Глава X

Это дело оживленно обсуждалось в прессе на следующий день. Яркая церемония — выступление мистера Гладстона и сенсационный арест — сами по себе были отличными темами для множества репортажей и передовиц. А личность арестованного человека и разразившееся побоище нашумевшей тайны Биг Боу (так стали называть произошедшее) придали дополнительную остроту заметкам и афишам. Поведение Мортлейка внесло последние штрихи в красочную образность сложившейся ситуации. Когда погас свет, он незаметно вышел из зала, беспрепятственно миновав толпу полисменов, и прошел в ближайшее отделение полиции. Полисмен, дежуривший в этом отделении, был настолько удивлен, что поначалу не обратил внимания на просьбу Тома немедленно арестовать его. Но надо отдать ему должное — как только он осознал, что произошло, он сразу же выполнил эту просьбу. Как ни странно, полицейский не нарушил никаких должностных инструкций и произвел арест в точности с буквой закона. Для некоторых этот акт самопожертвования послужил явным доказательством невиновности Мортлейка, но другие посчитали это изобличающим признаком очевидной вины.

Утренние газеты немало позабавили Гродмана, и он непрерывно смеялся за завтраком, как если бы сам снес яйцо, которое ему подали. Джейн даже задалась вопросом — а в здравом ли рассудке ее хозяин? Как сказал бы ее муж, усмешки Гродмана не имели ничего общего с Красотой. Однако тот не пытался подавлять их. Мало того, что Вимп совершил нелепейшую ошибку, так журналисты еще и раздули ее до размеров сенсации, хотя их разглагольствования и не появились в передовых рубриках. Либеральная пресса заявила, что под угрозой оказалась жизнь мистера Гладстона; консервативные газеты, напротив, обвинили его самого в том, что это он развязал руки населения Боу и привел в движение силу, которая легко могла бы перерасти в бунт и повсеместные погромы. Но Том Мортлейк, в конечном счете, определенно заслонил собой все произошедшее. В каком-то смысле это дело стало триумфом этого человека.

Когда Мортлейк сохранил свое право на защиту в суде, настал черед Вимпа действовать,— ведь из-за новых улик тот предстал перед судом по обвинению в убийстве Артура Константа. И все помыслы людей вновь обратились к Тайне; решение необъяснимой проблемы взволновало все человечество от Китая до Перу.

В середине февраля состоялось заседание Высшего суда. Это можно отнести к еще одной из возможностей заработать, которыми пренебрегает канцлер казначейства — ведь казну легко можно было бы пополнять, заблаговременно продавая билеты на заседания суда. Чем не драматическое представление — и притом без долгого выбора актеров, выплат артистам и аренды театра. Это была драма, которая (согласно Великой хартии вольностей) никогда не повторится; драма, ради возможности стать свидетелем которой — пусть ее главным героем была и не женщина — многие модницы пожертвовали бы своими сережками. В конце концов, в ней была задействована женщина, как постепенно выяснилось во время судебного заседания. Практически по всей стране появились объявления, предлагающие вознаграждение за информацию о мисс Джесси Даймонд. Мортлейка защищал сэр Чарльз Браун-Харланд, королевский адвокат, нанятый за счет фонда по защите Мортлейка (пожертвования на счет фонда поступали даже из Австралии и с континента); на его кандидатуре остановились по той причине, что он был кандидатом в представители рабочего класса от избирательного округа Ист-Энда. Ее Величество, королеву Викторию, и Закон на суде представлял мистер Роберт Спигет, королевский прокурор.

Мистер Спигет, представляя дело, сказал:

— Я намереваюсь доказать, что заключенный хладнокровно убил своего друга и соседа-квартиранта, мистера Артура Константа. Это было совершенно явно преднамеренно и осмысленно, в надежде надолго скрыть от всего мира обстоятельства смерти под непроницаемой завесой тайны. Но к счастью, эта завеса была приоткрыта с помощью почти сверхъестественной проницательности мистера Эдварда Вимпа из сыскного отдела Скотленд-Ярда. Я намереваюсь доказать, что мотивами обвиняемого были зависть и месть. Зависть эта вызывалась не только особым влиянием Артура Константа на рабочих, которого добивался и сам обвиняемый, но и более распространенным враждебным чувством — ревностью, порожденной чувствами к женщине, знакомой им обоим. Для завершения моей задачи мне нужно будет исполнить свой тяжкий долг и показать, что на самом деле убитый не был таким уж святым, каким весь мир решил его представлять. В интересах правосудия я не должен уклоняться от раскрытия истинной картины, ибо к ситуации нельзя применять высказывание «de mortuis nil nisi bonum», когда речь идет о правосудии. Я намереваюсь доказать, что убийство было совершено незадолго до половины седьмого утром четвертого декабря, когда обвиняемый, проявив должную изобретательность, подготовил себе алиби. Он сделал вид, что уехал первым поездом из Лондона в Ливерпуль; на самом же деле он вернулся домой, попав внутрь при помощи своего ключа, открыл дверь в спальню жертвы ключом, которым он завладел, перерезал горло спящему человеку, спрятал орудие в карман, вновь запер дверь, а также создал видимость того, что она заперта на задвижку, спустился вниз, тихо отпер входную дверь, вышел из дому, закрыв за собой дверь, и отправился в Юстон, где как раз успел сесть на второй поезд в Ливерпуль. Опустившийся на город туман помог ему совершить злодеяние.

Такова была суть теории обвинения. Бледная фигура на скамье подсудимых ощутимо содрогалась, выслушивая список своих деяний.

Миссис Драбдамп была первым свидетелем обвинения. Она кажется, уже привыкла к любознательности Закона, но сейчас пребывала не в настроении.

— Вечером третьего декабря вы передали заключенному письмо?

— Да, ваша светлость.

— Как он себя вел при чтении этого письма?

— Он очень побледнел и взволновался. Затем поднялся в комнату бедного джентльмена, и, боюсь, поссорился с ним. А мог бы и не нарушать его покой в последние часы его жизни (изумление в зале).

— Что случилось после?

— Мистер Мортлейк вышел в порыве чувств и вернулся обратно где-то через час.

— Он говорил вам, что следующим утром очень рано уедет в Ливерпуль?

— Нет, ваша светлость. Он сказал, что уедет в Девенпорт (оживление в зале).

— Когда вы встали на следующее утро?

— В половину седьмого.

— Вы всегда встаете в это время?

— Нет, я всегда встаю в шесть.

— Как вы объясните то, что проспали?

— С кем не бывает.

— Стало быть, было не пасмурно, не туманно?

— Напротив, ваша светлость, иначе я встала бы раньше (смех в зале).

— Вы выпиваете что-нибудь на ночь?

— Люблю выпить чашку чаю, крепкого, без сахара. Успокаивает мои нервы.

— Хорошо. Где вы были, когда обвиняемый рассказал вам о своем намерении поехать в Девенпорт?

— Пила свой чай на кухне.

— Как вы думаете, мог ли он уронить что-нибудь в ваш чай, чтобы вы спали подольше?

Свидетельница (испуганно):

— Да повесить его надо!

— Я полагаю, это значит, что он мог незаметно для вас что-нибудь подбросить в чашку?

— Ежели у него хватило ума сообразить, как убить бедного джентльмена, стало быть, хватило бы и попытаться отравить меня.

Судья:

— Свидетель в своих показаниях должен ограничиваться собственными наблюдениями.

Мистер Спигет, прокурор:

— Осмелюсь утверждать, ваша светлость, что ответ свидетеля очень логичен, так как четко иллюстрирует взаимосвязь вероятностей. Миссис Драбдамп, теперь расскажите нам: что произошло после того, как на следующий день вы проснулись в половину седьмого утра?

Вслед за этим последовал рассказ миссис Драбдамп, повторяющий ее показания на дознании (снова с излишними подробностями, которые слегка варьировались). Она рассказала о том, как проснулась встревоженной, как обнаружила входную дверь запертой на большой замок, как она отправилась к Гродману, как упросила его взломать дверь, как они нашли тело — обо всем этом в ее изложении публика уже была наслышана до отвращения.

— Посмотрите на этот ключ (ключ передан свидетелю). Вы узнаете его?

— Да. Но где вы его взяли? Это мой ключ от передней комнаты на втором этаже, и я уверена, что оставила его в двери.

— Вы знали мисс Даймонд?

— Да, это невеста мистера Мортлейка. Но я знала, что он никогда не женится на бедняжке (оживление в зале).

— Почему же?

— Дюже важной шишкой стал (изумление в зале).

— Стало быть, вы не знаете ничего конкретного?

— Ничего я не знаю. Она приходила в мой дом всего-то раз или два. Последний раз я ее видела где-то в октябре.

— И как она выглядела?

— Она выглядела очень несчастной, но она не подавала виду (смех в зале).

— Как обвиняемый вел себя после убийства?

— Он выглядел очень мрачным и опечаленным.

Перекрестный допрос:

— Обвиняемый ведь прежде занимал спальню мистера Константа, которую затем предоставил в его распоряжение; таким образом, мистер Констант смог занять обе комнаты на этаже.

— Да, но он не платил столько.

— Занимая эту спальню, обвиняемый никогда не терял ключа, не делал дубликата?

— Было дело, он ведь весьма рассеян.

— Вы знаете, о чем говорили обвиняемый и мистер Констант вечером третьего декабря?

— Нет, я не могла расслышать.

— Но тогда откуда вы знаете, что они ссорились?

— Они очень громко говорили.

Сэр Чарльз Браун-Харланд (резко):

— Но сейчас я громко говорю с вами. Вы считаете, что я с вами ссорюсь?

— Для ссоры нужны двое (смех в зале).

— Как по-вашему, обвиняемый из тех людей, что могут пойти на убийство?

— Нет, я бы никогда не подумала, что это он.

— Вы всегда считали его настоящим джентльменом?

— Нет, ваша светлость, я же знаю, что он был простым наборщиком.

— Вы сказали, что обвиняемый выглядел подавленным после убийства. Это не могло быть связано с исчезновением его невесты?

— Нет, он скорее был рад, что от нее отделался.

— В таком случае он не стал бы ревновать, если бы мистер Констант избавил его от этой обузы? (волнение в зале).

— Мужчины — что собаки на сене.

— Не думайте о мужчинах, миссис Драбдамп. Обвиняемый перестал ухаживать за мисс Даймонд?

— Не больно-то он думал о ней, ваша светлость. Когда он получал письмо, написанное ее почерком, он обычно откладывал его в сторону, а сперва открывал другие.

Браун-Харланд (с триумфом в голосе):

— Спасибо, миссис Драбдамп. Вы можете занять свое место.

Спигет, королевский прокурор:

— Минуточку, миссис Драбдамп. Вы сказали, что обвиняемый перестал ухаживать за мисс Даймонд. Не могло ли это быть следствием его подозрений, что она имела какие-то отношения с мистером Константом?

Судья:

— Это недопустимый вопрос.

Спигет:

— Что ж, спасибо вам, миссис Драбдамп.

Браун-Харланд:

— Нет, еще один вопрос, миссис Драбдамп. Замечали ли вы что-либо — скажем, когда мисс Даймонд приходила в ваш дом,— что позволило бы заподозрить наличие отношений между мистером Константом и невестой подсудимого?

— Как-то раз она встретила его, когда мистера Мортлейка не было дома (волнение в зале).

— Где это произошло?

— В коридоре. Он собирался уходить, она постучала, и он открыл дверь (изумление в зале).

— Вы не слышали, о чем они говорили?

— Я не шпионка. Они дружески говорили о чем-то и ушли вместе.

Вызванный следующим мистер Джордж Гродман повторил свои показания, данные во время дознания. На перекрестном допросе он свидетельствовал о теплой дружбе между мистером Константом и обвиняемым. Гродман совсем мало знал мисс Даймонд и даже едва ли когда-либо ее видел. Обвиняемый никогда особенно не рассказывал о ней. У него нет оснований считать, что она занимала важное место в его мыслях. Естественно, обвиняемый был глубоко опечален смертью своего друга. Кроме того, он был перегружен работой. Свидетель очень высокого мнения о личности Мортлейка. Ему представляется невероятным предположение, что у Константа были какие-нибудь неподобающие взаимоотношения с нареченной его друга. Показания Гродмана произвели благоприятное впечатление на присяжных; обвиняемый с благодарностью взглянул на своего благодетеля; обвинение же сожалело о том, что вызвать этого свидетеля было необходимо.

Инспектору Хьюлетту и сержанту Раннимеду также пришлось повторить свои предыдущие показания. Доктор Робинсон, полицейский хирург, также повторил свои показания о характере раны и о предположительном времени смерти. Но на этот раз он был более скрупулезен и показал, что не может с точностью определить время смерти и способен лишь указать наиболее вероятный временной промежуток продолжительностью в один или два часа. Он считал, что смерть прошла за два или три часа до его прибытия; стало быть, убийство было совершено между семью и восемью часами. Под неявным давлением обвинения он показал, что смерть могла наступить и ранее, между шестью и семью часами. Тем не менее на перекрестном допросе он подтвердил свое впечатление о более позднем часе смерти.

Дополнительно допрошенные медицинские светила также дали неопределенные и неоднозначные показания; фактически, ничего не изменилось бы, допроси суд лишь доктора Робинсона. Все они сошлись во мнении, что определить точное время смерти затруднительно, так как оно зависит от многих переменных данных. Rigor mortis и другие признаки слишком индивидуальны и могут значительно отличаться у разных людей. Все согласились, что смерть от такой раны должна быть практически мгновенной, и версия самоубийства была отброшена как несостоятельная. В целом медики свидетельствовали о том, что наиболее вероятное время смерти приходится на период между шестью часами и половиной девятого. Под давлением обвинения они отодвигали эти временные рамки и признавали, что самым ранним возможным временем совершения убийства можно считать половину шестого утра. Защита же направляла все свои усилия на то, чтобы признать верными показания экспертов, считавших, что смерть не могла наступить раньше семи часов. Очевидно, обвинение намеревалось отстаивать ту версию событий, согласно которой Мортлейк совершил преступление в интервале между отходом первого и второго поездов до Ливерпуля. Защита же сосредоточилась на построении алиби, основывавшемся на том, что обвиняемый покинул Юстонскую станцию со вторым поездом в четверть восьмого; таким образом, у него не оставалось времени на перемещения между Боу и Юстоном. Это был захватывающий поединок. Казалось, что силы стороны обвинения и стороны защиты были равны. Предоставлялись свидетельства, говорящие как в пользу обвиняемого, так и против него. Но все знали, что худшее еще впереди.

— Вызывается Эдвард Вимп.

Показания Эдварда Вимпа начинались с пересказа разжеванных и заученных всеми фактов, но, в конце концов, появились и новые сведения.

— Когда у вас появились подозрения, вы, изменив внешность, поселились в тех самых комнатах — комнатах покойного мистера Константа?

— Да, я сделал это в начале года. Мои подозрения постепенно сосредоточились на жильцах дома номер одиннадцать по Гловер-стрит, и я решил, что нужно подтвердить или опровергнуть эти подозрения раз и навсегда.

— Вы расскажите суду, что произошло потом?

— Когда обвиняемый не ночевал дома, я обыскивал его комнату. Я нашел ключ от спальни мистера Константа — он был спрятан глубоко в спинке кожаного дивана обвиняемого. Еще я нашел письмо, очевидно, то самое, полученное им третьего декабря, спрятанное между страницами «Брэдшоу», лежавшего под тем же диваном. Также в нем находились две бритвы.

Мистер Спигет, прокурор:

— Ключ уже был опознан миссис Драбдамп. Письмо же я предлагаю сейчас зачитать.

Дата написания письма не указывалась, и оно содержало следующий текст:

К тому времени, как чтение письма было завершено, многие пожилые джентльмены, присутствовавшие в зале — как в париках, так и без них,— протирали свои очки. Допрос мистера Вимпа был возобновлен.

— Что вы предприняли после этих находок?

— Я навел справки о мисс Даймонд и обнаружил, что мистер Констант посещал ее один или два раза в вечернее время. Я подумал, что это может быть связано с какими-то финансовыми делами. Семья покойного разрешила мне изучить чековую книжку мистера Константа, и я обнаружил оплаченный чек на двадцать пять фунтов, выписанный на имя мисс Даймонд. Сделав запрос в банк, я выяснил, что чек был обналичен двенадцатого ноября прошлого года. Затем я подал запрос, чтобы получить ордер на арест обвиняемого.

Перекрестный допрос:

— Вы предполагаете, что обвиняемый открыл дверь в спальню мистера Константа тем ключом, который вы обнаружили?

— Конечно.

Браун-Харланд, адвокат (саркастично):

— И уходя, он смог запереть дверь, оставив ключ внутри?

— Конечно.

— Будьте так добры, объясните нам — как же был проделан этот трюк?

— Тут нет никакого трюка (смех в зале). Обвиняемый, вероятно, запер дверь снаружи. Те, кто ее взломал, естественно, предположили, что она была заперта изнутри, так как они нашли внутри ключ. По этой теории, ключ лежал на полу — если бы он был в замке, то дверь нельзя было бы запереть снаружи. Люди, первыми вошедшие в комнату, естественно, посчитали, что ключ выпал из скважины, когда выламывали дверь. Хотя ключ мог быть и в замке; если он был вставлен не до конца, а совсем немного, то он не мешал бы повернуть другой ключ снаружи. Но и в этом случае он, скорее всего, тоже упал бы на пол, когда взламывали дверь.

— В самом деле. Очень изобретательно. И вы можете также объяснить, как обвиняемый мог запереть дверь на задвижку, находясь снаружи?

— Да, могу (снова оживление в зале). Есть один способ, позволяющий это сделать. Впрочем, разумеется, это просто хитроумный фокус, создающий такую иллюзию. Чтобы создать впечатление, будто запертая дверь, помимо прочего, заперта еще и на засов, нужно всего лишь, находясь в комнате, вырвать скобу, в которую при закрытии входит задвижка. Задвижки в спальне мистера Константа установлены перпендикулярно. После того, как скоба была вырвана, можно было слегка выдвинуть задвижку, но она просто висела бы в воздухе, не опираясь на скобу. Человек, выломавший дверь и нашедший вырванную скобу, конечно, предположил, что это он вырвал ее, не допуская мысли о том, что она могла быть сломана заранее (аплодисменты в зале суда, которые, однако, сразу были подавлены судебными приставами).

Сторона защиты поняла, что попала в ловушку, пытаясь высмеять грозного детектива. Гродман же, казалось, позеленел от зависти. Произошло то, о чем он не подумал.

Миссис Драбдамп, Гродман, инспектор Хьюитт и сержант Раннимед были повторно вызваны и допрошены смущенным сэром Чарльзом Харланд-Брауном относительно состояния замка, задвижки и положения ключа. Все было так, как и предполагал Вимп. Свидетели изначально были убеждены в том, что дверь была заперта изнутри на замок и на задвижку, прежде чем она была взломана, но в дальнейшем они лишь смутно припоминали детали. Инспектор и сержант показали, что ключ был в замке, когда они его увидели, но замок и задвижка были сломаны. Они не могли сказать, что теория Вимпа невозможна, и даже признавали, что скоба вполне могла быть вырвана заранее. Миссис Драбдамп не могла дать точного отчета о таких мелочах ввиду того, что ее вниманием с первой секунды завладело ужасное зрелище мертвого тела. Один только Гродман был вполне уверен, что ключ был в двери, когда он ее взломал. Нет, он не помнит, как кто-либо поднимал ключ с пола и вставлял его в замочную скважину. Да, он уверен, что скоба от задвижки не была сломана, так как он чувствовал сопротивление, когда налегал на верхнюю панель двери.

Сторона обвинения:

— Не кажется ли вам, что ввиду относительной легкости, с которой дверь уступила вашему натиску, что задвижка, весьма вероятно, не была надежно зафиксирована скобой, а уже была сломана?

— Дверь подалась не так уж легко.

— Но нужно быть Геркулесом, чтобы взломать ее.

— Не совсем так. Задвижка была старой, и сама древесина крошилась. Замок был новым, но не особенно крепким. К тому же я всегда был силен.

— Очень хорошо, мистер Гродман. Надеюсь, вам никогда не придется выступать в мюзик-холле (смех в зале).

Следующим свидетелем обвинения была хозяйка дома, где проживала Джесси Даймонд. Она подтвердила слова Вимпа о редких визитах Константа и рассказала, что девушка считалась помощницей при организации некоторых мероприятий покойного филантропа. Но наиболее впечатляющей частью ее показаний была история о том, как поздним вечером третьего декабря обвиняемый ворвался к ней и поинтересовался, где его невеста. Он сказал, что только что получил письмо от мисс Даймонд, в котором она говорит о своем отъезде. Домовладелица ответила ему, что он мог бы уже давно узнать о том, что ее неблагодарная квартирантка уехала три недели назад без каких-либо объяснений. Далее, выслушав выражения, не подобающие джентльмену даже в порыве гнева, она ответила, что он это вполне заслужил, так как должен был больше думать о ней, а не пренебрегать ею, к тому же так долго. Она напомнила ему, что на нем свет клином не сошелся, а такая девушка, как Джесси, не должна чахнуть недооцененной, как с это вышло, когда она была с ним. В ответ он назвал ее лгуньей и ушел. Она тогда понадеялась никогда больше в глаза его не видеть и теперь вовсе не удивлена, видя его на скамье подсудимых.

Мистер Фицджеймс Монтгомери, банковский клерк, вспомнил, как обналичил полученный чек. Ему запомнилось это, так как он выдал деньги очень красивой девушке, и она взяла всю сумму золотом. На этом месте был объявлен перерыв в слушании дела.

Дензил Кантеркот был первым свидетелем обвинения, вызванным после возобновления слушания. Даже под давлением он не смог ответить на вопрос: не говорил ли он мистеру Вимпу о том, что слышал, как обвиняемый осуждает мистера Константа. На самом деле он не слышал, чтобы обвиняемый осуждал его; возможно, он создал у мистера Вимпа ложное впечатление, но Вимп был так прозаичен… (смех в зале). Мистер Кроул говорил ему нечто подобное. На перекрестном допросе он сказал, что Джесси Даймонд была редкой по силе духа девушкой и потому всегда напоминала ему Жанну Д'Арк.

Мистер Кроул, вызванный следующим, был очень взволнован. Он отказался принимать присягу, заявив суду, что Библия является причудой, и потому он не может клясться чем-либо столь противоречивым. Он может сделать заявление. Он не может отрицать (хотя было очевидно, что он очень хотел бы это сделать), что обвиняемый поначалу недоверчиво относился к мистеру Константу, но он уверен, что это чувство быстро прошло. Да, он был хорошим другом обвиняемого, но не понимает, почему это должно обесценивать его показания, тем более что он не принимал присягу. Конечно, обвиняемый казался очень подавленным, когда был у него во время праздников, но это было следствием переутомления — ведь он неизменно трудился на благо народа и во имя искоренения причуд.

Несколько других знакомых обвиняемого дали не слишком охотные показания о том, что у обвиняемого когда-то было предубеждение против конкурента-любителя в роли лидера рабочих. Он выражал неприязнь вескими и горькими словами. Обвинение также приготовило афишу, уведомляющую о том, что обвиняемый должен был председательствовать на большом митинге клерков четвертого декабря. Однако он не появился на этом митинге и не представил никаких объяснений своего отсутствия. Наконец допросили детективов, которые в первый раз арестовали Мортлейка в ливерпульских доках из-за его подозрительного поведения. На этом обвинение завершило свое дело.

Сэр Чарльз Браун-Харланд, адвокат, величественно шелестевший своей шелковой мантией, приступил к изложению теории защиты. Он заявил, что не намерен вызывать множество свидетелей. Версия обвинения по сути своей по-детски нелогична, так как зависит от совпадения множества вероятностей и рассыпается при малейшем дуновении. Обвиняемый известен как человек безупречной репутации, в последний раз он выступал на публике с той же сцены, что и мистер Гладстон, за его честность и высокие помыслы могут поручиться государственный деятели самого высокого положения. Его передвижения могут быть расписаны по часам, и он может их объяснить; предъявляя ему обвинение, сторона обвинения не основывается на вещественных уликах. Обвиняемому приписывают сверхъестественную хитрость и дьявольскую изобретательность, которые ранее у него не проявлялись. Предположения основываются на предположениях, как в старой восточной легенде, где мир покоится на слоне, а слон стоит на черепахе. В любом случае, нужно упомянуть, что смерть мистера Константа, по всей вероятности, наступила не раньше семи утра, тогда как обвиняемый покинул Юстонскую станцию с ливерпульским поездом в четверть восьмого и, естественно, не мог находиться в Боу в это время. Также обвиняемый может доказать, что в двадцать пять минут шестого находился на Юстонской станции, и ему было бы трудно менее чем за два часа успеть добраться до Гловер-стрит, совершить преступление и снова вернуться на вокзал.

— В действительности факты очень просты,— выразительно сказал сэр Чарльз.— Обвиняемый, утомленный отчасти своей работой, отчасти своими высокими амбициями (которые он, кстати говоря, не скрывал), начал пренебрегать своей невестой, мисс Даймонд. Этот человек был гуманистом, и его разум был устремлен к своему карьерному росту. Но, тем не менее, в глубине души он все еще был глубоко привязан к мисс Даймонд. Однако она, судя по всему, пришла к выводу, что он разлюбил ее, что она недостойна его и в силу недостаточной образованности не сможет находиться рядом с ним в тех новых сферах, к которым он стремился. Если говорить кратко, то она пришла к выводу, что мешает его карьере. Будучи, надо полагать, девушкой с сильным характером, она решила разрубить этот Гордиев узел, покинув Лондон, так как опасалась, что добросовестность ее жениха заставит последнего принести свою карьеру в священную жертву ради нее. Опасаясь, возможно, и своей собственной слабости, она решилась на окончательное расставание, скрыв место своего убежища. Теория обвинения вываливает в грязи достойные имена — теория эта крайне неразумная, но я вынужден ссылаться на нее. Согласно ей Артур Констант якобы соблазнил невесту своего друга либо имел с ней другие неуместные взаимоотношения, и они были уличены в своем обмане. Перед отъездом из Лондона (или даже из Англии) мисс Даймонд написала своей тете в Девенпорт, своей единственной родственнице в этой стране, и попросила ее оказать услугу и переслать письмо обвиняемому спустя две недели после получения. Ее тетя исполнила эту просьбу в точности. Это самое письмо достигло адресата вечером третьего декабря и обрушилось на обвиняемого как гром среди ясного неба. Все его старые чувства возродились с новой силой — он был исполнен самобичевания и жалости к бедной девушке. Письмо написано зловеще — быть может, она собиралась покончить с собой. Его первой мыслью было обратиться за помощью к другу, Константу, и спросить его совета. Возможно, Констант знал что-нибудь о ее исчезновении. Обвиняемый знал о том, что они нередко общались. Ваша честь и господа присяжные, я не хочу пользоваться методами обвинения и выстраивать теорию, не имея фактов, поэтому я говорю «возможно». Итак, возможно, мистер Констант выписал ей чек на двадцать пять фунтов именно для того, чтобы она могла покинуть страну. Он ей был как брат и, вероятно, действовал неосмотрительно, хотя и не желал ей зла. Возможно, он поддерживал ее в самоотречении и альтруистических устремлениях, при этом не понимая ее истинных мотивов — разве не говорил он в своем последнем письме о женщинах, которые ему встречались, женщинах, способных на самопожертвование, и о том, чтобы творить добро для отдельных людей? Но теперь мы не можем этого узнать: для этого было бы нужно, чтобы мертвец заговорил или чтобы отсутствующая вернулась. Также не исключено, что чек на двадцать пять фунтов, выписанный мисс Даймонд, предназначался для какой-либо благотворительной цели. Но вернемся к делу. Обвиняемый разговаривал с мистером Константом о письме. Он тут же направился к дому в Степни Грин, где снимала комнату мисс Даймонд, уже догадываясь о тщетности своих усилий. На письме был почтовый штемпель Девенпорта. Он знал, что у девушки есть тетя в тех краях, стало быть, она могла отправиться к ней. Он не мог телеграфировать туда, не зная адреса. Он просмотрел «Брэдшоу», остановил свой выбор на поезде, отбывающем в половине шестого из Паддингтона, и уведомил об отъезде свою домовладелицу. Он положил письмо между страниц справочника и сунул его под диван, где он затерялся в куче прочих бумаг — известно, что ему пришлось купить другой справочник. Обвиняемый был неаккуратен и неорганизован, и ключ, который нашел мистер Вимп, должно быть пролежал в диване несколько лет — с тех пор как Мортлейк потерял его там еще в те дни, когда занимал спальню, позднее сданную мистеру Константу. Боясь опоздать на свой поезд, он не ложился спать в ту печальную ночь. Ему пришло в голову, что Джесси слишком умна, чтобы оставить ему такой простой след. Он пришел к выводу, что она могла уехать в Америку, к семье своего брата, а в Девенпорт она заехала только для того, чтобы проститься с тетей. По этой причине он решил отправиться сразу в Ливерпуль, не тратя времени на расспросы в Девенпорте. Не подозревая о том, что письмо пришло к нему с некоторой задержкой, он думал, что еще успеет ее остановить, может быть, на самой пристани или на лодке, перевозящей пассажиров к кораблю. К сожалению, его кэб двигался медленно из-за тумана, он опоздал на первый поезд, и ему пришлось безутешно бродить по окутанному туманом вокзалу, дожидаясь следующего поезда. В Ливерпуле подозрительное, взволнованное поведение обвиняемого послужило причиной его немедленного ареста. С тех пор мысли о потерянной девушке преследовали и, в конце концов, сломили его. Вот и весь безрадостный и незамысловатый, но все объясняющий рассказ.

У защиты и в самом деле было мало свидетелей, ведь опровергать утверждения и доказать их неверность трудно. Среди свидетелей была тетя Джесси, которая подтвердила слова адвоката. Присутствовали носильщики с вокзала, которые видели, как обвиняемый сел в четверть восьмого на ливерпульский поезд, опоздав на поезд в четверть шестого утра. Также был опрошен кэбмен (№ 2138), который привез обвиняемого на Юстонскую станцию как раз вовремя (как полагал свидетель), чтобы успеть на поезд в четверть шестого. При перекрестном допросе кэбмен был немного сконфужен. У него спросили, не должен ли был тот успеть на первый поезд из Юстона, если он и в самом деле забрал обвиняемого из Боу около половины пятого утра. Он ответил, что из-за тумана ехал очень медленно, хотя и признал, что туман был не очень густым, и он мог бы ехать на полной скорости. Он также признал, что активно участвует в профсоюзной жизни. Обвинитель, мистер Спигет, представлял этот факт в таком свете, будто именно это в жизни извозчика имеет первостепенную важность для дела. В конце концов, были допрошены многочисленные свидетели — люди, принадлежащие к разным классам и имеющие разное общественное положение,— заявлявшие о прекрасном характере обвиняемого, а также о безупречной нравственности покойного Артура Константа.

В своей заключительной речи на третий день суда сэр Чарльз исчерпывающе и убедительно указал на несостоятельность обвинения, количество гипотез и их взаимозависимость. Миссис Драбдамп была свидетелем, к чьим показаниям нужно относиться очень осторожно. Присяжным следует помнить, что она не способна отличить свои наблюдения от своих впечатлений; например, она считает, что обвиняемый и мистер Констант ссорились только по той причине, что они были возбуждены. Он разжевал ее свидетельства, показав, что они полностью подтверждают версию защиты. Он попросил присяжных помнить, что не было представлено никаких свидетельств (ни от кэбменов, ни от каких-либо других лиц) о разнообразных сложных передвижениях, приписываемых обвиняемому на утро четвертого декабря между двадцатью пятью минутами шестого и четвертью восьмого. Также он обратил внимание на то, что самый важный свидетель по версии обвинения — конечно, он имел в виду мисс Даймонд — не был допрошен. Даже если она была бы мертва, и ее тело было бы найдено, это не доказывало бы теорию обвинения — уже одно то, что возлюбленный бросил ее, могло послужить вполне достаточным объяснением ее самоубийства. В двусмысленном письме нет никаких свидетельств о ее нравственном падении, на предположение о котором опирается значительная часть версии обвинения. Что же касается политического соперничества между Мортлейком и Константом, то оно было мимолетным, как набежавшее облачко в летний день. Все знают, что вскоре двое мужчин по-настоящему сдружились. В отношении времени преступления следует напомнить: врачи в большинстве своем считают, что смерть наступила после того, как обвиняемый покинул Лондон с поездом, отходящим в четверть восьмого. Теория о том, что миссис Драбдамп была одурманена, просто абсурдна, а что касается хитроумных предположений в отношении замков и задвижек, то стоит отметить, что мистер Гродман, опытный образованный свидетель, не принял их всерьез. Он торжественно увещал присяжных о необходимости помнить о том, что если они осудят обвиняемого, то они не только отправят невинного человека на позорную смерть, но и лишат рабочих всей страны одного из своих лучших сторонников и наиболее способного из предводителей.

Конец энергичной речи сэра Чарльза был встречен бурными аплодисментами.

Мистер Спигет, прокурор, выступил с заключительным словом обвинения. Он попросил присяжных вынести вердикт против обвиняемого, совершившего злоумышленное и преднамеренное преступление, способное опозорить летопись любой цивилизованной страны. Свои ум и образование он использовал для дьявольской цели, прикрываясь своей репутацией. Все пункты указывают на вину задержанного. Получив письмо от мисс Даймонд, сообщавшее о ее позоре и (возможно) о намерении совершить самоубийство, он поспешил наверх, чтобы обвинить Константа. Затем он бросился к жилищу девушки и, обнаружив, что его худшие опасения подтвердились, сразу составил дьявольский план мести. Он сказал миссис Драбдамп, что собирается в Девенпорт, намереваясь таким образом хоть на какое-то время направить полицию по ложному следу. На самом деле он направлялся в Ливерпуль, собираясь покинуть страну. Однако на случай, если его планы не осуществятся, он подготовил для себя гениальное алиби — отправился утром на Юстонскую станцию к поезду, отбывшему в Ливерпуль в четверть шестого. Кэбмен не знал, что на самом деле обвиняемый не собирается ехать этим поездом и вернется на Гловер-стрит, дом одиннадцать, чтобы совершить грязное преступление. Готовясь к убийству он, возможно, опоил наркотиком хозяйку дома. Его присутствие в Ливерпуле (куда он действительно добрался со вторым поездом) подтвердило рассказ кэбмена. Той ночью он не раздевался и не ложился в постель; он доводил до совершенства свой дьявольский план, а неожиданно спустившийся на город туман помог ему скрыть свои передвижения. Ревность, оскорбленные чувства, желание отомстить, жажда политической власти — все это свойственно людям. Мы можем пожалеть преступника, но не можем объявить его невиновным в совершении преступления.

Мистер Джастис Кроги, подводя итоги судебного разбирательства, решительно выступил против обвиняемого. Рассмотрев все показания, он заявил, что если множество правдоподобных вероятностей идеально согласуются друг с другом, то это не ослабляет выдвинутую версию, ибо здание истины сложено из множества кирпичиков. Помимо этого, версия обвинения была далека от чисто гипотетической, а версия защиты строится лишь на опровержении их предположений. Ключ, письмо, желание обвиняемого спрятать полученное письмо, напряженный разговор с Константом, ложный след — неверная информация о том, куда на самом деле направлялся обвиняемый, побег в Ливерпуль, выдуманная история о поисках «друга», заставляющая думать, что речь шла о мужчине, наговоры на Константа — все это факты. С другой стороны, в версии защиты также есть как пробелы, так и предположения. Даже если признать истинность сомнительного алиби, основывающегося на том, что обвиняемый присутствовал на Юстонской станции в двадцать пять минут шестого, то это ничего не говорит о его передвижениях до семи пятнадцати. Он с тем же успехом имел возможность вернуться в Боу, а не остаться на станции в ожидании следующего поезда. Показания медиков вовсе не говорят о том, что в таком случае он не мог совершить убийство. При этом нет ничего невозможного ни в том, что Констант мог поддаться неожиданному искушению поухаживать за красивой девушкой, ни в том, что работающая девушка, почувствовав себя брошенной, могла уступить молодому джентльмену, а после глубоко сожалеть об этом. Что стало с девушкой потом, остается загадкой. Возможно, ее неопознанный труп стал одним из многих, которые унесло течением реки и приливом прибило на илистый берег. Также присяжным нужно помнить, что ее взаимоотношения с мистером Константом не обязательно перешли грань приличия — они просто могли быть достаточно серьезными, чтобы совесть девушки заставила ее поступить так, как она поступила. Но этого было достаточно, чтобы ее письмо пробудило ревность в обвиняемом. Был еще один пункт, на который он хотел бы обратить внимание присяжных и на котором сторона обвинения до сих пор не особенно настаивала. Виновность заключенного была единственным правдоподобным объяснением тайны Боу. Врачи сходились во мнении, что мистер Констант не мог убить себя сам. Это значит, что кто-то другой убил его. Но возможность совершить убийство и какой-либо мотив для его совершения были у крайне малого числа людей. У обвиняемого были и мотив, и возможность. Пользуясь методом исключения, нетрудно прийти к выводу, что подозрение падает на него даже при немногочисленных доказательствах его вины. Представленные суду сведения были серьезны и правдоподобны. К тому же была выдвинута гениальная теория мистера Вимпа, благодаря которой возможно представить, как можно было запереть дверь на замок и защелку изнутри, что позволяет окончательно отбросить подозрения, что это могло быть самоубийство. Вина подсудимого очевидна настолько, насколько это возможно в деле с исключительно косвенными уликами. Если теперь обвиняемый будет освобожден, то Тайну Боу можно будет поместить в архив преступлений, оставшихся безнаказанными. Практически подведя обвиняемого к виселице, судья занервничал и неожиданно стал склоняться к тому, что версия защиты также представляется весьма вероятной, однако о важных подробностях дела заключенный мог сообщить своему адвокату в частной беседе. Присяжные, к этому времени уже окончательно запутанные объективностью судьи, были отпущены с призывом вынести справедливый приговор, учитывая все факты и вероятности.

Минуты казались часами, но присяжные все не возвращались. Ночь опустилась на здание суда с взбудораженными людьми в зале прежде, чем они, наконец, объявили вердикт:

— Виновен.

Судья водрузил себе на голову черную шапочку.

Толпа, ожидавшая снаружи, потерпела фиаско. Вечерний банкет по случаю оправдания Мортлейка был отложен на неопределенный срок. Вимп выиграл, Гродман же чувствовал себя побитой дворнягой.