Несколько дней спустя Сенлин, уже сидя в безопасном гостиничном номере, все еще содрогался, вспоминая прогулку в пелфийский порт. Он дважды чуть не свалился от неожиданности, когда из незаметных расщелин в каменной стене вылетели потревоженные птицы. Досок, которые треснули и упали, когда он прощупывал их мыском ботинка, было не счесть. Одна длинная секция настила была скользкой от сочащегося из Башни потока, природу которого он не мог определить и не стал исследовать. К тому времени, когда он добрался до края порта, скрытого за линией пальм в горшках, Сенлин был уверен, что скорее пройдет по Черной тропе, чем вернется тем же путем, которым пришел.

Несмотря на указание Сфинкса не лезть не в свое дело, Сенлин продержался всего день, прежде чем поддался инстинктам и отправил письмо герцогу. Разумеется, он подписался псевдонимом, но указал настоящий адрес в отеле. Он придумал предлог для их встречи – и, как позже признался, замысел был не из лучших. Затем, не успев потерять самообладание – или, точнее, одуматься, – Сенлин передал письмо консьержу, чтобы тот адресовал его и доставил. Расставшись с письмом, он то проклинал себя за опрометчивость, то боролся с искушением послать второй запрос. Он не мог сказать, была ли мысль о получении ответа от герцога источником азартного волнения или пугающей тревоги.

Но он был уверен в одном: он не мог провести еще один вечер в одиночестве, ожидая и тревожась в гостиничном номере. Ему нужно прервать ход мыслей; нужно отвлечься: для этого сгодилась бы лекция или, возможно, пьеса. Шансы, что он столкнется с Марией или герцогом, были невелики. В конце концов, это большой город! Между тем вероятность того, что он сам себя загонит в могилу раньше времени, изнуренный хождением из угла в угол, росла с каждым часом.

Приняв решение, Сенлин напялил свежий сюртук и выскочил за дверь.

В коридоре отеля «Бон Ройял» стоял гомон. Туристы во фраках и платьях с длинными шлейфами неслись по нему, как отступающий прилив. Цилиндры, тюрбаны и зонтики качались над потоком, словно обломки кораблекрушения. Волна джентльменов зажгла сигары, добавив к приливу густой туман. Сенлин скользнул в поток, и тот понес его вниз по лестнице – похожей на неистовый водопад – в вестибюль и оттуда на улицу.

Звезды вспыхнули, или, скорее, городской управляющий включил мерцающие прожекторы на полную мощность. Все созвездия сияли однородным желтым светом, образуя фигуры, которые напоминали подвешенную над колыбелью игрушку, а не космос. Над шумной площадью в форме клина, где стоял Сенлин, вырисовывались очертания тигра, шхуны и винной бутылки. Богатые мужчины и женщины ехали над толпой в золотых портшезах, которые несли на плечах лакеи. Мальчишки на ходулях расхаживали между ними, продавая сигары и свежие цветы. Музыка лилась из «Виванта». Толпа внутри Колизея завывала.

Предыдущие экспедиции Сенлина в Колизей приучили его к тому, что в Пелфии невозможно быстро передвигаться. Тебя обязательно что-то задержит: если не скопище людей, то зрелище. Во время первой вылазки на белую как мыло площадь Сенлину преградила путь толпа, собравшаяся посмотреть на дуэль. Двое мужчин застыли в фехтовальных позах, обмениваясь пылкими – пусть и не очень художественными – колкостями, пока не стало ясно, что они намерены пролить больше слюны, чем крови, и зрители разошлись. На следующий день он наткнулся на женщину без сознания, распростертую на руках группки людей, и все они послушно обмахивали ее, чтобы привести в чувство. Обеспокоенный состоянием незнакомки, Сенлин присоединился к всеобщим усилиям как раз вовремя, чтобы увидеть бутылку, четко помеченную черепом и скрещенными костями, вырванную из ее руки. Врач попытался измерить пульс у женщины на шее, и в тот же миг она захихикала и принялась выворачиваться. Заподозрив неладное, доктор понюхал «яд» и объявил, что это джин.

В этот вечер зрелищем оказалась девушка в пышном белом платье. Ее голова каким-то образом застряла в птичьей клетке. Плетеная клетка, усеянная тут и там свежесрезанными цветами, полностью закрывала лицо и золотистые кудри. Незнакомка носилась по переполненной площади, словно вальсируя без партнера. Сенлин издали заметил ее и попытался увернуться, но она посмотрела ему в глаза сквозь сплетение прутьев и не позволила ускользнуть, как он ни старался. Она театрально рухнула ему на грудь, отчего вокруг них тут же освободилось небольшое пространство, а затем, схватившись за голову в клетке, воскликнула:

– О тьма! Я не могу это выдержать! Я раскаиваюсь! Раскаиваюсь! Смилуйся надо мной!

Двое проходивших мимо портовых охранников рассмеялись шутке, которую не понял Сенлин. Она вытащила из прутьев белую гвоздику и сунула ее в нагрудный карман Сенлина.

– Спасибо, – сказал он. – Вы, должно быть, непростая персона?

– А разве не все мы такие? – ответила она, уже поворачиваясь обратно к отхлынувшей толпе и крича на ходу: – О тьма! О проклятая тьма!

Сенлин вытащил цветок из кармана и понюхал. Запах пробудил в нем множество нежеланных воспоминаний. Он увидел, как за окном его коттеджа блеснуло солнце на глади океана, вдохнул смутный запах цветущей изгороди и услышал, как Мария напевает в соседней комнате.

Он бросил бутон под ноги и поспешил дальше.

Площадь истощила его силы. Не придумав никакой цели, он вернулся сквозь пустоты в толпе к городским улицам, которые разбегались от нее, словно спицы от колеса. Подсвеченные пластины на мостовой придавали ей сходство с пятнистой шкурой леопарда. Когда дорогу преградили дамы, садившиеся в вереницу рикш, он перешел на тротуар, а когда и там ему помешала компания болтливых щеголей, скрылся в переулке.

Праздничные вымпелы висели между зданиями, как паутина. Три попугая наблюдали за ним с перил балкончика.

– Ты сожгла жаркое, глупая корова! – пронзительно закричала краснощекая птица.

Малиновые собратья, сидящие по обе стороны от нее, присвистнули и повторили:

– Сожгла жаркое! Сожгла жаркое!

Сенлин засунул руки в карманы и поспешил дальше, прокладывая путь через газеты и конфетти. Он сказал себе: надо слушать Сфинкса. Надо запастись терпением. Он должен держаться на расстоянии.

У стены переулка стоял дощатый сарай. Проходя мимо, Сенлин увидел сквозь щели в двери лысого хода, сидевшего на корточках с закрытыми глазами. В следующем переулке он наткнулся еще на один сарай, потом – еще один, размером не больше гроба и скромного вида, как уборная во дворе. Сенлин спросил себя, сколько этих бедолаг начинали как туристы, сколько утратили счастливую, хотя и ничем не примечательную жизнь, сколько потеряли мужей, детей, жен?

И снова он сказал себе, что должен быть терпеливым. Он должен держаться на расстоянии. Он, конечно, не должен, например, смотреть мюзикл, посвященный жизни и истории Марии, который театральный критик «Ежедневной грезы» назвал «откровением о рождении, смерти и шоколадном ганаше».

Маленький попугай на подоконнике над головой уставился на него кукольными глазками и завизжал:

– Глупая корова!

– Ну ладно! Ладно! – крикнул в ответ Сенлин, наконец признавшись самому себе, что, возможно, его прогулка с самого начала не была беспредметной и бесцельной. – Я пойду и посмотрю пьесу.

Фасад театра «Гаспер» напоминал будуар молодой женщины: сплошные пышные карнизы и гипсовые гирлянды. Сенлин встал в очередь, купил билет на лучшее из оставшихся мест и вошел внутрь. Вестибюля не было, только тускло освещенный туннель, ведущий в зрительный зал, где театральные афиши теснились и наползали друг на друга, соперничая, словно инициалы, вырезанные на дереве в школьном дворе. Сенлин не узнал ни одного названия. Он взял у капельдинера программку и занял свое место в четвертом ряду.

Впервые он услышал о пьесе, когда случайно наткнулся на рецензию в «Ежедневной грезе». Пьеса дебютировала тремя месяцами раньше, в апреле, и прошла с общепризнанным триумфом, хотя некоторые жаловались на подбор актеров, особенно на женщину, которая играла Марию. В длинной хвалебной статье Орен Робинсон описал актрису как «пересмешника, который поет вместо соловья».

Несмотря на утверждение программы, что пьеса представляла собой «подлинную историю герцогини Марии Пелл, одобренную ею самой», Сенлин не рассчитывал на что-то, полностью соответствующее действительности. Если путеводители и исторические хроники содержали творческие отступления, чем пьеса хуже? И все же он надеялся, что представление позволит ему хоть немного понять, что пережила Мария после их расставания.

Пьеса началась с гула труб и фаготов. Занавес поднялся, открыв декорации побережья – пляж из парусины, кучи рыболовных сетей и фон в виде голубого неба и зеленого моря. Из-за кулис торчал нос корабля. К поручням были привязаны чучела чаек. Рыбаки в вощеных робах делали вид, что рубят рыбу из папье-маше на деревянном бруске. Женщины в фартуках держали на бедрах кукол и развешивали фальшивую рыбу сушиться.

Стремительным шагом вошла молодая актриса, и зрители неистово зааплодировали.

Платье Сирены немного истрепалось по подолу, но, в отличие от других рыбачек, осталось белым и незапятнанным. Ее волосы – грубый парик из алой пряжи – выглядели необузданной гривой. Сенлин съежился от столь приукрашенной версии Марии, но не смог отвести взгляда. Она бегала босиком по сцене, гоняясь за чайками, которые летали туда-сюда, подвешенные на леске.

Ее первыми словами были: «Пучина глубока, гор необъятна вязь, но где они сойдутся – все похоронит грязь!» Она хлопнула по спине человека, который резал бумажную рыбу. Актер рассмеялся. Она крутанулась на носках, достаточно бойко, чтобы приподнявшаяся юбка слегка обнажила бедра. Сенлин еще глубже утонул в кресле.

Затем на сцену вышел он. Точнее, прибыл актер, играющий роль Сенлина в истории Сирены. Он объявил о себе, высморкавшись в носовой платок. На нем был плохо сидящий коричневый костюм и кривой цилиндр. К лицу актера приклеили большой, как клюв, фальшивый нос. Вытряхивая носовой платок, он споткнулся о ветку плавника. Остановился, чтобы извиниться перед бревном.

Публика покатилась со смеху.

– О нет! Директор Рыбье Брюхо! – сказала Сирена.

Подойдя к Сирене, директор спросил:

– Юная мисс, разве вам не надо сейчас быть дома и готовиться к экскурсии? Вы забыли, что мы уезжаем рано утром?

Рыбье Брюхо говорил неуверенным, сдавленным голосом, отчего казался старым и чахлым.

– Но сегодня такой чудесный день!

– Сегодня пасмурный день, – возразил Рыбье Брюхо. – Уверен, будет дождь.

– Славный денек! – настаивала девушка в кармазинном парике.

Оркестр заиграл веселую мелодию – запиликали скрипки, запели тонкими голосами флейты. Сирена расхаживала по сцене, размахивая руками. Она взобралась на поручни корабля и взяла работающих женщин под руки. Рыбаки просияли, на хмурых лицах заиграли улыбки от ее игривых проделок. Труд перешел в танец. Все начали плясать, кроме Рыбьего Брюха, который высморкался в носовой платок и изучал результаты, как будто пытаясь гадать по чайным листьям.

Песня была полна насмешек над скучной, нищенской жизнью у моря. Жены хлопали в ладоши, рыбаки раскручивали улов за хвосты, а Сирена вывела их всех на авансцену. Рыбье Брюхо погнался за ней, попытался схватить и запутался в сетях. Когда песня закончилась, Рыбье Брюхо отругал девушку, погрозив пальцем, а она покачала головой. Он требовал, чтобы она вела себя осторожно, степенно и спокойно, как подобает его любимой ученице, но Сирена не нуждалась в подобной похвале.

Жители деревни отошли от сцены. Опустилась раскрашенная луна. Мрачно загудела виолончель.

– Вам недолго оставаться ребенком, юная мисс, – сказал Рыбье Брюхо. – Скоро вы сделаетесь достаточно взрослой, чтобы выйти замуж. – Он коснулся ее щеки, и она отпрянула от руки, опутанной венами. «Сенлин» не выглядел обескураженным ее отвращением. – Вам понадобится проводник в этой жизни. И кто может лучше направлять вас, чем надежный, любимый директор?

У Сенлина в зрительном зале свело желудок. Он наблюдал, как пляж исчезает, а на его месте появляется комната: кровать и оборванный плед, старинный туалетный столик с потускневшим зеркалом. Увядший букет цветов висел среди вереницы бумажных кукол на стене. Несомненно, это была спальня молодой девушки. Сирена собиралась в дорогу, счастливая и беззаботная, не подозревая, что Рыбье Брюхо притаился в тени за окном.

Директор шпионил за ней и пел зловещую песню о том, как обманом заставит ее выйти за него замуж. Публика освистывала его стратегию, но аплодировала пению: глубокий баритон актера был совсем не похож на вялый голос, которым разговаривал его персонаж.

Как ни тошнотворна была эта версия Сенлина, он утешался тем, что она также оказалась откровенно ложной. Стоит ли удивляться, что герцог хочет, чтобы предыдущий брак Марии вычеркнули из ее прошлого? Стоит ли удивляться, что аристократ не упустил возможность насадить ее первого мужа на вертел? Но какое Сенлину дело до того, что думает о нем герцог? Пусть этот мелочный человек упивается своей местью! Происходящее ничего не сообщало о чувствах Марии. До сих пор детали этой предположительно «истинной истории» были мелочами, которые можно рассказать даже случайному знакомому. Остальное оказалось обычным враньем!

Поднялось бумажное солнце, и сцена снова изменилась, на этот раз превратившись в два вагона в поезде, разрезанных вдоль, чтобы зрители могли видеть происходящее внутри. Задник двигался. Нарисованные холмы и деревушки, казалось, текли мимо.

Класс Рыбьего Брюха садился в пассажирский вагон – всего шестеро детей, выстроившихся идеальной маленькой лестницей по возрасту и росту. Рыбье Брюхо то ругал, то шлепал учеников, которые все были розовощекими и одетыми в передники. Быстро устав от усилий, Рыбье Брюхо опустился на свободное место у окна, достал книгу и начал читать вслух.

– В «Популярном путеводителе», самой надежной книге, когда-либо написанной на эту тему, говорится, что в Башне нам понадобятся только носовые платки!

Человек, сидевший рядом с Сенлином, так расхохотался, что закашлялся.

– А как насчет карт, билетов, брони и плана? – спросила Сирена, пытаясь загнать детей на скамейки.

– По два носовых платка на каждого! – заявил Рыбье Брюхо.

Отложив книгу, он встал и раздал смущенным детям белые квадратики ткани, а затем вернулся к чтению, очевидно удовлетворенный исполненным долгом.

Сирена, которая, казалось, с каждой минутой становилась все взрослее, чтобы компенсировать нелепое поведение Рыбьего Брюха, собрала детей в вагоне-ресторане. Директор же продолжил читать, уткнувшись в книгу носом, похожим на клюв.

В вагоне-ресторане проводник сказал, что они не смогут попить чаю, потому что нет свободных чашек. Сирена сказала, что все в порядке, и попросила его принести большой чайник. Затем она открыла красочный саквояж, который всегда носила с собой, и выложила на стол семь чашек. Младший ребенок заметил, что все чашки были разбиты и склеены заново. Когда другой спросил, почему она держит разбитые чашки, Сирена погладила их по щекам, коснулась носов и спела балладу, а они внимательно слушали. Припев ее сентиментальной колыбельной звучал так: «Совершенно нормально быть несовершенным. Скол или трещина тоже могут быть драгоценны».

Эти слова пронзили Сенлина, как копьем. Он закрыл глаза и пожалел, что не может заткнуть уши. Мария рассказала герцогу о любимых семейных ценностях, о его бессмысленной одержимости носовыми платками и идиотской вере в «Популярный путеводитель». Зачем ей делиться такими интимными подробностями, если не для того, чтобы вдохновить на близость? И если она была так откровенна с герцогом, то почему же позволила выпустить на сцену это гротескное чучело, носатого развратного грубияна?

Если только не сочла это справедливым. Если только не сочла это истиной.

Пьеса продолжилась сценами в Цоколе, где Сирена едва спаслась от жуликов и воров, и далее в Салоне, где десятки одинаково одетых мистеров и миссис Мейфер спорили и мирились, танцевали и ласкались, а Сирена плелась между ними, распевая иронические стихи о радостях брака. В Купальнях к ней сразу же подошел горбатый художник в берете и блузе, который заманил ее к себе в студию обещаниями накормить теплым обедом и внимательно выслушать. На месте его гнусные намерения быстро раскрылись. Когда Сирена отказалась раздеться и лечь на жалкий матрас, заваленный грязными тряпками, художник-калека принялся гоняться за ней. Он запел лихорадочную песню о том, какой честью было приглашение «расцвести на моем полотне, а затем изогнуться на ложе».

Как раз в ту минуту, когда гротескный художник с дикими глазами оторвал рукав от платья Сирены и прижал ее к кровати, раздались фанфары. На сцену выбежала толпа мужчин. Их предводитель, красивый блондин с бородой в форме лопаты, обнажил меч. За ним следовал человек в белой пижаме с красными отпечатками ладоней, а позади – солдаты в черных куртках.

– Слезь с нее, негодяй! – воскликнул красивый предводитель. Зрители зааплодировали. – Я герцог кольцевого удела Пелфия, и эта женщина под моей защитой.

Художник резко обернулся, вытаскивая из-под промасленной блузы пистолет. Он выстрелил, и вспышка пороха свалила солдата герцога.

Герцог бросился вперед и сунул меч под мышку художника.

– Пощадите, сэр! Смилуйтесь надо мной! Я всего лишь калека! – воскликнул тот.

– Если ты достаточно здоров, чтобы мучить эту женщину, ты достаточно здоров, чтобы страдать от моего меча.

Красная Рука потащил рыдающего артиста за кулисы, распевая на ходу детскую песенку про ходов и пустоты в земле. Два невредимых солдата унесли павшего товарища, оставив герцога и Сирену наедине.

На них направили луч прожектора. Трагизм сцены сошел на нет. Героиня стояла, опустив голову, и выглядела уязвимой, как ребенок после нагоняя.

– С вами все в порядке? – спросил герцог.

Сирена обвила его шею руками, поцеловала в щеку и, не переставая всхлипывать, благословила и поблагодарила. Музыка перешла во вступление их теперь уже знаменитого дуэта: «Теряешь сердце, обретая любовь».

Сенлин больше не мог терпеть. Под возмущенные возгласы и бормотание зрителей он протиснулся в конец ряда и вышел в проход. Он бежал из театра, как будто тот был объят пламенем.