Эдит никогда не любила подарки. Возможно, это было связано с нелюбовью отца к подаркам, хотя он и не был бессердечен в этом вопросе. Он не пренебрегал ее днем рождения, и она всегда получала необходимое. Но отец предпочитал давать ей вознаграждение за хорошую работу обычно в виде небольших сумм денег, которые она могла тратить по своему усмотрению, а не в виде подарков. Эдит прекрасно понимала, что многих ее сверстниц осыпают подарками, часто – именно отцы, которые казались одновременно одурманенными дочерьми и неуверенными во взаимности этих привязанностей. А те девушки, чьи потребности не были удовлетворены, беззастенчиво разыгрывали спектакли ради все более грандиозных подношений.

А потом появился мистер Франклин Уинтерс и в самом начале злополучного ухаживания продемонстрировал, что он даритель. Это был недостаток, который Эдит терпела. Ее не интересовали его подарки, которые обычно представляли собой какую-нибудь безделушку или предмет одежды, не соответствующий ее вкусу или деятельности. И она абсолютно ненавидела ожидания, которые всегда им сопутствовали. Франклин вручал ей кружевной носовой платок с вышитыми ее инициалами или коробку леденцов в виде ленточек, а потом говорил: «Теперь ты должна быть добра ко мне до конца дня».

Мало что в Башне нравилось Эдит, но она избавилась от бремени подарков, когда попала сюда, и это ее очень радовало.

И все же, вернувшись на прошлой неделе в свою комнату в доме Сфинкса и обнаружив на кровати сверток, она, возможно, впервые в жизни обрадовалась подарку. Визитная карточка, которая сопровождала его, была лишь половиной удовольствия. Она сразу узнала аккуратный почерк Сенлина. Записка гласила:

Когда капитан Уинтерс развернула знакомую черную треуголку и примерила ее перед зеркалом, на нее нахлынула волна безмятежности. Ей нравилось, как головной убор выглядит, как сидит на ее нечесаных волосах и как она себя в нем чувствует.

Волета и Ирен сразу же узнали треуголку, когда Эдит впервые надела ее на борту «Авангарда». Обе согласились, что она ей подходит, и вскоре позабыли, что капитан Уинтерс когда-либо была без этой шляпы. Хотя Эдит всегда помнила, кто носил ее первым.

Байрон вручил ей обработанную шляпу на следующее утро, когда она собиралась сойти на берег. Она понюхала треуголку и, ничего не обнаружив, осторожно надела. Какое-то мгновение постояла, словно держа на голове книгу, потом расслабилась и спросила:

– Как ты это сделал?

– Если я раскрою все свои секреты, то останусь без работы, – сказал олень, взмахнув рукой. Он помог ей надеть новую шинель землистого цвета, похожую на лесную тень.

– Могу я кое-что предложить, капитан? – спросил он, чистя щеткой ее лацканы.

– Что у тебя на уме?

– Если все действительно так ужасно, то, возможно, стоит вернуть блюстительницу Хейст на нашу сторону. Уверен, что и сам дам отпор абордажной группе вооруженных людей, – сказал он, нервно похлопывая по рукоятке пистолета, который носил на поясе. – Но в этом деле несколько помощников все-таки не помешают.

Эдит выбрала для него двуствольный патронный пистолет, потому что из него было легко стрелять и легко перезаряжать.

– При условии, конечно, что ты все еще ей доверяешь.

– Да, – ответила капитан Уинтерс, поправляя воротничок и глядя на свое отражение в корабельном иллюминаторе. – И твое замечание весьма справедливо. Я о нем обязательно подумаю.

– Я мог бы приготовить вам обеим ужин – настоящий ужин за столом, а не очередной сеанс клевания крошек. Я мог бы сделать карамельный пудинг, флан.

Эдит рассмеялась:

– Посмотрим, как пройдет день. Да, и ты забыл принести утреннюю депешу Сфинкса?

– Нет, я не забыл. Ничего не пришло.

– О, – сказала Эдит, слегка нахмурившись, прежде чем снова улыбнуться Байрону. – Ну что ж, у нас есть приказ. Ничего не изменилось. Я уверена, что у него на уме совсем другое.

– Да, я тоже уверен, – сказал олень достаточно твердо, но затем она увидела, что тонкие наперстки его пальцев дрожат.

Она и не подозревала, что он на такое способен.

– Не сомневаюсь, что с ним все в порядке, Байрон. Он переживет нас на тысячу лет.

Он уже отворачивался, но теперь встретился с ней взглядом. Его большие черные глаза блестели от волнения.

– Дело не только в этом. В этом и во всем остальном! Охряник пугает меня, но он мне понадобится, если на нас нападут. Я беспокоюсь о Волете и Ирен и о том, что они под прицелом. Я волнуюсь за тебя, когда ты там отвинчиваешь руку и шляешься по Старой жиле. – Он закончил перечень с дрожью, которая пробежала до самых кончиков его рогов. – Ты же знаешь, что был момент – и не так давно, – когда я хотел повидать мир. По крайней мере, несколько приятных кусочков мира. Горы. Может быть, лес. Но сейчас я просто хочу вернуться домой и… Ну, не важно, чего я хочу. В этом суть жизни, не так ли? Никто не может просто взять и сказать, что с него хватит.

Эдит подумала об Адаме, исчезнувшем в тумане вместе с людьми, которые метали молнии, и о красном море, кипящем на вершине Башни, и о Сенлине, слепо бредущем по Черной тропе с банкой на голове. Она сглотнула ком в горле:

– Нет, не может.

– Что ж, по крайней мере, на одно утро достаточно хандры, – сказал он решительным тоном и в последний раз взмахнул щеткой для пальто. – Пожалуйста, возвращайтесь как можно скорее, капитан. Приведите с собой друга. На всякий случай я приготовлю пудинг.

С некоторым облегчением Эдит обнаружила, что в то утро «Авангард» не был в центре внимания. Уж скорее «Арарат» привлек толпу. Даже через два пирса и множество причалов, отделявших ее от пелфийского военного корабля, Эдит без труда разглядела генерала Эйгенграу, который возвышался над другими чиновниками, и Джорджину, чей золотой движитель отражал утренний свет.

Эдит не была уверена, любопытство или смутное предчувствие вынудили ее подойти к краю собрания, хотя и понимала, что это рискованно. Кто-то из команды «Арарата» мог узнать ее, невзирая на изменившийся гардероб, новую руку и камуфляж капитанской должности, – узнать беглянку, которую колоссальное судно преследовало несколько месяцев.

Но до сих пор никто ее не узнал, и это сделало капитана Уинтерс немного бесстрашной и – как она могла бы с неохотой признать – слегка глупой.

Аристократы на периферии толпы изо всех сил старались казаться равнодушными к привлекшему их зрелищу, природа которого все еще оставалась для Эдит неясной. Они нюхали табак, отмахивались носовыми платками от назойливых мух и обменивались колкостями с другими зеваками. От одних пахло утренним душем, от других пованивало вечерними удовольствиями.

Человек в феске, с картофелиной вместо носа, сказал:

– Ставлю шекель, что он не сможет задирать подбородок.

Щеголь в мятом костюме, курящий длинную трубку из слоновой кости, ответил:

– Хочу увидеть его лицо измазанным в соплях. Действительно хочу. Я хочу увидеть, как этот человек плачет.

– Для такого он слишком предан своей роли, – сказал третий лорд, протирая стекла очков. – Он непревзойденный актер. Уйти со сцены можно лишь один раз.

– Ах, он будет молить о пощаде! У моего карбункула больше выдержки, чем у этого конченого сборщика пошлин. Ставлю мину, что он сосет большой палец, – заявил мужчина в феске.

– Какая нелепость! – Голос лорда в очках грохотал с драматическим тембром. – Попомните мои слова, он откланяется. Он произнесет несколько подходящих строк из клятвы воздухоплавателя, а затем отдаст честь своим людям, и его тело предадут ветрам!

– Прошу прощения, о чем вы все говорите? – спросила Эдит. – Что здесь происходит?

– Казнь комиссара Эммануэля Паунда, – сказал щеголь с трубкой.

– Больше не комиссара, – поправил его мужчина в феске. – Теперь это мистер Паунд. Король Леонид еще не объявил о преемнике, но я ставлю на кого-то из герцогов. Удивлюсь, если следующим на этом посту окажется не Вильгельм Пелл!

– Если его когда-нибудь смогут оторвать от жены, – заметил щеголь.

– А разве суд уже был? – спросила Эдит.

Аристократ в феске фыркнул так восторженно, что у него намокла верхняя губа.

– Суд! В этом не было никакой необходимости. Вчера вечером этот человек признался, что пренебрег своим долгом. Он позволил ограбить корону, позволил погибнуть своему блюстителю и десяткам воздухоплавателей и не предпринял никаких попыток поймать преступников. Мы отдали ему лучший военный корабль, а он не сумел сцапать пирата на шаланде с кучкой отребья!

– Какая досада, – сухо сказала Эдит.

Лорд в очках, который, казалось, был единственным, кто хоть как-то симпатизировал Паунду, спросил:

– А вы слышали про его дочь? Прошлой ночью она разбилась насмерть, упав с крыши.

– Полагаю, самоубийство, вдохновленное позором. – Щеголь затянулся трубкой и внезапно стал задумчивым. – Невзирая на куриную грудь, у нее было миленькое личико.

Эдит едва расслышала это идиотское замечание. Она была слишком занята, вытягивая шею, чтобы хоть мельком увидеть Паунда. Она спросила, видит ли его кто-нибудь еще, узнала, что он еще не прибыл. По словам человека в феске, капитан порта Каллинс и его охрана должны были забрать приговоренного. Не прошло и минуты, как упомянутая группа вышла из городских ворот. Капитан порта возглавлял отряд из восьми человек, каждый держал на плече церемониальную винтовку со взведенным курком. Руки Паунда были скованы железными кандалами, и они зазвенели громче, когда зеваки притихли.

Эдит и мужчины расступились, прижимаясь спиной к стойкам с веревками, которые огораживали край пирса. Она мельком увидела Паунда, сгорбившегося между рядами охранников. Он был небрит и одет в ночную рубашку, поспешно заправленную в форменные брюки. Его волосы торчали клочьями пепельно-серого цвета. Его глаза покраснели и воспалились. Не осталось и намека на тщеславие или снисходительность, которыми он так славился. У него больше не было ни противогаза, ни богатства, ни униформы, чтобы облачить бренное тело. Если бы Эдит прошла мимо него на улице, не узнала бы.

Эйгенграу с апатичным взглядом ждал Паунда у края доски. Доска выступала на небольшое расстояние от пирса, и ее назначение было очевидно всем. Генерал опустил подбородок, показывая, что эта обязанность не доставляет ему никакого удовольствия. Вооруженный отряд, сопровождавший Паунда, отошел в сторону. Генерал подал знак снять кандалы, и Паунд начал разминать руки, как будто не знал, что с ними делать. Эдит подумала, что он похож на человека, который опоздал на поезд, – встревоженный, рассеянный, ищущий.

Эйгенграу обратился через голову Паунда к толпе лордов, офицеров и зевак. Его плащ развевался на ветру, сверкая алой подкладкой.

– Нет никакого удовольствия в том, чтобы вершить воздаяние или выступать в качестве арбитра чьих-то неудач. Но наше превосходство – свидетельство нашей добродетельности, и там, где наше превосходство ослабевает, исчезает и она. Подумайте о ходе, который пал до лени и потворства своим желаниям, а потом проклял Башню за то, что она стала пристанищем его морального разложения. Подумайте о пьянице, который винит бутылку. Подумайте о должнике, который обвиняет кошелек. Мы не можем поднять человека, опустившись сами, так же как не можем спасти затонувший корабль, осушив море. Нет большего оскорбления для человека, как и для тех учреждений, которым он служил, чем вульгарное милосердие. – Он поначалу повысил голос, но теперь заговорил тише. – И все же мне не нравится роль правой руки короля в подобных делах. Это торжественный долг, ради которого я…

Паунд прервал генерала, шагнув вперед, чем вдохновил многих обнажить мечи. Эйгенграу поднял руку, останавливая толпу.

– Моя дочь мертва, Андреас, – сказал Паунд и потянулся, чтобы похлопать генерала по гордой груди. – Моя дочь мертва.

Эдит почувствовала мимолетное сочувствие к человеку, который месяцами терроризировал их. Это было странное, нежеланное чувство.

Эммануэль Паунд не посмотрел ни на «Арарат», ни на воздухоплавателей, наблюдавших за ним с палубы. Он сунул руки в карманы, как будто его знобило, затем вышел на доску и шагнул в пустоту.

Джорджина нашла Эдит, когда толпа разошлась. Блюстительницы прошли по железнодорожной платформе. В выложенном плиткой туннеле гуляло эхо от пыхтения прогревающегося локомотива. Они прибыли в город, когда паровоз еще набирал обороты для короткого путешествия. Поспешная казнь Паунда ввела обеих в задумчивое состояние. Хейст предложила пойти с Эдит во дворец, чтобы забрать картину Сфинкса, и Эдит была рада компании. Пока они шли по истеричным улицам города, изо всех сил стараясь не обращать внимания на безумства в кафе и балконные мелодрамы, Эдит чувствовала, что ее взгляд снова и снова притягивают нелепые созвездия и подобострастное солнце. Она скорее проведет остаток жизни под пасмурным небом, чем выдержит еще один день в лучах этой подделки.

– Леонид всегда заставляет ждать, но я уже научилась извлекать из этого максимум пользы, – сказала Хейст, когда они подошли к ступеням дворца. – Сейчас покажу.

Как только привратник пригласил их войти, Хейст начала распоряжаться королевской прислугой.

– Нам понадобится кувшин пунша с джином, две сигары и две порции того, что его величество съел на завтрак. И мы не будем сидеть на этих оттоманках. У вас сотня комнат. Найдите нам что-нибудь с подходящей мебелью.

Дворецкий и его лакеи ничуть не смутились поведением Хейст и немедленно исполнили все ее желания. Вскоре Эдит обнаружила, что сидит в плюшевом кресле перед разожженным огнем в камине, держа в руке хрустальный кубок с розовым пуншем. Она отказалась от сигары, и Хейст не возражала, поскольку ей достались обе, но, когда прибыла тележка с завтраком, наполненная колбасами, омлетом, овсянкой и хлебным пудингом, Эдит положила себе небольшую гору еды и поела, держа тарелку на коленях.

– Я уже давно поняла, что если они заставляют тебя ждать, то пусть заплатят за это, – сказала Джорджина в ответ на восторженный отзыв Эдит о завтраке.

Капитан Уинтерс не произнесла больше ни слова, пока не опустошила тарелку. Затем она вытерла губы салфеткой и проговорила с удовлетворенным вздохом:

– Наверное, я тоже заставила тебя ждать. Ты просила устроить экскурсию по кораблю.

– О, и мое терпение приносит проценты, – сказала Хейст, улыбаясь сквозь дым сигары. – Просто подожди, пока счет не придет в срок!

– Ты помнишь Байрона? – спросила Эдит. Хейст, скрестив ноги, забралась поглубже в кресло. Она с удовольствием затянулась сигарой и только потом объявила, что не помнит. – Это лакей Сфинкса. Думаю, ты бы его не забыла, если бы повстречала.

– Подожди, – сказала Хейст, прищурившись от воспоминаний. – Это тот, у которого голова оленя и заводное тело.

– Верно. Он предложил приготовить нам ужин сегодня вечером, если ты не возражаешь быть нашей гостьей.

– Звучит восхитительно.

– Я бы очень удивилась, если бы ты совсем забыла о нем.

Хейст пожала плечами, кожа на ее шее сморщилась на фоне идеальных плеч.

– Все мои воспоминания о Сфинксе очень туманны. Обрывки пропитанных эфиром снов на самом деле. Едва закончив возиться со мной, Сфинкс выставил меня за дверь. Он не любит иждивенцев.

Эдит хотела бы углубиться в эту тему, но тут появился король Леонид в накрахмаленном поварском колпаке и белом фартуке. Они встали и поклонились, приветствуя наместника, который, казалось, очень спешил.

– Простите, что заставил вас ждать, капитан Уинтерс, блюстительница Хейст, но я опаздываю на возобновление работы королевской пекарни. Я готовлю тост. – Он склонил голову набок и усмехнулся. – Я поднимаю тост за тех, кто поджаривает наши тосты! Славно получилось. Надо будет это использовать. – Он рассеянно похлопал себя по карманам в поисках чего-то – возможно, карандаша.

– Очень хорошо, ваше величество, – сказала Эдит. – И если вы просто вернете картину Сфинкса, мы сможем продолжить наш путь.

– Ах! – сказал король Леонид, тряся пальцем. – «Внучка Зодчего». Мой брат почти ее нашел. Казначей и его пажи работали полночи, и теперь они ожидают получить ее с минуты на минуту. Они думают, что проблема в том, что она была неправильно помечена – начиная с «З», а не с «В», и…

– Ваше величество, я все прекрасно понимаю, – сказала Эдит, прерывая наместника в манере, к которой он, похоже, не привык. Утро, проведенное с Хейст, убедило ее, что вежливость в этом уделе не лучшая тактика. – Я побеспокою вас еще раз завтра утром, и больше никогда. Я надеюсь, вы понимаете: у меня есть длинный список кольцевых уделов, которые нужно посетить, и я больше не могу откладывать свои обязательства. Другие уделы с нетерпением ждут нашего визита.

– Конечно, – сказал король, чей прежний энтузиазм угас из-за удивления, вызванного ультиматумом. – И уверяю вас, капитан Уинтерс, никто не уснет, пока я не получу картину Сфинкса в целости и сохранности и не вложу ее в ваши руки.

– Браво, Эдит! – сказала Хейст, аплодируя на ступенях дворца. Ее руки лязгнули друг о друга, как кастрюли. – Браво! Вот как надо обращаться с королем: как с арендатором, который опаздывает с арендной платой.

Эдит махнула ей, чтобы перестала шуметь:

– Нет, я просто вспомнила, как говорил отец: «Вежливо попросить один раз – это любезность. Вежливо попросить дважды – это попрошайничество».

– Мудрый человек! Мой отец часто говорил что-то вроде: «Если оно до сих пор не взорвалось, то, вероятно, никогда и не взорвется!» – Она рассмеялась так громко, что привлекла внимание дамы, проезжавшей мимо в портшезе. Дама бросила на Хейст испепеляющий взгляд, и Джорджина показала ей нос. – В любом случае теперь у нас есть целый день для развлечений. Нельзя заниматься только инспекциями и отважными спасательными операциями. Мы могли бы получить удовольствие. Ну, знаешь, полдня притворяться пелфийками. Обычно в «Гоге и Фарделе» после обеда все хором поют похабные песенки. Ни за что не догадаешься, сколько слов рифмуется с «задницей».

– Вообще-то, я хотела взглянуть на Колизей, – сказала Эдит.

Капитан Уинтерс улыбнулась молодой девочке в балетных туфлях, которая остановилась, чтобы посмотреть на нее. Вскоре гувернантка оттащила девочку за руку.

Хейст пожевала сигару. Она погасла несколько минут назад, и Джорджина даже не попыталась зажечь ее снова.

– Неужели? Колизей? Я не понимаю, зачем он тебе. Драки унылы, а пиво несвежее. Почему ты хочешь туда пойти?

Эдит не могла внятно объяснить, что хочет обыскать Колизей, потому что это ее последняя, лучшая надежда найти друга. Она не могла признаться себе, что перспектива найти Тома на арене кровавого спорта была более счастливой, чем мысль, что он изгнан на Черную тропу в клобуке. А потому она сказала полуправду:

– Похоже, ходам здесь приходится нелегко. Их вешают на солнце, расстреливают на площади, а на головы надевают ведра. Мне плевать на битвы на арене. Я просто хочу знать, как обращаются с ходами. Они все выживают на объедках и спят на тряпках или за ними присматривают?

Хейст скрестила золотые руки на груди и ухмыльнулась, продолжая сжимать в зубах мокрый огрызок сигары.

– Ты становишься настоящим гуманистом.

Эдит стало стыдно оттого, что она больше беспокоилась об одном человеке, чем о целой касте. Она улыбнулась, чтобы скрыть вину.

– Потом можем пойти и спеть песни о задницах, если пожелаешь.

Лицо Джорджины просветлело.

– Отлично! Сами-то они петь не умеют.

Чем ближе они подходили к Колизею, тем более странным он казался Эдит. Кроме огромных размеров и благородной формы, от былой славы университета почти ничего не осталось. Из-за высоких заложенных кирпичами окон и зарешеченного портика когда-то величественное строение выглядело обветшалым. Охранники у входа даже не пытались остановить банду мальчишек, которые с помощью перочинного ножа портили основание массивной колонны. Эдит и Джорджина достигли подножия широкой лестницы в ту самую минуту, когда полубессознательного пьяницу утащили с арены. Двое стражников вытащили его за подмышки и с возгласом «раз-два – взяли!» швырнули с верхней ступеньки. Если бы Эдит чуть медленнее отступила в сторону, она рухнула бы на брусчатку вместе с ним.

– Строго говоря, женщинам вход в Колизей запрещен, – сказала Хейст, отдавая честь охранникам. – Но для меня они делают исключение.

– И почему же?

– Потому что я настойчивая.

Вестибюль Колизея оказался весьма велик, при желании в нем можно было возвести целый ангар. Под сводами гуляли отзвуки птичьего пения и радостных криков, доносившихся с арены. На полу было достаточно мусора и пивных помоев, чтобы образовать подобие болота. Это было отвратительное место, и Эдит задалась вопросом, не было ли ужасное слепое пятно Сфинкса результатом хаоса, а не заговора.

– Можно одолжить пуговицу? – спросила Хейст, указывая на медный ряд на рукаве шинели. Просьба слегка сбила Эдит с толку, и Хейст добавила: – Я хочу кое-что показать. Ты получишь ее обратно.

Эдит оторвала пуговицу, уже предвкушая, что скажет Байрон, когда обнаружит пропажу, и протянула Джорджине.

– Некоторое время назад местные мальчишки изобрели игру под названием «Удар и корзина». – В центре вестибюля Хейст подняла взгляд на капители колонн, где в спутанных гнездах сидели голуби и сороки. – Есть несколько правил, но не обращай на них внимания. Вот самое интересное. Смотри. – Хейст подбросила пуговицу высоко в воздух. Черно-белая вспышка метнулась вниз с колонны, перехватив сверкающий диск в высшей точке. Сорока поймала пуговицу клювом и отнесла обратно в гнездо, а Эдит с изумлением наблюдала за ней.

– Впечатляющий трюк. Очень внушительно. Но как вернуть пуговицу обратно?

– Ну, сначала тебе нужно взять в аренду пятидесятифутовую лестницу, а потом… – начала Хейст, но Эдит остановила ее, добродушно толкнув в плечо. – Так это и есть Колизей. Ты достаточно насмотрелась?

– Мы еще ничего не видели! А как насчет жилых помещений?

– Ты хочешь посмотреть спальню?

– Ну если тебе это удастся. Я имею в виду, довольно впечатляюще, что стражники позволили тебе войти в вестибюль и играть с птицами…

Джорджина закатила глаза:

– О, ты хорошо умеешь добиваться своего, не так ли? Ладно. Пойдем.

Вход в спальню находился в конце короткого, но переполненного людьми коридора. Эдит насчитала дюжину солдат в темных мундирах и фуражках с короткими полями, каждый был вооружен пистолетом и саблей. Они охраняли огромные двери, украшенные железными скобами и панелями из темной дубленой кожи, на которых были вытиснены благородные профили мужчин и женщин, – Эдит приняла их за ученых и философов. Аскетичные лица испортили нарисованными усами, повязками на глазах и арлекинским гримом. Над дверями на мраморной притолоке красовалась надпись. Некоторые буквы были стесаны до основания. То, что осталось, гласило: _КТО_ _ _ЗА_.

Хейст приветствовала каждого охранника в коридоре. Она расспрашивала о женах и детях, часто называя их по именам, и делала замечания об их развлечениях, отличиях и праздниках. Потом она пошутила о том, что толстеет, и ударила себя по идеальному золотому животу, который зазвенел, как цимбалы. Мужчины рассмеялись. Они, несомненно, ее обожали. И когда Хейст представила капитана Уинтерс, это обожание тоже сыграло им на руку. Никто не обратил внимания на то, что она женщина, хотя возникло несколько вопросов о ее корабле. Как он мог двигаться так быстро? Какова максимальная скорость? Насколько велика команда? Эдит довольно смело отвечала на все вопросы, иногда выдавая впечатляющие истины, иногда – пугающие выдумки.

Затем сержант с отеческой заботой на лице и соответствующим брюшком, которого Хейст назвала Бертоном, заметил:

– О, и мы нашли туннель.

– Вы нашли туннель? – повторила Хейст, и ее лицо вытянулось от недоумения.

– Да. Вообще-то, сегодня днем мы его затыкаем, – сказал сержант Бертон. – Помнишь, у нас были проблемы с мальчишками из Фалд? Помнишь, как время от времени мы находили одного из них бродящим по спальням?

– Я думала, это случилось только однажды, – сказала Джорджина.

– Нет, – с печальным смешком ответил Бертон. – Нет, гораздо больше одного раза. Мы не могли понять, как они это делают. Сначала мы предположили, что кто-то из нас берет взятки. Но ничего подобного. Никто не был настолько глуп, чтобы сделать это во второй раз после допросов генерала, а оно случилось шесть раз. Шесть раз! И это только считая те случаи, когда мы их ловили. Как бы то ни было, оказалось, что Фалды использовали туннель снаружи, чтобы попасть в спальни.

– А сколько ходов сбежало? – спросила Эдит.

– Ни одного.

– Существует туннель, ведущий наружу, и никто не сбежал? – Она не верила ушам.

– Ну, это не очень большой туннель. – Бертон очертил его размеры руками. – Он проходит через мягкий раствор между крупными блоками. Нужно быть довольно маленьким, чтобы пролезть внутрь, а большинство драчунов – крупные ребята. Это своего рода их отличительная черта, можно сказать. – Когда он улыбался, виднелась щель между передними зубами.

– То есть ходы взяли на себя труд прорыть туннель, который они не могли использовать для побега? – Эдит покачала головой. – Бессмыслица какая-то.

– Ну и куда же они пойдут? – спросил сержант Бертон. – На каждом углу стоит констебль, а в порту полно солдат. Они рабы, а не пленники, капитан Уинтерс.

– Это была твоя идея? – спросила Джорджина. – Искать туннель – ты это предложил?

– Нет, это была идея генерала Эйгенграу. После того как он допросил нас всех до единого и мы убедили его, что не несем ответственности за проникновение Фалд, он начал искать альтернативу.

– Ну что ж, давайте посмотрим на туннель, – сказала Хейст, потянувшись к дверной ручке.

– Ты, конечно, можешь, но я не могу впустить капитана Уинтерс. Не обижайтесь, но генерал Эйгенграу сказал, что посторонним вход категорически запрещен – а вы, мадам блюстительница, уж простите, иностранный агент.

– Все в порядке, сержант, – раздался низкий голос позади. Они повернулись и увидели Эйгенграу. Высокий генерал был при длинной набедренной пушке, но без плаща. Он был одет в черный жилет, а рукава рубашки закатал до локтей. Его лицо испачкалось, а кончик промасленного «плавника» из волос слегка растрепался. – Капитан Уинтерс со мной, солдат. Я не прочь услышать ее мнение по этому поводу. Что вы скажете, Хейст?

– Я удивлена, что вы проявляете такой интерес к куче запертых в клетку ходов, – сказала Хейст.

– Ну, знаете, совсем недавно один странный маленький турист сказал мне кое-что, о чем я все время думаю. – Эйгенграу вытер руки носовым платком. Это было похоже на методичное омовение. – Он сказал: «Недооценка подчиненных – то, с чего начинаются революции». Слишком легко спутать подчинение с послушанием. Это ошибка, о которой сожалеют многие короли.

– Так вам известно, для чего предназначен туннель? – спросила Эдит.

– Нет, – сказал генерал.

– И что же вы собираетесь делать? – спросила Хейст.

– Допросить бойцов, конечно. – Эйгенграу сунул платок в карман и повернулся к охранникам, стоявшим позади. – Ладно, джентльмены. Будьте осторожны. Прикрывайте друг другу спины. А если начнется драка, стреляйте сначала в самых крупных, а потом в остальных.