Я начинаю вести этот дневник, не испытывая никакого пессимизма, но об оптимизме, конечно, тоже не может быть речи. У меня такое чувство, будто я уже однажды умер. По меньшей мере, время, проведенное в спасательной шлюпке, позволило мне заранее почувствовать вкус смерти. Я летел день за днем в темноте, в оболочке немногим просторнее гроба. Надо мной, подо мной, впереди и сзади мерцали звезды. У меня не было часов, я не мог измерить продолжительность полета. Он длился больше недели, но меньше года – все, что я могу сказать.

Но довольно о космосе, о шлюпке и о звездах. В этом блокноте не так уж много страниц. И все они понадобятся для того, чтобы изложить события моей жизни в этом мире – в мире, который, появившись подо мной, даровал мне жизнь.

Рассказать нужно о многом, и рассказывать можно было бы по-разному. О себе, о моей реакции на довольно-таки трагическую ситуацию. Но у меня нет склонности к описанию переживаний и состояний души – попытаюсь изобразить происходящее настолько объективно, насколько это возможно.

Я приземлился в спасательной шлюпке на самом удобном участке, какой успел выбрать. Проверил состав атмосферы, ее температуру, давление и биологические характеристики, после чего выбрался наружу, установил антенну и передал первый сигнал SOS.

Убежище искать не пришлось: спасательная шлюпка служит мне постелью и, в случае необходимости, безопасным укрытием. Впоследствии, если станет слишком скучно, я могу срубить несколько местных деревьев и простроить хижину. Но с этим я подожду – спешить некуда.

Рядом со шлюпкой журчит чистый ручей. У меня более чем достаточно пищевых концентратов. Как только я соберу первый урожай в гидропонной теплице, у меня будут свежие овощи, фрукты и дрожжевые белки…

По-видимому, выжить мне будет нетрудно.

Здешнее солнце – темно-багровый шар, вряд ли дающий больше света, чем полная Луна на Земле. Шлюпка лежит на лугу, покрытом плотным черновато-зеленым ползучим мхом – по нему очень приятно ходить. В ста метрах от шлюпки, в направлении, которое я называю «южным», находится чернильно-черное озеро – луг полого спускается к самому краю воды. Луг окружен со всех сторон высокими побегами довольно-таки блеклой растительности – их можно условно называть «деревьями».

С «северной» стороны поднимается склон холма – возможно, дальше начинается горный хребет; об этом я не могу судить с уверенностью. Тусклый красный свет делает нечетким все, что находится дальше ста пятидесяти или двухсот метров.

В целом здесь возникает ощущение зловещего одиночества и полного покоя. Мне даже нравились бы местные красоты, если бы не отсутствие уверенности в будущем.

Когда над озером пролетает ветерок, он приносит приятный аромат, и озерная рябь тихо плещется.

Я собрал гидропонную теплицу и приготовил дрожжевые культуры. Здесь я не умру ни от голода, ни от жажды. Меня влекут к себе мирные воды озера; может быть, как-нибудь я построю небольшую лодку. Вода в озере теплая, но плавать я не решаюсь. Что может быть ужаснее, чем погибнуть в зубах какого-нибудь хищника, затащившего тебя под воду?

Скорее всего, однако, для моих опасений нет оснований. Я не видел на этой планете никаких животных – ни птиц, ни рыб, ни насекомых, ни ракообразных. Это мир абсолютной тишины, нарушаемой только шепотом ветра.

Я спал уже много раз, то есть провел здесь несколько суток – но багровое солнце продолжает висеть в небе, хотя я замечаю, что оно медленно перемещается на запад. Какой бесконечной и скучной будет ночь после такого долгого дня!

Я неоднократно передавал сигналы SOS – где-нибудь, кто-нибудь их должен зарегистрировать.

Мое единственное оружие – мачете, и до сих пор я боялся далеко отходить от шлюпки. Сегодня (если здесь можно использовать такой термин) я собрался с духом и решил обойти озеро. Местные деревья, высокие и стройные, чем-то напоминают березы. Думаю, что их кора и листья блестели бы серебром под лучами яркого солнца, а не в этом винно-красном сумраке. По берегам озера деревья стоят ровной чередой – так, как если бы их когда-то посадил бродячий садовник. Высокие кроны покачиваются на ветру, поблескивая алыми и лиловыми отражениями – странная, чудесная картина, предназначенная только для моих глаз.

Я слышал, что красота доставляет больше удовольствия в обществе нескольких ценителей, что даже в молчаливом присутствии других возникает некий таинственный контакт, раскрывающий тонкости и детали, недоступные восприятию одного ума. Несомненно, пока я шел вдоль вереницы деревьев, оставив за спиной озеро и багряное солнце, я был бы рад, если бы кто-нибудь меня сопровождал, но при этом, как мне кажется, окружающий меня здесь полный покой и ощущение прогулки в древнем заброшенном саду были бы в какой-то степени потеряны.

В плане озеро напоминает песочные часы – когда я стоял на берегу его самой узкой части, я мог видеть напротив приземистый силуэт моей шлюпки. Я присел на камень под кустом, кивавшим у меня перед глазами красными и черными цветами.

Над озером ползли длинные клочья тумана, ветер издавал тихие мелодичные звуки.

Поднявшись на ноги, я продолжил обход озера. В конце концов, пройдя мимо нескольких рощ и полян, я вернулся к своей спасательной шлюпке.

Занимаясь уходом за гидропонной теплицей, я заметил, что кто-то, кажется, немного разворошил дрожжи, словно из любопытства.

Темно-красное солнце заходит. Каждый день – я имею в виду, на протяжении каждого периода моего бодрствования и сна – солнце опускается ближе к горизонту. Наступает ночь, долгая ночь. Как я буду проводить время в темноте?

Могу судить об этом только по собственным впечатлениям, но ветер, кажется, становится холоднее. Ветер доносит до ушей протяжные, скорбные, сладостно-печальные аккорды. Невесомые клочья тумана пролетают над лугом.

В небе уже проглянули бледные звезды – безымянные, ничего не значащие призрачные светлячки.

Рассматриваю возможность подъема по склону над лугом – думаю, что займусь этим завтра.

Я составил точный план расположения всего своего имущества. Меня не будет «дома» несколько часов – и, если посетитель тронет мои вещи, я смогу убедиться в его присутствии.

Солнце тлеет низко над горизонтом, и прохладный воздух пощипывает лицо. Если я хочу вернуться, пока не сгустилась багровая мгла, мне нужно спешить. Представляю, как неприятно было бы заблудиться и бродить по этой планете на ощупь, пытаясь найти мою драгоценную шлюпку, мою теплицу, мой луг…

Тревога, любопытство и упрямство подстегивали меня – я стал подниматься по склону почти бегом. И почти сразу же выдохся, пришлось замедлить шаг. Растительный покров, густой по берегам озера, кончился – теперь я шел по каменным обнажениям, покрытым пятнами лишайника. Внизу луг превратился в небольшое пятно, я моя шлюпка – в блестящее короткое веретено. Я смотрел на них несколько минут. Насколько можно было видеть, там ничто не шевелилось.

Продолжая подниматься по склону, я наконец взобрался на гребень холма. Передо мной открылась обширная волнистая долина. Где-то очень далеко на фоне темнеющего неба виднелась гряда высоких гор. Сумрачные, винно-красные, почти горизонтальные лучи заходящего солнца озаряли пики, выступы и утесы, не проникая в темные ложбины – последовательность красных и черных мазков начиналась далеко на западе и непрерывно продолжалась далеко на восток.

Я повернулся, чтобы взглянуть на мой луг – его трудно было найти в наступающих сумерках. Но я нашел его – на ближнем берегу длинного черного озера в форме песочных часов. Дальше темнел лес, еще дальше выделялась полоса темно-розовой саванны, за ней – еще одна темная полоса леса и другие наслоения блеклых оттенков, до самого горизонта.

Солнце прикоснулось к горному хребту и – как мне показалось, внезапным рывком – наполовину скрылось за ним. Я поспешил вниз – ужасно было бы заблудиться в темноте. И заметил что-то белое, в ста метрах от меня, под хребтом. Я пригляделся, подошел ближе. Постепенно форма этого объекта становилась четкой – усеченный конус, пирамида? – да, пирамидка, сложенная из белых камней. Едва передвигая отяжелевшие от усталости ноги, я приблизился к ней вплотную: несомненно, это была пирамидка из камней. Я стоял и смотрел на нее сверху.

Обернувшись через плечо, я ничего не заметил. Но когда я взглянул вниз, на луг, мне показалось, что по нему сновали какие-то тени. Вглядываясь в сумрак, однако, я не смог их толком рассмотреть.

Я разобрал пирамидку, отбрасывая камни в сторону. Под ней ничего не было.

На земле можно было различить – с трудом – контуры треугольника со сторонами примерно метровой длины. Я отошел на пару шагов. Ничто на свете не заставило бы меня копать эту землю.

Солнце исчезало. На фоне закатного послесвечения на юге и на севере уже пролегли винно-черные тени: теперь солнце двигалось с поразительной быстротой. Что это за солнце, торчащее месяцами посреди неба, а потом поспешно ныряющее за горизонт?

Я спешил вниз по склону, но мрак настигал меня. Багряное солнце пропало, на западном небосклоне остался только жалкий намек на вечернее зарево. Я споткнулся и упал; при этом я взглянул на восток. Оттуда струился и становился все сильнее зодиакальный свет – появился сияющий голубой треугольник.

Продолжая стоять на четвереньках, я наблюдал за тем, как над горизонтом поднимался горб ярко-голубой окружности. Уже через несколько секунд ландшафт озарился нахлынувшим потоком сапфирового света. Всходило новое, пылающее, темно-синее солнце.

Мир остался прежним, но при этом полностью изменился. Там, где мои глаза привыкли замечать оттенки красного, теперь я видел всевозможные разновидности синего.

Когда я вернулся на луг, ветер доносил до ушей новые звуки: радостные последовательности аккордов, в которых почти угадывалась мелодия. Некоторое время я развлекался, слушая ветер, после чего мне показалось, что я вижу в завихрениях тумана, в последнее время часто наплывавших на луг, какие-то танцующие движения.

Забравшись в шлюпку, я заснул в состоянии, которое можно назвать исключительно странным.

Часто моргая, я выбрался из шлюпки и оказался в поразительном мире. Я прислушался. Конечно, это была музыка – едва слышная шепчущая музыка, прилетавшая с ветерком подобно душистому аромату.

Я спустился к озеру, ярко-синему, как кобальтовый краситель, который недаром называют «синью».

Музыка становилась громче – я уже мог уловить отрывки мелодии: оживленные танцевальные фразы, проносившиеся подобно обрывкам блестящей цветной фольги в густом потоке.

Я зажал уши руками – если у меня начались галлюцинации, музыка не должна была исчезнуть. Звуки стали тише, но не пропали полностью – так что моя проверка не дала однозначных результатов. Но я чувствовал, что музыка существовала извне. А там, где была музыка, должны были быть музыканты… Подбежав к берегу озера, я закричал: «Эй, там!»

Над озером ко мне вернулось эхо: «Эй, там!»

Музыка затихла на несколько секунд – так, как хор кузнечиков смолкает, потревоженный падением камешка – но постепенно я снова ее услышал: далекую перекличку «серебряных труб сказочной страны эльфов».

А затем музыка постепенно стала неуловимой, и я перестал ее слышать. Я стоял, опустив плечи, в голубых лучах нового солнца, один на лугу.

Сполоснув лицо в озерной воде, я вернулся к спасательной шлюпке и снова передал сигналы SOS.

Возможно, синий день короче красного – не могу сказать с уверенностью, у меня нет часов. Но желание понять, откуда и почему исходит музыка, будоражило меня, и синий день показался не таким долгим.

Мне так и не удалось заметить никаких музыкантов. Может быть, звуки исходили от деревьев? Или их издавали некие прозрачные цикады, незаметные среди ветвей?

Однажды я взглянул на озеро и – чудо из чудес! – на другом берегу раскинулся пестрый, радостный город. Сперва я застыл, ошеломленный, но тут же подбежал к самому краю воды и уставился на это зрелище так, будто никогда в жизни не видел ничего прекраснее.

Бледные шелковые полотнища покачивались и развевались на ветру – павильоны, шатры, фантастические сооружения… Кто были их обитатели? Я зашел в озеро по колено, у меня перехватило дыхание, я еле дышал; казалось, что я вижу какие-то мелькающие фигуры.

Как безумный, я побежал по берегу вокруг озера. Растения с бледно-голубыми соцветиями крошились под ногами, я оставлял за собой борозду, как слон, прогулявшийся по поросли хрупких тростников.

Когда я примчался, вспотев и задыхаясь, на берег, противоположный моему лугу, что я нашел? Ничего. Город исчез, как сон, как утренний туман, сметенный порывом ветра. Я присел на камень. На мгновение отчетливо послышалась музыка – словно кто-то открыл дверь в концертный зал и тут же закрыл ее.

Я вскочил на ноги. Вокруг не было ничего необычного. Я взглянул назад – на тот берег озера, откуда я прибежал. Там – на моем лугу – кружились и сновали, как поденки над поверхностью пруда, полупрозрачные фигуры.

Когда я вернулся, на лугу никого не было. На противоположном берегу озера тоже ничего не было.

Так продолжался «синий день». Жизнь моя наполнилась потрясениями. Откуда исходила музыка? Кем или чем были эти мелькающие силуэты, никогда не воплощавшиеся ни во что ощутимое, но никогда не оставлявшие в покое мой ум? Я часто прикладываю ладонь ко лбу, опасаясь того, что всё это – симптомы начинающегося безумия… Если музыка действительно существует в этом мире, если звуки действительно вибрируют в воздухе, почему всё это воспринимается моими ушами как земная музыка? Аккорды, которые я слышу, вполне могли быть исполнены на знакомых инструментах, гармонии вовсе не казались чуждыми или странными… А эти бледные плазменные призраки, которых я замечаю уголком глаза, но никак не могу толком различить? Они ведут себя, как игривые, радостно танцующие люди. Ритм и темп их движений соответствует ритму и темпу музыки – тарантеллы, сарабанды, фарандолы…

Так проходит синий день. Голубой воздух, черно-синий мох, ультрамариновые воды и яркая синяя звезда, склоняющаяся к западному горизонту… Как долго я живу на этой планете? Я передавал сигнал SOS так часто, что аккумуляторы перегревались и начинали шипеть – скоро они полностью разрядятся. Еды и питья у меня достаточно, но какой смысл в том, чтобы жить до скончания дней в этом синем и красном мире?

Синий день кончается. Я хотел бы снова подняться по склону и полюбоваться закатом синего солнца – но память о красном закате все еще вызывает воспоминание о тошнотворном страхе. Так что я пронаблюдаю за закатом с моего луга, а потом, если наступит тьма, залезу в спасательную шлюпку, как медведь в берлогу, и буду ждать очередного восхода.

Синий закат начался. Сапфировое солнце погружается в западные леса, небо темнеет, становится синевато-черным, проглядывают звезды – незнакомые, но вызывающие тоску по дому.

Уже довольно давно я не слышал никакой музыки – может быть, она стала настолько привычной и повсеместной, что я перестал ее замечать?

Синяя звезда скрылась, воздух становится холоднее. Боюсь, что теперь действительно наступит долгая, глубокая ночь… Я услышал жалобный, пронзительный звук и повернул голову. На востоке мерцает бледная жемчужина. В ночное небо поднимается, как лотос, плывущий по озеру, серебристый шар – огромный, диаметром не меньше шести полных земных лун. Что это? Солнце, спутник, погасшая звезда? В каком космологическом цирке мне привелось приземлиться?

Серебряное солнце – назову его солнцем, хотя оно излучает лишь прохладный шелковый блеск – движется по небу в ореоле, как жемчужина в устричной раковине. И снова все цвета на планете изменились. Озеро блестит, словно наполненное ртутью, деревья превратились в филигранные кружева из металла… Под серебряной звездой проплывает стайка высоких облаков, и музыка прорывается с неба, как будто кто-то одним движением широко распахнул занавес: музыка лунного света, средневекового мрамора, ночных площадей, окаймленных изящными каннелированными колоннадами, тихих, вздыхающих струнных аккордов…

Я спускаюсь к озеру. И снова вижу город на другом берегу. Теперь он кажется более четким, более вещественным. Я замечаю детали, раньше неопределенно расплывавшиеся – широкую террасу вдоль берега озера, спиральные колонны, ряды больших ваз. Судя по силуэтам, это тот самый город, который я видел в лучах синего солнца: переливающиеся, отражающие вспышки света шелковые шатры, столбы из резного камня, лучистого, как молочно-белое стекло, фантастические приспособления непонятного назначения… Баркасы медленно плывут по темному ртутному озеру, как упавшие на поверхность воды ночные бабочки, их огромные паруса едва колышутся, тонкая оснастка напоминает паутину. На концах рей, на мачтах светятся, как сказочные фонари, расплывчатые огни… Охваченный внезапным подозрением, я оглядываюсь, чтобы посмотреть на мой луг. И вижу ряд палаток – как на старинной ярмарке – вижу бледный каменный круг посреди мха, толпу полупрозрачных фигур.

Шаг за шагом я приближаюсь к шлюпке. Музыка – невыразимо сладостные аккорды и арпеджио – становится громче. Я вглядываюсь в одну из фигур, ее очертания колеблются. Она движется вместе с пульсом музыки – или, может быть, это ее движения порождают музыку?

Я бегу вперед и хрипло кричу. Одна из фигур проскальзывает рядом, и я бросаю взгляд в туманное пятно, где должно было быть лицо. Останавливаюсь, тяжело дыша, посреди мраморного круга. Топнув ногой, чувствую его надежную твердость. Иду к палаткам – судя по всему, в них выставлены на продажу какие-то изделия из бледных тканей и тусклого металла. Но как только я присматриваюсь внимательнее, глаза заволакивает, как слезами, влажным туманом. Музыка улетает в невероятную даль, я снова стою на лугу, пустом и тихом. Под ногами – плотный серебристо-черный мох, а в небе висит серебристо-черная звезда.

Сижу, прислонившись спиной к спасательной шлюпке и глядя на озеро, все еще гладкое, как зеркало. У меня в голове сложились кое-какие гипотезы.

Исхожу из той предпосылки, что я не сошел с ума – в эту аксиому можно только верить. Если я спятил, зачем вообще о чем-либо размышлять? Значит, все, что я видел и слышал, вызвано какими-то внешними событиями, а не только моим воображением. Но – важнейшее обстоятельство! – все эти видения и звуки не подчиняются законам классической физики и во многих отношениях кажутся исключительно субъективными.

Таким образом, я прихожу к заключению, что имеет место сочетание объективных явлений и их субъективного истолкования. Я наблюдаю нечто непривычное для моего мозга, и мозг «переводит» эти впечатления на язык знакомых концепций, максимально приближенных к непонятной реальности. Согласно моей теории, обитатели этого мира все время находятся поблизости – сам того не зная, я хожу по их дворцам и сводчатым галереям, они непрерывно танцуют вокруг. По мере того, как чувствительность моего восприятия оттачивается, я начинаю почти соприкасаться с их средой обитания, почти различаю их. Точнее говоря, ощущаю нечто, вызывающее представления в части моего мозга, ответственной за обработку зрительных образов. Эмоции и закономерности существования обитателей этого мира возбуждают своего рода вибрацию, которая воспринимается моим мозгом как музыка. Они прозрачны и бестелесны, а я состою из плоти. Они живут в призрачном мире дýхов, а я топчу мох тяжелыми ступнями.

В последние дни я пренебрегал передачей сигналов SOS. Это несущественно – батареи практически иссякли.

Серебряное солнце стоит в зените и начинает склоняться к западу. Что дальше? Восход красного солнца? Тьма? Несомненно, я оказался в весьма необычной солнечной системе – орбитальное движение этой планеты должно напоминать эпициклы Птолемея.

Я считаю, что мой мозг постепенно «настраивается», входит в резонанс с этим миром, обучающим меня чувственному восприятию на новом уровне. Если моя теория верна, élan vital, радость жизни, испытываемая туземными существами, выражается в моем мозгу в виде музыки. На Земле, вероятно, мы называли бы это «телепатией»… Таким образом, я практикуюсь, сосредоточиваюсь, открываю сознание все шире, чтобы допустить в него новые возможности восприятия. Морякам, совершающим дальние океанские плавания, известен древний трюк: они никогда не смотрят прямо на далекий огонь, чтобы свет не поглощался «слепым пятном». Я применяю сходную уловку, никогда не глядя прямо на полупрозрачные силуэты туземных существ. Я позволяю зрительному представлению возникнуть и становиться все более четким и подробным – благодаря такому способу восприятия туземцы выглядят, несомненно, как люди. Иногда мне кажется, что я различаю черты их лиц. Их женщины подобны сильфидам, от их красоты сжимается сердце; их мужчины – мне еще не удалось хорошенько разглядеть ни одного из них, но их позы, их пропорции настолько знакомы, что вызывают ощущение поиска забытого слова.

Здесь все постоянно происходит на фоне музыки – так же, как в лесу все происходит на фоне шелеста листвы. По всей видимости, настроение местных существ меняется в зависимости от того, какое солнце светит в небе, и характер музыки изменяется соответственно. Красное солнце вызывало страстную меланхолию. Синее – игривое веселье. Под серебряной звездой аборигены стали деликатными, впечатлительными, поэтично-тоскливыми, и у меня в голове звучат отрывки из «Моря» и «Сирен» Дебюсси.

Серебряный день подходит к концу. Сегодня я сидел у озера, глядя на ажурные узоры серебряных ветвей и наблюдая за плывущими то налево, то направо баркасами-мотыльками. В чем заключается функция этих лодок? Можно ли существование такого рода выразить в экономических, экологических, социологических терминах? Сомневаюсь. В данном случае вряд ли приходится говорить о разуме как таковом. В конце концов, развитый мозг – характерный орган антропоидов, а рациональное мышление, таким образом – характерная функция характерного органа антропоидов.

Поблизости проплывает большой баркас, размытые болотные огни, оранжевые и голубые, горят на концах его снастей – и я забываю о гипотезах. Мне никогда не удастся познать истину. Вполне возможно, что туземные существа так же почти не осознают мое присутствие, как я первоначально почти не осознавал, что окружен ими со всех сторон.

Идет время. Я возвращаюсь к шлюпке. Мимо скользит силуэт молодой женщины. Я задерживаюсь, чтобы взглянуть ей в лицо – она чуть наклонила голову набок, ее глаза обжигают меня близким взглядом – насмешливо-топазовым, но вполне благосклонным…

Я пытаюсь еще раз передать сигнал SOS – безразлично, из чувства долга, потому что подозреваю, что аккумуляторы отсырели и разрядились.

Так оно и есть.

Серебряная звезда выглядит, как гигантская елочная игрушка, круглая и блестящая. Она опускается к горизонту, и снова я пребываю в нерешительности, наполовину ожидая наступления ночи.

Звезда погружается в темный лес. Небо тускнеет, сгущается мрак.

Я поворачиваюсь лицом к востоку, прислонясь спиной к прагматичному корпусу спасательной шлюпки. На востоке темно.

Не имею представления о течении времени. Тьма, безвременье. Где-то движутся по кругу стрелки, отсчитывая секунды, минуты и часы, а я стою, глядя в ночь, неподвижный, как статуя из песчаника – хотя, с другой точки зрения, возможно, лихорадочно кручусь на месте, как саламандра в пламени.

В темноте возникает странное звуковое восприятие. Музыка смолкла – прозвучали несколько тоскливых аккордов, последний плач затерянной души…

На востоке начинает разливаться сияние – зеленое сияние. Восходит величественная зеленая сфера, сочетающая в себе сущность всего зеленого, оттенки изумрудов, озаренной солнцем травы, свежести мяты, морских глубин.

Пульсирующий звук: ритмичная, энергичная музыка, побуждающая покачиваться из стороны в сторону, кружиться то налево, то направо.

Планета утопает в зеленом свете, и я готовлюсь к новому, зеленому дню.

Я почти вошел в резонанс с туземными существами, почти слился с их миром. Брожу среди их павильонов, задерживаюсь перед их палатками, разглядывая предлагаемые изделия и товары: шелковистые медальоны, звездчатые блестки и колечки из плетеного металла, чаши из пуха и радужных дымчатых прослоек, разноцветные крыльчатки и пронизанные светом невесомые сетчатые ткани. Здесь можно найти зеленые стеклянные бусы, пойманных бабочек, порхающих на почти невидимых нитях, хрустальные шары, словно вмещающие в себе все небеса, все облака, все звезды.

И со всех сторон вокруг пролетают, проскальзывают, мелькают люди-призраки. Очертания мужчин неопределенны, но знакомы; женщины оглядываются и улыбаются мне – таинственно, провокационно. Искушения сведут меня с ума. То, что я вижу – не более чем формулировки моего собственного мозга, истолкования… В этом и заключается трагедия, ибо одна из женщин-призраков настолько привлекательна, безудержно, неотразимо привлекательна, что каждый раз, когда я вижу ее силуэт, у меня перехватывает дыхание, я бегу к ней, чтобы заглянуть ей в глаза – в глаза, которых нет…

Сегодня я обнял ее, ожидая, что в моих руках рассеется туман. Поразительным образом, я ощутил упругую плоть. Я поцеловал ее в щеку, в подбородок, в губы. Никогда еще не видел выражения такого замешательства на таком милом лице. Кто знает, что подумало это существо о моем странном поступке!

Она ушла, но музыка звучит громко и торжествующе: звонкие трубы на фоне гулких басов.

Мимо проходит мужчина – что-то в его походке, в его позе затрагивает струны памяти. Я шагнул вперед, чтобы заглянуть ему в лицо – я преодолею расплывчатость!

Он проносится мимо меня, как если бы кружился на карусели. Он одет в плещущие на ветру шелковые ленты с помпонами из звездчатого блестящего атласа. Я бегу вдогонку, преграждаю ему путь. Он обходит препятствие, искоса взглянув на меня, и я успеваю увидеть его неподвижное, как маска, лицо.

Это мое лицо.

У него мое лицо, у него моя походка. Он – я.

Неужели зеленый день уже кончается?

Зеленое солнце опускается, музыка становится более глубокой. Теперь, однако, она не смолкает – что-то готовится, наступает нечто неизбежное… Какой-то новый звук – что это? Далекий судорожный рык и дребезжание, как в сломанной коробке передач.

Звук удаляется, стихает.

Зеленое солнце спускается по небосклону, как павлиний хвост. Музыка становится медленной, возвышенной.

Запад тускнеет, восток разгорается. Источник музыки перемещается к востоку, к сияющим полосам розовых, желтых, оранжевых, сиреневых тонов. Разрозненные облачка вспыхивают ярким пламенем. Золотистое зарево охватывает небо, распространяясь на север и на юг.

Музыка – литургическое песнопение – звучит все громче.

Восходит новое солнце – великолепный золотой шар. Музыка превращается в гимн, в оду всепроникающему свету, осуществлению надежд, возрождению… Но что это? Снова воздух сотрясают рев и лязг – чужеродные, неприятно прерывающие хор стройных созвучий.

В небе, на фоне солнца, проплывает силуэт космического корабля. Он зависает над моим лугом, его посадочные дюзы обращены вниз, испуская огненные факелы.

Корабль приземляется.

Я слышу бормотание голосов – человеческих голосов.

Музыка исчезла; мраморная резьба, лавки с блестящими безделушками, чудесные шелковые города – всё исчезло.