На сей раз никакой вышки нет, зато есть ограда: Менгеле сразу начинает активные фортификационные работы. Расставляет колышки, связывает их веревкой, копает глубокие ямы, в которые вбивает высоченные двухметровые столбы; земля твердая, ему приходится корячиться, работая киркой и буравом под насмешливым взглядом Гезы, наблюдающего, как он надрывает хребет, неделями буравя одно место, бросая и начиная заново, с угольником в руках, потому что столбы косо садятся в пологий склон, приходится засыпать прогалины гравием, заливать цементом с водой, окучивать столбы, вколачивая поддерживающие балки и наконец фиксируя их в вертикальном положении с помощью фанерных пластин, одной, второй, третьей, квадратные панельки из противогнилостной древесины, которые он покрывает лаком и окрашивает белой краской. За крепкой изгородью его диспозицию довершает защитный рядок кустиков и лимонных деревьев.

Делать больше нечего, и Менгеле с трудом привыкает к новому месту. Ему пришлось расстаться со многими из своих дворняг, и в этих местах, где народу погуще, чем в Серра-Негре, он прогуливается лишь на рассвете и в темноте. Он что-то мастерит, чинит полы и двери, сбивает этажерки для книг и избегает общества Штаммеров. Гезы теперь не бывает только по два-три дня в неделю, и Менгеле охотно возобновил бы отношения с Гиттой, но та его больше не хочет, его склочный характер в конце концов ей опротивел. Менгеле часто обедает один на кухне или перед телевизором. Заполняет черными чернилами страницы своего дневника, пишет плаксивые стихи и по-прежнему исследует фауну и флору. Он следит за жизнью банановых пауков, жуков-скарабеев и всерьез пристрастился к изучению blattodea – Штаммеры, как и все вокруг, зовут их тараканами. Неспособный схватить их руками – он прочитал, что эти твари могут менять направление бега двадцать пять раз в секунду, – он приманивает их, оставляя на полу ванной кусочки сахара или мясные объедки, чтобы потом посмотреть на их белую кровь, брызгающую из раздавленных туловищ, и зарисовать в своих школьных тетрадках их большие преданные глаза, их спинки, отсвечивающие разными красками, расцвеченные психоделическими мотивами. Оторванная лапка быстро отрастает заново. У них шесть лапок, крепящихся на восемнадцати суставчиках; длинные усики и пушок на боках позволяют им улавливать малейшее колебание воздуха при приближении хищника. Менгеле завидует этим счастливым насекомым, не ведающим ни буквы закона, ни Уголовного кодекса; говорят, они выживут даже после атомного взрыва. Он с удовлетворением отмечает, что самый вредоносный из тараканов – прусак: разносчик микробов, он вызывает у человека аллергические болезни. Если кашицу из тараканов приложить к ране, боль утихнет. В следующий раз, когда Гитта порежется, готовя салат, он приложит к ее больному пальцу тараканий бальзам. А еще лучше – к лодыжке Роберто: вот парень сорвиголова, вечно получает травмы, гоняя в футбол. В такой поганой жизни это хоть забавляет его.

Поганая жизнь – повседневный лейтмотив. Схватки с Гезой и Гиттой по любому поводу – обоев при входе, меню, счетов за электричество, выбора предметов для мальчуганов, которые скоро бросят лицей; приступы тоски и бессонница: что там делают израильтяне и какие козни замышляет Визенталь? Вот растрезвонил всем, что он скрывается в Парагвае, – Менгеле читал вырезки из прессы. А вдруг это диверсия, чтобы он ослабил охрану? Пресса утверждала, что Эйхман прячется в Кувейте, а «Моссад» в это время готовил его похищение в Аргентине. А те два здоровых мужика, которых он недавно встретил в лесу? Что, если его выдадут Рудель или Барби? В письмах Менгеле в Гюнцбург все больше паники: Алоису надо бы присылать побольше денег Штаммерам. Менгеле все подсчитал: вознаграждение пятьдесят тысяч марок превышает цену его доли в новом доме. Если Геза его вышвырнет, то внакладе не останется! Менгеле жалуется Гитте: его семья недостаточно щедра. Весь 1969 год исправлять положение приходится пожарному Зедльмайеру. Он приезжает в Каейрас подмаслить Штаммеров и успокоить Менгеле.