ТАЙНА

Косые солнечные лучи пробивались сквозь щели в стене хижины; со стороны лагуны доносились веселые голоса резвящихся в воде деревенских детей. Рона-та-Инга наконец открыл глаза. Он проспал гораздо дольше, чем обычно, до позднего утра. Вытянув ноги, он подложил ладони под голову и стал рассеянно смотреть в потолок из сухих пальмовых листьев. На самом деле проснулся-то он в обычное время, но снова задремал – в последнее время у него выработалась такая привычка. Только в последнее время. Инга нахмурился и резко приподнялся на циновке. Что это значило? Какое-то знамение? Пожалуй, нужно спросить у Такти-Таи… Но все это смехотворно! Он спал дольше обычного по самой простой причине: потому что ему нравилось лениво дремать и видеть сны.

Рядом, на циновке – там, где лежала Маи-Мио – остались мятые цветы. Инга собрал лепестки и положил их на полку, рядом со своим немногочисленным имуществом. Очаровательное существо, эта Маи-Мио! Она смеялась не больше и не меньше других девушек, ее глаза походили на другие глаза, ее губы почти не отличались от других губ, но ее причудливые привлекательные повадки делали ее неповторимой, единственной Маи-Мио во всей Вселенной! Инге привелось любить многих девушек. Все они были единственными в своем роде – но Маи-Мио восхитительно, прелестно отличалась от других. Маи-Мио лишь недавно стала женщиной – с большого расстояния ее все еще можно было принять за мальчика. Инга был гораздо старше нынешней подруги – на пять или шесть сезонов. Точно определить разницу в возрасте было бы трудно, да это и не имело практически никакого значения – в чем Инга убеждал себя уже неоднократно. Это его деревня, его остров, и у него не было ни малейшего желания их покидать. Нет, никогда!

Дети выбрались из лагуны на пляж. Двое или трое бросились к его хижине и принялись раскачиваться на шестах, распевая какую-то бессмыслицу. Хижина затряслась; пронзительные крики детей действовали Инге на нервы. Он раздраженно прикрикнул на них. Дети сразу замолчали – изумленно и почтительно – и припустили прочь, оглядываясь через плечо.

Инга нахмурился. Сегодня он уже второй раз чувствовал недовольство собой. Продолжая вести себя таким образом, он приобрел бы незавидную репутацию. Что на него нашло? Ведь он был тот же Инга, что и вчера… Не считая того обстоятельства, что с тех пор прошли сутки, и он стал на сутки старше.

Он вышел на крыльцо хижины и потянулся в солнечных лучах. Справа и слева среди деревьев можно было видеть сорок или пятьдесят таких же хижин, как у него. Впереди простиралась сверкающая под солнцем голубая лагуна. Инга спрыгнул на землю, прошелся к лагуне, поплавал и нырнул как можно глубже – к мерцающим камешкам, кораллам и водорослям, покрывающим дно. Вынырнув, он почувствовал себя довольным и безмятежным – снова самим собой, Рона-та-Ингой, таким, каким он был всегда, таким, каким он останется навсегда!

Сидя на корточках у крыльца, он позавтракал фруктами и холодной печеной рыбой, оставшейся после вчерашнего пиршества, размышляя о предстоящем дне. У него не было никаких неотложных дел, никаких обязанностей, никаких неудовлетворенных потребностей. Он мог присоединиться к шайке молодых людей, направлявшихся в лес, чтобы поймать в силки – если повезет – нескольких куропаток. Он мог сделать красивую брошь для Маи-Мио из резной раковины и ореха гоаны. Он мог просто развлекаться и сплетничать; он мог рыбачить. Инга поднялся на ноги. Он решил рыбачить. Прогулявшись по берегу к своему каноэ, он проверил рыбацкие снасти, столкнул каноэ в воду и проплыл по лагуне, работая веслом, к пролому в рифе. Как всегда, ветер дул с востока. Покинув лагуну, Инга бросил быстрый взгляд – почти что украдкой – в западном направлении, после чего пригнулся против ветра и стал грести на восток.

Уже через час он поймал шесть крупных рыб и позволил ветру отнести каноэ обратно к пролому в рифе, служившему входом в лагуну. Когда он вернулся, все плескались в лагуне: девушки, юноши, дети. Маи-Мио подплыла к каноэ и широко улыбнулась ему, положив локти на борт – капли воды блестели у нее на щеках: «Рона-та-Инга! Ты поймал рыбу? Или я принесла тебе неудачу?»

«Смотри сама».

Она заглянула в каноэ: «Пять – нет, шесть! И все – жирные тарпоны! Значит, я приношу удачу! Можно, я буду спать у тебя в хижине почаще?»

«Только если на следующий день будет ловиться рыба».

Маи-Мио отпрянула спиной в воду, обдала его веером брызг и нырнула. Инга видел, как ее стройная коричневатая фигура скользила над самым дном в волнующейся солнечной рябью глубине. Он вытащил каноэ на песок, завернул рыбу в большие листья пальмы сипи и сложил ее в прохладный глиняный чан, после чего бегом вернулся к лагуне, чтобы присоединиться к пловцам.

Позже он сидел в тени бок о бок с Маи-Мио; она плела декоративный шнур их разноцветной коры, чтобы впоследствии сплести из этого шнура корзину, а он просто откинулся назад, опираясь на руки, и смотрел в море. Маи-Мио простодушно болтала – о новой песне, которую сочинил Ама-та-Лалау, о странной рыбе, которую она видела под водой, и о том, как изменился Такти-Таи с тех пор, как начал строить лодку.

Инга рассеянно хмыкнул, но ничего не сказал.

«А мы вступили в сговор, – призналась Маи-Мио. – Нас шестеро: Ипа, Туити, Хали-саи-Йано, Зома, Ойу-Нго и я. Мы поклялись никогда не покидать остров. Никогда, никогда, никогда! Здесь так много радости. Мы никогда не поплывем под парусом на запад, никогда! В чем бы ни заключалась тайна, мы не хотим ее знать».

Инга улыбнулся – довольно-таки тоскливо: «В вашей клятве много мудрости».

Она погладила его по руке: «Почему бы тебе не сговориться с нами? Правда, мы все – девушки, но клятва есть клятва!»

«Верно».

«Ты хочешь плыть на запад?»

«Нет».

Маи-Мио взволнованно поднялась на колени: «Я позову всех шестерых – всех, кто сговорились – и мы снова поклянемся, что никогда не покинем остров! При том, что ты – старший в деревне! Подумать только!»

«Такти-Таи старше», – возразил Инга.

«Но Такти-Таи строит лодку! Он уже не в счет!»

«Ваи-Она не младше меня. Ну, или только немного младше».

«А знаешь что? Каждый раз, когда Ваи-Она уходит в море рыбачить, он сначала долго смотрит на запад. Как будто спрашивает себя: чтó там?»

«Каждый из нас хотел бы это знать».

«Только не я! – Маи-Мио вскочила на ноги. – Не я! И ни одна из нас, шестерых подруг. Никогда, никогда, никогда! Никогда мы не покинем остров! Так мы поклялись!» Она нагнулась, похлопала Ингу по щеке и побежала туда, где ее подруги окружили корзину с фруктами.

Пять минут Инга неподвижно сидел и размышлял, после чего нетерпеливо махнул рукой, поднялся и прошел по берегу туда, где Такти-Таи строил свою лодку – катамаран с широкой палубой, с убежищем из плетеных прутьев, покрытым связками сушеных листьев сипи, с крепкой мачтой. Не говоря ни слова, Инга стал помогать Такти-Таи очищать острыми раковинами-скребками мачту – высокий, выдержанный в сухой тени ствол молодого пасиао-туи. Через некоторое время Инга прервался и отложил раковину: «Давным-давно нас было четверо. Ты, я, Акара и Зан. Помнишь?»

Такти-Таи продолжал выравнивать мачту: «Конечно, помню».

«Однажды вечером мы сидели на пляже у костра – все четверо. Помнишь?»

Такти-Таи кивнул.

«Мы поклялись никогда не покидать остров. Мы поклялись никогда не падать духом и пролили кровь, чтобы скрепить нашу клятву. Клятву никогда не плыть под парусом на запад».

«Помню».

«А теперь ты тоже уплывешь, – сказал Инга. – И я останусь последним из четверых».

Такти-Таи перестал работать и взглянул на Ингу так, будто хотел что-то сказать, но снова пригнулся к мачте и стал ее скрести. Через некоторое время Инга вернулся по пляжу к своей хижине, присел на корточки на крыльце и стал вырезать брошь для Маи-Мио.

Подошел юноша, присел рядом. Инга, будучи не в настроении разговаривать, демонстративно сосредоточился на резьбе. Но юноша, поглощенный своими проблемами, не заметил этого: «Посоветуй мне, Рона-та-Инга. Ты – старший в деревне, ты все знаешь».

Инга поднял брови, нахмурился, но ничего не сказал.

«Я влюбился в Хали-саи-Йано, отчаянно тоскую по ней, а она смеется надо мной, убегает и обнимается с Хопу. Что мне делать?»

«Все очень просто, – ответил Инга. – Она предпочитает Хопу. Тебе придется выбрать другую девушку, ничего не поделаешь. Как насчет Талау-Йо? Она привлекательна и заботлива – кроме того, судя по всему, ты ей нравишься».

Юноша глубоко вздохнул: «Ладно. Последую твоему совету. В конце концов, все девушки почти одинаковы». Молодой человек ушел, не обратив внимания на язвительный взгляд, котором его проводил Инга. Инга спрашивал себя: «Почему они приходят ко мне за советом? Я всего лишь на два или три сезона – ну хорошо, на четыре или пять сезонов – старше любого из них. Как будто я какой-то неиссякаемый источник знаний, фонтан мудрости!»

Вечером родился ребенок – у Омеи-Ни, почти целый сезон ночевавшей в хижине Инги. Так как родился мальчик, она назвала его «Инга-та-Омеи». Состоялась церемония наречения; председательствовал Инга. Песни и танцы продолжались до глубокой ночи – и, если бы это не был его ребенок, названный в его честь, Инга давно уже потихоньку удалился бы к себе в хижину, чтобы выспаться. Он был сыт по горло церемониями наречения младенцев.

Через не делю Такти-Таи собрался плыть на запад, и состоялась церемония совсем другого рода. Каждый вышел на берег, чтобы прикоснутся к корпусу его лодки и благословить ее пригоршней воды. Слезы катились ручьями – Такти-Таи тоже рыдал. В последний раз он обвел взглядом лагуну и посмотрел в лица тем, кого он оставлял на острове. Потом он повернулся и подал знак: молодые люди столкнули его лодку в воду, зашли в лагуну и оттащили лодку к выходу в океан. Такти-Таи поднял большой квадратный парус и подтянул фалы – парус наполнился ветром, катамаран понесся на запад. Такти-Таи, стоявший на палубе, попрощался последним взмахом руки, и все стоявшие на пляже повторили его жест. Лодка удалялась навстречу вечерней заре и, когда солнце зашло, ее больше не было видно.

За ужином все говорили тихо и неподвижно смотрели на костер. В конце концов Маи-Мио вскочила. «Только не я! – нараспев закричала она. – Не я – никогда, никогда, никогда!»

«И не я!» – воскликнул Ама-та-Лалау, лучший музыкант младшего поколения. Протянув руку, он взял гитару, вырезанную из черноствольного клейкого соа, набрал несколько аккордов и начал петь.

Инга молча наблюдал за происходящим. Теперь он стал старшим в деревне – казалось, все остальные относились к нему с особым почтением. Смехотворно! Какая чепуха! Он был всего лишь ненамного старше других, это не могло иметь никакого значения! Но он не мог не заметить, что Ама-та-Лалау пользовался особым вниманием смеющейся Маи-Мио и с искусной галантностью отвечал на ее ухаживания. Инга смотрел на все это с тяжелым сердцем и через некоторое время удалился к себе в хижину. Этой ночью, впервые за несколько недель, Маи-Мио не спала рядом с ним. «Неважно! – говорил себе Инга. – Все девушки почти одинаковы».

На следующий день он прогулялся по берегу к той площадке, где Такти-Таи строил лодку. Площадка была аккуратно прибрана, а бережно подвешенные инструменты хранились рядом, под навесом. В лесу, дальше от берега, росли прекрасные маккары – из них выдалбливали самые прочные лодочные корпуса.

Инга отвернулся. Он вытащил в воду каноэ, чтобы порыбачить, и, покидая лагуну, взглянул на запад. Там не было ничего, кроме пустого горизонта – точно такого же, как на востоке, на севере и на юге… Весь оставшийся день Инга ощущал беспокойство. За ужином он переводил взгляд с лица на лицо. Среди окружавших его людей не было никого из его ближайших друзей – все они построили лодки и уплыли под парусом. Друзей больше не было – друзья узнали тайну.

На следующее утро, не принимая никаких решений сознательно, Инга наточил инструменты и повалил две крепкие маккары. По сути дела, он еще не строил лодку – так он заверял себя – но приготовить выдержанные стволы заранее было полезно.

Тем не менее, на следующий день он очистил стволы от ветвей и обрубил их, чтобы получились два длинных бревна равной длины, а еще через день все юноши из деревни собрались, чтобы помочь ему оттащить эти бревна на площадку. Никто не удивлялся происходящему – каждый понимал, что Рона-та-Инга собрался строить лодку. Маи-Мио теперь откровенно сожительствовала с Ама-та-Лалау. Работая на площадке, Инга видел, как они играли в воде, и не раз у него перехватывало дыхание от огорчения. «Да! – говорил он себе. – Я буду только рад присоединиться к настоящим друзьям!» К старым друзьям, к тем, кого он знал с тех пор, как его перестали называть «молочным именем», с кем он играл и соревновался – все они уплыли за горизонт, он тосковал по ним в одиночестве. Инга прилежно выжигал и долбил корпуса, выскребал их, выравнивал долотом. Потом он закрепил палубу и соорудил на ней маленькое убежище из плетеных прутьев, с защищавшей от дождя крышей из сухих листьев. Он изготовил мачту из идеально прямого ствола молодого пасиао-туи, зачистил ее, установил в вырезе палубы и снабдил оттяжками. Собрав лыко, он сплел грубый, но прочный парус и подвесил его так, чтобы он растянулся и подсох. После этого он стал запасать провизию – собирал орехи, сушил фрукты, коптил рыбу, завернутую в листья сипи, наполнял питьевой водой пузыри иглобрюхих рыб. Никто не знал, как далеко и как долго предстояло плыть на запад. Лучше было не голодать, лучше было приготовить достаточные запасы – для тех, кто плыл по ветру, обратного пути не было.

Наступил день, когда он подготовился – почти такой же, как все остальные дни его жизни. Солнце светило тепло и ярко, воды лагуны рябились и мерцали, увлажняя кромку пляжа маленькими игривыми волнами. У Рона-та-Инги все напряглось внутри, пересохло в горле, он сомневался в своей способности выдавить хоть слово. Молодежь выстроилась вереницей на берегу – все благословляли его лодку пригоршнями воды. Инга взглянул в каждое из лиц, взглянул на хижины, на деревья, на берега, на все, что он любил так горячо… Все это уже казалось далеким. Слезы текли ручейками по его щекам. Он поднял руку на прощание и отвернулся. Он чувствовал, как лодка двигалась по песку, как она стала покачиваться на воде. Пловцы вытолкнули катамаран из лагуны в океан. В последний раз Инга обернулся, чтобы взглянуть на деревню – его охватило безумное желание спрыгнуть в воду и плыть назад, к берегу. Инга поднял парус, сразу раздувшийся под напором ветра. Вода зашумела под катамараном – он плыл на запад, остров остался за кормой.

Синие валы непрестанно поднимали и опускали лодку, за кормой бурлила кильватерная струя. Вечернее небо долго бледнело, становясь золотистым, пылающий закат потускнел, наступили безмятежные сумерки. Появились звезды – Инга, молчаливо сидевший у руля, правил прямо по ветру. В полночь он опустил парус и заснул в на палубе тихо дрейфующей лодки.

Утром он впервые проснулся один посреди пустынного безбрежного океана. Инга поднял парус и снова помчался на запад – так прошел этот день, так прошли еще несколько дней. Инга радовался тому, что взял с собой обильный запас провизии. На шестой день ему показалось, что ветер стал прохладнее. На восьмой день он плыл под небом, затянутым высокой пеленой – он никогда раньше не видел такого пасмурного неба. Синий океан посерел, а через некоторое время приобрел зеленоватый оттенок. Вода под катамараном стала холодной. Ветер налетал яростными шквалами, раздувая сплетенный из лыка парус; Инга горбился, сидя в убежище – в какой-то степени оно предохраняло его от беспощадно налетавших брызг. Утром девятого дня прямо по курсу уже виднелась туманная темная полоса, к полудню превратившаяся в череду высоких утесов – прибой разбивался о зазубренные скалы под утесами, с ревом накатываясь на крупную гальку и откатываясь в море. Ближе к вечеру катамаран уткнулся в один из галечных пляжей – Инга осторожно спрыгнул на берег. Дрожа под хлещущими порывами холодного ветра, он оценил обстановку. На всем каменистом берегу не было никаких живых существ, кроме трех или четырех серых чаек. Поодаль, справа, лежал разбитый прибоем корпус другой лодки, а еще дальше – неразборчивая груда дерева и волокон: скорее всего, остатки еще одной лодки.

Инга перенес на берег оставшуюся провизию, связал ее в тюк, чтобы нести его за спиной, и стал подниматься между утесами по едва заметной тропе. Наверху перед ним открылась просторная, волнистая серо-зеленая равнина. Вдали виднелась гряда пологих холмов – судя по всему, тропа вела именно туда.

Инга посмотрел по сторонам: опять же, вокруг не было никаких живых существ, кроме чаек. Взвалив на спину свой тюк, он направился по тропе.

Приближаясь к холмам, он заметил хижину, сложенную их камней и торфа, а рядом с ней – участок обработанной земли, где чем-то занимались двое: мужчина и женщина. Инга сделал еще несколько шагов, пригляделся. Что за странные существа! Они напоминали людей, но у них была серая, морщинистая, иссохшая кожа. Их руки торчали, как сучковатые палки – сгорбленные, они едва передвигали ноги! Инга быстро прошел мимо – судя по всему, морщинистые существа его даже не заметили.

Теперь Инга торопился, так как приближалась ночь, а впереди все еще возвышались холмы. Тропа провела его по долине, заросшей кряжистыми дубами и низкорослым лиловато-зеленым кустарником, после чего стала подниматься по склону, углубляясь в каменное ущелье, где ветер производил мелодичные посвистывающие звуки. Поднявшись по ущелью, Инга увидел еще одну обширную долину и стал медленно спускаться по тропе. Человек, работавший в поле неподалеку, поднял голову. Инга задержался – ему показалось, что он узнал этого человека. Неужели это был Ома-та-Акара, уплывший под парусом десять или двенадцать сезонов тому назад? Или Инге почудилось? Перед ним был тучный, почти полностью облысевший человек с обвисшими щеками. Нет, это не мог быть стройный Ома-та-Акара! Инга поспешно отвернулся и поспешил дальше. Вскоре он зашел в деревню. Поблизости, у хижины, стоял человек, которого он с радостью узнал: «Такти-Таи!»

Такти-Таи кивнул: «Рона-та-Инга. Я знал, что ты скоро придешь».

«Как я рад тебя видеть! Но давай покинем эти ужасные места и вернемся на остров!»

Такти-Таи усмехнулся и покачал головой.

Инга горячо протестовал: «Только не говори мне, что ты предпочитаешь эту унылую страну! Пойдем! Моя лодка еще хорошо держится на плаву. Нужно только как-нибудь отплыть от берега, не разбившись о скалы, и выбраться в открытое море…»

Ветер выл над горами, кроны деревьев громко шелестели. Слова замерли у Инги на языке. Отплыть от скалистого берега под утесами было очевидно невозможно.

«Дело не только в ветре, – сказал Такти-Таи. – Нам нельзя возвращаться. Нам известна тайна».

Инга потрясенно уставился на старого приятеля: «Тайна? Мне она не известна».

«Пойдем! Теперь ты ее узнаешь».

Такти-Таи провел его по деревне к каменному строению с крутой высокой крышей, выложенной шифером: «Войди, и ты узнаешь тайну».

Рона-та-Инга неуверенно зашел в каменное здание. На каменном столе лежала неподвижная фигура, окруженная шестью высокими свечами. Инга остановился, глядя на сморщенное белое лицо, на белое покрывало поверх неподвижной узкой груди: «Кто это? Человек? Как он исхудал! Он спит? Почему ты мне это показываешь?»

«В этом и заключается тайна, – сказал Такти-Таи. – Она называется „смерть“».