Волета последовала за молодым капельдинером, который уже дважды повторил, что для него большая честь сопровождать Прыгающую Леди за кулисы. Он споткнулся о ступеньку, стараясь держать ее в поле зрения, как будто она была птичкой колибри, способной растаять в воздухе. Он осыпал ее похвалами: она была намного красивее, чем гравюра в «Грезе», и грациозна, и храбра, и уникальна, и неудивительно, что она привлекла внимание принца. И каким же ничтожеством он должен казаться ей, будучи всего лишь капельдинером без всякой надежды возвыситься.

Когда музыка смолкла и публика высыпала из зала, капельдинер расчистил ей дорогу, крича: «Направо, направо! Дайте дорогу Прыгающей Леди!» Они спустились в бельэтаж, затем в вестибюль и обошли его по кругу, пока коридоры не сузились и толпа не начала рассеиваться. Великолепные гобелены на стенах уступили место мрачным табличкам с надписями: «Соблюдайте тишину», «Только для уполномоченных лиц» и «Шпионов выдворим вон».

Наконец они добрались до плохо освещенного и грязного тупика. Мужчина, похожий на баррикаду, сидел на табурете и читал газету; и то и другое казалось слишком маленьким для него. На рукаве у него были нашивки сержанта, а в ушах – ватные тампоны. Увидев их, он сложил газету вчетверо и с недовольным видом поднялся на ноги.

Капельдинер остановился недалеко от охранника:

– Здесь я должен вас покинуть, миледи. Это была большая честь для меня.

Волета оборвала его, махнув рукой.

– Могу я дать один совет? – Капельдинер выглядел невероятно польщенным. Его грудь раздулась, как у голубя. Взгляд Волеты стал острым. – Найди порт. Присоединяйся к команде. Уплывай и никогда больше не оглядывайся назад.

Восторг растаял на лице капельдинера.

Волета протянула деревянную пластинку неулыбчивому сержанту. Он тщательно осмотрел пропуск, прежде чем вернуть. Затем, не произнеся ни слова, открыл изумрудную дверь, ведущую за кулисы «Виванта».

Волету удивило, насколько все показалось знакомым. В зале, выкрашенном в черный, господствовала путаница веревок и подпорок, сквозь которую протискивались люди. Музыканты, раскрасневшиеся и вспотевшие после первой половины вечерней программы, сидели в обнимку с инструментами и держались особняком. Она прошла мимо группы скрипачей, стайки виолончелистов и стада трубачей, опорожнявших сливные клапаны на пол. Все они были слишком заняты, чтобы заметить ее. Внезапное ощущение анонимности было чудесным. Она спросила флейтистов, где гримерная Сирены. Они закатили глаза при упоминании имени звезды, но сказали, куда свернуть. Потом надо было искать дверь, отмеченную блестящей звездой.

Продираясь сквозь толпу, орудуя коленями и локтями, Волета вскоре обнаружила, что стоит перед дверью, украшенной этим серебряным, сверкающим знаком.

Она разгладила платье, глубоко вздохнула и постучала.

Дверь распахнулась, и из нее выскочила Сирена – радостная и словно бы вздохнувшая с облегчением. Волета от удивления вскрикнула, и возбуждение Марии рассеялось. Ее лицо вытянулось. Очевидно, она кого-то ждала и вовсе не стриженую незнакомку.

Мария оставила дверь распахнутой и, не сказав ни слова, вернулась на скамеечку у туалетного столика.

Огромное зеркало окаймляли лампы. Угол наклона ламп позволял сидящему за туалетным столиком быть самым ярким объектом в захламленной комнате. Мария сияла, как полная луна. На углу ее столика стояла ваза со страусовыми перьями. Среди множества горшочков с пудрой, щеток и гребней высился безголовый бюст, погребенный под нитками бус. Вдоль стен комнаты громоздились вешалки, чьи «рога» ломились от мантий, шалей и накидок. На стене за линией вешалок висели портреты в рамах – звезды минувших лет. Эти ухмыляющиеся идолы, казалось, осуждающе уставились на Волету.

Лицо Марии было напудрено до мертвенной бледности. От темного макияжа ее глаза казались больше и ярче. Медного цвета ленты вплетались в темно-рыжие волосы, растрепанные после выступления. Мария взглянула на себя в зеркало, заметила лохматость, но не стала поправлять. Она повернулась на скамейке лицом к Волете, ее осанка была безупречной, а взгляд – прямым.

– Вы та самая Прыгающая Леди, не так ли?

– Мне не нравится это имя, – сказала Волета.

– Нет, конечно же нет. Мне тоже не понравилось имя, которое мне дали, – сказала Мария, глядя на молодую женщину с нескрываемым любопытством. – Ты не очень-то похожа на гравюру в газете. Впрочем, я тоже. Их сделал один и тот же человек. Стипл, Стампл, Стимпл, что-то в этом роде. Он бездарь или абсолютный халтурщик, я точно не знаю. Он приделывает нам всем одно и то же лицо. Меняет прическу, делает бюст чуть больше, чуть меньше. Лица всегда одинаковые.

– Газеты как таковые мне тоже не нравятся.

– Тогда у тебя есть хоть какая-то надежда. – Мария повернулась на скамейке лицом к огромному зеркалу. Она стерла с губ помаду и снова принялась ее наносить. – Ты прибыла сюда на том огромном корабле в порту, о котором все говорят, на лодке Сфинкса. – Это был не вопрос.

– Верно.

– Стоит отдать тебе должное: ты изначально очень хорошо проявила себя. Уверена, у тебя все получится. Тут любят эффектные появления.

– Я здесь вовсе не для этого. На самом деле я с нетерпением жду отъезда. Я думаю, что все это… – Волета указала на скопище накидок на вешалках и самодовольных улыбающихся звезд в золоченых рамах, – немного глупо. Ты прекрасно поешь и играешь, но это место, эти люди – они ужасны.

Мария отложила губную помаду и посмотрела на отражение Волеты.

– Ты еще слишком молода, чтобы так разочаровываться. Зачем приходить сюда, если ты настолько выше всего этого?

– Я пришла за тобой.

– За мной?

– Да, – сказала Волета и потянулась, чтобы закрыть дверь. – Я пришла, чтобы спасти тебя.

Мария снова повернулась к Волете с отвисшей челюстью. Фыркнула, рассмеялась:

– Спасти меня? От кого же?

– От герцога. Меня прислал Сенлин.

Мария захлопнула рот, клацнув зубами.

– Окажись это правдой, ты бы знала, что я уже дала ему ответ. Я не могу уйти. Я не уйду.

– О, кое-кто не хотел, чтобы я приходила. Они сказали, что ты уже приняла решение, и…

– Они были правы. Тебе стоило прислушаться. Что ты можешь сказать такого, чего уже не сказал он? И если он не смог убедить меня, почему же ты надеешься преуспеть?

– И что же он сказал?

– Он был очень… откровенен. – Мария принялась рыться в беспорядке перед собой. Она рассеянно перебирала кисточки и пудреницы. Надела браслет, сняла его и снова надела. – Он рассказал мне обо всех своих отчаянных поступках и о том, как ему за них стыдно. Я простила его и попросила оставить меня в покое.

– Он сказал, что спас мою жизнь и жизнь моего брата? Потому что так оно и было. Не раз. Он совершил много ошибок, но и одержал несколько побед. У него есть…

Руки Марии тяжело опустились на туалетный столик.

– Я очень рада, что у него есть такие преданные друзья. Честное слово. Это очень вдохновляет. И я не виню его за то, что он сделал. Я не чувствую себя выше его, или тебя, или кого-либо еще. Мы все делали отчаянные вещи, чтобы выжить. Но я скажу тебе то же самое, что и ему: я не брошу свою жизнь.

– Но почему? – парировала Волета, скрестив руки на груди.

Мария не смогла полностью скрыть своего потрясения, а может, не хотела и пытаться. Она покачала головой, моргнула:

– Это действительно не твое дело, юная леди.

– Послушай, я понимаю, что ты меня не знаешь, но я провела последние шесть месяцев, питаясь овсянкой, спасаясь от смерти и разыскивая тебя. Ты говоришь, что Сенлин смирился с твоим ответом. Ну так помоги мне смириться! Почему ты не хочешь уйти? Эти люди ужасны. Это ужасное место! А твой муж…

– Не читай мне нотации о моей жизни! – рявкнула Мария и стукнула по туалетному столику с такой силой, что ее гребень подпрыгнул. – Я знаю, на что она похожа!

Поняв, что гнев делу не поможет, Волета глубоко вздохнула и заговорила снова, сдержаннее:

– У меня никогда не было такой гримерной, как эта, и такой великолепной публики, как у тебя. Но не так давно был человек, который нависал надо мной и моей жизнью. Его звали Родион. Он руководил заведением… борделем, где я жила и работала и который я не могла покинуть. Он отчитывал меня. Он мучил меня. Он доминировал надо мной. Он заставлял меня танцевать ради ужина и каждый день говорил, как мне повезло, что я попалась в его ловушку, была привязана к его сцене, была у него под каблуком. Потому что единственным, что стояло между мной и самой невыразимой судьбой, был он. Он был дьяволом, сдерживающим тьму. – Волета почувствовала, что ее голос задрожал. Она прочистила горло и сказала более отчетливо: – Я потеряла всякую надежду на спасение. А потом Сенлин…

– Мне очень жаль! – сказала Мария так громко и твердо, что это прозвучало скорее упреком, чем извинением. – Мне очень жаль, что твоя жизнь была такой ужасной. Но, пожалуйста, не путай свои страдания с моими. Я люблю мужа. Он разумный человек, энергичный деловой партнер и прекрасный о… у меня нет никакого желания возвращаться к той скудной, глупой жизни, которую я вела раньше! – Говоря это, она снимала драгоценности – кольцо, серьгу, браслет и колье, – как будто эти блестяшки были источником ее несчастья. – А теперь прошу меня извинить, мне нужно закончить представление.

Избавившись от драгоценностей, Мария с трудом поднялась и оттеснила Волету к двери.

– Я знаю, что это пугает, но, поверь мне, становится легче, когда ты оказываешься далеко от всего этого, далеко от него. Поверь! Ты должна мне поверить! – взмолилась Волета в отчаянном порыве и продолжила умолять, даже отступая.

Ничего не ответив, Мария открыла дверь, готовясь вытолкнуть незваную гостью в коридор. И она, и Волета изумились, увидев перед собой краснощекую служанку с запеленатым младенцем на руках.

– Мне очень жаль, миледи, – тут же заговорила горничная. – Я знаю, что ужасно опоздала, но герцог нас сильно задержал. Он сказал, что мне не следует утруждать себя визитом, но я знала, что вы захотите увидеть ее хотя бы на мгновение. – Горничная передала завозившегося младенца на руки Марии. – Она долго спала и хорошо поела.

Лицо Марии излучало любовь, которая на мгновение заслонила собой весь остальной мир. Она поцеловала девочку и уткнулась в нее носом.

– Все хорошо. Я знаю, какой он. Спасибо тебе, Молли.

Волета в изумлении уставилась на ребенка:

– А это еще кто? Погоди, это же…

– Тише, – сказала Мария. Она снова поцеловала девочку и вернула в объятия служанки. – Отвези Оливет домой, пожалуйста. Я надеюсь, что не опоздаю, но не задерживайтесь с отходом ко сну из-за меня.

– Да, миледи, – ответила Молли, снова заворачивая ребенка в коридоре.

Мария захлопнула дверь, не выпуская Волету из комнаты. Выражение ее лица совершенно переменилось. Прежняя уверенность и строгость рухнули. Она вцепилась в руку Волеты, глядя напряженно и испуганно:

– Ты не должна говорить об этом.

– Как же ты держала это в секрете?

– Ты даже не представляешь, на что он способен.

– Кто? Герцог? Погоди, а Сенлин знает? Это его ребенок?

Мария не ответила, но ей и не нужно было отвечать. Правда была запечатлена на ее лице.

– Поклянись, что никогда ему не скажешь.

– Почему я должна скрывать это от…

– Потому что это единственное, что держит нас в безопасности.

– От герцога?

– Конечно от герцога! Он согласился растить Оливет как свою дочь, пока я буду петь, улыбаться и… не подарю ему сына. Как только я подарю ему сына, он официально и публично усыновит мою дочь. Он скажет, что она сирота, но я смогу быть с ней. – Мария отвела взгляд. – Врачи сказали, что мы должны подождать три месяца, прежде чем пытаться завести еще одного ребенка. Срок уже почти истек.

– Это еще одна причина для побега! Ты должна пойти со мной. Мария, мы сможем защитить тебя от герцога. Мои друзья очень…

– Нет, нет, ничего не получится. Он невероятно богат. Он может созывать флоты и армии. У него повсюду союзники. Даже если мне удастся ускользнуть, он не остановится, пока не выследит меня и не притащит сюда. Он убьет Оливет. Он убьет меня. Он ревнивый, безжалостный человек.

От резкого стука в дверь обе вздрогнули. Кто-то крикнул через дверь:

– Две минуты!

– Пожалуйста, пожалуйста, умоляю ради моего ребенка, ради его ребенка, не говори Тому. Пожалуйста. Просто оставь нас в покое.

Мария подобрала шлейф платья и открыла дверь гримерки. В холле царил настоящий переполох. Прежде чем шагнуть в поток тел, Мария поколебалась, но все же сказала:

– Уходи, пока они не решили, что хотят тебя оставить. Как только решат… будет слишком поздно.

А потом она исчезла.

Волета стояла в гримерной Сирены, ошеломленная и потерянная. В коридоре толпа, устремившаяся к сцене, сделалась плотнее, а затем начала редеть. Мимо пронесся запоздалый скрипач, засунув руку в рукав развевающегося смокинга. Потом все исчезли, и она осталась одна.

Она почувствовала боль в ладони, и, разжав ее, обнаружила, что сжимала деревянный пропуск за кулисы так сильно, что кожа побелела.

– О, забавно, – сказала она, вспомнив, кто дал ей этот знак.

Она подняла взгляд и увидела, что принц Франциск загородил собой открытую дверь. Уродливая ухмылка искривила его красивый рот; глаза под нахмуренными бровями казались черными.

– Действительно забавно, – сказал он.

– О. Привет. Пришли проводить меня обратно, милорд? – сказала Волета, а по затылку пробежали мурашки от страха. Принц захлопнул дверь прежде, чем она успела остановить его. – Или пытаетесь пустить слухи?

– Ты когда-нибудь страдала от любви? – сказал принц, проводя рукой по нарядам, висевшим на вешалках. Ей не хватало места, чтобы обогнуть его и добраться до двери. Может, если заманить его немного дальше… – Когда-то в юности я знал молодую леди по имени Корделия Танталус. – Он произнес это имя так, словно речь шла об экзотической пряности. – Я влюбился в нее по уши. Тосковал по ней долгие годы. Ее родители были друзьями моих родителей, так что мы росли в компании друг друга. Она была красива, умна и сообразительна. Она называла меня своим доверенным лицом. Она сидела у меня на коленях, как будто я был ее любимым креслом, и рассказывала мне о своих увлечениях другими мужчинами. – Принц поднял шелковый рукав висевшей блузы и прижал к щеке. Сквозь стены гримерной проникали грохот и трели оркестра. Представление продолжалось. Звезды в рамах задребезжали на стенах, словно от волнения. Волета сделала еще шаг назад. – Она заставила меня называть ее Кори, как будто была моей сестрой. Она мастерски издевалась надо мной, переходя от холодной привязанности к теплому флирту и обратно. Она могла сказать, что любит меня, но я знал, что это означает прямо противоположное.

Делая вид, что внимательно слушает, Волета медленно отодвинулась в сторону в надежде получше нацелиться на дверь. Она должна была это предугадать. В стремлении увидеть Марию она неправильно истолковала ловушку. Она чувствовала себя полной дурой из-за того, что позволила загнать себя в угол. Она могла бы позвать на помощь, но никто не услышит ее из-за закрытой двери, под грохот оркестра.

Принц Франциск рванулся к ней, и Волета отскочила назад, задев туалетный столик.

– И все же я надеялся, терпел и страдал, веря, что однажды она проснется и поймет, что предполагаемый брат больше всего на свете хочет быть ее любовником. – Он протянул руку через плечо Волеты и вытащил из вазы перо. – Так продолжалось много лет: мне не хватало мужества быть откровенным, она не могла полюбить меня из чувства приличия.

И вот однажды, вскоре после моего семнадцатого дня рождения, я обнаружил, что стою на бушприте воздушного корабля отца, сжимая шарф, который стащил с ее шеи, пока она спала. – Он пером погладил себя под подбородком. – Я чувствовал себя таким никчемным негодяем! У меня не было права появляться на свет. Моя голова была полна саморазрушительных мыслей. Если я не могу обладать ею, то отдам себя пустоте! Затем, пока я представлял себе, какой кратер оставлю в земле, налетел порыв ветра и вырвал из рук ее шарф. – Принц помахал страусиным пером, а затем коснулся пушистым концом кончика носа Волеты. – Ветер не спрашивал, может ли он это сделать. Не сказал «пожалуйста» или «спасибо». Ветер просто пришел и забрал, что хотел.

– Мы пропустим представление, милорд, – сказала Волета.

Он сделал вид, что не слышит.

– Ветер не надеется, не завидует и не злится. Он прозрачен. Он такой, какой есть. – Он протянул руку и погладил ее по голове над ухом, прижимаясь к ней всем телом. – Я ветер, Волета, а ты – мой экзотический маленький шарф. И я унесу тебя, куда мне заблагорассудится.

Она пристально посмотрела на него непоколебимым взглядом:

– Франциск, я выдувала из своей задницы ветры покрепче.

А потом вмазала коленом с такой силой, что у принца перехватило дыхание.

Он согнулся пополам, опустив голову и хрипя от боли. Она схватила со стола пудреницу и разбила о его затылок. Шлейф талька взметнулся вверх, когда принц схватился за голову и отшатнулся назад. Облако пудры пронеслось по полу и поднялось вдоль стен, скрывая вешалки и ревнивые взгляды мертвых звезд. Когда они оба закашлялись, вдалеке послышался приглушенный стук литавр.

Бледная, как статуя, Волета вскочила на туалетный столик и ударила ногой побелевшего принца. Она задела его ухо, и от удара над головой Франциска поднялось облачко талька. Оглушенный ударом, он все же оказался достаточно быстр, чтобы поймать ее за ногу. Он крутанул ее так, что она упала лицом вниз на стол. Волета рухнула среди баночек и щеток с криком отчаяния и боли. Он схватил ее за подол платья и потянул, пытаясь стащить с возвышения на пол. Она ударила его свободной ногой, попав каблуком в живот.

Принц попятился среди плащей, взметнув густое облако пудры.

Волета вытерла испачканное мукой лицо; из глаз текли ручьи слез.

Она швырнула в туман керамическую баночку с румянами и услышала, как та бесполезно ударилась о стену. Она бросила еще один горшочек с косметикой и услышала звон разбитого стекла. На пол с грохотом упала рама от картины.

Поняв, что облако дает ему укрытие, принц попытался еще больше всколыхнуть пудру. Он встряхнул плащи и разгонял туман, пока воздух не стал белым и непрозрачным, как простыня. Волета атаковала дымовую завесу, швырнув горшок с синими тенями для век, серебряный гребень, позолоченную щетку и все, что попадалось под руку, нацеливаясь на звук хлопающих накидок и грохочущих вешалок. Ей показалось, что она попала в цель раз или два, хотя в этом хаосе трудно было сказать наверняка. Она схватила тяжелую стеклянную вазу, разбросав повсюду страусиные перья, и подняла ее над головой.

Принц выскочил из облака пудры, схватил ее за талию и прижал спиной к зеркалу. Она выпустила вазу из рук, та покатилась по его спине и треснулась об пол. Не обращая внимания на вспышку боли в позвоночнике, Волета ухватила голову Франциска под мышку. Она потянулась и изо всех сил прижала его шею к своим ребрам. Он попытался приподнять ее, воздеть руки, чтобы добраться до нее, но она закинула ногу ему на спину, перераспределяя вес; прижала его руку к боку. Он запыхтел от досады и растущей тревоги. Казалось, он не ожидал такой драки. Он использовал неуклюжую тактику хулигана, который выиграл больше сражений благодаря внезапности и запугиванию, чем умению. Она чувствовала его панику, его судорожное дыхание, дрожь его рук и знала, что будет сжимать его горло, пока он не потеряет сознание, сжимать, пока он не станет фиолетовым, потом синим, потом снова белым. И только тогда она подумает о том, чтобы отпустить его.

Двуствольный пистолет размером не больше ладони, казалось, появился из ниоткуда, хотя Франциск, должно быть, вытащил его из кармана. Принц вслепую помахал пистолетом над своей пойманной в ловушку головой, пытаясь прицелиться в нее, а она выгибалась, увертываясь. Первый выстрел расколол воздух, оглушив обоих. Грохот оркестра показался приглушенным гулом.

Пуля малого калибра пробила звезду в зеркале позади ее головы. Дуло добавило горьковатый запах дыма к сладко пахнущему облаку, окутавшему комнату.

Вцепившись в его голову, как в упрямый сорняк, она гадала, что напишут утренние газеты. «Прыгающая Леди душила принца, пока тот не обгадился».

Оставалось лишь надеяться, что это войдет в моду.

Волета не услышала второго выстрела, не увидела его и не почувствовала, как пуля пронзила ей голову.

А потом не стало ни комнаты, ни света, ни ее самой.