Что за человек этот герцог? «Греза» рисовала его красноречивым, очаровательным и всеми любимым. Драматург, стоявший за «Сказкой о Сирене», казалось, был того же мнения. Но как мог Сенлин примирить героический идеал с образом жестокого человека, нарисованным Огьером? Хотя, стоило признать, Огьер не был образцом нравственности: он был вором, фальшивомонетчиком, мошенником, который без колебаний уговаривал отчаявшихся женщин раздеться для него. Возможно, художник и был настоящим злодеем. В конце концов, Сфинкс не утверждала, что Огьер – ее агент, а это вполне могло означать, что он подчинялся Марату.

Несмотря на все газеты, которые прочитал Сенлин, он все еще не имел понятия, действительно ли герцог любит Марию. Насколько ему было известно, герцог Вильгельм вполне мог оказаться совершенным мерзавцем. Он мог сердиться на Марию за ее любимые книги или цокать языком над ее дурачествами. Возможно, ему не нравилось, что она атакует пианино, как упрямый выдвижной ящик. Герцог, вероятно, из тех людей, которые не получают удовольствия от замысловатых стихов, не стоят перед картиной так долго, чтобы провалиться в нее. Вероятно, он из тех, кто… Сенлин осекся, поняв, что делает. Он обряжал герцога в лохмотья собственной неуверенности. Разве не он первым подвел Марию? Разве не он развлекался в Купальнях, когда должен был спешить? Разве не он был ей неверен?

Сенлин выбежал из входного туннеля театра, чувствуя нестерпимое желание снова увидеть улицы. Но обнаружил, что они стерты. За огнями навеса над входом белый город тонул в сером дожде.

Озадаченный муссоном в помещении, Сенлин протянул сложенную чашечкой ладонь, ловя воду, которая хлестала с навеса театра. Дождь был теплым, Сенлин поднес ладонь к носу и почувствовал запах антисептика. Из-за кварцевых кругов на мостовой некоторые лужи светились.

– Если хотите отравиться, я бы порекомендовал джин. Это занимает немного больше времени, но на вкус намного приятнее, – сказал кто-то пронзительным голосом.

Сенлин обернулся и увидел мужчину, который курил сигарету через мундштук из слоновой кости. Его длинные белые волосы были заплетены в косу так туго, что черты лица – и без того резкие – выделялись еще сильнее. Воротник из черных перьев придавал ему сходство со стервятником.

– Почему здесь пахнет, как в пабе? – Сенлин стряхнул воду с руки.

– Это все этанол. Город получает выпивку каждый месяц независимо от того, нужно ему это или нет. Впрочем, всегда нужно.

– Но почему?

– Ради борьбы с болезнями, конечно. И чтобы прибраться на улицах.

– Но куда все это девается…

– Вы что, издеваетесь надо мной? – «Стервятник» пристально посмотрел на него, прищурив глаза. Удивленный обвинением, Сенлин хотел ответить, но незнакомец уже тараторил дальше: – Думаете, я и так не получил достаточной взбучки? Я писал стихи! Оды на века, вот что я писал. Никто о них даже не вспоминает, о нет!

– Прошу прощения, но я не знаю, кто вы, – признался Сенлин.

– Антон Гавелл. – Когда Сенлин молча покачал головой, Гавелл дважды повторил свое имя, причем с растущим подозрением. – «Популярный путеводитель» – вы ведь слышали о нем, не так ли?

– Да, конечно. – Теперь настала очередь Сенлина прищуриться. – Так вы – автор?

Гавелл усмехнулся:

– О да, я бегал вверх и вниз по Башне десять раз. Обошел все переулки, заглянул за каждый угол и постучал в каждую дверь. Нет, конечно, я не автор! Никакого автора не было. Я был одним из сотен писателей, плохо оплачиваемых писателей. О, не смотрите на меня так! Я знаю, что говорят люди. Но вы забываете, что мы все были очень молоды и честолюбивы и, уверен, немного наивны. Однако не было никакого умысла, чтобы ввести в заблуждение читателей, по крайней мере с моей стороны. Я же не знал, что ошибки коллег и вольности, допущенные редакторами, которые удаляли или выдергивали каждое слово предостережения, каждое предупреждение, потому что они кому-то где-то не понравились; что всю эту коррупцию, обман и некомпетентность припишут мне! Господь свидетель, пятно на репутации нельзя удалить, если оно впиталось. – Гавелл затянулся через мундштук из слоновой кости, и его губы сжались в бледную розетку.

В последние месяцы Сенлин не раз мечтал вырвать страницы из «Популярного путеводителя» и скормить их писаке одну за другой. Теперь, стоя лицом к лицу с человеком, который приложил руку к тому, чтобы соблазнить его, позвать в это ужасное место, он чувствовал только жалость.

Сенлин смотрел на залитую дождем мостовую. Если не обращать внимания на едкий запах и мутную воду, картина была знакомой – мир сморщился с приходом бури.

– Вам тоже не понравилась пьеса? – спросил Гавелл.

– Нет, она не вызвала у меня сопереживания. – Сенлин глубоко вздохнул и проговорил на выдохе: – Все персонажи плоские, как пенни.

Писатель выдернул обгоревший окурок из мундштука и бросил его на мокрую мостовую.

– Мне даже жаль ту деревенскую девушку, которая вышла замуж за герцога. – Гавелл раскрыл черный зонтик – стервятник расправил крылья. – Кроме той разновидности аппетита, что касается обеденного стола, пелфийцы знают лишь две: одна связана с постелью, другая – со сценой. И зачастую одно не так уж далеко от другого.

И он исчез под проливным дождем.

Дождь сделал то, чего не смог добиться поздний час: разогнал толпу по домам. Водосточные трубы из позеленевшей меди выплевывали воду на пустые улицы. Стоки булькали и жадно глотали воздух, как утопающие. Звезды погасли, и созвездия, которыми Сенлин надеялся руководствоваться, возвращаясь в отель, стали невидимыми. Дождевая вода стекала по воротнику и скапливалась в ботинках. Ностальгия, пробудившаяся при виде ливня, быстро сменилась отвращением. Это не дождь. Сквозь этанол просачивались запахи масла, гнилых отбросов и мусора. Он прикрыл нос и рот носовым платком и наклонил голову, чтобы вода не попадала в глаза.

Он бросился в переулок и укрылся под балконом, решив, что лучше переждать бурю, чем испортить еще один сюртук. Но не успел он убежать от грязных струй, как услышал приглушенный спор, а затем звуки влажных ритмичных шлепков.

В середине переулка, освещенного туманным светом из окна театра бурлеска, три фигуры сцепились у стены.

Опасаясь стать свидетелем ужасного преступления, Сенлин прокрался через более густые тени, пока не оказался достаточно близко, чтобы незаметно наблюдать за происходящим.

Двое мужчин были одеты в промокшие смокинги. Под воротничками у них висели развязанные галстуки-бабочки. Тот, что покрупнее, носил очки в золотой оправе, но они не придавали лицу более умный вид. Другой джентльмен, с бородой, скрывавшей бесформенную челюсть, прижал к стене переулка хода, который был гораздо меньше ростом. Ход был темнокожим, щетина на его черепе выглядела редкой, как шерсть кабана. Белая краска стекала по лицу и заливала железный воротник. Ход прижимал что-то квадратное к впалой груди. Очкастый громила окунул кисть в горшок с белой краской и шлепнул ею по лицу хода. Он медленно водил кистью взад и вперед. Его бородатый спутник рассмеялся и помешал попыткам пленника освободиться.

– Кажется, я начинаю понимать, что к чему, Хамфри! – сказал хулиган с кистью. – Ровные мазки дают наилучший результат. Ровные мазки!

Ход, залитый дождем и краской, пытался перевести дух.

– Прошу прощения, – сказал Сенлин.

Двое мужчин обернулись, от неожиданности тупые ухмылки застыли на лицах.

– Чего надо? – спросил очкастый хулиган.

– Честной драки, – сказал Сенлин и ударил его кулаком между глаз.

От удара у мужчины сломались очки и нос. Он уронил горшок с краской, и тот разбился о мостовую; всплеск белого прочертил на груди Сенлина косую черту.

Бородатый товарищ поверженного отпустил хода и, порывшись в карманах, вытащил перочинный нож. Он выставил его, как фехтовальную рапиру, но его позиция en garde лишь обнажила колено. Сенлин пнул подставленный сустав, и мужчина упал, выронив оружие в растущую под ними белую лужу.

Двое хулиганов схватились друг за друга, пытаясь восстановить равновесие и самообладание. Забытый на мгновение, ход сполз по стене на пятки.

– По-твоему, это справедливо? – сказал тот, что повыше; голос его звучал невнятно из-за сломанного носа.

– Ну вас же двое, – сказал Сенлин.

– Тогда не жалуйся, что мы не будем действовать по очереди!

Ирен научила Сенлина распознавать признаки опытных драчунов – их облик, позу и взгляд, – но даже без ее вдумчивых советов он заподозрил бы, что эти хулиганы не видели настоящей рукопашной. Окровавленный замахнулся так, что подобие кулака оказалось на уровне уха. Его бородатый товарищ развел вялые руки так далеко от тела, словно уже сделал все необходимое для ударов и надеялся, что Сенлин окажет ему услугу, наткнувшись на них самостоятельно.

– Господа, мы промокаем, – сказал Сенлин. – Почему бы нам всем не пойти домой и не отжаться?

– Послушай, Хамфри! Смотри, как быстро тает его мужество! – прокричал тот, что повыше.

Они обошли противника, ступая по глубоким лужам, и встали по обе стороны от него. Сенлин вскинул руки, все еще умоляя о мире. Хулиганы размахивали кулаками и пинали молочно-белую воду. Казалось, каждый ждет, когда другой ударит первым.

Тот, что повыше, ухмыльнулся:

– Ну вот, Хамфри! Ну в…

Угол булыжника саданул его в висок. Мужчина рухнул на бок как подкошенный.

Все еще сжимая кирпич, белолицый ход повернулся к Сенлину.

– Эй, погоди… – начал Сенлин.

Не было времени пригнуться, прежде чем ход швырнул в него кирпич. Хотя от потрясения полет кирпича как будто замедлился, это ничуть не ускорило реакцию Сенлина. Он мог лишь смотреть, как приближается снаряд.

Камень перелетел через его плечо. Сенлин обернулся вовремя, чтобы увидеть, как Хамфри, чье лицо превратилось в кратер из крови и осколков костей, упал на спину с сильным всплеском.

Вода у ног Сенлина начала краснеть от крови.

Он уставился на хода и дрожащим от гнева голосом спросил:

– Зачем ты это сделал?!

Ход присел на корточки над человеком, которого ударил первым, и, обнаружив, что тот все еще дышит, прижал колено к его шее сбоку и сильно дернул. От звука ломающейся кости Сенлин вздрогнул.

Снова встав, ход заговорщически кивнул Сенлину.

– Приди, Король Ходов, – сказал он, круто повернулся и убежал.

Без особой надежды Сенлин опустился на колени, чтобы проверить, дышат ли упавшие, но признаков жизни не обнаружил. Из окон с диагональными сре́дниками лился свет, покрывая мрачную мизансцену ромбовидными бликами. В танцевальном зале оркестр доиграл неистовую мазурку, и танцоры разразились аплодисментами и радостными криками.

Сенлин все еще не привык к виду потрясенных лиц мертвых. Было время в его жизни, когда он не знал, что умиротворенное выражение часто бывает уловкой гробовщика. Возможно, его невежество являлось благом.

Он отвернулся, и взгляд упал на какой-то уголок, выступающий из воды. Он вытащил предмет из лужи: ход предпочел прижимать его к себе, а не использовать как средство защиты. Прямоугольная штуковина была завернута в промасленную ткань. По весу Сенлин догадался, что это, скорее всего, книга – возможно, испорченная.

Без убийцы, на которого можно было бы указать пальцем, казалось неразумным мешкать рядом с трупами. Он сунул завернутую книгу за пазуху и вышел из переулка, опустив голову и подняв воротник.