Эйприл Аткинс. А теперь Грейс Комбс.

– Я…

– Я думаю, что в этом виновен Гомер Бард.

– Гомер? – Он чуть не подавился табаком.

– Он встречался с Флоренс, когда та исчезла. Вы знали об этом? Потом она ему изменила. Он весьма своеобразно отреагировал, когда я спросила его об этом. Его сестра вела расследование, она вела записи о каждом исчезновении, а теперь исчезла и она. Я думаю, что виноват Гомер. Может быть, Эдди и Эмметт тоже… Клементина. И даже Тасия.

С каждым произнесенным мной именем его глаза тускнеют.

Он кладет телефон и встает. Его руки тянутся к кобуре, и мне кажется, что он мог бы застрелить меня; мог бы арестовать меня. Может, он тоже в этом замешан. Может, и ему нельзя доверять. Я никому не могу доверять. Я делаю шаг назад, судорожно обдумывая пути отступления.

– Так. Какая милая девочка. Девочка, полная решимости и энтузиазма.

– Я не девочка. Я женщина.

– Как вам будет угодно. – Он опирается на локти и наклоняется ко мне. Его дыхание обжигает мне щеку. – Я встаю по утрам не для того, чтобы выслушивать безумные истории; мне нужно что-то более конкретное. Что я тебе говорил в прошлый раз, когда ты сюда приходила?

– Что вам нужны доказательства.

Но мы оба понимаем, что ему не нужны абы какие доказательства. Ему нужны тела.

Я еду на ранчо во влажной, скользкой темноте. Дорога, похоже, вооружилась против меня и добавила новых, еще более крутых поворотов, не забыв усыпать их валунами.

По дороге я составляю план. Я позвоню своему бывшему мужу. Скажу ему, что если он не получит от меня известий в течение пяти часов (два с половиной часа, чтобы доехать до Вайрики, где есть сотовая связь; плюс два с половиной часа на то, чтобы спасти тебя), то пусть звонит в полицию. Я попрощаюсь с Белль Стар. (С этим пунктом плана я все не могу до конца определиться. Я хотела украсть ее, украсть грузовик и трейлер твоей матери и уехать, спасти Белль. Но это было бы преступлением. Может, у меня получится вернуться за ней позже.) Потом я пойду в желтый дом с дробовиком. Я разнесу дверь к чертям собачьим и добуду нужные доказательства.

Когда я добираюсь до ранчо, у меня трясутся руки. Я паркуюсь на стоянке рядом с внедорожником твоего отца. Твои родители уже вернулись? Или они уехали на другой машине?

Я спешу внутрь, чтобы позвонить, но телефон с мясом вырван из стены и лежит, разбитый вдребезги, посреди комнаты. Мое сердце колотится.

– Эй!

Я бросаюсь к компьютеру, шевелю мышкой. Экран загорается, но вкладки исчезли. Кто-то сидел за компьютером.

Я моргаю и заставляю себя открыть браузер. Появляется белая страница.

Я пробую еще раз.

Снова и снова.

Я сгибаюсь. В животе ураган. Я слышу щелчок, и всюду гаснет свет. В окно заглядывает луна. Здесь кто-то есть. Кто-то наблюдает за мной.

– Эй! – повторяю я хриплым голосом. Я продолжаю стоять на ногах, но мое тело сгорбилось, скрючилось от боли. Страх меня будто отравляет. Я вынимаю из кармана телефон и подсвечиваю им путь через комнату. Статуя Иисуса останавливает меня, шепча: «Тише, тише. Успокойся». Но мое сердце бьется еще быстрее. Я выхожу из гостиной и оказываюсь под изгибом лестницы.

Я ныряю в оружейную. Твои родители хранят свои четыреста двадцать семь ружей в комнате рядом с кухней. Они не заперли их, потому что с чего бы? Они хотят, чтобы кто-нибудь их нашел. Они обожают хаос. Жестокость. Они – настоящая дикая семья.

Дверь в комнату уже открыта. Я свечу на пол и от удивления отпрыгиваю. На полу лежит мужчина в ковбойской шляпе. Сначала я думаю, что это Джед. Мужчина лежит на животе в луже рвоты. Как только я вижу лужу, тошнотворный запах ударяет мне в ноздри.

Я наклоняюсь, колени у меня дрожат. Прижимаю пальцы к его шее. Только прикоснувшись к тонкой, морщинистой коже, я понимаю, что это твой отец. Твой отец мертв. «Всего лишь царапина!» – проносится у меня в голове, и кажется, что сейчас он встанет и как следует посмеется над такой забавной шуткой.

В каждой руке у него зажато по серебряному пистолету, сделанному явно на заказ. Помирать, так с музыкой, когда-то подумал он и предусмотрительно заказал на этот случай пару вычурных пушек. Мне приходится напомнить себе, что все происходящее – взаправду, а не урок с наглядным пособием. Все выглядит реальным и пахнет реально, но мой мозг продолжает твердить: «Не волнуйся! Сойди с ума! Так безопаснее».

Я прижимаю пальцы к запястью твоего отца и к его груди. Я чувствую ложбинку, в которой билось – и остановилось – его сердце, и думаю: «Я не хочу умирать».

Я приехала сюда, чтобы исчезнуть, но я не хочу. Я хочу жить, на хрен. Мне не нужно жить лучше. Мне не нужно жить правильно. Мне просто, черт возьми, нужно выжить.

Я беру лучшее ружье, какое только могу найти, с лазерным прицелом и такое хитроумное, что, вероятно, оно сможет прицелиться и выстрелить само, вообще без моего участия. Я проверяю, заряжено ли оно, хотя уверена, что заряжено.

Уверенным жестом человека, который делал такое десятки раз, я закидываю ружье на плечо.

– У меня ружье, – говорю, а точнее, шепчу я. – Если вы меня слышите, предупреждаю, у меня ружье.

Я возвращаюсь обратно через кухню.

Я слышу глухой удар на лестнице и резко оборачиваюсь, целясь во все стороны сразу. Во мраке вспыхивают два желтых глаза. Это одна из кошек. Не знаю, как она попала внутрь, но сейчас она шипит и разевает пасть в клоунской улыбке.

– Ничего страшного, киса. – Я опускаю ружье и со всех ног бегу к двери. Я снаружи, и за мной никто не гонится. Кругом тихо. Я спускаюсь по ступенькам к своей машине. Я открываю дверь, как вдруг до меня доносится тревожное ржание. Я его сразу узнаю. Это Белль Стар.

Крепко сжимая ружье, я бегу через ранчо. Громкий механический звук пугает меня, я отпрыгиваю в сторону. Но это всего-навсего включился, истошно шипя, полив. Я останавливаюсь посреди тропинки, стараясь не намокнуть. До чего чудно! Воздух так красиво переливается в тусклом уличном свете! Меня пытаются напугать? Или заманить в ловушку? Я вдыхаю, и мои ноздри горят.

А потом раздается крик, и я не могу сказать, лошадь это или человек. Полив шипит в последний раз и выключается. Я кратчайшим путем пробегаю мимо оранжереи, чтобы добраться до Белль Стар, и вдруг останавливаюсь на полном ходу. Я добралась до сада. В нем кто-то недавно копал. Колдовство твоей матери над кустами ежевики привело к тому, что они высохли и обесцветились. У куклы, которую я вытащила когда-то из-под кустов, нет лица, на его месте зияет пустота. А сами кусты кем-то замяты.

Мое сердце екает. Я одна? Я бываю по-настоящему одна хоть когда-нибудь, пусть даже в этой чертовой глухомани? Я подхожу ближе. По спине от нервов бегут мурашки. Я прижимаю ружье к бедру.

Кусты почти полностью отмерли, и теперь я наконец вижу, что скрывается под ними. Эпизод № 33: «В церковном саду были захоронены двадцать две девушки».

Все мои предыдущие планы уходят на второй план, потому что теперь остается только одно. Копать. И я копаю. Вода обжигает мои пальцы и покалывает на языке. Телефон с включенным фонариком зажат у меня в руке. Я готова сделать снимок, как только, что бы там ни было под кустами, покажется на свет. Я готова сделать снимок, прежде чем дать деру.

В реальной жизни выкопать тело оказывается трудно. Даже перекопанная земля тяжелая и каменистая. Я чувствую стервятников, кружащих над головой. Холодный пот стекает по спине, мои легкие горят, но я продолжаю копать. Я копаю усерднее. Так усердно, что, когда я ударяю о что-то мягкое, мне кажется «что это подушка», как описал это один из убийц «семьи» Мэнсона; «что это масло», ликуя, провозгласил убийца из эпизода № 38; «что это что-то очень естественное», добавил убийца в эпизоде о «Резне по гороскопу».

Теперь я вижу ее. Покрытую мхом и гнилью. Пахнущую давней смертью. Вот оно, мое тело.

Я с силой раздвигаю кусты, не обращая внимания на шипы, впивающиеся мне в кожу, и на корни, якорем тянущие меня вниз. Я снова копаю. Мне даже не нужно копать слишком глубоко. И вот у меня есть еще одно тело. На этот раз – плоть, отделяющаяся от кости и покрытая мохоподобной субстанцией. В глазницах копошатся личинки.

Меня тошнит прямо там, на лужайке. Меня трясет, как в лихорадке. Упав на колени, я слышу у себя в ушах: «Улики, улики. Не оставляй улик!» Но поделать с собой ничего не могу. Мне кажется, это я умерла. Мне кажется, что меня отравили. Я и есть эти тела. А эти тела – это я. Я – каждая женщина, которая когда-либо исчезла.

Я стою на коленях, задыхаясь, как вдруг слышу приближающиеся шаги. Сначала я вижу ее ноги, которые еле идут ко мне, как будто они тоже умирают.

Ружье скользит у меня в руке, и я пытаюсь перехватить его получше.

– Рэйчел, – хрипит она, и ее глаза горят невидящим светом. Она смотрит куда-то надо мной, будто Рэйчел – это дух, парящий над нашими головами, преследующий нас. – Ты погубила мой сад!

Руки ее покрыты темными пятнами, что-то бурое течет по губам. Сначала я думаю, что это грязь. Но потом напоминаю себе: нет, это кровь.

– Здесь тела! – кричу я. – Здесь, под кустами, трупы!

– Это ты во всем виновата!

Но это не так. Я ни в чем не виновата. Но прежде, чем я успеваю ее остановить, прежде, чем успеваю что-то сказать, она бросается на меня, вытянув руки. Раздается звук выстрела, но не я спустила курок. Я вообще не умею стрелять из ружья. И это последнее, что я помню.