Глава 17
Прощание

Спустя три часа, уже затемно, группа благополучно вернулась на плацдарм.

Преодолеть немецкие позиции удалось без проблем, чему немало поспособствовала начавшаяся в оговоренное время короткая, но яростная артподготовка, обещанная Шохиным. Степан понятия не имел, как ему удалось все это организовать, но добрых полчаса по вражеским окопам, огневым точкам и ближнему тылу лупило все, что только могло изрыгать начиненную тротилом сталь, – и минометы малоземельцев, и дальнобойные артбатареи с противоположной стороны Цемесской бухты.

И если вопрос «как» еще имел хоть какое-то объяснение – Алексеев помнил, что до сорок третьего года капитан госбезопасности приблизительно равнялся армейскому подполковнику, то вопрос «зачем» оставался открытым. Неужели из-за него? Но каким образом, почему?! Документы и автомат он утопил, «будущанский» штык-нож – на поясе, а хрестоматийного попаданческого ноутбука при нем и вовсе не имелось. Обнаружили на морском дне бронетранспортер? Чушь собачья, бэтээр утоп под Озерейкой, а там сейчас немцы. Да и не переносилась «восьмидесятка» в прошлое, разве что в его бредовом сне – в этом Степан был отчего-то абсолютно убежден. Как и в том, что причиной произошедшего стал тот самый спасательный круг с застрявшей в пробке фашистской пулей. Ну, ежели, конечно, не допускать чего-то уж вовсе иррационально-необъяснимого.

Интересно, чем же он ухитрился настолько заинтересовать местную контрразведку, что ради его спасения (рядовой Райян, блин!) выслали целую группу местного спецназа? В смысле ОСНАЗа? Где-то прокололся, сказал что-то не то? А хрен его знает, вполне может и так оказаться. Наговорил он в этом времени достаточно. Собственно, скорее всего, никакой загадки и вовсе нет. Просто сопоставили все то, о чем он рассказывал, «поменяв местами» основной и вспомогательный десанты, с реальным развитием событий, сильно удивились, почесали в затылке – и решили, что с непонятным старлеем нужно пообщаться в более спокойной обстановке… любопытно только, с ним в Геленджике или Туапсе разговаривать станут – или сразу в Москву отправят? Да и какая разница в принципе? Скрываться от предков и дальше Степан не собирался. И без того сделал немало – и высадившимся под Озерейкой десантникам вырваться помог, и историю Малой земли чуток подкорректировал, и от местного особиста, что тот колобок из детской сказки, в немецкий тыл сбежал. Но сейчас – все, хватит. Амба, как местные братишки-морпехи говорят. С Шохиным такое не прокатит, тут вообще без вариантов. Видал он подобных и в своем времени – вроде и шутит, и глаза добрые да понимающие, а как в упор взглянет – случайно вроде бы, угу! – так сразу мороз по коже. И понимаешь внезапно, что вся твоя хитро…выкрученность для него так, на один зубок, как говорится. Так что на фиг-на фиг.

Закончился «командир погибшей при высадке разведгруппы особого назначения».

Остался исключительно комвзвода морской пехоты 382-й ОБМП ЧФ старший лейтенант Алексеев….

К своим добрались не все.

Троих бойцов пришлось оставить там, в безымянном лесу в нескольких километрах от Мысхако – забрать с собой тела павших никакой возможности не имелось. Единственное, на что, хоть и крайне неохотно, согласился Шохин – наскоро похоронить их в крошечном овражке в паре десятков метров от места боя. Ближе было нельзя – рано или поздно гитлеровцы обнаружат убитых егерей. И, пытаясь выяснить, кто их перебил, наверняка раскопают свежую могилу.

Уложивший вместе с телами покореженный осколками гранаты пулемет и парочку алюминиевых немецких фляжек, Алексеев надеялся, что это позволит будущанским поисковикам без проблем назвонить металлодетекторами место захоронения. Впрочем, даже если это и случится, опознать бойцов все равно не удастся, в любом случае перезахоронят безымянными. Просто потому, что не было времени нацарапать их фамилии на каком-то личном предмете – котелке, там, или той же фляге…

Погибли младший сержант Анатолий Мелевич, один из осназовцев, имени которого старлей так никогда и не узнал, и главстаршина Егор Прохоров, всеми силами стремившийся поучаствовать в бою вместе с боевыми товарищами. В бою, оказавшемся для радиста последним…

Глубокой ночью старший лейтенант и контрразведчик поднялись на борт одного из быстроходных катеров, доставивших на плацдарм боеприпасы, провизию и пополнение. Все произошло настолько быстро, что Степан даже не успел доложиться кап-три Кузьмину – разве что с Аникеевым и Левчуком удалось попрощаться. Прямо там, на узком и каменистом берегу, освещаемом резким химическим светом запускаемых фрицами ракет.

Вот только прощание вышло каким-то… странным, что ли? Нет, не с Ванькой, которому Степан просто сунул в руки трофейный пистолетик, напутствовав насчет подарка медсестричке, и порывисто обнял напоследок – со старшиной.

Обождав, пока с поистине детским любопытством вертящий в руках пистолет Аникеев отойдет на несколько метров, Левчук неожиданно спросил:

– Слушай-ка, старшой, тут такое дело… Нет, можешь, понятно, не отвечать, но все одно спрошу: ты все ж таки откуда? Столько вместе под смертью ходили, не раз и не два погибнуть могли. Кто его там знает, свидимся ли еще? Или снова смолчишь?

– Не смолчу, Ильич, – задумавшись на пару мгновений, принял решение Алексеев. Да и врать – точнее, постоянно что-то недоговаривать – надоело аж до… сильно, короче, надоело. А что на подобную откровенность кое-кто, не станем конкретизировать, может косо поглядеть? Да и фиг с ним, старшина зря болтать не станет, не тот человек.

И потому старший лейтенант заговорил – торопливо, спеша уложиться в те несколько минут, что у них еще оставались:

– Понимай мои слова как хочешь, но я не отсюда, не из этого времени. Из будущего я. Между моим временем и сорок третьим почти восемьдесят лет. Учения у нас были, примерно на траверзе Южной Озерейки. Ну, или Озереевки, как ее после войны называть станут. Высаживались на плавающих бронетранспортерах с борта десантного корабля. Штормило в тот день сильно, плюс мехвод мой сплоховал. Короче, движок волной захлестнуло, тонуть начали. Я пацанов своих вплавь отправил, там до берега-то всего ничего оставалось, а сам задержался случайно – рукавом за крюк на башне зацепился. Бэтээр погружаться стал и меня следом потащил. Пока куртку… ну, бушлат скидывал, автомат потерял и сам едва не утоп. Вынырнул – а вокруг ночь, хоть только что белый день был, трассеры летают, стрельба, взрывы. Последнее, что помню – рвануло неподалеку, хорошо, рукой за спасательный круг уцепиться успел. Ну, а дальше ты лучше меня знаешь…

Левчук молчал, чуть приоткрыв рот и ошарашенно хлопая глазами.

И Степан неожиданно понял, что, очень на то похоже, только что совершил свою самую большую в этом времени ошибку. Ведь, спрашивая, откуда он, старшина наверняка имел в виду спецслужбу, к которой Алексеев принадлежит! И абсолютно точно ожидал услышать нечто вроде «военная разведка», «госбезопасность» или «разведка ВМФ»! Вот это он прокололся напоследок, блин и еще сто раз блин…

Но отступать было поздно (старшина по-прежнему молчал), и Степан продолжил:

– Короче, Семен Ильич, с этой секунды можешь про меня думать что хочешь. В конце концов, у меня контузий хватает, может, я и взаправду псих. Но все это – правда. Ты ж мой штык-нож видел? Его только годах в шестидесятых производить начнут, как и автомат, для которого он предназначен. Если до Победы доживешь, лет через пятнадцать после войны и сам подобные увидишь. А больше нет у меня никаких других доказательств, понимаешь? Утонуло все, и куртка с документами и опознавательным жетоном, и каска с разгрузкой, и сумка полевая. Короче, зря я все это…

– Война когда закончится? – остро взглянув в глаза, внезапно спросил Левчук. – Или не положено мне подобного знать?

– В моем времени фашисты безоговорочно капитулировали девятого мая сорок пятого года, хотя Берлин мы почти неделей раньше взяли. Потом еще японцев добивали, к лету и они тоже капитуляцию подписали. А парад Победы провели на Красной площади 24 июня. Но это в моем, здесь история уже изменилась – мы с тобой ее и изменили! – так что теперь, глядишь, и пораньше управимся.

– Значится, вот откудова ты все наперед знал, старшой? – глухо пробормотал старшина, опуская взгляд. – И что десант наш провалится, и что уходить к Станичке нужно, пока не окружили, и про все то, о чем ты ребятам рассказывал… Не было никакой секретной разведгруппы под твоим командованием?

– Не было, старшина, – со вздохом согласился Степан. – Вот только без обид, лады? Сам понимаешь, если бы я тебе или тому же комбату сразу всю правду выложил, мы б с тобой сейчас не разговаривали. Да и до Мысхако, скорее всего, не дошли бы.

– Какие уж тут обиды, – с горечью ответил тот. – Тут бы самому с ума не свихнуться, от таких-то новостей! А насчет девятого мая я запомню, за это огромное тебе спасибо! Хотя надеялся, что раньше сдюжим.

– Так, может, и сдюжим, Ильич! Я ж сказал – изменилась история, просто пока что это не особенно и заметно. Ты только, гляди, не погибни сдуру и пацанов наших сбереги, добро?

– Это приказ, тарщ старший лейтенант?

– Вот именно, что приказ! – твердо ответил морпех. – Мой, так сказать, последний приказ в качестве командира нашей разведгруппы. И попробуй только его не выполнить! На том свете отыщу да спрошу по всей строгости! Все, не поминай лихом, старшина, побежал – вон и товарищ контрразведчик косится. Ты только вот что – про разговор этот особо не треплись, уговор?

– Чай, не дурак, понимаю кой чего, – криво ухмыльнулся Левчук. – Удачи, командир!

– И тебе, старшина. Пацанам, с кем попрощаться не успел, отдельный привет передай. До встречи!

– До свиданьица, старшой. Авось и взаправду еще разок свидимся. В самом ихнем проклятущем Берлине, а?

– Легко, Семен Ильич! Там при входе такие колонны высоченные будут – ну, да разберешься, как увидишь. На них наши бойцы свои автографы оставлять станут кто во что горазд. Вот и напиши на одной из них, допустим, крайней справа, что-нибудь, что я пойму. «Черноморский привет из Южной Озерейки от старшины Левчука», например. И дату поставь. А я, как твои художества угляжу, так на следующий день под этой самой колонной ждать буду…

– Попрощался? – осведомился Шохин, когда Степан с контрразведчиком спустились в расположенную на корме катера двухместную командирскую каюту.

– Так точно, – осторожно ответил старлей, искренне надеясь, что капитан госбезопасности этим вопросом и ограничится.

– Вот и хорошо. Присаживайся. – Сергей кивнул на одну из коек, аккуратно застеленных серыми армейскими одеялами – других мест для сидения в крохотном помещении не предусматривалось. Опустившись на соседнюю, Шохин бросил на койку полевую сумку, ослабил ремни портупеи и расстегнул бушлат. Поморщился, шумно сглотнув слюну. Пояснил в ответ на быстрый взгляд морпеха:

– Не удивляйся, старлей, укачивает меня. Морская болезнь. Самое смешное, батя мой рыбаком был, всю жизнь в море ходил, а я вот такой уродился, чуть валять начнет – и все, спекся. Когда на плацдарм шли, почти всю дорогу на палубе проторчал, там оно всяко попроще. Ладно. Подробно говорить после станем, как в Геленджик дойдем, а пока так, пообщаемся о том о сем, согласен? Познакомимся, так сказать, поближе.

– Так точно, товарищ капитан государственной…

Шохин вымученно скривился – похоже, его и на самом деле неслабо мутило:

– Значит, так, давай-ка без чинов, договорились? И не сиди, словно шпагу проглотил, не на допросе. Меня, кстати, Сергеем зовут, ну, а как тебя величать, я, сам понимаешь, знаю. Сказал же, просто разговор. Не против?

– Нет, конечно, с чего бы вдруг? – спокойно ответил Алексеев, мысленно усмехнувшись – разговор по душам, значит? Вот так вот сразу? Ну, и ладно, так оно даже и проще – все равно он собирался раскрыться, так какая разница, сейчас или позже?

– Вот и хорошо. Знаю, что голоден, но с этим делом придется потерпеть. Морячки, как подальше от берега отойдем, чайком угостить грозились. Ну, а пока…

Откинув клапан планшета, контрразведчик вытащил несколько исписанных от руки листов:

– Гадаешь, поди, отчего меня по твою душу прислали?

– Да не особенно, если начистоту, – неопределенно пожал плечами Степан. – Приблизительно догадываюсь. И десанты местами поменял, и вообще… говорил много. Угадал?

– Ага, – не стал чиниться Шохин. – Примерно так. Да еще и секретную шифромашинку ухитрился у фрицев утянуть. Вот с этой самой машинки все и началось. Тут вот ведь какое дело: если немцы нам эту самую «Энигму», да еще и с умеющим на ней работать оператором сами подбросили, чтобы дезинформацию гнать – это одно. А если ты ее и на самом деле случайно затрофеил – совершенно другое.

Глядя на откровенно ошарашенного Алексеева, контрразведчик, несмотря на вязким комком подкатывающую к горлу тошноту, широко улыбнулся:

– Не ожидал подобного услышать, как я понимаю? Не думал о таком?

– Н…нет, – мотнул головой морпех. – Вообще ни о чем подобном не думал, тарщ капитан… эхм, Сергей. Честно. Даже и в голову не приходило.

Блин, а ведь точно! Ну, о чем в первую очередь должны подумать наши, заполучив в руки один из главных вражеских секретов? Да о мастерски проведенной многоходовой спецоперации фашистской разведки, цель которой – заставить русских поверить, что все расшифрованные с помощью этого самого трофея сообщения – сущая правда! Смешно, а он-то искренне полагал, что его за этот чемодан должны чуть ли не на руках носить, идиот!

– Верю, – медленно кивнул особист… и Степан внезапно понял, что все это время Шохин внимательно вглядывался в его лицо, изучая реакцию на заданный вопрос. Судя по смягчившемуся взгляду, эту проверку старлей, сам о том не ведая, прошел успешно.

– Ну, а потом и на информацию о десантах внимание обратили. Которые ты, как только что выразился, местами поменял. Вот меня и отправили разобраться, что за непонятный старлей вдруг объявился. Который и про будущие события знает… – Заметив на лице Степана непонимание, Шохин пояснил: – Это я про окружение остатков морского десанта под Глебовкой. А заодно еще и артбатареи из строя выводит, и особо ценные трофеи захватывает, и немецкие танки одной левой жжет. Вот только припозднился я, успел этот самый старлей в немецкий тыл сбежать. Где тоже, стоит признать, неслабо покуролесил. Тебе за одного только румынского разведчика орден полагается, не считая всех прошлых заслуг. Дальше, собственно, и говорить не о чем – даже если бы Прохоров и не отправил радиограмму, мы б все одно на ваши поиски двинули.

Помолчав – Степан, понятное дело, тоже ничего не говорил, переваривая неожиданную информацию, – контрразведчик протянул ему листы, которые так и держал в руке:

– На-ка вот, погляди одним глазком, что про тебя товарищи написали. Да не напрягайся, ничего дурного там нет, наоборот, выгораживали всеми силами, особенно старшина. Да и не все они рассказали, уж в этом-то у меня никаких сомнений не имеется. А давить я не стал – какой смысл? Ты ведь мне о том, чего в этих бумажках нет, и сам расскажешь, правильно понимаю?

– Правильно понимаете. Расскажу, – не стал спорить Степан, в свете неяркой потолочной лампочки с трудом разбирая исписанные простым карандашом строчки. Прервался всего раз, когда в каюту комсостава заглянул матрос, принесший кружки с обещанным чаем и несколько кусков неровно наколотого каменно-твердого сахара. Покопавшись в полевой сумке, Сергей протянул пару сухарей:

– Пожуй, с чайком самое то. Сам я, как понимаешь, воздержусь. – Контрразведчик снова шумно сглотнул.

Глядя, с какой жадностью Степан схватил один из них, смущенно пообещал:

– Ничего, придем в базу, я тебя нормально накормлю, чтоб не говорил, что моя служба одними сухарями перебивается!

Мысленно едва не заржав – вот тебе и кровавая гэбня, понимаешь! – морпех кивнул, вгрызаясь зубами в размоченный в чае сухарь. И продолжил читать написанное Левчуком и Аникеевым. Между прочим, «мемуаров» старшего сержанта Баланела среди прихваченных обычной канцелярской скрепкой листков отчего-то не было: то ли контрразведчик Никифора вовсе не опрашивал (угу, вот прямо взял и поверил!), то ли не счел нужным его ознакомить. Да что такого особенного тот мог рассказать? Ну, разве что припомнить их неожиданный разговор, спровоцированный самим же внезапно впавшим в меланхолию Баланелом, во время которого Степан излишне разоткровенничался, рассказав про освобождение Одессы и Крыма к сорок четвертому году.

С другой стороны, и Семен Ильич с Ванькой об этом тоже написали, вон, буквально только что об этом прочитал. Правда, без особых подробностей и представив все так, словно старший лейтенант «всячески поддерживал боевой дух, рассказывая о неминуемой и скорой победе над немецко-фашистскими захватчиками, которые в самое ближайшее время будут окончательно сломлены и отброшены за границы Советского Союза». Последнее – цитата, если кто не понял.

Да и во всем остальном особист тоже не соврал – ничего плохого про него боевые товарищи не написали, едва ли не под копирку расписывая, какой он со всех сторон положительный, подкованный в боевой и политической подготовке и крайне непримиримый к врагам советской власти и советского же народа…

– Дочитал? – вымученно усмехнулся из последних сил борющийся с тошнотой Шохин, заметив, что Степан закончил изучать рапорты товарищей. – И как? Правду написали?

– Перехвалили, пожалуй. – Аккуратно сложив листки, Алексеев протянул их контрразведчику. – Вообще-то я по жизни человек скромный…

– Но фашистов сильно не любишь, как я понял? – Взгляд Сергея снова стал колюче-острым. – И крови не особенно боишься?

Степан ничего не ответил, неопределенно пожав плечами: о чем, собственно, говорить? Крови он не боится, блин! Ага, как же! Ему бы ту комнату со спящими фрицами забыть – так ведь хрен подобное забудется…

– Добро, – не стал настаивать особист, пряча документы в полевую сумку. – Ну, так что? Расскажешь о том, про что товарищи смолчали?

– Расскажу, – окончательно решился Алексеев. – Только товарищи мои тут вовсе ни при чем, поскольку о подобном я им, сами понимаете, даже и намекнуть не мог. Короче, можете верить, можете не верить, но я из другого времени. Из далекого будущего, если точно – вот недавно аккурат семьдесят пять лет Победы над фашистами отпраздновали…

Судя по откровенно ошалевшему взгляду Шохина, контрразведчика куда меньше удивило бы внезапное признание в работе на абвер или сигуранцу, нежели то, что он только что услышал….