На следующий день после того как ему исполнилось шестьдесят, у него боли в животе, отвратительные судороги – должно быть, из-за сырного пирога Лизелотты, прокисшего по жаре, или из-за стресса: на той же вечеринке Герхард с дрожью в голосе сказал, что очень скоро навсегда уезжает из Бразилии. Он не тянет здешней жизни в финансовом плане, да и у жены и сына, возможно, серьезные проблемы со здоровьем, им предстоит целый ряд обследований, анализы крови, рентген, пункция костного мозга, а это предпочтительнее делать в Австрии, где за ними будет обеспечен лучший уход. «А я, а я?» – спрашивает Менгеле. Его новой нянькой станет Боссерт, он будет связным между Гюнцбургом и Штаммерами, будет передавать ему почту и покупать все, что понадобится. Вот и прощальный подарок – Герхард преподносит ему свое удостоверение личности. Надо всего лишь заменить его фото на фото Менгеле, детская шалость. Музикус поможет заламинировать документ, для административных дел он будет ему просто незаменим, а то фамилия Хохбихлер – слишком похоже на грубую фальшивку, может и не сработать.

Боли в животе снова приходят через несколько месяцев, острые, страшные. Менгеле мучают колики. Он прикладывает к животу пузырь со льдом, обмазывает зеленой глиной, размазанной в горячей воде, целый день не ест, но ничего не помогает, ни настой боярышника, ни лекарства и антибиотики, купленные для него Боссертом. Боль усиливается, на смену диарее приходят вспучивание, приступы рвоты, сильный запор, его кишечник не опорожняется, а организм слабеет, на шее вздуваются лимфатические узлы, поднимается температура. Когда однажды утром Менгеле, проснувшись, нащупывает на животе шишку, он сразу думает, что это опухоль или, может быть, его отравили Штаммеры – чтобы им достались и квартирка, и дом, и его записные книжки, за которые издательство отвалит им целое состояние. Он корчится от боли, но отказывается ехать в Каейрас на врачебный осмотр. «Слишком опасно», – бормочет он Боссерту, примчавшемуся к его изголовью. Геза тоже против, он боится возможных трудностей после визита к доктору и к тому же не верит ни в какую болезнь: их сосед-компаньон, старый лис-ипохондрик, в конце концов выкарабкается, как всегда. И все-таки на сей раз недуг тяжел. В последующие дни Менгеле не может есть, с трудом пьет, и во рту у него ядовитый и отвратительный привкус дерьма. Наконец, поразмыслив здраво, он догадывается: это приступы фекалоидной рвоты, перитонита, ему вот-вот настанет конец. Надо как можно скорее обращаться к специалисту. Боссерт везет его в больницу в Сан-Паулу.

Медик прощупывает живот стонущего доходяги, вглядывается в холодное как мрамор лицо, белоснежные усы и морщинистый лоб и запрашивает медицинскую карту, составленную на основании документов, оставленных Боссертом в приемном покое. Рентгенологи вот-вот дадут свое заключение. Врач озадачен. За двадцать лет карьеры, признается он, ему еще не приходилось видеть, чтобы организм белого пациента к сорока шести – сорока семи годам был так изношен: должно быть, жизнь у господина Герхарда была весьма нелегкой. Музикус вдруг спохватывается: в этих поддельных документах Менгеле датой рождения вписан не 1911-й, а 1925 год. Он ссылается на ошибку больничной администрации, сейчас он попросит исправить, доктор прав, больной на десяток лет старше, мое почтение, доктор. Тут кстати появляется и медсестра с рентгеновским снимком внутренних органов. «Сейчас все будет в порядке, Вольфганг, все будет в порядке», – говорит своему мертвенно-бледному гуру Боссерт.

Кишечник действительно закупорил темный плотный шар величиной с бильярдный. Рак? Нет, скорее кишечная непроходимость. Может, он проглотил инородное тело? Нет, он уже сколько дней ничего не ел, первые болевые приступы появились в прошлом году. Что же тогда? Загадка, но нужно оперировать, и немедленно.

Врач извлекает из живота Менгеле впечатляющий клок волос. Из-за его привычки покусывать усы волосы слиплись и закупорили транзит. Он во всех отношениях легко отделался. «Вольфганг Герхард» оплачивает лечение в стационаре и отбывает в неизвестном направлении.