Часть вторая
Прыгающая Леди

«Авангард» сочетал в себе роскошь круизного судна с теснотой вагона для скота. Несмотря на весь шик и блеск, внутри не хватало свежего воздуха и света, чтобы поддерживать даже растительную жизнь, не говоря уже о людях, – по крайней мере, так считала Волета. Дом Сфинкса был уединенным, а воздух в нем – немного спертым, но недостаток солнечного света он с лихвой восполнял необъятностью.

А вот «Авангард», каким бы грандиозным он ни казался, можно было исчерпывающе изучить менее чем за час. Корабль состоял из трех палуб, шестнадцати кают, четырех салонов, бального зала, столовой, оранжереи и одного-единственного иллюминатора. Это одинокое окно во внешний мир неудобно торчало в проходе напротив главного люка, причем на такой высоте, что Волете пришлось встать на цыпочки, чтобы заглянуть в него. Она выглянула в маленькое отверстие, стекло которого было таким толстым, что сжимало небо и искажало горизонт, делая мир похожим на раскрашенную тарелку. Как только появлялась свободная минутка, Волета вытаскивала табурет из пустой каюты, отвинчивала задвижки, просовывала голову как можно дальше в иллюминатор и позволяла ветру вернуть каплю румянца на ее щеки.

Байрон неизменно находил свою подопечную, после чего бранил за то, что она прогуливала уроки и сидела на табурете, что для леди «строжайше запрещено». Волета потребовала объяснений, с чего это леди не может сидеть на табурете, и ответ Байрона ее не очень-то удовлетворил:

– Согласно «Столику леди Грейверли», табуреты – это изначально мужские сиденья. Невозможно, чтобы леди сидела на табурете, не подвергая определенным испытаниям… свою добродетель.

– О, неужели? А на чем еще леди не может сидеть? – спросила Волета.

Байрон стал перечислять запретную мебель, загибая бархатистые пальцы:

– На перилах, качелях, в седле, на пуфиках и двухместных диванах – по вполне понятным причинам.

Существовала тысяча правил, которым она должна была следовать в «приличном обществе». Если что-то не было правилом, значит было обычаем. И если это не было обычаем, значит было «присуще леди» – словосочетание, которое оказалось столь же всеобъемлющим, сколь и отвратительным. Волета мысленно составила список всех любимых занятий, которые не считались «присущими леди», включая: лазание по деревьям, таскание фруктов в карманах, трапезу без тарелки и вилки, еду как таковую, дозволение белке жить за пазухой, прятки в шкафах, ползание через вентиляционные шахты, завязывание узлов на юбках, подглядывание за людьми, смех, расслабленные плечи, а также привычку шутить, бегать и сидеть там, где и когда ей заблагорассудится.

Она знала, что все это делается ради благого дела – воссоединения Сенлина с женой, и, возможно, она даже простила бы Байрону унижение и скуку, если бы не тот факт, что, пока она училась садиться на скамейку в юбке на обручах, Эдит и Ирен развлекались на мостике корабля! Они прокладывали курс, выслеживали течения, стреляли из пушек и пикировали так близко к верхним кольцевым уделам, что поднятый ими ветер сносил шапки с голов портовых охранников. Они проверяли скорость перемещения воздушного корабля, равных которому не было в мире, в то время как она училась уважительно обращаться ко второй жене какого-нибудь эрла и делать реверанс, не напоминая брыкающуюся кобылу.

Эдит выгнала ее с мостика, как только корабль покинул ангар Сфинкса. Эдит – капитан Уинтерс – ясно дала понять, что Волету выслали, потому что ей нельзя доверить выполнение приказов и потому что на мостике больше кнопок, чем на аккордеоне. Никто, включая безумца, не знал точно, как работают все эти прибамбасы, но каждый на корабле был убежден, что Волета их испортит. Волета почувствовала себя оскорбленной и решила при случае вбежать туда и нажать несколько клавиш, просто чтобы доказать их правоту.

Как жаль, что Адама не было рядом, чтобы исследовать корабль и его сложные консоли. Волета не сомневалась, что его бы сразило наповал титаническое судно. Интересно, сбежал бы он, если бы знал об «Авангарде»? Или же он так стремился освободиться от них – от нее, – что даже крылатое чудо не соблазнило бы его остаться? Она не любила углубляться в такие размышления.

Волета подозревала, что изгнание с мостика на самом деле не было наказанием за бунтарство. Нет, капитан и Ирен старались держать ее как можно дальше от безумца.

Когда Волета узнала, что Сфинкс назначила Красную Руку пилотом корабля, она лишилась дара речи. Да, Сфинкс всегда вела себя загадочно и часто противоречиво, но среди ее свойств не числились старческое слабоумие или склонность к саботажу. Так с какой стати она отправила недавно парализованного и полумертвого палача служить под началом той самой женщины, которая пыталась его прикончить? Бессмыслица! У Волеты было много вопросов, которые она хотела бы задать Сфинксу, но ей не дали такой возможности. В последние дни перед их отъездом Сфинкс не только отказалась ее видеть, но и заперла дверь мастерской, запечатала вентиляционные шахты в оранжерее – и единственное на многие мили дерево, по которому можно было лазить, – и приказала Фердинанду выгнать Волету из коридора, если он когда-нибудь увидит ее. Волета несколько раз пыталась очаровать швейцара-локомотива песней и игрой, но грохочущий движитель отвлекался только до тех пор, пока она не пыталась открыть одну из бесчисленных дверей в доме Сфинкса. Тогда Фердинанд топал слоновьими ногами, хватал ее за ночную рубашку и нес вверх ногами, раскачивая, в апартаменты экипажа. Итак, недолгая дружба Волеты с самым загадочным отшельником Башни, казалось, бесцеремонно оборвалась.

Ну и ладно, решила Волета – точнее, попыталась себя в этом убедить.

Впрочем, несмотря на все усилия капитана разлучить их, Волета встретила Красную Руку, по крайней мере мимоходом.

Она как раз собиралась присоединиться к Байрону в столовой, когда чуть не врезалась в Красную Руку, который из нее уходил. Она дернулась и вскрикнула от неожиданности, а он прижался к дверному проему с поднятыми руками. Он держал в руке что-то, блестящее на свету. Тогда она хорошо разглядела его, этого мужчину, которого видела лишь однажды издали и сквозь снежную бурю. Его голова была похожа на вареное яйцо. Его волосы были редкими и жесткими, как мех киви. У него были глубоко посаженные, поросячьи глаза и широкий рот. Он был не выше ее и все же подавлял одним своим присутствием.

– Прости, деточка! – сказал Красная Рука. – Я легкомыслен, как комета.

Возможно, дело было в том, что Волета все утро репетировала светскую беседу с Байроном: не успев подумать, против собственной воли она спросила:

– Вам понравился обед?

Красная Рука подбросил в воздух пару пустых стеклянных флаконов, поймал их и воскликнул:

– О да! Это было восхитительно! Все равно что пить солнечный свет из вулкана.

Затем позади появилась Эдит и нахмурилась, застав своего подопечного за разговором с Волетой.

– Ступай, воздухоплаватель, – сказала она. – Ты уже съел свою долю. Оставь леди в покое.

– Слушаюсь, капитан! – сказал Красная Рука.

Волета могла бы поклясться, что заметила исходящие от его глаз тонкие струйки пара, прежде чем он отвернулся.

На шестой день их путешествия вдоль Башни Байрон вызвал Волету в столовую, чтобы обсудить политику рассадки гостей, тонкости сервировки стола и общий салфеточный этикет. Вся комната была отделана красным деревом и медью, завитушками и вязью. Ресторанные диванчики с высокими спинками украшала замысловатая резьба из виноградных лоз, сливающихся с необузданными шевелюрами женщин, которые словно плавали под поверхностью древесины. Богатую обстановку озаряли огромные стеклянные лампы, внутри которых парили электрические искры. Место было достаточно уютным, но сделалось бы еще уютнее, будь здесь другие посетители, или официанты, или еда.

Волета сгорбилась над пустой тарелкой, окруженной с трех сторон не менее чем одиннадцатью приборами. Полный официальный набор также включал пять стаканов, два блюдца и пару сложенных салфеток.

– Сядь прямо, – приказал Байрон. Его безупречное произношение каким-то образом не сочеталось с причудливым, пронзительным голосом. – Нет, не так. Вот так. Прямо, но естественно. Нет, как тюльпан, а не как ручка от метлы. Уже лучше. А теперь попробуем еще раз. – Байрон глубоко вздохнул. – Возьми нож для рыбы и вилку для рыбы.

Волета с несчастным видом оглядела приборы:

– Тебе не кажется, что человечество достигло пика, когда изобрело ложку, а? Ложка может служить вилкой, ножом, половником… Хорошая ложка – это на самом деле все, что нужно.

– А я тебе еще раз скажу: если ты когда-нибудь будешь есть рыбу ложкой, я появлюсь из ниоткуда, где бы ты ни была, вырву ложку у тебя из рук и стукну тебя ею по лбу! – Байрон поправил шелковый черный галстук на красном жилете. – Теперь покажи мне, пожалуйста, рыбный нож и вилку.

Волета выбрала вилку и нож, потерла их друг о друга и принялась пилить пустую тарелку, фарфор взвизгнул.

Рога Байрона задрожали, а длинные уши опустились.

– Это хлебный нож и вилка для торта. Пробуй снова.

Волета стукнула приборами по скатерти, отчего зазвенели бокалы.

– В этом нет никакого смысла!

– Ты абсолютно права. – Байрон потянулся через стол и вернул приборы на прежнее место. – Причина, по которой тебя нужно этому научить, заключается в том, что все это не имеет никакого очевидного смысла. Оно совершенно не логично. Можно переплыть все океаны, подняться на вершину каждой горы, пережить тысячу сезонов, но подходящий момент, чтобы пить из блюдца, все равно не наступит. Да, ты правильно поняла – никогда. Никогда не пей из блюдца.

– А если я откажусь есть? Сяду себе на руки, буду кивать, улыбаться и вообще ничего не скажу? Ко мне никто не придерется, если я ничего не буду делать.

– Еще как придерутся! Они подумают, что ты идиотка, сноб или кто-то, кто не может отличить соусник от чайника. Волета, пойми же наконец, обычаи существуют по двум причинам: во-первых, чтобы идентифицировать своих; и во-вторых, чтобы исключить чужих. Вот почему они такие замысловатые, требовательные и странные. Застольные манеры – это как… как долгое тайное рукопожатие. Рукопожатие, которое длится часами, пока все не насытятся до такой степени, что уже не смогут застегнуть штаны.

– Отвратительно.

– Так и есть. Но, моя нервирующая инженю, если ты хочешь, чтобы тебя приглашали на такие вечеринки, на какие приглашают Марию, придется практиковаться в тайном рукопожатии.

– Ну ладно! Отлично! А как насчет этого? Это и есть та самая вилка для рыбы?

– Вот и хорошо! А как насчет рыбного но…

Внезапно зазвенел корпус корабля. Лампочки качнулись, фарфор задребезжал. Волета сразу поняла, что дело в пушках. Судя по звуку, все орудия на левом борту дали единый залп.

Волета начала выбираться из-за стола, но Байрон протянул руку и схватил девушку за запястье, прежде чем она успела покинуть кабинку.

– Нет. Нет-нет. Останься здесь. Мы еще не закончили урок.

– Но ведь идет война!

– Не надо драматизировать! Ты же знаешь, что они просто выпендриваются. Если будет что-то более серьезное, зазвучит сигнал тревоги.

Рука Волеты обмякла в его хватке, и она снова плюхнулась на скамью.

– Это дает нам возможность отработать еще один важный навык. Ты должна научиться сохранять самообладание даже тогда, когда разбивается тарелка, или дама давится оливкой, или падает свеча, или загораются занавески, или…

– Но почему же? – спросила Волета, скрестив руки на груди.

– Потому что в этом и заключается преимущество этикета: он говорит нам, что делать, когда никто не знает, что делать.

Эхо пушек на палубе внизу продолжало грохотать. Волета смотрела, как колышется вода в бокале. Корабль поднимался и поворачивал.

– Это настоящая пытка, – сказала она.

– И ведь мы еще не занялись салфетками, – заметил Байрон и, чтобы проиллюстрировать сказанное, взял ее салфетку, встряхнул, а затем положил себе на колени.

– Могу я кое о чем спросить?

– Можешь, но я все равно покажу тебе рыбный нож. Вот он. Запомни, как он выглядит – у него острие немного похоже на плавник.

– Как ты думаешь, почему она спасла Красную Руку? Почему вернула его обратно? Почему отправила его вместе с нами? – Вопросы шли друг за другом со стремительностью сдаваемых карт. Лицо Байрона окаменело, большие глаза округлились. – Я имею в виду, не думаешь ли ты, что она пытается убить нас? Или попросту избавиться от меня?

Байрон глубоко вздохнул, его длинная морда опустилась на грудь жилета.

– Не все дела обязаны касаться тебя. – Олень снова поднял взгляд и покачал головой. – Послушай, Сфинкс очень хитра и умеет приспосабливаться, и наверняка она – величайший разум, который когда-либо обитал в Башне. Но она также не любит признавать свои ошибки.

– И все мы должны за это платить.

– Возможно, – сказал Байрон и посмотрел на свою руку, которая изогнулась над столом дугой, словно в жесте неуверенной мольбы о терпении. – И я не раз говорил ей, что она должна признать свои ошибки, исправить их, если это возможно, или уничтожить, если они не могут быть исправлены, – и перейти к следующей попытке.

– Я не говорю, что желаю уничтожения Красной Руки, я просто не понимаю, почему Сфинкс должна была…

– Речь не о Красной Руке. Я говорил о себе.

Волета нахмурилась:

– Погоди. Ты попросил Сфинкса уничтожить тебя?

– Да, попросил.

От интимности признания девушка поежилась. Она несколько раз попыталась заговорить, не зная, куда смотреть и что именно сказать, а потом наконец выпалила:

– Честное слово, Байрон… не хочу, чтобы мои слова прозвучали как-то ужасно… я ведь на самом деле не знаю, кто ты такой и откуда взялся.

– Я чудо, грязь меня побери, – вот что я такое! – сказал он со вспышкой прежнего высокомерия, но быстро смягчился и испустил долгий, сбивчивый вздох. – Кроме того, я – эксперимент. Видишь ли, Сфинкс много лет занималась выведением животных для конкретных задач и в конце концов узнала, что мы непредсказуемы и ограниченны в отношении того, что нам можно доверить. Она сумела создать гигантских улиток, чтобы те смазывали водопровод в Цоколе, а также попугаев, умеющих застилать кровати и служить городскими глашатаями. Но, как ни старалась, не смогла вывести, к примеру, существо, способное находить и чинить трещины на фасаде Башни. Поэтому для этой и других целей хозяйка придумала машины. Какое-то время казалось, что движитель может служить ответом на любую потребность. Какое-то время…

Проблема в том, что автономные движители тупы и ими легко манипулировать. Все машины Сфинкса легко угнать. Каждый раз, когда она отправляет в мир новую машину, лишь вопрос времени, когда ее кто-то захватит и переделает в военную штуковину – или в мула, или в жеребца. Ты не представляешь, как сильно она огорчилась, когда из ее стеноходов сделали ползучие пушки. Кольцевые уделы превратили все ее дары в непотребство. А потом она создала меня.

– Но откуда же ты… откуда взялась твоя оленья часть?

– Я был домашним животным. Меня привезли сюда олененком после охоты на северных равнинах. Подозреваю, что люди, которые привезли меня сюда, вероятно, также убили мою мать. Меня подарили одной принцессе в королевстве Ойодин, так мне сказали. Я вообще ничего не помню. По-видимому, после года или двух на ее попечении я заболел или, возможно, меня забросили. Как бы там ни было, меня доставили к Сфинксу в безнадежном состоянии. Я умирал, я почти умер.

– Мне очень жаль. Какой ужас! Если я когда-нибудь найду принцессу Ойодина, которая плохо обращалась с тобой, мы с ней побеседуем. А потом пустим в ход кулаки и ноги. А может быть, и лопату! – Волета ударила кулаком по воздуху и изобразила мольбы испуганной принцессы.

Но вскоре она почувствовала себя глупой и беспомощной, и представление перестало быть забавным.

– Я не знаю, каким образом Сфинкс наделила меня способностью думать и говорить или откуда взялось это тело. Подозреваю, случившееся как-то связано с ее веществом, средой, но она никогда не рассказывала подробностей моего перерождения.

Волета взглянула на него по-новому:

– Все еще не понимаю, почему ты считаешь себя ошибкой. Сдается мне, ты на самом деле изумителен – я хочу сказать, помимо твоей личности.

– Думаю, можно объединять в себе столько всякого разного, что по итогам ты окажешься ничем. Если раздробить гору и раскидать по всему континенту, не получится множество маленьких гор; она исчезнет, превратившись в пыль. – Байрон снял с колен салфетку и принялся рассеянно складывать из нее лодочку. – Я не такой неутомимый и дружелюбный, как те животные, которых она разводила в прошлом. Я не так силен и ловок, как другие ее движители. Меня не принимали мужчины и женщины, с которыми я встречался, и это делает меня бесполезным для дипломатических миссий в кольцевых уделах. Я не зверь, не машина и не человек. У меня вообще нет ни места, ни цели, кроме как служить Сфинксу, по мере возможностей.

– Значит, ты взял на себя труд узнать все это… – сказала Волета, махнув рукой в сторону накрытого стола, – потому что надеялся, что тебя примут?

Байрон покончил с салфеткой-лодочкой и поставил ее перед собой на накрытый стол.

– Оказывается, тот факт, что я могу отличить вилку для торта от вилки для улитки, не может компенсировать вот эти штуки. – Он поднял руку и щелкнул по острому концу рога.

– Я не думаю… Нет, я знаю, что Сфинкс никогда не желала тебе зла, Байрон. Она любит тебя. И я не думаю, что тебя вообще можно причислять к той же категории, что и Красную Руку. Он – нечто совершенно иное. Мне кажется, он-то и есть ошибка.

– Ну, – сказал Байрон, привычно и даже убедительно пожимая плечами, – время покажет.