Эпизод № 49: Про девочек

У Клементины все так легко устраивается с пятницей, что я начинаю подозревать вмешательство твоей матери. В четверг вечером она говорит: «Ты можешь взять отгул завтра утром, чтобы посетить школу Клементины».

Джед предлагает подвезти меня. Думаю, ему просто нужно оправдание, чтобы не идти на работу, но я принимаю его помощь. Я все от него принимаю, потому что мне легче считать себя нормальной, если рядом со мной мужчина.

В пятницу утром он ждет меня возле домика для персонала в своем большом черном грузовике. Он выглядит помятым, невыспавшимся и бледным и сидит, поигрывая связкой ключей.

Я прохожу мимо сухого участка земли в саду. Он выглядит больше, чем в прошлый раз, но у меня нет времени разбираться почему. Стервятники продолжают кружить. Солнце припекает траву, и та начинает пахнуть компостом и слежавшейся древесиной. Больше всего на свете мне сейчас хочется как можно скорее убраться отсюда.

Я забираюсь в грузовик и кладу в рот таблетку драмины. Мы проезжаем мимо дома твоих родителей, спускаемся по дороге и мчимся в сторону Хеппи-Кэмпа.

– Напомни, что у вас за дела с Клементиной? – уточняет он, как только ранчо исчезает из зеркала заднего вида.

– Я выступаю перед ее классом. – Я была так сосредоточена на попытках разговорить ее и вынудить рассказать о тебе, что совершенно забыла, что сначала мне придется выступать. Я чувствую, как меня начинает укачивать, все вокруг начинает плыть перед глазами. Нужно было выпить таблетку намного раньше.

– О чем будешь рассказывать?

– О писательстве.

– Ты писательница?

Я ослабляю ремень безопасности.

– Да, если это поможет разговорить Клементину.

Он молчит, поэтому я все же решаю добавить:

– Наверное, нужно было подготовиться.

Он смотрит на меня, улыбаясь. Интересно, что бы случилось, если бы мы просто продолжили ехать. Я почти произношу это вслух. Я смотрю вперед на изгибы дороги и представляю себе, как она в конце концов выпрямляется, переходит в восьмиполосное шоссе; там по радио слышно не только помехи, но и живые человеческие голоса; там живут настоящие живые люди. Мне кажется, Джед был бы другим человеком вне ранчо. Почему же он не уезжает оттуда? Тут я позволяю себе помечтать, что он остается ради меня. Интересно, ты когда-нибудь испытывала нечто подобное?

– Как хорошо ты знал Рэйчел?

– Мы ведь это уже проходили.

– Вчера ты сказал, что вы постоянно катались верхом вместе. Но до этого ты утверждал, что Эдди никогда не разрешала тебе кататься на лошадях.

Произнося все это, я задумываюсь, почему я каждый раз позволяю ему сорваться с крючка. Почему мои многочисленные вопросы не позволяют мне загнать его в угол. Похоже, я так сильно хочу, чтобы он был невиновен, что даю ему возможность оправдаться.

– Эдди не знала об этом.

– Но тогда ты должен был знать Рэйчел лучше, чем говорил.

Ему нужно время, чтобы придумать ответ.

– Ты же сама приехала сюда из-за ее подкаста. Подумай, насколько притягательной она была в жизни. Да, мы провели немного времени вместе. Да, мы обсуждали всякую фигню. Но я ведь уже говорил тебе: не думаю, что я хоть сколько-нибудь ей нравился.

– Тогда почему она проводила время с тобой?

– Потому, Сера, что других кандидатов для общения здесь не так уж и много.

Я сжимаю челюсть. Мне неловко, но нужно задать следующий вопрос:

– Вы спали вместе?

– Ну, как бы, конечно.

Его ответ застает меня врасплох, и я не знаю, что сказать, что и думать. Ты спала с Джедом!

Грузовик замедляет ход, и перед нами открывается дорога на Хеппи-Кэмп.

– Хочешь, я пойду с тобой?

– Не стоит.

– Мне несложно.

– Но ты не обязан. – Его глаза сверкают. – Или тебе хочется?

– Неплохо было бы сходить.

Мы паркуемся на стоянке рядом с полицейским участком и идем к школе. «Родина индейцев, сердце Кламата» написано на ней. Охраны нет и в помине. Школа меньше ранчо. Я вспоминаю, как Тасия рассказывала мне о том, что тебя попросили уйти из школы. За окнами виднеется кривой участок мертвой травы, размеченный под футбольное поле. Глядя на эту удручающую картину, я начинаю понимать, зачем ты придумывала свои истории.

Я следую описаниям Клементины и нахожу ее класс. Подойдя к нему, я заглядываю в маленькое квадратное окошко на двери. Клементина стоит у грязной доски, на которой слабым маркером написаны слова «онтологический» и «эпистемологический».

Она указывает на доску:

– Кто может привести пример онтологической истины? Кто готов? Кто может? – Она с надеждой смотрит на учеников, которых всего шестеро. Потом замечает меня. – О, минутку. Подождите. К нам пришла особая гостья, о которой я вам говорила!

Она подходит к двери и с удивлением замечает Джеда:

– О, Джед. И ты здесь?

– Я все равно ехал в эту сторону. – Он врет без надобности.

Она подводит нас к доске перед классом. Все шесть учеников – девочки; две из них – твои племянницы. Глазами они все провожают Джеда и блаженно улыбаются.

У меня ничего не подготовлено, но, может быть, это к лучшему. Мне все равно нечего сказать этим девочкам. Мне грустно смотреть в их открытые чистые лица. Я думаю об Алиссе Терни, Лэйси Питерсон. О Флоренс Уиплер, которая исчезла в этих самых лесах. Я думаю о себе. И мне ничего не хочется сказать кроме: «Радуйтесь. Просто радуйтесь, что вы здесь. Вам не нужно никого слушать. Вы по-прежнему здесь».

– Девочки, это Сера Флис. – Клементина сияет с надеждой. – Она писательница, и она расскажет вам о своей работе.

Я попала сюда обманным путем. Мне нечего сказать. Чем раньше это все закончится, тем лучше. Тогда я смогу присоединиться к Клементине за обедом и расспросить ее о тебе. Но сначала нужно пройти это испытание.

– Спасибо.

Я криво улыбаюсь. Джед с трудом втискивается за узкую парту.

Дети передо мной выглядят младше, чем те старшеклассницы, которых я помню. На лицах у них пустое выражение, а сами лица до сих пор все в прыщах. Когда человек достигает определенного возраста, окружающие любят спрашивать: «Что бы вы сказали молодой себе? Если бы вы могли вернуться и поговорить с молодой собой, что бы вы сказали?»

Я бы сказала: «Ты попала». «Мне очень жаль». «Беги».

Но я не могу сказать такое этим девочкам. Так что я, как все остальные, притворяюсь кем-то другим; давным-давно у меня это отлично получалось. По иронии судьбы, я болтаю сначала об умении быть в этой жизни готовыми ко всему, а затем о дисциплине.

– Закавыка с писательством в том, что никто не будет заставлять вас писать. – Меня несет по течению. – Так, наверное, верно в отношении большинства взрослых вещей. Это, наверное, главная проблема взросления. Было бы намного проще, если бы кто-нибудь просто пришел и сказал, что делать.

С писательством у вас никогда не бывает никакой гарантии. Это, кстати, тоже верно в отношении многих взрослых вещей: брака, работы, детей. – Я непроизвольно смеюсь. – Почему-то мы учим детей, что нужно сделать выбор и он будет длиться вечно. Видимо, чтобы не подорвать основы высшего образования. Но правда в том, что вы все потеряете, и, вероятно, гораздо раньше, чем думаете. И вам придется начинать все сначала. И снова, и снова, и снова.

Я чувствую, что это звучит слишком удручающе, поэтому добавляю немного своей любимой темы – реальных преступлений:

– Но важно помнить, как вам повезло. Многих людей вашего возраста убили или похитили. Такое происходит постоянно. Каждый день. Многие люди просто исчезают – и их совершенно забывают… Так что будьте благодарны.

В классе все слушали, затаив дыхание. Клементина приоткрыла рот от удивления. Даже Джед выглядел опешившим. Наконец Клементина решилась разрушить молчание и сдавленным голосом спросила:

– Есть ли у кого-нибудь вопросы?

Шесть рук поднимаются сразу, и я облегченно выдыхаю. Может быть, у меня получилось заинтересовать их. Может быть, взрослый впервые разговаривал с ними честно, на равных.

Клементина обращается к девочке с таким густым макияжем, как у блогерок из ютуба.

– Вы из Техаса? – спрашивает она. Я теряюсь, но быстро понимаю, что она обращается к Джеду.

Он откидывается на спинку стула и говорит:

– Из Западного Техаса, – как будто всем понятна разница.

– Вау, – с придыханием произносит девочка.

– Как настоящий ковбой, – добавляет другая.

– Есть ли у кого-нибудь вопросы к нашей гостье? – вмешивается Клементина. – Возможно, как писатели зарабатывают на жизнь?

Я сомневаюсь, что кто-либо знает ответ на этот вопрос.

Одна девочка прилежно поднимает руку:

– Над чем вы сейчас работаете?

– Я пишу детектив про убийство.

Мой ответ заставляет класс стушеваться, а Клементина беспокойно оглядывает учениц.

– Это реальная история? – спрашивает Аша.

– Я еще точно не знаю.

– Как вы можете этого не знать?

– Потому что я нахожусь в середине истории.

Джед прочищает горло:

– Когда у вас, девчули, здесь обед?

Все внимание переметнулось на него.

– Девчули!

– Боже мой, этот голос!

Клементина вмешивается:

– Хорошо. У нас есть еще десять минут, так что давайте дружно поблагодарим нашу гостью, а потом посидим в тишине и обдумаем услышанное.

Она окидывает меня беглым взглядом, и я чувствую, что у меня начинают гореть щеки, а в груди не хватает воздуха. Мое выступление было ужасным. Я не проговорила даже пятнадцати минут. Класс благодарит нас, и Клементина ведет нас к выходу.

– Вы можете подождать меня в учительской. Налево по коридору, третья дверь слева.

Мы с Джедом идем в указанном направлении по коридору, в котором к застарелым, устоявшимся запахам примешиваются запахи молодых и активных тел. Я стараюсь не думать о том, что я сказала, не прокручивать разговор в своей голове. Но получается у меня плохо: я не могу отказать себе в удовольствии в который раз побичевать себя. Я разочарована своим выступлением и тем, что не смогла произвести на них впечатление. Чувство разочарования бесит меня. И эти мысли ходят по кругу в моей голове.

Я должна напомнить себе, что пришла сюда ради тебя, чтобы поговорить с Клементиной о тебе. Ну и что с того, что я выгляжу психически больной? Ну и что с того, что Джед ходит вокруг меня на цыпочках, боясь, что я сорвусь в любой момент? Я сделала то, что должна была сделать.

Я сижу в учительской на пластиковом стуле рядом с грязным деревянным столом. Комната размером с подсобку с кофеваркой. Джед наливает кофе и садится рядом со мной. В тесной комнате мы оказываемся слишком близко. Затем он усмехается:

– Что ж, это было забавно.

– Не смейся надо мной.

Его глаза излучают улыбку.

– И не думал. Я не смеюсь над тобой. – Он кладет свою руку поверх моей и вздыхает. – Но ты не можешь не согласиться, что мы с тобой очень похожи друг на друга умением попадать в неловкие ситуации.

Мои глаза встречаются с его глазами, и я чувствую, как во мне что-то переворачивается – и это меня раздражает. Меня раздражает та ситуация, в которой я оказалась. Я сижу здесь, в этой занюханной учительской, в богом забытом месте с разведенным алкоголиком из Западного Техаса и чувствую такое же возбуждение, какое я испытывала в подростковом возрасте, когда вешала на стену фотографии Ривера Феникса. Я думала, что жизнь сложится иначе, что все будет лучше и интереснее. Джед смотрит на мои губы.

Неожиданный пронзительный звонок заставляет меня скинуть его руку с моей – даже в такой крохотной школе в глуши звонок орет как сирена.

Несколько учителей заходят, чтобы выпить кофе, но тут же уходят. Когда появляется Клементина, в учительской только мы с Джедом.

– Большое спасибо, что пришла, – говорит она, хотя я уверена, что она уже сожалеет о своем приглашении. – Для них так много означает видеть… – Она отстраняется, выдвигая стул, чтобы сесть, очевидно, осознав, что закончить это предложение нечем. Ведь дети только что увидели женщину вдвое их старше, которая чувствует себя такой же потерянной и сбитой с толку, как и они. – Я тебе очень признательна.

Джед пытается сдержать смех и в итоге хрюкает.

– Мне тоже было приятно, – говорю я, когда она садится. – А сейчас…

– Как прошла твоя неделя, пока мы мне виделись? – Джед вскакивает и смотрит на меня, как на самого невоспитанного человека в мире. Но воспитание и манеры – это последнее, о чем я сейчас думаю. Идет расследование!

– Отлично. – Клементина вздыхает, и я вижу, что она, возможно, устала, хотя она мать, а по матерям трудно определить уровень их усталости. – На лесозаготовке появились термиты, так что все немного нервничают.

Понятно, что под «всеми» она имеет в виду Гомера. Я вспоминаю, как он появился на кухне, как поймал ее у церкви. «Я, кажется, говорил тебе…» Что именно? Что-нибудь обо мне?

Я многозначительно смотрю на Джеда, чтобы убедиться, что он больше не собирается меня перебивать. Затем я начинаю:

– Я хотела тебе кое-что показать. – Я медленно вынимаю список из кармана. Джед внимательно наблюдает, как я кладу его на стол перед ней. – Это список имен, который написала Рэйчел Бард.

Клементина дергается, словно собирается встать из-за стола, но остается на месте.

– Рэйчел Бард. Тасия Ле Крюс. Флоренс Уиплер, – читает она по очереди.

Я указываю пальцем:

– Клементина Этуотер.

– Где вы его нашли?

Я прочищаю горло, стараюсь говорить ровно и решительно. Я следователь. Я не шучу. Ты пропала, и я найду тебя.

– У тебя есть догадки, что это за список?

Она откидывается назад в задумчивости.

– Для начала было бы неплохо, если бы вы сказали мне, где вы его нашли.

У меня скручивает живот. Чувство стыда обретает новые краски. Что я могу ей сказать? Что я рылась в мусоре, чтобы найти твоего мертвого кота, потому что думала, что он твой лучший друг? Это звучало бы безумно, а они уже и так смотрят на меня с жалостью.

– Список – это не самое главное, – говорю я с вызовом. – Я здесь из-за Рэйчел.

Клементина откидывается на стуле.

– Из-за Рэйчел? Что ты хочешь сказать?

– Ее подкаст. Я слушала ее подкаст.

Клементина в замешательстве переводит глаза с Джеда на меня.

– Ты переехала сюда и устроилась на ранчо Эдди из-за подкаста?

– Мне нужно узнать, что с ней случилось. – Под ее насмешливым взглядом это звучит совершенно глупо. – Эдди сказала, что люди преследовали Рэйчел. Какие-то люди на большом черном грузовике.

– Здесь у каждого есть большой черный грузовик. Эдди сказала тебе, кто именно это был?

– Нет. – Мое чувство неловкости усиливается.

Она барабанит пальцами по столу.

– Как она могла не знать? Это маленький городок.

– Зачем Эдди придумывать?

Поверить не могу, что Эдди – мой главный свидетель.

Клементина снова откидывается назад, задумчиво смотрит на кофеварку, словно в другой мир.

– Интересно, не со слов ли Рэйчел она так считает? – Она ловит мое недоверие и придвигается ближе. – Возможно, Рэйчел хотела уйти, но не знала, как это сделать, поэтому выдумала эту безумную историю; она всегда была большой выдумщицей. Наверняка ей казалось, что это единственный способ, чтобы мать ее отпустила. Но это в том случае, если ей действительно угрожала опасность, от которой ей надо было спастись.

– Тогда почему Эдди сказала мне, что она мертва?

– Эдди и Рэйчел были очень близки. Думаю, ей тяжело… – Она забывается, но вовремя останавливает себя. – Я думаю, ей тяжело признать, что Рэйчел могла ее бросить. А может, ей просто не нравится, когда ты задаешь вопросы.

В этом есть доля истины, но у каждого своя правда. Я пытаюсь убедить себя, что это хорошо. Если бы имел место сговор, все они рассказали бы одну и ту же историю. Но вопрос в том, кому я могу верить? Я считала Клементину «хорошим человеком», а теперь у меня такое чувство, что она никогда не задумывалась обо всем произошедшем всерьез и сейчас сочиняет на ходу. Неужели она так довольна своей жизнью, что ее невестка может исчезнуть, а ее это нисколечко не волнует?

– С тобой Рэйчел связывалась? – Я сжимаю кулаки.

– Я… э-э-э… это немного неожиданно. Мы не настолько близки.

– Так ты думаешь, она еще жива?

– Конечно, жива. – Она смотрит на меня серьезно. – Я бы не стала беспокоиться о Рэйчел. Она могла позаботиться о себе сама.

Я закусываю губу. Я не могу в это поверить. Неужели все так просто? Ты просто уехала? Я опускаю голову и смотрю на листок на столе.

– А как насчет Флоренс? Флоренс Уиплер?

Ее глаза бегают.

– Что именно?

– Она ведь тоже исчезла, разве нет?

– Это было очень давно.

– Но ее исчезновение много значило для Рэйчел, не так ли?

– Ее пропажа очень много значила для всех. Подобные события из детства накладывают отпечаток на всю жизнь. – Она делает паузу, но, не дождавшись от меня реакции, продолжает: – Флоренс стала чем-то вроде местной знаменитости, ее фото публиковали повсюду. Я думаю, Рэйчел… Эта трагедия затронула всех нас. Рэйчел, возможно, сильнее, чем других, но она всегда была очень… ее просто затронуло сильнее, чем всех остальных.

Я очень осторожно, продумывая каждое слово, произношу:

– Тасия рассказала мне о ссоре.

Клементина качает головой и откидывается.

– Никто из нас тогда и подумать не мог, что произойдет что-то страшное. Если бы мы только знали… – Она тяжело вздыхает. – Нам все казалось таким важным… Морони ужасно переживал. – Моя спина окаменела. – Ужасно.

Я чувствую бешеный стук сердца в груди. Неужели она имеет в виду то, что я и предполагала? Даже Джед сидит тихо.

– Он был молод, – слабо говорю я, пытаясь убедить ее, что я на ее стороне независимо от того, что она скажет.

Она с облегчением выдыхает:

– Именно. Они оба были такими молодыми. – Она дышит неровно, как будто это ее ошибка, ее ноша. – Я знаю, что Тасия чувствует себя неловко, неуютно. Это ведь был ее парень, а ей самой было, не знаю, четырнадцать? Пятнадцать? Мы просто не могли понять, зачем Флоренс это сделала. Ну, то есть чего она хотела этим добиться? Но ведь молодые девушки часто делают глупости. Я пытаюсь всегда помнить об этом, воспитывая своих девочек.

Кусочки мозаики складываются у меня в голове. Флоренс и Морони перепихнулись. Остальные девочки узнали об этом, разозлились, Флоренс убежала, и ее больше никто не видел.

А Тасия в итоге вышла замуж за Морони.

– Ну да, что поделать. – В ее смехе звучат истерические нотки. – Если бы мы их не прощали, нам не за кого было бы выходить замуж.

Она подвигается вперед на своем стуле и указывает на список:

– Можно вопрос? – Она пробегает рукой по списку. – Ты нашла это в воротнике Бамби?

Мое сердце замирает, как будто меня поймали с поличным. От унижения меня бросает в жар. Я напоминаю себе, что Клементина не знает, что Бамби мертв и что мне пришлось лезть в мусорный бак, чтобы найти эту «улику».

– Я помню, когда она это сделала. – Ее голос дает мне надежду. – Бамби тогда был еще котенком. Она психовала, что он может потеряться, и поэтому записала все наши имена, чтобы тот, кто его найдет, точно смог с кем-нибудь связаться. – Она откидывается, согретая воспоминаниями. – Это было довольно мило.

«Идиотка», – думаю я. Я чувствую, что теряю почву под ногами, и знаю, что Клементина думает, что она меня разочаровала, и она права. Мне стоит порадоваться за тебя. За то, что ты сбежала. Что ты жива и здорова. Вместо этого я чувствую себя сумасшедшей, неприкаянной, словно потерять тебя равносильно потере рассудка.

Как я так облажалась? Почему мой внутренний компас сбился и завел меня в тупик? В какой-то момент я потеряла то, что делало меня такой же, как все. И теперь я потерялась, настолько потерялась, что вижу преступления, которых на самом деле нет. Убийство, Пропажа, Сговор. А что, если никакого преступника нет? Что, если я и есть преступник? Что, если я и жертва, и злодей в своей собственной жизни?