Гескамп и Шорн стояли в печальном зареве заката высоко на краю новой арены, заказанной телеками и казавшейся обоим архитекторам эксцентричной и капризной. Они были одни; помимо бормотания их собственных голосов, не было слышно ни звука. С обеих сторон до горизонта простирались лесистые холмы; за ними, далеко на западе, башни Трана торчали на фоне пламенеющего неба, как черные лезвия мечей.

Гескамп указал на восток, на верховья Лебяжьей Лощины, отливавшие тысячами золотистых и зеленых оттенков под косыми лучами заходящего Солнца: «Я там родился, в доме за вереницей тополей. Когда-то я знал эту долину, как свои пять пальцев». Он поразмышлял немного: «Ненавижу, когда все меняется, когда все былое стирается с лица Земли. Там, – он показал пальцем, – у ручья, была делянка Пимси с каменным амбаром. Там, где теперь дубовая роща, была целая деревня, Кобент. Представляешь? А там, около избирательного пункта, был энергетический резервуар, им пользовалась вся долина. А здесь аквапорт Трана пересекал реку и углублялся в туннель. Им все любовались, этим аквапортом – древним, заросшим плющом, покрытым пятнами лишайника. Все это было всего лишь полгода тому назад, а кажется, что прошло сто лет».

Шорн, намеревавшийся затронуть деликатную тему, размышлял о том, как было бы лучше всего воспользоваться тоской Гескампа по безвозвратному прошлому – его слегка удивлял тот факт, что Гескамп, крупный человек с грубоватым решительным лицом и светло-серыми волосами, вообще позволял себе какую-либо сентиментальность: «Действительно, теперь долину не узнать».

«Нет. Теперь все такое чистое и аккуратное. Как в парке. Взгляни только на этот пустой газон – он шириной в полтора километра! Раньше мне здесь больше нравилось. А нынче – что тут скажешь… ресурсы, выброшенные на ветер». Повернувшись к Шорну, Гескамп поднял мохнатые брови: «Знаешь ли, фермеры и деревенские жители считают, что я во всем виноват! Потому что я руковожу проектом, отдаю распоряжения».

«Они обвиняют всякого, кто первый попадется под руку».

«А я просто-напросто зарабатываю на жизнь. И сделал для них все, что мог. Напрасные усилия, конечно – на свете никогда не было народа упрямее телеков. Разровняй, дескать, долину, и построй нам стадион! И поспеши, чтобы все было готово к слету в середине лета. Я им говорю: почему бы не построить арену в Разнобойной долине, под горой, где проект никого не потревожит, кроме пастухов. Не пришлось бы сносить амбары и фермы, не пришлось бы переселять всю деревню».

«И что они на это сказали?»

«Я говорил с Форенсом Ноллинрудом – ты его знаешь?»

«Мы встречались – он в составе их посреднической комиссии. Молодой человек, но уже высокомернее прочих».

Гескамп сплюнул на бетон под ногами: «Молодые – хуже всех. Он спросил: „Разве наших денег не достаточно? Заплатите им всем, пусть уезжают. Мы хотим, чтобы у нас была арена в Лебяжьей Лощине“. Так что… – Гескамп слегка развел руками. – Я привез оборудование и персонал. Материалы доставили по воздуху. У всех, кто жил в долине с незапамятных времен, не осталось выбора – берите деньги и убирайтесь! А будешь упираться – в один прекрасный день откроешь дверь, а за ней будут полярные льды или лунные горы. С телеков станется, они любят пошутить».

«Рассказывают странные вещи», – согласился Шорн.

Гескамп снова указал на дубовую рощу. Его тень, отброшенная горизонтальными лучами Солнца на ярусы с другой стороны стадиона, повторила движение: «Дубы они перенесли сами, в этом им пришлось уступить. Я объяснил, что пересаживать лес очень сложно и дорого. Они плевать хотели: „Можете тратить, сколько потребуется“. Я настаивал, говоря, что на пересадку не хватит времени, если они хотят, чтобы стадион закончили в срок. Это, наконец, заставило их пошевелить пальцем. Ноллинруд и еще один, по имени Генри Мотч, подсуетились, и на следующий день появилась вся роща. Но чтобы они позаботились убрать обломки, оставшиеся после сноса аквапорта, и хотя бы выбросить их в море? Да ни за что! „Наймите четыре тысячи человек, пусть они вывозят или уносят мусор – хоть кирпич за кирпичом. У нас есть другие дела“. И улетучились».

«Странные они какие-то».

«Странные? – мохнатые брови Гескампа сдвинулись и в то же время выгнулись, выражая бесконечное презрение. – Помешанные! По их малейшей прихоти сносят города, лишают семьи привычного жилья, – он обвел рукой панораму стадиона. – Двести миллионов крон коту под хвост, чтобы позабавить шайку безответственных хлыщей, которым лишь бы…»

Над ними послышался насмешливый голос: «Кажется, разговор идет обо мне».

Архитекторы вздрогнули и подняли головы. На высоте примерно трех метров в воздухе стоял человек с подвижным легкомысленным лицом; на голове у него красовалась лихо сдвинутая набекрень зеленая кепка, темные волосы свисали почти до плеч. На нем были черные бархатные туфли, зеленые трико и развевающийся красный плащ: «Вы злитесь, но на самом деле ничего не понимаете. Мы – ваши благодетели – чтó бы с вами было, если бы не мы?»

«Жили бы поживали, как обычно», – прорычал Гескамп.

Телек явно забавлялся: «Кто может утверждать наверняка, какой должна быть обычная жизнь? Как бы то ни было, наши прихоти обеспечивают вас работой. Мы формулируем праздные мечты. а вы и ваш персонал обогащаетесь, воплощая их – и всем от этого только хорошо».

«Как бы то ни было, все наши деньги в конечном счете возвращаются к телекам. Великая тайна!»

«В этом нет никакой тайны. Это неизбежное последствие экономических законов. В любом случае, мы предоставляем финансовые средства, потому что глупо было бы их копить, а не вкладывать. Наши затраты преобразуются в ваше трудоустройство».

«Мы работали без вас и продолжали бы работать без вас».

«Возможно, возможно… Смотрите-ка! – телек указал на тени, протянувшиеся с противоположной стороны стадиона. – Возможно, вы не способны избавиться от своих недостатков, как от своих теней». На глазах двух архитекторов тени стали двигаться сами собой. Тень Шорна нагнулась. Тень Гескампа отошла на шаг и с размаху отвесила тени Шорна пинок, затем отвернулась и нагнулась в свою очередь, после чего ее пнула тень Шорна.

Телек не отбрасывал никакой тени.

Гескамп крякнул, Шорн мрачно усмехнулся. Оба снова посмотрели вверх, но телек был уже высоко и плавно летел на юг.

«Мерзавец! – заметил Гескамп. – Нужно провести закон о конфискации капитала телеков – всего, до последнего гроша».

Шорн покачал головой: «И на следующий день они снова набьют карманы. Это не решит проблему». Шорн колебался – так, словно собирался что-то прибавить, но решил промолчать.

Порядком раздраженный телеком, Гескамп не желал выслушивать возражения. В конце концов, архитектор-чертежник Шорн был его подчиненным: «Надо полагать, тебе известно решение проблемы?»

«Не одно, а несколько решений. Например, можно было бы просто перестрелять всех телеков».

Даже в приступе раздражения Гескамп не заходил так далеко. Шорн порой вел себя странно, непредсказуемо. «Тебе нравится проливать кровь?» – недружелюбно спросил Гескамп.

Шорн пожал плечами: «В долгосрочной перспективе это может оказаться наилучшим вариантом».

Брови Гескампа настолько опустились, что образовали мохнатую горизонтальную прямую: «Этот вариант практически неосуществим. Телеков трудно застать врасплох».

Шорн рассмеялся: «Не только трудно – опасно! Помнишь убийство Вернисава Кнервига?»

Вернисава Кнервига пронзила пуля – выстрел был произведен из снайперского ружья человеком, стоявшим у окна. Убийцу – подростка с бешено бегающими глазами – схватили. Но содержать его в тюрьме не удалось. Он исчез. После чего на протяжении нескольких месяцев город преследовали катастрофы. В системе водоснабжения обнаружили яд. Однажды ночью в разных местах одновременно начались пожары. Обрушилась крыша городской школы. А затем, как-то вечером, из космоса прилетел большой метеорит, уничтоживший центральную площадь.

«Да, убивать телеков опасно, – сказал Гескамп. – Об этом можно только мечтать. В конце концов. – поспешно прибавил он, – они такие же люди, как мы. Никому никогда не удавалось доказать, что они делают что-нибудь незаконное».

Глаза Шорна блеснули: «Ты говоришь о незаконности? В то время, как они препятствуют прогрессу всего человечества?»

Гескамп нахмурился: «Я бы не сказал, что…»

«Не прячь голову в песок – тебя все равно хорошо видно!»

Разговор не получался. Гескамп явно не понимал Шорна. Он признавал, что телеки тратили деньги на излишества, но телеков было так мало, а обычных людей – так много. Как можно было рассматривать телеков как угрозу всему человечеству? Странно было слышать такое от архитектора. Гескамп осторожно и расчетливо покосился на коллегу.

Шорн усмехнулся: «Так чтó ты на самом деле думаешь?»

«Ты занимаешь экстремистскую позицию. Вряд ли можно себе представить…»

«Будущее невозможно предугадать. Представить себе можно все, что угодно. Мы – все мы – можем превратиться в телеков. Маловероятно? Думаю, что маловероятно. Телеки могут вымереть, исчезнуть. Так же маловероятно. Они всегда были среди нас, на протяжении всей истории – скрывались, держались незаметно. Каково возможное положение вещей в будущем? Такое же, как сегодня – несколько телеков среди огромной массы обычного народа?»

Гескамп кивнул: «Скорее всего, нечто в этом роде».

«Тогда представь себе такое будущее. Что ты видишь?»

«Ничего из ряда вон выходящего. Жизнь будет идти своим чередом, вещи останутся примерно такими же, какими они были».

«Ты не видишь никакой закономерности, никакой тенденции развития?»

«Телеки нас раздражают, не спорю, но они редко вмешиваются в нашу жизнь. В каком-то смысле их можно назвать полезным приобретением. Они разбрасывают деньги, как песок – и тем самым способствуют всеобщему благополучию, – Гескамп тревожно взглянул на небо – сгущались сумерки. – Их богатство приобретено законными методами – неважно, где они берут огромные слитки металла».

«Металл добывают на Луне, в астероидах, на спутниках внешних планет системы».

Гескамп кивнул: «По меньшей мере, такова распространенная точка зрения».

«Металл символизирует сдержанность. Телеки предоставляют нечто ценное в обмен на то, что они могли бы просто взять».

«Конечно. Почему бы они не платили за то, что берут?»

«Почему бы, действительно? Они обязаны это делать. Но теперь подумай о закономерностях. Сначала они были обычными гражданами. Жили в соответствии с общепринятыми условностями – приличные, порядочные люди. После первого Конгресса они сделали огромные деньги, выполняя опасную и неприятную работу. Все говорили об их идеализме, об их служении обществу. Они отождествляли себя с человечеством в целом – и заслуживали всевозможных похвал. А что происходит теперь, через шестьдесят лет? Подумай о том, во что превратились телеки. Они даже не притворяются, что служат обществу. Они служат только себе. Одеваются по-другому, говорят по-другому, живут по-другому. Они больше не загружают судовые трюмы, не расчищают джунгли, не строят дороги. Телеки выбрали легкую жизнь, не требующую существенных затрат времени. Человечество выигрывает от их существования – они поставляют платину, палладий, уран, родий и прочие драгоценные металлы, причем продают их за полцены. И вкладывают доходы обратно в рыночное обращение, – Шорн указал широким жестом на стадион. – Тем временем, стареющие телеки умирают, а у молодых нет никаких культурных корней, нет ничего общего с обычными людьми. Они все больше отчуждаются, их образ жизни все больше отличается от нашего».

«А чего ты ожидал? – с некоторым вызовом спросил Гескамп. – Это естественно, не так ли?»

Шорн заставлял себя сохранять терпение: «Именно об этом я и говорю. Наблюдается закономерность, направление развития. Куда ведет их „естественное“ отчуждение? Все дальше от человечества в целом, от старых традиций – неизбежно намечается образование новой сплоченной элиты».

Гескамп погладил массивный подбородок: «Думаю, что ты… как бы это выразиться… делаешь из мухи слона».

«Неужели? Они захотели – и мы построили стадион. Они захотели – и всех прежних землевладельцев выселили. И не забывай о том, как они отомстили за смерть Кнервига».

«Ничего не удалось доказать», – Гескамп чувствовал себя неудобно. Чего добивался Шорн?

Теперь Шорн ухмылялся – так, словно приобрел превосходство: «В глубине души ты знаешь, что я прав. Но ты не желаешь смотреть в лицо действительности – потому что в таком случае тебе пришлось бы выбирать, на чьей ты стороне – телеков или людей».

Гескамп разгневанно смотрел на родную долину – он не мог никак возразить на диагноз Шорна: «Для меня еще не ясно, в чем фактически заключается ситуация».

«Мы можем действовать в двух направлениях. Либо мы будем контролировать телеков, обеспечивая соблюдение ими человеческих законов – либо полностью ликвидируем их. Грубо говоря – перестреляем. Если мы этого не сделаем, они станут нашими хозяевами, а мы – их рабами. Другого не дано».

Гескамп наконец взорвался: «Зачем ты мне все это говоришь? К чему ты клонишь? Странно слышать такие вещи от архитектора – ты больше похож на одного из пресловутых заговорщиков».

«Я говорю с определенной целью – так же, как работал над этим проектом с определенной целью. Я хотел бы, чтобы ты взглянул на вещи с нашей точки зрения».

«Ого! Вот, значит, как обстоит дело!»

«И, если мне удастся тебя убедить, я хотел бы, чтобы ты использовал свои полномочия и приложил свои способности с целью достижения определенного результата».

«О ком ты говоришь? Чем занимается ваша группировка? Кто вы?»

«Всего лишь люди, встревоженные упомянутыми закономерностями».

«Тайное общество? Конспираторы-подрывники?» – в голосе Гескампа звучала презрительная нотка.

Шорн рассмеялся: «Пусть тебя не волнуют формулировки. Называй нас „комитетом обеспокоенных граждан“».

«Если телеки пронюхают, чем вы занимаетесь, у вас будут большие неприятности», – деревянным тоном отозвался Гескамп.

«Они знают о нашем существовании. Но они не всеведущи. Личность каждого из нас они установить не могут».

«Я тебя знаю, – сказал Гескамп. – Что мне мешает сообщить о нашем разговоре Ноллинруду?»

Шорн снова ухмыльнулся: «И что это тебе даст?»

«Кучу денег».

«А остаток жизни ты проведешь, опасаясь мести?»

«Мне все это не нравится! – грубо выпалил Гескамп. – Я не хочу, чтобы меня вовлекали в какие-то подпольные заговоры».

«А что говорит твоя совесть? Подумай об этом».