Всегда элегантно одетый, любитель побалагурить, Грегор снискал себе хорошую репутацию в немецкой общине Буэнос-Айреса. Он, считающийся высоколобым интеллектуалом, так и сыплет цитатами из Фихте и Гёте. Женщины млеют от его почти церемонной вежливости и прекрасной германской образованности. И только на одного представителя общины его обаяние не действует. Сассен познакомил его с ним, когда Грегор завтракал в ресторанчике «АВС», на своем обычном месте за перегородкой, под баварским гербом. Стоило ему поздороваться с этим опустившимся и неважно одетым типом, как Грегор сразу понял: им не поладить. Рука Рикардо Клемента была потной, взгляд, едва уловимый под толстыми стеклами очков набекрень, косил.

В тот же день Сассен не удержался и открыл обоим заинтересованным лицам их настоящие имена. Адольф Эйхман, представляю вам Йозефа Менгеле. Йозеф Менгеле, представляю вам Адольфа Эйхмана. Последнему ни о чем не говорило имя первого. Гауптманы медслужбы СС – да главный распорядитель Холокоста сотни и тысячи таких перевидал. Менгеле делал черную работу, для Эйхмана он – только насекомое, что тот и дает ему понять во время этой первой встречи, не преминув напомнить о своем блистательном взлете на самые тайные вершины Третьего рейха, о чрезмерной тяжести его ответственности, его власти: «Все знали, кто я такой! Самые жирные евреи целовали мне ноги, только бы спасти свои шкуры».

До бегства в Аргентину Эйхман тоже прятался на ферме, на севере Германии. Там он работал лесником и разводил кур. Потом, в Тукумане, был бригадиром землемеров и чертежников на государственном предприятии «Ла Капри», основанном Пероном, дабы переподготовить нацистов и, возможно, построить гидроэлектростанции. В 1953 году «Ла Капри» обанкротилось; Эйхман с женой и тремя мальчиками переезжают в Буэнос-Айрес, на улицу Чакабуко, в квартал Оливос.

Грегор старается избегать встреч с четой Клемент, но с тех пор как он сам в начале 1954-го поселился в том же квартале, в прекрасном доме мавританского стиля под номером 1875 по улице Сармьенто, в нижнем этаже с выходом в сад, он часто видит их, и чаще всего мальчуганов, всегда ряженных в гаучо, как в день карнавала. Эйхман – ярмарочная диковина, он завсегдатай сборищ на «Фолькене» и сельских вечеринок у Менге, и нацистское сообщество, кажется, околдовано его мрачной аурой. Когда Сассен разговаривает с ним, он словно бы отчитывается перед Гиммлером, Герингом и Гейдрихом вместе взятыми – Эйхман хвастается, что был их личным другом. Где бы, в каком бы нацистском кружке ни появлялся Эйхман – он всегда напивается, играет на скрипке, рисуется. Представляется всем великим инквизитором и царем иудейским. Он дружил с главным муфтием Иерусалима. Разъезжал на государственном авто с шофером и терроризировал Европу как хотел. Министры бегали за ним вприпрыжку, а завидев его, расступались. Он попробовал самых ослепительных красавиц Будапешта. Тем, кто восхищается его байками, он под конец вечеринки дарит фотографию, подписывая ее: «Адольф Эйхман, оберштурмбаннфюрер СС в отставке».

Эта жажда славы раздражает Грегора, с самого дня прибытия проявлявшего осторожность. Он-то раскрывал свое настоящее имя и суть своей работы в Освенциме только редким и самым близким друзьям. Для остальных была уклончивая версия жизненного пути: военный врач, немец, приехал в Новый Свет, чтобы изменить жизнь. Знакомясь с Эйхманом все ближе, Грегор начинает презирать бывшего необразованного торгаша, бухгалтерского сынка, не окончившего даже школы и не прошедшего испытания фронтовым огнем. Эйхман – жалкий тип, неудачник из неудачников; даже открытая им в Оливосе прачечная и та уже закрылась, и он человек озлобленный, завидующий его прелестному домику, холостяцкой жизни и новой машине – превосходной немецкой «Боргвард Изабелла».

Эйхман о нем того же мнения. Что Грегор, что Менгеле – не все ли ему равно, как звать этого дристуна, папенькиного сынка: грошовая смуглявая сволочь.