После долгих часов приятного времяпрепровождения Охряник наконец заставил себя вернуться к третьему тому руководства по эксплуатации корабля, отложив в сторону увлекательную книгу о трилобитах. Он пришел в восторг от изображений исчезнувших существ, как правило весьма точных, и похихикал над теориями автора об их поведении, диете и репродуктивных процессах, поскольку тот в основном ошибался. Если Охряник сосредотачивался, он все еще мог вспомнить, как выглядели трилобиты в их первоначальном обиталище, как они плавали, словно креветки, как сражались на древнем океанском дне всевозможными хитиновыми копьями и как спаривались – будто два корабля, обменивающихся пушечным огнем ночью.

Но капитан хотела избавиться от назойливого сигнала тревоги, а он все еще не нашел его причину. Поэтому пилот вернулся к инструкциям.

Корабль был невероятно сложным. В нем имелись системы для очистки и хранения свежего воздуха, герметизации палуб, отвода избыточного тепла и холода, а также для направления энергии, вырабатываемой огромными корабельными батареями. Основной резерв мощности располагался под полом жилой палубы. Для изображения связанных с ним проводов, покрывающих стены и потолки, как сеть сосудов, требовалась сотня страниц со схемами и пояснениями. Охряник теперь знал, как дистанционно открыть главный люк; и что на корабле есть противотуманный сигнал. Он обнаружил, что усиленный носовой отсек можно использовать как таран, чтобы расколоть деревянный корпус надвое, и прочитал, сколько галлонов септика они могут вместить, прежде чем кораблю придется либо вернуться в порт приписки, либо обрушить на долину ливень из удобрений. И все же он так и не понял, какой из тысячи выключателей воздействует на писклявую сигнализацию и почему она вообще запищала. Он уже начал сомневаться, что когда-нибудь справится с этой задачей.

Едва не окосев от чтения информации про подходящие растворители для чистки ковров, Охряник перешел к новой главе в руководстве по эксплуатации – и сразу понял, что его поиски подошли к концу.

Он хихикнул над своим открытием и ткнул в страницу неказистого тома мягко светящимся пальцем. Встал и двинулся прочь от поста, ступая вдоль панелей управления, скользя взглядом вверх и вниз по рядам мигающих зеленых и янтарных глаз, пока не нашел его: маленький дроссель с медной ручкой в форме шмеля. Люлька дросселя имела три отмеченных положения: «ВЫКЛ», «ЗАРЯДКА» и «ВКЛ». Над ним висел датчик со спектральной полосой, переходящей из красного в зеленый. Игла дрожала глубоко в красной зоне. Он переключил управление с «ЗАРЯДКИ» на «ВКЛ», затем прислушался. Он стоял там, склонив голову набок, больше минуты, достаточно долго, чтобы убедиться, что разгадал тайну сводящей с ума тревоги.

Затем Охряник издал торжествующий возглас и, чтобы вознаградить себя, расстегнул китель, который надел по настоянию оленя. Он был как в тисках. Он расстегнул рубашку под кителем и радостно почесался сквозь тонкий жилет, натянутый на брюшке. Он уже собирался вернуться к руководству, чтобы продолжить чтение нового и увлекательного раздела, когда что-то на раме магновизора привлекло его внимание.

Днем в порту становилось все тише и тише. Если не считать пары обычных барж, покачивающихся на внутренних стапелях, единственным пришвартованным судном был «Арарат». И на нем царила тьма, нарушаемая лишь несколькими ходовыми огнями на фальшборте. С наступлением ночи изображение порта на магновизоре утратило четкость. Охряник видел лишь угольные силуэты, кое-где пронзенные светом фонарных столбов, выстроившихся вдоль пирсов. На первый взгляд все казалось спокойным и неподвижным. Он сам не понимал, что именно привлекло его внимание.

Затем фонарный столб у подножия городской лестницы мигнул и погас.

Охряник прищурился, глядя на экран. Края теней затрепетали от движения. Он пристально следил за сгустившимся светом следующей лампы, но вскоре и он замерцал и исчез. Расползающаяся темнота, казалось, кипела от бурной деятельности. Когда погасла следующая лампа, он понял, что шлейф теней вовсе не лениво извивается вокруг порта. Нет, он надвигался прямой линией от городских ворот к трапу их корабля.

Кто-то пытался подкрасться незаметно.

Охряник пересек мостик, пытаясь вспомнить, на какой раме видно, что находится напротив главного люка. Даже после того, как погас последний фонарь в порту, рассеянного света сумеречного неба хватило, чтобы разглядеть силуэты людей, собравшихся снаружи. Он увидел виляющие хвосты вложенных в ножны мечей и рога ружейных стволов. Солдаты. По меньшей мере два десятка, а может, и больше. Они окружили край сходней. Высокий человек в коротком плаще, который, по-видимому, был лидером отряда, указал на стальной люк корабля. Двое его людей пронесли над пустотой небольшой бочонок и поставили у корпуса. Во мраке мелькнул огонек спички.

Поняв, что они собираются сделать, Охряник пробормотал:

– Нет, нам такого не надо.

Он протянул руку и щелкнул одним выключателем в ряду из пятидесяти.

Замок на главном люке лязгнул, и дверь распахнулась. Свет изнутри корабля озарил лица испуганной абордажной группы на экране магновизора. Никто, похоже, не знал, что делать с неожиданным приглашением, равно как и с бочонком пороха, который они принесли, чтобы взорвать люк.

Затем внушительный командир вывел их из оцепенения. Взрывчатку унесли, и солдаты начали осторожно пробираться по мостику над пропастью к кораблю.

Охряник рассмеялся и стащил с себя сначала расстегнутый китель, а потом парадную блузу, оставшись в тонком жилете. Он радостно почесал живот, стянул ботинки и, размахивая руками и шлепая босыми ногами, направился к оружейному шкафчику. Он не польстился на кремневые карабины и пистолеты с патронами. Лающие, властные инструменты! Он отверг изогнутые сабли и заостренные рапиры, которые были изящны, но бесполезны. Он пробрался к ящику с инструментами, стоявшему в нижней части шкафчика. Там нашел то, что искал: сапожное шило.

Он поднес кожевенный инструмент к глазам, любуясь тупым острием и покрытым ржавчиной древком.

– Ах, как скромен ключ, отпирающий безграничный разум!

Несмотря на нападки блюстительницы Хейст в адрес Сфинкса, Байрон в целом был доволен тем, как хорошо ладят Эдит и ее гостья. Хорошее настроение, казалось, обострило их аппетиты – хотя, возможно, и чересчур. Женщины расправились со сморчковым суфле, на которое у него ушло несколько часов, со всем наслаждением голодных собак.

Он должен был признать, что проявил неумеренные амбиции в выборе меню. Большая часть обеда удалась весьма неплохо, хотя утка, несомненно, пересолена, и флан, который он пообещал капитану, оказался провалом. Липкая лагуна категорически не желала застывать, и ему пришлось отказаться от этой затеи в пользу более простого заварного крема, сбрызнутого лавандово-медовым соусом. По его мнению, соусы, подливки и глазурь были пикантными извинениями за неудачные блюда. Он ненавидел себя за то, что приходится полагаться на такой кулинарный костыль, и надеялся, что дамы будут слишком сыты для десерта, избавив его от неловкой необходимости подавать непотребство.

Пока Эдит и Джорджина поглощали основные блюда, олень отправился доставать заварной крем из теплой духовки. Он обнаружил, что камбуз, который, возможно, был его любимой комнатой на корабле, весь в дыму. Сияющие стальные поверхности и висящие медные кастрюли тонули в густом сером облаке, исходившем из дверцы духовки. Разогнав дым полотенцем, Байрон включил вытяжку и открыл духовку, чтобы извлечь две тлеющие формочки. Он бросил чашки в раковину и облил их водой из-под крана. Керамическая посуда треснула от резкой смены температур.

Глядя на почерневшие угли своей второй неудачи за этот вечер, он ощутил короткое, но яростное желание заплакать. Но вновь обрел самообладание, слегка похлопав себя по щекам, и схватил бутылку сладкого портвейна с винной полки. Он вышел из кухни со всем достоинством, на которое был способен в данных обстоятельствах. Капитану и ее гостье придется просто выпить десерт.

Прежде чем вернуться в каюту капитана, он решил заглянуть в рубку связи на нижней палубе – посмотреть, не прилетели ли новые мотыльки-посыльные. Он принял это решение небрежно, как будто не посетил чулан сотню раз за день. Тот факт, что он ничего не слышал от Сфинкса в течение двадцати четырех часов, вполне можно было списать на какое-то непредвиденное вмешательство. Депеша хозяйки могла напороться на птицу, летучую мышь или случайный порыв ветра. Это были наиболее возможные сценарии, и уж точно более вероятные, чем мысль, что батареи Сфинкса сели и она застряла в каком-нибудь закутке.

Перед их отъездом Байрон спросил, как она собирается жить без него и кто именно будет менять ей флаконы. Сфинкс ответила: «Неужели ты действительно думаешь, что я такая хрупкая? У меня есть свои способы!»

Эти слова ободряли его вплоть до минуты, когда перестали поступать ее сообщения.

Сфинкс мертва. Он это знал. Она умерла на своем левитаторе, пытаясь уговорить библиотекаря поменять ей батарейки. Кот ушел, и теперь хозяйка Байрона мертва, мертва, мертва.

Он подавил нарастающую панику, тряхнув рогами. Нет. Долой излишний драматизм. Как сказала Эдит: «Он переживет нас на тысячу лет!» Конечно, она права.

Отперев толстую дверь рубки, Байрон с радостью увидел трепещущего посыльного во входящей клетке. Но облегчение было недолгим: крылья принадлежали бабочке-шпиону, а не мотыльку-посланцу. Он убрал эти крылья, установил экран и включил проектор. Вспыхнуло пятно призрачного света, и на шелковом квадрате ожило изображение.

Байрон без труда опознал четверых мужчин, оказавшихся в поле зрения. Он уже много раз видел их запечатленные профили. Король Леонид, его брат-кронпринц Пипин, городской управляющий – Гарден, или Гарсон, или что-то в этом роде – и генерал Эйгенграу, похожий на акулу в плаще. Они стояли во внутреннем дворике дворца, пили вино и спорили. Ветви пальмы обрамляли сцену, намекая, где спряталась бабочка.

– Только не эта чепуха с Королем Ходов снова! – сказал кронпринц Пипин, чей сердитый лай смягчал скромный голосовой аппарат проектора.

– Боюсь, что так, – сказал Эйгенграу.

– Значит, это не пустые угрозы? – сказал король. Он был одет в длинный утренний халат, и его седая шевелюра растрепалась и торчала во все стороны. – Буквы, граффити, попугайские приветствия… – Его голос звучал тонко и устало. – Король Ходов реален.

– А тем временем военный корабль Сфинкса упирается в наш порт, как кулак! – Выпяченная над поясом грудь Пипина поймала вино, которое не попало ему в рот. Он был в бешенстве. – Я думаю, теперь совершенно очевидно, что мы вот-вот окажемся в самом центре войны, брат. И не важно, кто победит – ходы или Сфинкс: на поле битвы всегда остается разруха!

– Я верю, что Сфинкс искренне предлагает нам новое партнерство и новую технологию. Если хотите, чтобы капитан Уинтерс убрала свой военный корабль, почему бы не дать ей то, за чем она пришла? – сказал король, завязывая пояс халата вокруг истощенной талии.

– Мы не можем вернуть то, чего у нас нет, ваше величество, – сказал городской управляющий.

– Вы уверены, что картину украли? Не потеряли, а украли? – спросил король.

– Да! В последний раз – да! – рявкнул принц. – Мы прочесали каждый дюйм хранилища. Картина исчезла! И поскольку я не думал о ней уже пару десятилетий, то не имею ни малейшего представления, когда ее могли забрать. Возможно, украли на прошлой неделе, а может быть, много лет назад. Я предполагаю, что это были ходы, но…

Эйгенграу перебил принца:

– Я могу справиться с ходами.

– Очевидно, нет! – сказал принц Пипин, и его румяные щеки задрожали от гнева. – Насколько тебе известно, они могут строить эту чертову осадную машину прямо у нас под ногами!

– А может, это всего лишь сон, нацарапанный на доске, – возразил Эйгенграу, который, казалось, становился все спокойнее по мере того, как принц приходил в ярость.

Уверенность генерала нисколько не успокоила принца.

– Мы должны захватить корабль. Мы должны взять его сейчас, пока он уязвим и торчит в пределах нашей досягаемости. Если боевая машина ходов реальна, как вы защитите от нее наши порты? Восемьдесят шесть пушек, трехдюймовая стальная броня и место для ста двадцати человек! Уж не хотите ли вы сказать, генерал, что было бы не лучше, возглавь нашу армаду «Авангард»? – Принц взял бутылку вина и наполнил бокал до краев.

– Ваше величество, я думаю, что было бы ошибкой пытаться захватить этот корабль, – сказал городской управляющий, готовясь к нападению принца, которое последовало достаточно быстро.

– А кто тебя спрашивал, Гардон? Я никогда не встречал человека, который с таким рвением рыл бы собственную могилу. Наберись смелости, парень! – Принц Пипин сплюнул.

Несмотря на словесную взбучку, управляющий не сдавался.

– Ваше величество, я не думаю, что Сфинкс – наш враг, по крайней мере пока. Но он определенно им станет, если мы так поступим.

Леонид протянул руку и – вразрез с напряжением момента – погладил листья пальмы. Он вдруг стал похож на старика, которого не пускают в сад.

– А вы что думаете, генерал? Разве мы нападаем на наших гостей? Неужели мы откажемся от репутации гостеприимных хозяев и гедонистов Башни? Неужели мы испортим союз, который существует уже более ста лет?

– Мы в невыгодном положении, ваше величество, – сказал Эйгенграу, сцепив руки за спиной. – Мы не можем вернуть картину Сфинкса, а это значит, что мы не выиграем от новой технологии, которую он обещал. Однако наши враги, скорее всего, заполучат подарок Сфинкса. Я уверен, что смогу сдержать ходов, что бы они ни замышляли против нас, но я не могу вести войну на два фронта, особенно в таком невыгодном положении. А что, если Сфинкс даст альгезцам более легкие воздушные корабли или более длинные пушки?

– Ладно, ладно, – устало сказал Леонид, хмурясь от принятого решения. – Возьмите корабль. Сегодня вечером. – От этих слов у Байрона заложило уши. Король быстро добавил: – Не убивайте команду, если сможете избежать этого.

– Простите, ваше величество, но это, вероятно, невозможно, – сказал Эйгенграу.

– Мало того что это невозможно, брат, – горячо вмешался принц, – но если мы провалим попытку, если они дадут отпор, нам придется сбить судно. Мы не можем позволить себе ранить хищника и дать ему сбежать. Если мы его не заполучим, то и никто другой…

Байрон не услышал конец записи. Он уже вышел в коридор, и сердце его билось где-то в горле. Он должен предупредить капитана. Он должен добраться до…

Сквозняк коснулся усов на его морде, и дрожь пронзила оленя до самого черепа. Сначала он почувствовал запах свежего воздуха, а потом – нервных людей. Когда солдат в черном завернул за угол корабельного коридора с поднятым пистолетом и вытаращенными глазами, Байрон ощутил знакомую хватку инстинктивного паралича. Даже когда его конечности замерли, даже когда горло сжалось и шея затвердела, он боролся, чтобы не поддаться рефлексу. Он не мог позволить себе столь ужасной паники – только не сейчас! Он должен вытащить оружие. Он должен выстрелить. Он должен предупредить Эдит!

Затем солдат увидел его, увидел оленьи рога, медные чешуйки на костяшках пальцев и черные шары глаз.

– Чудовище!

Крик вывел Байрона из транса. Он не чудовище. У монстров нет ни чувств, ни друзей, ни модных изъянов, ни остроумия. Монстры не могли держать щетку, или подавать чай, или даже сжечь пудинг. Нет, если в коридоре и было чудовище, то уж точно не он.

Байрон поднял пистолет одним плавным движением и выстрелил.

Хрустальное бра в дальнем конце коридора взорвалось от пули, не попавшей в цель.

Неудачный промах, казалось, придал солдату храбрости. Он выпрямил руку и выстрелил в голову оленя.

Ощущение было такое, словно он прикусил дрожащий камертон. Вибрация сотрясла челюсть и побежала вниз по хребту. На мгновение Байрону показалось, что пуля попала в цель, что он убит, но, протянув руку в попытке нащупать кровавую жижу, он обнаружил, что череп цел – а вот правый рог исчез.

Затем второй и третий солдаты неуклюже вошли вслед за первым. Вновь прибывшие уставились на однорогого оленя, а первый разведчик крикнул им, чтобы перестали таращиться и застрелили «этого дьявола».

Байрон хотел бы остаться, перезарядить оружие и объяснить солдату, что тот неправильно подбирает слова, но, даже учитывая его эго, он был в меньшинстве. Инстинкт самосохранения возобладал. Олень повернулся и побежал.

Он не мог вспомнить, когда в последний раз бегал. По правде говоря, он не был до конца уверен, что вообще когда-нибудь мчался на этих ногах. Они оказались гораздо быстрее, чем он предполагал, и вполовину менее шумны, чем могли бы. Это было волнующе – поднимать собственный ветер, видеть, как мимо проносятся двери кают! Если он переживет эту ночь, то, возможно, снова займется бегом. Где-нибудь в спокойном месте. Например, в лесу.

Разведчик крикнул, что вход охраняется, и Эйгенграу повел остальных членов абордажной группы – сорок восемь человек – по трапу на корабль.

Он с удивлением обнаружил, что нижний коридор пуст. Когда люк сам собой распахнулся, генерал решил, что они угодили в ловушку. Вот почему он послал вперед нескольких самых бестолковых людей, чтобы пожертвовать ими, если она захлопнется. Окинув взглядом ярко освещенный, устланный коврами коридор и многочисленные двери кают – его люди уже открыли их и проверили на предмет обитателей, – он начал думать, что открытый люк скорее предвещал капитуляцию, чем ловушку.

И все же ему было не по себе.

Возможно, он чувствовал бы себя более уверенно, если бы не настойчивое утверждение разведчика, что он видел чудовище. В доказательство этого разведчик предъявил сломанный рог лесного зверя – свидетельство того, настаивал солдат, что он ранил зверя.

– А где сейчас этот монстр, рядовой? – спросил Эйгенграу.

– Он побежал в ту сторону. – Рядовой указал на лестничную клетку в конце коридора.

– И ты не преследовал его? – В голосе Эйгенграу слышалось отцовское разочарование.

– Преследовал, сэр. Он побежал на второй этаж. Он заперся в машинном отделении. Я подумал, что мне следует обождать.

– Дурак! Он же может саботировать корабль! Сержант, – сказал Эйгенграу, обращаясь к человеку с большими бакенбардами и ртом, похожим на прорезь для монет. – Идите в машинное отделение. Стреляйте во всех, кто там есть, включая обнаруженного рядовым монстра. Затем спуститесь по орудийной палубе на корму. Убейте любого, с кем столкнетесь. Я отведу вторую половину наших людей к кормовой лестнице и поднимусь на верхнюю палубу. Сегодня мы не берем пленных, но постарайтесь не испортить корабль. Утром вы можете оказаться в составе его экипажа.

Сержант повернулся, чтобы собрать подчиненных, но Эйгенграу окликнул его ради последнего слова:

– А если я застигну хоть кого-то из вас во время отступления – повешу в порту, стервятникам на поживу!