В три часа пополудни Серкумбрайт заметил: «Времени почти не осталось».

Шорн сидел, наклонившись вперед: «Ты прав».

Биофизик схватился за ручки кресла: «Надо что-то делать, что-нибудь. Я знаю, чтó можно сделать».

«Что?»

«Опусти меня на поле. Я соберу стрелы, а ты начинай протыкать ими телеков, одного за другим. Начни с Доминиона. После этого они все…»

Шорн покачал головой: «Не получится. Ты пожертвуешь жизнью зря».

«Почему не получится?» – воинственно спросил Серкумбрайт.

Шорн обвел рукой собравшихся двести шестьдесят пять заговорщиков: «Ты думаешь, тысячи телеков одновременно сосредоточат волю только для того, чтобы превратить тебя в фарш? Ничего не выйдет, – Шорн взглянул наверх, на стеклянный купол распорядителя празднества. – Объединяющий стимул должен поступить из репродукторов – оттуда, сверху. И мне придется этим заняться». Наклонившись к Лори, он сжал ее руку на прощание, кивнул полковнику Терсби, поднялся на ноги и полетел малозаметным маршрутом вдоль стены стадиона, чуть ниже верхнего края, к прозрачному брусу, поддерживавшему стеклянный купол. В рубке сидели два человека.

Шорн отодвинул дверь рубки, тихонько зашел внутрь – и застыл на месте. Адлари Доминион, развалившийся в эластичном кресле, повернулся к нему – угрожающе, как готовая наброситься кобра: «Заходи. Я тебя ждал».

Шорн бросил быстрый взгляд на Леманда де Троллера, распорядителя программы – тяжеловесного на вид блондина со складками жестких мышц вокруг рта, характерными для самодовольных садистов.

«Как вы догадались?»

«У меня было достаточно четкое представление о твоих намерениях, и – должен признать – ты проявил изрядную изобретательность. К несчастью для тебя, я осмотрел тело Клюша Кергилла, убитого не так давно, и мне пришло в голову, что в „Глариэтте“ я принимал другого человека. С тех пор я упрекал себя за то, что не проверил достаточно тщательно участников сборища, задержанных в „Воротах Портинари“. Так или иначе, сегодня тебя ожидает полный провал. Я исключил из программы любые развлечения, которые могли бы способствовать достижению твоей цели».

Шорн напряженно произнес: «Вы проявили удивительное терпение, позволив нам наблюдать за состязаниями».

Доминион лениво махнул рукой: «Лучше не привлекать лишнее внимание празднующих к нашим несущественным проблемам. Я не хотел бы, чтобы они узнали, что рядом с ними сидели двести шестьдесят пять осужденных на смерть анархистов и провокаторов. Это могло бы окрасить в мрачные тона всю Олимпиаду».

«Вы оказались бы в весьма неудобном положении, если бы я не поднялся в купол распорядителя».

Доминион укоризненно покачал головой: «Я спрашивал себя: чтó бы я сделал на твоем месте? Ответ: поднялся бы в купол, чтобы руководить программой в соответствии с моими целями. Так что… мне удалось опередить тебя, – инквизитор улыбнулся. – А теперь всему вашему жалкому восстанию будет положен конец. В пределах достижимости – ядро вашего подполья, беззащитное, неспособное скрыться. Если ты помнишь, у стадиона нет ни входов, ни выходов, и твои сообщники не смогут спуститься по отвесным бетонным стенам».

Шорн чувствовал, как у него желчь поднималась к горлу; его голос прозвучал странно для него самого: «Нет необходимости мстить всем этим людям – они всего лишь порядочные, добросовестные граждане, пытавшиеся справиться с…» Он говорил, гневно умоляя сохранить жизнь двумстам шестидесяти пяти соратникам. Тем временем его ум работал над проблемой выживания на подсознательном уровне. Каким бы расслабленным и по-кошачьи брезгливым ни казался Адлари Доминион, он был напряжен и бдителен, застать его врасплох было невозможно. В случае любого открытого конфликта Леманд де Троллер, распорядитель программы, создал бы решающее, преобладающее усилие. Шорн мог попытаться вступить в телекинетический бой с одним человеком, но с двумя потоками мыслительной энергии не справился бы.

Шорн принял решение, мгновенно выразившееся в действии. Он встряхнул прозрачный купол – де Троллер инстинктивно схватился за стол. Шорн швырнул ему в голову кофейную кружку и тут же, прежде чем кружка успела прикоснуться к голове распорядителя, плашмя растянулся на полу. Доминион, пользуясь тем, что Шорн на мгновение отвлекся, направил на него пистолет и выстрелил, но в этот момент Шорн уже падал на пол, и разрывная пуля поразила де Троллера, тогда как Шорн усилием воли выхватил оружие из руки Доминиона. Все это заняло долю секунды.

Пистолет упал на палубу; Шорн смотрел в горящие черные глаза инквизитора.

Понизив голос, Доминион произнес: «Похвальная быстрота реакции. Ты эффективно уменьшил вероятность своей гибели».

Шорн жестко усмехнулся: «Какова теперь вероятность моего выживания?»

«Приблизительно одна десятая процента».

«Возникает впечатление, что мы на равных. Вы против меня».

«Ничего подобного. По меньшей мере, я могу удерживать тебя в полной неподвижности, пока не вернется реквизитор программы».

Шорн медленно поднялся на ноги. «Осторожно! – говорил он себе. – Нельзя упускать из вида ни одно движение». Не сводя глаз с Доминиона, он поднял кофейную кружку и усилием воли швырнул ее в голову инквизитора. Доминион развернул кружку в воздухе и швырнул ее обратно в Шорна. Шорн отбросил кружку в лицо инквизитора. Она остановилась в двух сантиметрах от цели, после чего с огромной скоростью устремилась к голове Шорна. Шорн отклонил ее траекторию мгновенным мысленным усилием; кружка пролетела буквально в миллиметре от его виска и разбилась вдребезги о стеклянную стену.

«Быстро реагируешь! – опять беззаботно похвалил его Доминион. – Очень быстро. Теоретически, ты должен был проморгать последний удар».

Шорн задумчиво смотрел на инквизитора: «У меня есть своя теория».

«И в чем она заключается, хотел бы я знать?»

«Что происходит, когда два ума пытаются переместить один и тот же объект в противоположных направлениях?»

Доминион слегка нахмурился: «Если заниматься этим всерьез, такое противостояние становится очень утомительным. Побеждает ум человека, более уверенного в себе, тогда как мозг побежденного – иногда – отключается».

Шорн неподвижно смотрел на инквизитора: «Мой ум сильнее твоего».

В глазах Доминиона загорелся странный внутренний огонек, тут же скрывшийся за обычной маслянистой пленкой: «Предположим. Что с того? Что я выиграю, пытаясь доказать обратное?»

«Если тебе дорога жизнь, тебе придется это доказать». Не отрывая глаз от инквизитора, Шорн вынул из кармана складной нож и раскрыл его одним движением пальца.

Нож выскочил у него из руки, чтобы воткнуться ему в глаз. Шорн лихорадочно остановил лезвие в воздухе, но при этом отвлекся – и в то же мгновение валявшийся на палубе пистолет оказался в руке Доминиона. Шорну удалось отклонить дуло на волосок – пуля прожужжала у него над ухом.

Осколки кофейной кружки вонзились ему в затылок, ослепив болью. Улыбаясь, Доминион беззаботно прицелился Шорну в голову. «Все кончено!» – подумал Шорн. Его ум, истощенный и ошеломленный, был беззащитно обнажен – на долю секунды. Прежде, чем Доминион успел нажать на курок, Шорн бросил нож ему в горло. Доминион отвлекся от пистолета, чтобы отклонить траекторию ножа. Шорн бросился к нему, схватил пистолет вытянутой рукой и бросил его под стол – тем самым пистолет оказался невидимым для инквизитора.

Доминион и Шорн яростно смотрели друг другу в глаза. Оба думали о ноже, упавшем на стол. Теперь, под воздействием двух боровшихся умов, нож, медленно подрагивая, слегка приподнялся в воздух острием лезвия вниз и стал покачиваться, словно подвешенный на короткой нити. Постепенно нож поднялся в точку, находившуюся на полпути между глазами противников.

Борьба продолжалась. Потея, тяжело дыша, противники напряженно смотрели на нож – нож вибрировал и тихо звенел, повиснув между противодействующими потоками телекинетической энергии. Глаза Шорна и Доминиона широко раскрылись, они покраснели, их рты уродливо растянулись от напряжения. Теперь не было никаких возможностей для отвлечения внимания – любое расслабление мгновенно привело бы к удару ножом. Грубая сила столкнулась с грубой силой.

Доминион медленно произнес: «Ты не можешь победить. Ты пользуешься телекинезом всего лишь несколько дней – твоя уверенность не может сравниться с моей. Я прожил с этой уверенностью всю жизнь, она неотделима от моего существа… Как ты можешь заметить, твоя воля уже слабеет, лезвие ножа направлено на тебя, оно разрежет тебе глотку».

Шорн смотрел на нож, как загипнотизированный – действительно, лезвие медленно поворачивалось к нему, как часовая стрелка судьбы. Пот заливал ему глаза, но он видел, что лицо инквизитора уже исказилось торжествующей гримасой.

Нет! Нельзя отвлекаться на слова, нельзя поддаваться внушению, нужно сломить волю Доминиона решимостью! Голосовые связки Шорна хрупко натянулись, как ржавая проволока, он хрипел.

«Моя уверенность сильнее твоей, инквизитор, потому что… – пока он произносил эти слова, нож прекратил зловещее движение в направлении его горла. – Потому что время не влияет на телекинез! Потому что за моей спиной стоит воля всего человечества, а ты защищаешь только себя!»

Нож задрожал и повернулся в воздухе, как живое существо, охваченное сомнениями.

«Я сильнее тебя – потому что я должен быть сильнее!» – последние слова Шорн выкрикнул, словно пытаясь забить их, как гвозди, в голову противника.

Доминион быстро пробормотал: «У тебя болит шея, у тебя болит голова, ты не можешь видеть…»

У Шорна действительно болели мышцы шеи, кровь стучала в голове, пот мешал ему видеть – нож внезапно дернулся в его сторону. «Так не пойдет!» – подумал Шорн. Вслух он прохрипел: «Мне не нужны гипнотические трюки, Доминион. Тебе они нужны только потому, что ты теряешь уверенность в себе, ты отчаялся!» Шорн глубоко вздохнул, протянул руку, схватил нож в воздухе и погрузил его в грудь инквизитора.

Шорн стоял, глядя на окровавленное тело. «Я победил, – думал он, – но только благодаря обману. Доминион был настолько одержим желанием нанести мне поражение усилием ума, что забыл о том, что нож можно схватить рукой».

Отдуваясь, Шорн взглянул сверху на стадион. Представления прекратились. Зрители ждали дальнейших объявлений.

Шорн поднял микрофон: «Мужчины и женщины будущего!» Пока он говорил, он наблюдал за относительно небольшой группой из двухсот шестидесяти пяти человек. Он заметил, что Лори встрепенулась и взглянула наверх. Он заметил, что Серкумбрайт повернулся и хлопнул полковника Терсби по колену. Он ощутил волну благодарности, поклонения подвигу, почти безумную, лихорадочную волну надежды, исходившую из умов его соратников. В этот момент он мог бы приказать любому из них пойти на смерть.

Его охватило опьянение торжества, он с трудом заставлял себя произносить продуманные заранее слова: «Предлагаю поблагодарить Леманда де Троллера, распорядителя программы и организатора праздничных мероприятий, за его кропотливый труд. Все мы объединим наши телекинетические способности, действуя, как один коллективный мозг. Я буду направлять этот маленький белый мяч, – он поднял в воздух небольшой мяч, участвовавший в гонках с препятствиями, – и напишу им в небе слова: „Спасибо Леманду де Троллеру!“ А вы, приложив единое усилие воли, сделайте то же самое, перемещая большой мяч для игры в бампербол, – Шорн заставил большой мяч выкатиться в центр арены. – Если бы у нас было время подготовиться, мы могли бы, конечно, придумать что-нибудь посложнее, но я знаю, что Леманду понравится, когда он почувствует, что все зрители сосредоточились на большом мяче и от души выражают благодарность нашему распорядителю. Время настало! Пусть большой мяч следует за маленьким белым мячом!»

Он стал медленно перемещать белый мяч в воздухе, описывая им контуры воображаемых печатных букв; за маленьким мячом послушно последовал большой.

Эксперимент закончился.

Шорн нетерпеливо взглянул на Серкумбрайта. Тот не подал никакого знака.

«Придется повторить», – решил Шорн.

«А теперь – есть еще один телек, которого мы обязаны поблагодарить: Адлари Доминион, неутомимый председатель посреднической комиссии. Пусть он увидит в небе слова: «Спасибо тебе, Адлари Доминион! Желаем счастья и удачи!»

Белый мяч стал двигаться. Большой мяч следовал за ним. Четыре тысячи умов побуждали к движению мяч для игры в бампербол, а двести шестьдесят пять умов пытались слиться с этим потоком телекинетической энергии – каждый из них чувствовал себя, как новый Прометей, похищающий секрет более драгоценный, чем огонь, у расы более могущественной, чем титаны греческих мифов.

Шорн закончил контур последней буквы и снова взглянул на Серкумбрайта. Тот все еще не подавал никаких знаков. Шорн испугался – может быть, он ошибся? Может быть, внушение телекинеза осуществлялось каким-то другим способом? Может быть, внушение становилось эффективным только в особых условиях, и он устроил всю эту опасную и сложную операцию на основе заблуждения?

«Что ж, – упрямо подумал Шорн. – Повторим сеанс». Но зрители могли соскучиться. Кого еще можно было благодарить?

Мяч двигался сам собой. Шорн вздрогнул и стал следить за ним глазами. Мяч рисовал в небе большие буквы: «С-П-А-С-И-Б-О». Мяч на мгновение задержался, после чего продолжил движение: «Б-И-Л-Л Ш-О-Р-Н».

Шорн опустился в эластичное кресло, в его глазах горели жгучие слезы облегчения и благодарности. «Кто-то благодарит Билла Шорна, – сказал он в микрофон. – Тем, кто это сделал, пора покинуть стадион». Он замолчал. Двести шестьдесят пять новоиспеченных телеков поднялись в воздух, полетели в сторону Трана и постепенно исчезли в послеполуденном небе.

Шорн снова взял микрофон: «Хотел бы сказать еще несколько слов – пожалуйста, сохраняйте терпение еще пару минут.

Вы только что стали свидетелями события не менее важного, чем первоначальный Конгресс Джоффри. В будущем прошедшие шестьдесят лет будут рассматриваться всего лишь как переходный этап – период окончательного превращения животного в человека.

Мы полностью подчинили себе материальный мир, нам известны законы, которым подчиняются все явления, доступные органам чувств. Теперь мы пошли по новому пути. Наступает новая эра, перед нами – чудесное будущее!» Шорн заметил, что по головам сидящих телеков прокатилась волна беспокойства: «Вокруг нас – новый мир, перемены неизбежны. Шестьдесят лет телеки наслаждались особыми привилегиями, и теперь человечество сбросило с себя эти последние оковы – последнюю ипостась рабства, представление о том, что один человек может повелевать другим».

Он прервался – слушателей очевидно охватила тревога, они не понимали, чтó происходит.

«Наступают трудные дни – каждому из вас придется привыкнуть к новому образу жизни. В данный момент вы еще не совсем понимаете, о чем я говорю – тем лучше, вы скоро всё поймете. Благодарю вас за внимание, и до свидания. Надеюсь, наша программа понравилась вам так же, как она понравилась мне».

Шорн поднялся на ноги, перешагнул через тело Доминиона, отодвинул дверь и вышел из-под купола.

Телеки, покидавшие стадион, взвились в небо толпой, как радужные мухи-однодневки. Некоторые поворачивали головы, чтобы с любопытством взглянуть на стоявшего в воздухе Шорна. Улыбаясь, Шорн смотрел вслед их порхающим фигурам, удалявшимся к сверкающим заоблачным павильонам и зáмкам, к прозрачным подводным дворцам. Последний телек скрылся вдали; Шорн попрощался с ним взмахом руки, напоминавшим благословение.

После этого он сам поднялся высоко в небо и устремился на запад, к мечеобразным небоскребам Трана, где двести шестьдесят пять мужчин и женщин уже начинали внушать способность к телекинезу всему человечеству.