Глава одиннадцатая
Это всюду вызывает интерес и недоверие

В воскресенье, 26 октября 1919 года, веселая молодая женщина Грети Бройхли приехала навестить Германа, Ольгу и их детей в Геризау. Она была дочерью Ульриха Бройхли, бывшего начальника Роршаха, и на ней Роршах испытывал свои ранние чернильные пятна, когда работал в Мюнстерлингене в 1911 и 1912 годах, когда она была подростком. Сейчас она находилась на середине третьего десятка, помолвлена, придерживалась слишком левых убеждений, по мнению своего отца. Эксперимент с чернильными пятнами также вступал в пору зрелости.

Ранее в октябре Роршах навещал семью Бройхли в Мюнсингене и показывал Ульриху тест. «Он понял это!» Позже Роршах с восторгом заметил, что Ульрих Бройхли был одним из тех первых людей, кто «по-настоящему понял эксперимент и имел мнение по этому поводу». Когда Грети приехала в Геризау, Роршах готовился представить свой эксперимент профессиональной аудитории на лекции Швейцарского психиатрического общества, которая должна была состояться в немецком Фрайберге. Он договорился встретиться с Грети в музее Санкт-Галлена 29 октября, чтобы еще раз испытать на ней чернильные пятна. Ему не часто удавалось найти для своих экспериментов столь вдумчивого человека.

Он быстро обработал ее ответы и послал ей результаты по почте. Грети была ошеломлена. «Спасибо за ваш отчет! Я не удивлена, но потрясена, как правы вы были насчет всего, насколько я могу судить (мы все знаем, как часто психологические автопортреты бывают ошибочными)». Она особенно поразилась тому, что удалось открыть те ее стороны, «о которых знали лишь очень немногие люди, – как вы это сделали?». У нее было много вопросов о своих результатах, а также о более глубоких загадках: «Считаете ли вы, что психологические факты являются неизменной данностью, с которой людям предстоит иметь дело в течение всей жизни и принимать как есть? Остается ли человек, говоря с психологической точки зрения, одним и тем же или возможно меняться и развиваться, благодаря самопознанию и воле? Мне кажется, что мы должны быть на это способны, иначе получается, что человек – это мертвая вещь, а не живое созидающее существо».

Роршах написал теплый ответ, разъясняющий, как он пришел к своим выводам. Внимание Грети к мелким деталям выявило тенденцию к педантичности, которую женщина обычно предпочитала строго скрывать; ее многочисленные ответы Движения продемонстрировали богатое воображение, о наличии которого у себя она не знала; ощущения «пустоты и сухости», о которых она рассказала ему в своем письме, были, вероятно, следствием того, что она подавляла свое воображение, а не с пребыванием в депрессии. Она спросила, в чем разница между тем, что он называл ее «легкой аффективной адаптацией» и ее «сильной эмпатической способностью», и он объяснил, что подстраиваться под эмоции других людей – не то же самое, что эмпатия в широком смысле этого слова, то есть способность войти в чужой опыт и разделить его: «Люди с умственными недостатками тоже могут адаптировать свои чувства к другим, даже животные могут, но только умный человек с глубоким внутренним миром способен к эмпатии… При определенных обстоятельствах она может вырасти до ощущения идентичности с человеком, по отношению к которому ты испытываешь эмпатию, или к чему угодно; так, например, это происходит с великими актерами, которые многому учатся у других». Как обычно, наиболее развитую способность чувствовать он увидел в женщинах: «Эмоциональная адаптируемость в сочетании со способностью к эмпатии является в основном женским атрибутом. Результатом этой комбинации становится эмпатия, заряженная чувством». Даже более богатой комбинацией является «адаптирующаяся психика, способная также и к интроверсии, – тогда это будет звуковой отражатель, резонирующий со всем, что происходит». У Грети было это все.

На главный вопрос Грети он ответил, что психологические состояния не постоянны. «Кажется, только одну вещь невозможно изменить в себе – это то, как чья-либо интроверсия и экстраверсия взаимодействуют между собой, хотя это взаимодействие и видоизменяется с течением жизни, поскольку это – своеобразный процесс созревания. Этот процесс не заканчивается на двадцати годах, а продолжается, в особенности между тридцатью и тридцатью пятью, а потом еще раз, в районе пятидесяти». Это было незадолго до его собственного тридцать пятого дня рождения.

Он понял, что вопросы Грети имеют не только теоретическую природу: ее жениху требовалась помощь. Роршах встретился с ним в Мюнсингене 2 ноября, когда возвращался с конференции, и записал в дневнике: «Пастор Бурри, жених Грети: непритязательный, тихий, медлительный, но умный и, несмотря на всю свою медлительность, довольно бодрый». Теперь, когда Роршах сказал Грети, что люди могут измениться, она уговорила своего будущего мужа увидеться с ним для психоанализа. И после двух нервных писем Ганс Бурри, или, как любил называть его Роршах наедине, «мой компульсивный невротический священник», приступил к терапии. Роршах успокоил Бурри, который опасался стать жертвой «влияния» или «манипуляции» в процессе терапии, сказав, что это работает не так: «Анализ никогда не должен быть прямой манипуляцией, а любая непрямая манипуляция проистекает из души самого пациента. Таким образом, вы на самом деле не подвергаетесь влиянию, а раскрываете свое предназначение». Поначалу волновавшийся из-за конфликта между психоанализом и его религиозными убеждениями, Бурри понял, что Роршах уважает его взгляды, а также взгляды всех остальных, – даже когда они обсуждали секты Бинггели и Унтернарера, Бурри подметил, что Роршах никогда их ни в чем не обвинял и не высмеивал.

Роршах был приятен в общении и в роли терапевта не производил угрожающего впечатления. Но он отказывался слишком много обсуждать с Бурри в письменном виде – настоящая терапия, в отличие от разъяснений, которые он давал Грети, должна проводиться с глазу на глаз. Он сказал Бурри, опираясь на тезисы своей диссертации, чтобы тот начал записывать свои сны: «Это – техника, которую вы можете найти полезной, чтобы восстанавливать в памяти и запоминать свои сны: когда вы просыпаетесь, продолжайте лежать совершенно неподвижно, и следуйте за сном в своем сознании, вспоминая его детали. Затем незамедлительно запишите его. Носителями наших сновидений, вероятнее всего, являются кинестетические ощущения, а они немедленно прерываются настоящими нервными импульсами, как только мы начинаем физически двигаться». Методы Роршаха не были классически фрейдистскими – сессии порой проходили пять раз в неделю. Он часто прерывал пациента и начинал говорить сам, вместо того чтобы сидеть тихо и бесстрастно. После каждой сессии пастор оставался на кофе или чай, к беседе присоединялась Ольга, которую Грети благодарила в письмах за гостеприимство. Но базовые принципы были все же фрейдистскими. Разница заключалась в новом инструменте, имевшемся в распоряжении у Роршаха.

Бурри начал регулярно ездить в Геризау на сеансы терапии, и в январе Роршах провел с ним чернильный тест. Протокол пастора включал семьдесят один ответ – поистине огромное количество – и четко определил терзавшие пастора многочисленные проблемы: чрезмерный самоконтроль, неспособность проявлять эмоции, педантичная тщательность, бесконечные размышления, навязчивые фантазии, мучительные сомнения, болезненная неспособность доводить до конца начатые дела, недостаток теплоты в его отношении к жизни… Спустя пять месяцев Бурри повторно прошел чернильный тест, и на этот раз результаты продемонстрировали, насколько он «изменился в процессе анализа; его “рефлекторный спазм”, навязчиво заставлявший пастора сознательно подолгу обдумывать каждую мысль и переживание, исчез». Бурри стал более адаптируемым, его «эмоциональные отношения и связь с окружающими стали устойчивее», его способность постигать собственный внутренний мир была теперь «более свободной и более мощной» – он дал больше оригинальных ответов и более чем в два раза больше ответов Движения, чем в прошлый раз. В то время как «вид интеллекта Бурри изменился в наименьшей степени», как определил это Роршах, его компульсивное подавление внутренних импульсов «изменилось почти полностью».

Ответ на вопрос Грети был дан в реальности: люди могут измениться, могут вылечиться, и Роршах закончил терапию, добившись чудесных результатов, за которые Бурри и Грети были ему благодарны. Грети написала ему: «Спасибо вам за всё. Терапия, которую вы с ним провели, была очень успешной, это было как раз то, в чем он нуждался, и уж понятно, насколько счастливой это сделало меня!» Через четыре месяца молодожены Бурри пригласили Роршаха на свадьбу.

По мере того как Роршах применял чернильные пятна в целях психоанализа, его терапевтическая практика, а также результаты интеллектуального анкетирования, полученные от таких испытуемых, как Бурри, углубляли его понимание теста. «Я многому научился благодаря вам», – написал Роршах Гансу Бурри, когда отправлял ему результаты его второго теста. Совет Бурри о запоминании снов в итоге вошел в книгу Роршаха об эксперименте слово в слово. Это случилось потому, что тогда у него еще не было возможности издать эту книгу.

К февралю 1920 года, когда он написал свою заявку об «очень простом эксперименте», Роршах уже пытался опубликовать материалы теста в течение полутора лет. Та заявка была не первой и не последней его попыткой. Минуло еще полтора года задержек и проволочек, прежде чем тест наконец-то был выпущен в печатном виде.

Главная проблема заключалась в изображениях. И, как всегда, в деньгах. Стоимость печати чернильных пятен выходила очень высокой, особенно цветных. Впервые попытавшись опубликовать версию 1918 года в одном журнале, Роршах предложил напечатать только одну цветную кляксу и несколько черно-белых, возможно, значительно уменьшенных в размере. Редактор был давним другом и соратником Роршаха, но предложил Герману самостоятельно оплатить печать. Это было невозможно. Тогда он подсказал Роршаху название благотворительного фонда, который, возможно, смог бы помочь профинансировать публикацию, но из этой затеи тоже ничего не вышло. Издатели продолжали упираться, и Роршах предложил уменьшить размер изображений на одну шестую или напечатать все кляксы в уменьшенном виде на одной странице, либо заменить цвета различными видами штриховки. Был даже вариант выпустить версию, в которой читатели сами должны раскрасить картинки. «Как примитивны все эти полумеры!» – писал он.

Эта все более утомительная борьба за публикацию сопутствовала профессиональной карьере Роршаха в течение трех лет. Она помогла углубить и обогатить тест. По мере того как Роршах отсылал письмо за письмом, телеграмму за телеграммой своим потенциальным издателям и коллегам, у которых было больше связей, настрой его посланий был сперва профессиональным, затем умоляющим, потом угрожающим и, в конце концов, преисполненным отчаяния. Его собственное понимание чернильных пятен продолжало улучшаться.

Он стал более опытным в применении нового метода и понял, что лежит за ним. Сталкиваясь с издательским давлением и требованиями что-то изменить, он выбирал, где можно пойти на компромисс, а где нужно четко отстаивать свою точку зрения. К январю 1920 года он был «счастлив, что тест не был опубликован в том виде, какой имел в 1918 году. Вся работа выросла теперь в нечто большее, и, даже если основные факты из черновика 1918 года не требуют изменений, все же есть многое, что нужно добавить. В 1918 году из-за войны случился дефицит бумаги, и мое стремление сказать как можно больше на как можно меньшем пространстве сделало ту версию во многих отношениях хуже». Все же время настало: «Я работаю над этим экспериментом уже много лет. Кое-что необходимо опубликовать».

Одним из следствий задержки было то, что Роршах успел за это время собрать намного большую коллекцию результатов. К осени 1919 года он протестировал 150 шизофреников и 100 человек, не являвшихся пациентами, используя одинаковые изображения, – по той причине, что, как он указывал, результаты могут быть сведены в единую таблицу только когда применяются одни и те же методы тестирования. Это количество вскоре выросло до 405 эпизодов – хорошего размера выборка, делавшая его итоговую книгу намного более убедительной и позволившая ему дать более точное определение «оригинальных» ответов, поскольку они встречались не чаще одного раза на сотню проведенных тестов. Он смог переключиться от субъективного суждения о хороших и плохих ответах к более объективному определению того, является ли ответ типичным или нетипичным. Как он изложил это в одном из пунктов своей лекции, проведенной в Санкт-Галлене, при этом, возможно, используя себе во благо местную аппенцелльскую традицию к преувеличению, чтобы произвести более сильное впечатление:

«Субъективно я ощущаю, что единственным хорошим ответом на карточку I, например, является такой: ”Два ряженых с новогоднего карнавала, одетые в ниспадающие плащи, стоят с каждой стороны, а посередине между ними находится женское тело без головы – или с головой, наклоненной вперед”. Однако наиболее распространенные ответы среди испытуемых таковы: бабочка, орел, ворон, летучая мышь, жук, краб и реберная секция. Ни один из этих ответов не кажется очевидным мне самому с субъективной точки зрения, но, поскольку их много раз давали образованные здоровые люди, я вынужден засчитывать эти версии как хорошие или нормальные ответы – кроме краба, конечно».

В 1919 году Роршах начал проверять точность результатов теста единственным способом, которым мог, – путем постановки диагнозов вслепую. На самом деле именно ему приписывают изобретение термина «слепая диагностика», то есть проведение теста в отсутствие личного контакта. Роршах находил людей, которые могли справиться с чернильным тестом и прислать ему протоколы, чтобы он мог подсчитать ответы и интерпретировать их, не зная об испытуемых больше ничего. Потом они говорили ему, правильными или нет были его интерпретации. Эта практика началась с его ближайшего друга, Эмиля Обергольцера, бывшего ассистента Блейлера, открывшего собственную практику в Цюрихе. В заявке на книгу 1920 года Роршах упоминает, что «контрольные эксперименты проводились следующим образом: я диагностировал людей, о которых не знал практически ничего, – здоровых, невротиков и психотиков, – основываясь исключительно на протоколах тестов. Коэффициент ошибок составлял меньше 25 %, и к настоящему моменту большинства этих ошибок удавалось избежать, если я знал, например, пол и возраст испытуемого, – вещи, которые я изначально решил оставить неизвестными».

Роршах всегда неоднозначно относился к постановке диагноза «слепым» методом. Он считал их полезными только для контрольных экспериментов и тренировки специалиста, проводящего тест, и, хотя он и опубликовал некоторые из них, Герман также беспокоился, что «это похоже на трюк ловкого салонного фокусника или что-то в этом роде». В то же время это был единственный способ, при помощи которого он мог существенно расширить диапазон испытуемых, не ограничиваясь содержавшимися в его клинике шизофрениками. «Где в Геризау мог бы я найти материал, который мне нужен? – пожаловался он как-то раз. – Великих художников, людей высокопродуктивного типа и так далее, не говоря уже об уравновешенных личностях?!! В Геризау-то!»

Эти слепые диагнозы сильнее, чем что-либо еще, помогли ему выделиться среди современников, включая Эйгена Блейлера. На лекции Роршаха, прочитанной им на собрании Швейцарской психиатрической ассоциации в ноябре 1919 года, собралась небольшая и скептически настроенная аудитория. Несколько из присутствовавших там психиатров обвинили его в «чрезмерной схематичности», хотя в дневнике он отметил, что, когда у него появлялась возможность объяснить каждому из них свой тест при личной встрече, они меняли свою точку зрения. Неустрашимый человек, который однажды написал Геккелю и попросил совета о том, как построить карьеру, и Толстому, чтобы узнать адрес друга, протянул листы со своими чернильными пятнами ведущему психиатру Европы и научил его ими пользоваться.

Блейлер уже был заинтригован. Он знал о пятнах Роршаха как минимум с 1918 года, и в поезде, возвращаясь с конференции 1919 года, сказал Роршаху, что «Хенс тоже должен был начать исследовать такие вещи, но он застрял на вопросах воображения». После пятнадцати лет применения фрейдистского метода ко всем обитателям Бургхёльцли Блейлер начал направо и налево раздавать чернильные тесты, присылая Роршаху десятки протоколов для слепой диагностики и восхищаясь его интерпретациями. Среди этих протоколов в 1921 году были присланы результаты тестов всех его детей. Один из них, будущий психиатр Манфред Блейлер, опубликует в 1929 году эссе, в котором попытается установить, демонстрируют ли близкие родственники более похожие результаты, чем люди, не являющиеся родственниками (демонстрируют).

Роршах писал коллеге: «Ты легко можешь представить, с каким нетерпением я жду его отчета о результатах слепой диагностики». И корреспонденция, полученная от Блейлера десятью днями позже, не могла быть более воодушевляющей: эксперимент прошел удачно. «На удивление положительно в том, что касается диагнозов, а психологические наблюдения и концепции были даже более ценными, – писал Блейлер. – Интерпретации сохраняют свою ценность, даже если диагноз отсутствует или поставлен неправильно». Учитель Роршаха «подтвердил его результаты по каждому значимому пункту».

Слепые диагнозы были почти что всем, с чем Роршах мог работать, помимо своих пациентов из клиники, поскольку, хотя он и стремился начать частную практику, ему приходилось беспокоиться о содержании растущей семьи. Он намекал своему брату в Бразилии, что у него есть «кое-какой план, но он слишком рискованный и, к сожалению, очень самонадеянный, так что я пока не могу его раскрыть». В 1919 году, после двух крупных лекций о сектах, он написал коллеге, что «история с “клексографией” получила дальнейшее развитие»: «Я недавно провел в Цюрихе две беседы о моих сектантах. Всё такое темное, как видишь. Черные кляксы и черные души. Но что начинает казаться мне мрачнее всего, так это жизнь под игом клиники. Может быть, однажды я порву и с этим тоже».

Через несколько месяцев он написал в своем дневнике: «8 ноября. Мой тридцать пятый день рождения. Надеюсь, это последний день рождения, который я отмечаю в клинике».

Начав работать профессиональным психоаналитиком, он смог бы зарабатывать больше денег и имел бы больше свободного времени, не говоря уже о выгоде духовного характера. «Хорошо проведенный анализ – нечто настолько стимулирующее, интересное и живое, что трудно себе представить большее интеллектуальное и духовное наслаждение», даже несмотря на то, что «анализ, который проходит плохо, сравним разве что с муками Ада». Также он хотел видеть более широкое разнообразие пациентов «ради экспериментов с чернильными пятнами».

По мере того как у него появлялся доступ к большему количеству людей, Роршах все больше восхищался тем, как чернильные пятна не просто диагностировали болезнь, но, казалось, раскрывали саму индивидуальность. В рукописи 1918 года лишь один из двадцати восьми протоколов, приведенных Роршахом, был не от пациента; в итоговой книге тринадцать из двадцати восьми описанных примеров были получены от здоровых людей. Вопросы интроверсии и экстраверсии, эмпатии и привязанности вновь и вновь выходили на передний план, как показывают его письма к Грети. Ключами к человеческой личности, решил Роршах, являются Движение и Цвет.

К февралю 1919 года он уже связывал ответы Движения с самой сердцевиной человеческой самости: чем больше таких ответов, тем богаче «внутренняя психическая жизнь» дающего их человека. Количество Дв-ответов было пропорционально «направленной внутрь энергии человека, склонности к размышлениям и – отнеситесь к этому с долей скептицизма – интеллекту».

Люди, которые давали больше ответов Движения, не двигались, в буквальном смысле, быстрее и легче других; напротив, они старались не делать лишних движений, двигались медленно, часто будучи неловкими или неуклюжими на практике. Роршах говорил, что наибольшее количество Дв-ответов за всю историю применения им теста он получил от кататоника, «полностью погруженного в свою нирвану интроверсии. Он целыми днями сидел, положив голову на стол, – день за днем, не двигаясь целые сутки. За более чем три года, что я его знал, было всего два дня, когда он реагировал на внешние раздражители. Все остальное время он, год за годом, не произносил ни слова. Для него все кляксы были полны движения». В диссертации Роршах описывал чувство движения, возникающее из зрительных ощущений, как естественную способность человека, но понимал, что в разных людях она проявляется по-разному. Теперь он знал, что эти различия имеют значение и могут быть измерены.

Поскольку ответы Движения приобрели большую значимость, Роршах понял, что их кодировка была «самой сложной частью всего эксперимента». Сложность состояла в том, что «летящая птица» или «извергающийся вулкан» не являлись истинными ответами Движения, поскольку птицу естественным образом описывали находящейся в полете, так же, как и вулкан – извергающимся. Это были просто обороты речи, «риторические украшательства» или ассоциации, а не то, что действительно ощущалось. Как «небо» могло быть засчитано Цветовым ответом и без упоминания слова «синее», так и эти вещи можно было кодировать как Дв, даже если движение не упоминалось, – главное, чтобы сам Роршах считал, что ответ включает в себя ощущение движения. Основанный на его собственном опыте пример видения карточки I, который Роршах привел позднее, – «Два ряженых с новогоднего карнавала, держащие под мышками метлы», – является ответом Движения. Форма не слишком похожа на эти фигуры, говорил Роршах, так что человек может дать такой ответ «только если он чувствует себя в этой форме, что всегда идет рука об руку с ощущением движения».

Как ответ Движения реакцию идентифировало то, что испытуемый «вчувствовался» в задачу, проявлял эмпатию: «Вопрос в следующем: действительно ли испытуемый переживает движение?» Но, чтобы ответить на этот вопрос, тестирующий должен понять из слов тестируемого, что тот чувствует. Изначальная идея Роршаха состояла в том, что, когда человек дает ответ Движения, можно увидеть, как он двигается сам, но теперь он понял, что это было слишком упрощенно. Коллега, работавший с Роршахом, рассказывал, как однажды они провели несколько часов в спорах о том, должен ли один из ответов, полученных на одну из карточек, быть кодирован как Дв-ответ.

Роршах начал придавать более глубокое психологическое значение Цветовым ответам. В рукописи 1918 года он отмечал, что обычно большое количество Дв-ответов дается вместе с меньшим числом Цв-ответов, и наоборот, но противопоставлял друг другу в основном Движение и ответы, включавшие в себя статичные Формы. На тот момент он мало что мог сказать о Цветовых ответах, кроме того, что содержалось в его списках результатов теста, касавшихся различных видов психических заболеваний. Ни в одной из его ранних работ цвету не уделяется какого-либо существенного внимания. Теперь же он начал видеть, что взаимодействия между Формой, Движением и Цветом намного более сложные.

Цветовые ответы, похоже, связаны с эмоциями или чувствами. Роршах использовал слово «воздействие» или «аффект», чтобы обозначать эмоциональные реакции, будь то чувства или обозначения чувств. Присущая людям «аффективность» была их способом ощущения, выражала то, каким образом на них воздействовали окружающие вещи. Роршах обнаружил, что люди со «стабильной аффективностью», демонстрирующие ровные и спокойные реакции, невосприимчивость или, в патологических случаях, депрессию, всегда дают мало Цветовых ответов или не дают их вовсе. Личности, имеющие «лабильную», то есть неустойчивую, аффективность – с сильными, порой истеричными реакциями или сверхчувствительностью, возможно, страдающие маниями или слабоумием, – давали много Цветовых ответов.

Но Роршах не мог подвести под эти наблюдения какую-либо теоретическую базу, кроме разве что общеизвестного факта, что мы эмоционально реагируем на цвет. Он лишь заявлял, что выявил эти корреляции практическим путем. Он нашел удивительным то, как многие испытуемые были шокированы или расстроены цветом в чернильных пятнах, в особенности при появлении цветного изображения после серии черно-белых. Такие люди впадали в «своеобразный ступор» и не были способны дать какой-либо ответ. Роршах называл это «цветовым шоком» и считал, что это признак невроза: тенденция подавлять внешнюю стимуляцию, которая в противном случае может привести к более серьезным последствиям.

Большинство людей все же давали Формальные ответы, – описание формы кляксы было стандартной реакцией, не слишком много диагностирующей или проясняющей. Но эти ответы взаимодействовали с другими типами ответов. Все Дв-ответы являли собой, в конце концов, движущиеся формы. Роршах обнаружил, что больше Цветовых ответов дают люди, которые хуже воспринимают Форму (больше Ф-, меньше Ф+), и наоборот. Это имело смысл для него: чем больше эмоций люди испытывали в процессе теста, тем меньше они способны рационально видеть то, что реально было на картинках. «Цвет», подчеркнул он одну из записей в своем дневнике, «является врагом формы». Он пришел к выводу, что «лишь две группы нормальных людей совмещают хорошую визуализацию формы и нестабильные эмоции – невротики и артисты».

Конечно, большинство людей, кто-то в большей, кто-то в меньшей степени включали свои эмоциональные реакции в сознательную жизнь, и тест давал информацию об этом тоже – через различия в ответах классов Цв, ЦвФ и ФЦв. Редкие исключительно Цветовые ответы, утверждал Роршах, – признак неконтролируемого аффекта, и давали их в основном лишь психически больные люди либо же «заведомо вспыльчивые, сверхагрессивные и безответственные» здоровые. ЦвФ, где Цв перевешивало Ф, означало то же самое в чуть меньшей степени: «эмоциональная нестабильность, раздражительность, повышенная чувствительность и внушаемость». Ответы класса ФЦв, основанные главным образом на форме, но включающие в себя и цвет, такие как «розовый паук» или «голубой флаг», это разновидность совмещенной, эмоционально-интеллектуальной реакции. Ответ ФЦв являлся контролируемой реакцией на форму.

Цветовые ответы нормальных людей относились, в большинстве своем, к типу ФЦв, с хорошо просматриваемыми формами. Плохо видимые формы в ответах ФЦв, напротив, свидетельствовали, что человек, возможно, хочет установить связь на эмоциональном уровне, но не способен это сделать на уровне интеллектуальном: «Когда здоровый человек хочет сделать мне подарок, он ищет вещь, которая понравится мне; человек, страдающий манией, дарит то, что нравится ему. Когда здоровый человек что-то говорит, он старается подстроиться под интересы собеседника; маниакальный же тип снисходительно рассуждает о вещах, которые интересны только ему. В обоих случаях такие маниакальные люди выглядят эгоцентриками, поскольку их желание установить эмоциональный контакт блокируется недостаточной когнитивной способностью».

К концу 1919 года Роршах свел Движение, Цвет и Форму в единую психологическую систему. Если Цветовые ответы указывали на эмоциональную нестабильность, то ответы Движения были знаком стабильности, разумной и здравой приземленности. И если ответы типа Дв означали интроверсию, то Цв-ответы говорили об экстраверсии. Люди могли реагировать или чрезмерно реагировать на внешний мир, о чем свидетельствовали Цветовые ответы, если его проявления напоминали о чем-то для них важном.

Таким образом, существовали типы личности с преобладающим ощущением движения, люди с «индивидуализированным интеллектом, большими творческими способностями, более внутренней жизнью, эмоциональной стабильностью, худшей адаптируемостью к реальности, мерными движениями, физической неловкостью или неуклюжестью» и типы с преобладающим чувством цвета, имеющие «стереотипный интеллект, больше способные к копированию, с образом жизни, в большей степени направленным вовне, эмоциональной нестабильностью, лучшей адаптируемостью к реальности, беспокойными движениями, ловкие и маневренные». В основном – интроверты и экстраверты. Однако человек, почти всегда дающий Формальные ответы при необычно маленьком количестве Дв и Цв, не имел набора способностей, – это ограниченная, педантичная, возможно, навязчивая личность. Большое количество как Дв, так и Цв означало экспансивную, уравновешенную личность, которую Роршах называл «амбитендентной».

Теперь у Роршаха имелась формула: соотношение между Дв и Цв есть «тип восприятия» личности, то есть общий метод, при помощи которого испытуемый познавал окружающий мир. В зависимости от того, проходил ли человек тест в хорошем или плохом настроении, могло измениться количество Дв и Цв ответов, но не пропорция между ними, которая «напрямую выражает баланс интровертных и экстравертных тенденций, объединенных в характере данного конкретного человека». Эта пропорция в значительной степени предопределена, хотя и менялась естественным образом в течение человеческой жизни, как Роршах объяснял Грети. Поскольку чернильные пятна в этой серии опытов использовались для оценки личности, а не с целью диагностирования психических заболевании, именно тип восприятия стал наиболее значимым показателем в результатах теста.

Даже несмотря на это, Роршах не пытался классифицировать людей. Юнг ранее теоретизировал на тему интроверсии и экстраверсии, но Роршах модифицировал терминологию Юнга, чтобы подчеркнуть различные способности психики, а не разные типы личности, – он писал об «интроверсивных» и «экстраверсивных» тенденциях, а не об интровертных или экстравертных людях. Человек, относящийся к типу Движения, необязательно интроверт, но обладал способностью им быть; Цветовой тип испытывал «тягу жить во внешнем мире за пределами себя», вне зависимости от того, поддавался он этой тяге или нет. Эти способности не отменяли друг друга, – почти каждый может обратиться как внутрь себя, так и к окружающему миру, хотя большая часть людей склонна применять в большинстве ситуаций один и тот же подход. Роршах неоднократно настаивал на том, что черта, пролегающая в различных его графиках, отделяя большее количество Дв-ответов от большего количества Цв, «не является резкой и непреодолимой границей, отделяющей два совершенно разных типа. Это, скорее, вопрос большей или меньшей степени… Нельзя сказать, что эти два типа контрастируют с психологической точки зрения сильнее, чем контрастируют друг с другом движение и цвет как таковые». Все же тип восприятия показывал «не то, как человек живет или к чему он стремится… не то, что он проживает, но как он проживает».

Роршах, быть может, не помнил в точности содержания написанного им в юности письма к Толстому, но он осуществил заложенную в том послании мечту. «Способность видеть и преобразовывать окружающий мир, как люди Средиземноморья; способность осмысливать мир, как немцы, умение чувствовать его, как могут чувствовать только славяне, – смогут ли эти замечательные вещи когда-нибудь сплестись воедино?» Ответы Движения показывали, что мы даем пятнам жизнь (видя в них тот смысл, какой сами вкладываем); Формальные ответы демонстрировали, как мы обдумываем пятна (пропуская их через свой интеллект); Цветовые же ответы показывали, как мы чувствуем эти пятна (реагируя на них эмоционально). Роршах нашел способ свести эти силы вместе при помощи десяти карточек.

Хотя он и признавал, что «это всегда очень смело – пытаться делать выводы о том, как человек воспринимает жизнь, на основании результатов эксперимента», его уверенность и амбиции росли, и, поскольку вопрос с публикацией и так затянулся, не решившись ни в 1919, ни в 1920 году, Роршах позволил себе быть еще смелее. Он обобщил свои выводы в предположении, что «интроверсивные люди являются окультуренными, а экстраверсивные – цивилизованными». Он называл эпоху, в которой жил, экстравертной (научной и эмпирической), но чувствовал, что маятник уже качнулся обратно, в сторону «старых гностических путей интроверсии», сметая «дисциплинированные рассуждения» в пользу антропософии и мистицизма. Средневековые бестиарии, которые Роршах читал в свободное время, казались ему «прекрасными образчиками интровертного мышления, не связанного с реальностью, но то, как люди говорили тогда о животных, – это то, как они говорят о политике сегодня!».

Он подмечал, что «если вам известен тип восприятия образованного человека, вам нетрудно будет догадаться, кто его любимый философ: чрезвычайно интроверсивные люди увлекались Шопенгауэром, экспансивно амбитендентные – Ницше, ограниченные индивидуалисты – Кантом, а экстраверсивные личности – каким-нибудь модным авторитетом или христианской наукой и тому подобными вещами». Он предполагал, что ощущения движения связаны с самыми ранними детскими воспоминаниями, включая его собственные. Он связывал различные типы восприятия с конкретными психозами, заявляя, что интровертные психотики испытывают галлюцинаторные тактильные ощущения или слышат голоса внутри себя, в то время как экстравертные слышат голоса из окружающего пространства. После того как в Геризау прочитал лекцию в сопровождении слайд-шоу миссионер, вернувшийся с африканского Золотого Берега, Роршахи пригласили его к себе, и Герман предположил, что кляксы могут быть использованы для исследования «психологии примитивных народов». Он рассуждал о философии цвета, заявляя, что синий является «любимым цветом тех, кто контролирует свои страсти» (его собственным любимым цветом был нежно-голубой). Он решился заняться анализом визуального искусства.

Роршах подружился с кузеном Обергольцера, Эмилем Люти, психиатром и талантливым художником, который регулярно приезжал в Геризау на выходные из Базеля и скоро стал человеком, которому Роршах больше всего доверял в художественных вопросах. Прежде чем он оставил медицину и полностью обратился к искусству в 1927 году, Люти показал чернильный тест более чем пятидесяти разным художникам и прислал Роршаху самые интересные из полученных протоколов. Вместе они создали таблицу различных художественных школ и типов восприятия, который был свойствен их представителям. Роршах добавил свое типичное предостережение: «На самом деле каждый художник представляет свою собственную индивидуальность». Роршах и Люти позднее обсуждали идею разработки диагностического теста, основанного исключительно на цвете.

Пока Роршах постигал значения чернильных пятен, слава о его открытиях начала распространяться по свету. Роршах не был профессором, но студенты, обычно ученики Блейлера, приезжали в Геризау, чтобы трудиться там на общественных началах, в большей степени привлеченные возможностью поработать с доктором Роршахом, чем самой клиникой Коллера. Учитывая все обстоятельства, они дали Роршаху меньше помощи и поддержки, чем он был вынужден дать им. Но их интересы и стремления влияли на то, как он оформлял и преподносил свой тест.

Ганс Бен-Эшенбург начал работать медицинским ассистентом-добровольцем в августе 1919 года. Роршах ознакомил Бена как с идеями Фрейда, так и со своими собственными: «Кто бы ни хотел работать с Роршахом над его перцептивно-диагностическим тестом, он должен был сам сперва пройти “процедуру”, – вспоминала жена Бен-Эшенбурга. – Роршах разработал психограмму, которую он показывал вам и обсуждал с вами очень откровенно. Только после этого он посвящал вас в тонкости работы над его экспериментом». Бен затем начал использовать чернильные пятна для собственной диссертации.

Бен провел тест Роршаха с сотнями детей и подростков, выведя при анализе потрясающие предварительные результаты по возрасту и полу. «Четырнадцатый год жизни является ярко выраженным кризисным периодом», – писал Роршах в обобщении данных Бена. Личности подростков развивались более экстремально, девочки обычно склонялись к экстраверсии, а мальчики – к интроверсии, «слишком ленивые, чтобы впадать в депрессию, но слишком возбудимые, чтобы быть по-настоящему ленивыми». Все же, заключил он, «даже когда мы имеем данные, полученные из 250 тестов, индивидуальные различия настолько велики – даже в этом возрасте, – что нужно иметь намного больше материала, прежде чем выводы смогут быть признаны фактами».

Публикация книги затягивалась, и то, что Бен в своих исследованиях поднимал более простые вопросы, означало, что именно диссертация Бена будет первым опубликованным источником об открытии Роршаха, и Роршах очень беспокоился о том, чтобы она была безупречна и производила хорошее впечатление. Когда Бен не справлялся с заданием, Роршах писал целые разделы диссертации сам. Невзирая на разочарование и потраченное время, совместная работа Роршаха и Бена помогла сделать более убедительные заявления о научной и общечеловеческой ценности его достижения, чем когда-либо раньше:

«Эксперимент очень простой – настолько простой, что поначалу он вызывает повсюду недоверие (интерес и недоверие, как ты сам видел много раз). И простота его резко контрастирует с невероятно широкими возможностями, которые он открывает. Это само по себе является еще одной причиной не доверять, так что не нужно возмущаться, когда ты сталкиваешься с недоверием. Поэтому твоя диссертация должна быть намного более полной, точной, определенной и понятной, нежели работа по другой теме, которая не связана с этими рисками. Я чувствую себя обязанным воззвать к твоим чувствам, и надеюсь, ты учтешь, что одна из лучших вещей, которыми может обладать человек, – это осознание того, что он смог привнести в научный арсенал что-то по-настоящему новое».

Таким завуалированным способом Роршах высказал, как сам относился к собственной работе.

Разработки всячески подстегивал Георг Рёмер, который познакомился с Роршахом в декабре 1918 года, будучи волонтером в региональной больнице Геризау, и был первым ассистентом-добровольцем в «Кромбахе» с февраля по май 1919 года. Рёмер работал в системе школьного образования в Германии и настаивал, что тест должен быть принят на вооружение в качестве средства измерения академических способностей. Роршах понимал, что это был бы огромный интеллектуальный триумф и, возможно, настоящий финансовый прорыв, однако его реакция была осторожной:

«Я тоже считаю, что эксперимент мог бы оказаться очень успешным в качестве теста способностей. Но когда я представляю некоего молодого человека, который, возможно, с младых ногтей мечтал о поступлении в университет, но был забракован по результатам эксперимента, провалив тест, – у меня перехватывает дыхание. Поэтому я должен сказать: эксперимент может быть подходящим для такого тестирования. Но, чтобы решить, подходит он или нет, он должен быть сперва скрупулезно исследован академиками, с использованием большой базы образцов, систематически, статистически, следуя всем правилам дисперсии и факторизации корреляций. Я думаю, что когда это произойдет, тогда, вероятно, станет возможным создание дифференцированного теста на пригодность. Не такого, который однозначно утверждал бы: врач или нет, юрист или нет, но такого, который показывал, стоит ли человеку, желающему стать врачом, заниматься теоретической или практической медициной, а тому, кто хочет стать юристом, подсказал, лучше ли ему работать юристом в области бизнеса или адвокатом. Также эксперимент должен быть совмещен с другими тестами. И что самое главное, – теоретическая база эксперимента должна быть подготовлена более тщательно, поскольку было бы неправильным применять столь решительные меры, основываясь на тесте, не имеющем чрезвычайно крепкой теоретической базы.

Диссертация доктора Бена показывает, что этот тест нельзя применять слишком рано. Например, мальчики в возрасте пятнадцати-шестнадцати лет демонстрируют заметно плохие результаты, а дальнейшие исследования – от семнадцати до двадцати одного года, возможно, и старше – должны быть подвергнуты анализу, чтобы выяснить, стабилизируются ли результаты по достижении зрелого возраста… Все это требует огромной работы».

Глаза Рёмера горели энтузиазмом, он даже изготовил тайком набор собственных чернильных пятен, но Роршах настаивал на должной осмотрительности, а попутно предвосхитил большинство возражений, с которыми его тест столкнется в наступающем веке. Он признавал, что «тестирование человека, который не догадывается о том, что его тестируют, это основание для серьезного протеста», в особенности если это приведет к реальным последствиям. Это было бы то же самое, что обманывать людей, заставляя их свидетельствовать против самих себя. Тем не менее он надеялся, что тест будет использоваться с благими намерениями: «Пусть тест обнаружит больше истинных скрытых талантов, чем ошибочно выбранных карьер и иллюзий. Пусть он освободит больше людей от страха перед психозом, чем заставит испытывать такой страх. Пусть он принесет в мир больше облегчения, чем сложностей!»

Рёмер годами засыпал Роршаха письмами, получая в ответ длинные послания о лежащей в основе чернильного эксперимента теории, а также о ее связи с Юнгом, Фрейдом, Блейлером и разными другими мыслителями. Роршах работал как над новыми идеями, так и над такими, которые он впоследствии убрал из своей книги либо с целью упрощения материала, либо потому, что они были недостаточно эффективны; позднее их автором был объявлен Рёмер. Многие из ночных посиделок Германа у печатной машинки, служивших причиной его скандалов с Ольгой, были проведены за написанием его пространных ответов на вопросы Рёмера. Но Роршах поощрял его: «Твои вопросы кажутся мне чрезвычайно интересными, пожалуйста, присылай еще».

Младшая коллега, с которой он сошелся ближе всего, работала в другой области. Марта Шварц трудилась врачом-волонтером в Геризау в течение семи месяцев. Темой ее диссертации была кремация – очень далеко от психиатрии, – но она была человеком высокой культуры и долгое время колебалась, выбирая между медициной и литературой. Роршах заметил ее широкие интересы и стал не только давать ей полезные советы по поводу устройства быта в Геризау, но вскоре и поручать работы, связанные с психиатрией. Он подверг ее чернильному тесту, а вскоре она уже проводила для него тесты с другими людьми. Одного из них Роршах назвал «самой интересной находкой из всех, что у меня когда-либо были», и есть основания полагать, что именно этот случай был обозначен в его книге как «Пример 1». Марта проводила очень тщательные физические обследования пациентов, – этой практикой в то время обычно пренебрегали. Она сказала Роршаху: «Врач может установить совершенно другие отношения с пациентами, если он изучит их тела».

Еще один студент, Альберт Фюррер, который научился тесту у Роршаха весной 1921 года, начал тестировать военных снайперов. Роршах нашел эту ситуацию забавной: «Один мой знакомый проводит эксперимент в казармах, тестируя очень плохих и очень хороших стрелков. В наше время психологические тесты пользуются большой популярностью!» Но проводить со снайперами тест на восприятие имело смысл, чтобы понять, как они видят детали, как сканируют неоднозначное визуальное поле, степень, с которой они реагируют на интерпретацию того, что воспринимают. Элитный снайпер должен контролировать свою восприимчивость, подавлять любые физические реакции на чувства или эмоции. Когда Фюррер протестировал чемпиона мира по снайперской стрельбе Конрада Стахели (сорок четыре индивидуальных медали и шестьдесят девять медалей всего в мировых состязаниях, включая три золотых и бронзу на Олимпиаде 1900 года), оказалось, что тот обладает поистине впечатляющей степенью контроля. Были и другие интересные открытия: выполненный Роршахом обзор солдатских результатов позволил ему понять, «как сильно военная служба видоизменяет тип восприятия человека, подавляя Движение и выдвигая на передний план Цвет», что «вызвало некоторые сомнения в моей прежней установке, что тип восприятия является относительно постоянным». Роршах не мог не отметить: «То, что сперва мы проверяли таланты школьников, а потом меткость солдат, в каком-то смысле даже комично».

Ни один из этих побочных экспериментов не значил бы так много, если бы ему удалось, в конце концов, опубликовать тест в издательстве. Но даже из сопротивления издателей Роршаху удалось извлечь выгоду, – в затянувшемся ожидании их ответов он стал лучше понимать уникальную ценность своего набора изображений и осознал, что должен настоять на том, чтобы они были опубликованы в цвете и полном размере. «Суть не в том, чтобы просто проиллюстрировать книгу, а в том, чтобы сделать возможным для каждого, кто заинтересован в моей работе, проводить эксперименты с помощью этих изображений… и крайне важно, чтобы это были именно мои изображения».

Ранее он скромно приглашал читателей делать собственные изображения и поощрял создать наборы чернильных пятен как Бена-Эшенбурга, так и Рёмера, – но их версии не работали. Эмиль Люти был единственным, кого Роршах продолжал поддерживать, но Люти сдался: как настоящий художник он понял, что создать кляксы, которые вызывали бы эмоциональные реакции при помощи как движения, так и цвета, сложнее, чем казалось. Роршаху удалось создать нечто такое, что невозможно было повторить, и, в конце концов, он и сам осознал этот факт: «Попытки провести эксперимент с новыми таблицами требуют очень большого количества работы; очевидно, что взаимоотношения между Движением и Цветом в моей подборке работают особенно хорошо, и их совсем не просто воссоздать».

Даже после эссе 1918 года и лекций 1919 года он не мог написать свою окончательную версию – до тех пор, пока не знал, будет ли эта книга предназначена для нужд психиатрии, образовательных целей или адресована широкой аудитории, а также сможет ли он опубликовать ее с полноразмерными или уменьшенными изображениями, или вовсе без них. Он обратился за помощью к пастору и психоаналитику Оскару Пфистеру, сооснователю Швейцарского психиатрического общества, который также настоятельно рекомендовал Роршаху опубликовать краткую, популярную версию его исследования сект. В конце концов, после того как порекомендованный Пфистером издатель тоже отказался, пристанище для книги нашел коллега Роршаха по Вальдау, Вальтер Моргенталер, – он свел Германа со своим собственным издателем, Эрнстом Бирхером.

К тому времени, как эта плотина, наконец, прорвалась, Роршах изложил структуру книги в письме к Моргенталеру, написанном четырьмя днями ранее. Книгу он закончил быстро: 267 рукописных страниц, 280-страничный машинописный черновик, с апреля по июнь 1920 года, в течение «долгой сырой весны в Геризау».

В конце 1919 года он рассуждал о том, что в возрасте с тридцати трех до тридцати пяти лет человек становится особенно предрасположен к интроверсии, это такое время, когда люди обращаются внутрь себя и начинают заниматься глубоким самоанализом. Он упоминал Христа, Будду и Святого Августина, – все они в возрасте тридцати трех лет отвернулись от мира, так же как и основатели сект, которые он исследовал. Бинггели и Унтернарер начали испытывать мистические видения как раз в этом возрасте. «В гностической традиции, – отмечал он, – человек считается готовым по-настоящему обратиться внутрь себя лишь после того, как ему исполнится тридцать три». Не ускользнуло от него и то, что его собственные годы с тридцати трех до тридцати пяти – с конца 1917 по 1920 год – пришлись как раз на тот период, когда он разрабатывал чернильный тест. Эта фаза подходила к концу, и настало время дать о себе знать внешнему миру.

Однако прошло еще несколько месяцев, прежде чем Роршах, наконец, узнал, что Бирхер согласен опубликовать таблицы, потом еще несколько месяцев переговоров перед заключением контракта, и еще больше – в ожидании публикации после того, как договор был подписан, и Роршах ждал, что книга может выйти в любой день. Первое письмо Бирхера к Роршаху было подписано «Доктору О. Рорбаху» – не очень хороший знак. Роршах написал своему брату в Бразилию, сказав, что ему нужен практический совет от бизнесмена, – но безрезультатно.

Спустя много времени после даты публикации, обозначенной в контракте, Бирхер написал Роршаху, чтобы сообщить, что книга будет напечатана другим шрифтом, чем прочие книги в серии, поскольку все еще печатался труд Моргенталера, и соответствующая форма была занята. Другими словами, Бирхер еще даже не начинал. Роршах мог подать на него в суд, но это лишь еще больше затянуло бы процесс издания. Через два месяца Бирхер сказал, что в книге Роршаха так много заглавных букв «Ф», что книгопечатные станки вышли из строя (в немецком языке литера F употребляется реже, чем в английском, но книга Роршаха действительно была их полна: «Форма» сокращалась до «F», а аббревиатура от слова «Цвет» – в немецком «Firbe» – выглядела как «Fb»). По этой причине в конце концов первый раздел книги Роршаха пришлось напечатать отдельно, чтобы освободить форму.

Все это затормозило исследования Роршаха, поскольку пока чернильные пятна находились у издателя в литографическом, а затем печатном цеху, ни у него, ни у его коллег не было изображений, которые могли быть использованы в дальнейших экспериментах. Как раз в то время, когда он получил доступ к растущему кругу частных пациентов, а также коллег, которые снабжали его протоколами для слепых диагнозов, сбор данных остановился. Там, где было можно, он продолжал опыты с «параллельным набором», но в большинстве случаев для полноценной работы были нужны оригинальные кляксы, так что его письма того периода наполнены просьбами вернуть его единственный и неповторимый набор. Несмотря на мольбы к издателю отпечатать изображения раньше или по крайней мере прислать ему пробные оттиски, он не получил набора вплоть до апреля 1921 года, да и тот был с ошибками. Пригодные для использования изображения прибыли лишь в мае 1921 года.

Письма Роршаха к Бирхеру, написанные в процессе подготовки и печати книги, проливают свет на многие аспекты теста, которые Роршах считал важными. В одном из писем разъясняется, что, если размер изображений придется уменьшить, расположение фигур в общем пространстве карточек должно точно соответствовать такому же соотношению в оригиналах, поскольку «изображения, которые не удовлетворяют этим условиям пространственного ритма, отвергаются большим количеством испытуемых». Должны были быть пропечатаны даже крошечные разводы по краям форм, потому что «есть испытуемые, которые склонны интерпретировать в основном именно эти детали, что имеет огромную диагностическую важность». Роршах настаивал, что на передних сторонах карточек не должно быть нумерации, поскольку «любого признака преднамеренности – даже номера – достаточно, чтобы оказать неблагоприятное воздействие на психически больных испытуемых». Согласовывая оттиски, он отмечал, что использованный в них изначально темно-синий цвет был слишком слабым и что репродукции должны показывать «тончайшие переплетения и разводы красок и чернил»; еще одну страницу он отверг со словами: «Не нужно зернистости, она слишком сильно влияет на схему».

Вверху: обработка – заметки Роршаха на оттисках из печатного цеха. Он вымарал лишние очертания, чтобы создать образ летучей мыши на карточке V: «Уберите перечеркнутые формы меньшего размера; отцентрируйте изображение летучей мыши в прямоугольнике. Остальное годится для печати. Доктор Роршах». Внизу: окончательный вариант карточки V.

Невозможно установить, насколько проволочки с Бирхером были, прямо или косвенно, виной Моргенталера, но он часто давал Роршаху советы, демонстрирующие недостаток понимания. Например, Вальтер рекомендовал ему опубликовать изображения уменьшенного размера. К лучшему или к худшему, когда Роршах захотел дать своей главной работе не слишком привлекательное название «Методы и результаты эксперимента в диагностике восприятия (интерпретация случайных форм)», именно Моргенталер отговорил его от этого решения. Чернильные пятна были «больше, чем просто экспериментом», настаивал Моргенталер в августе 1921 года, и касались намного более широкого спектра явлений, чем одна лишь диагностика восприятия. Он предложил название «Психодиагностика».

Роршах сперва отказался. Настолько всеобъемлющий термин «заходит слишком далеко, как мне кажется». Диагностика психики казалась «почти мистической», особенно на той ранней стадии, предшествовавшей масштабным контрольным экспериментам со здоровыми людьми. «Я уж лучше скажу слишком мало на обложке, чем слишком много, – возразил он, – и не только из скромности». Когда Моргенталер настоял, что он должен расцветить название, – никто не дал бы хороших денег за «эксперимент в диагностике восприятия», – Роршах «неохотно» согласился, хотя и продолжал думать, что новое название выглядит «невероятным хвастовством», и использовал свою изначальную, длинную и прозаическую версию в качестве подзаголовка. Возможно, Моргенталер был прав насчет того, что книга нуждалась в лучшем маркетинге, но Роршах не хотел выглядеть как расхваливающий свой товар уличный торгаш.

«Психодиагностика» была опубликована в середине июня 1921 года, тиражом 1200 экземпляров. Друг Роршаха Эмиль Обергольцер был первым, кому выпала честь ее прочитать, и его отзыв был весьма вдохновляющим, особенно для человека, работавшего за пределами университетской среды и не имевшего официальной поддержки: «Я думаю, что это исследование и твои результаты являются самыми важными открытиями со времен публикаций Фрейда… В психоанализе формальные категории с давних пор считались не соответствующими методике – отчасти по внутренним причинам, – но в любом случае именно новые методы привносят прогресс. И каждый продуктивный прорыв на удивление прост». Оскар Пфистер, который пытался помочь изданию как этой книги, так и исследованию Роршаха по вопросам сект, прислал еще один обнадеживающий ответ. Включавшее в себя развернутую метафору, в которой работы Роршаха сравнивались с его детьми, письмо было написано с характерной для хорошего пастора снисходительной доброжелательностью, но также лучилось восхищением:

«Дорогой доктор,

имея возможность оказать акушерское содействие при вхождении в мир вашего маленького новорожденного мальчика, я уже полюбил его. Он – энергичный, яркоглазый, маленький человечек исключительного происхождения, воспитанный и нешумный, способный оригинально и глубоко видеть окружающий мир. Основываясь на фактах и не будучи похожим на существующие теории о навязчивых неврозах, он являет собой чистую человечность как таковую, без помпезных манер и напыщенного самолюбования. Об этом маленьком человеке будут много говорить, и он привлечет внимание большого академического мира к своему отцу, который уже давно это заслужил. Моя глубочайшая, сердечная благодарность за этот драгоценный дар, и я надеюсь, что его младшая сестра, с ее познаниями о сектах, тоже скоро посетит меня! Всецело ваш, Пфистер».

После всех задержек чернильные пятна наконец-то увидели большой мир. Рёмер, который теперь был главой бизнеса и консультантом по вопросам карьеры в немецкой студенческой организации, привез горы протоколов от самых выдающихся ее участников, конформизм которых сильно удивил Роршаха: «Все они – будущие министры, политики и, так сказать, организаторы. Все оттенки спектра – от самых мягкотелых бюрократов до бесчинствующих Наполеонов. И все как один они – экстраверты. В политике так и должно быть?!»

Рёмер неустанно тестировал контуженных солдат и пенсионеров, плохо адаптированных к жизни на пенсии; той зимой он планировал протестировать Альберта Эйнштейна и знаменитого генерала Первой мировой Эриха Людендорфа, и даже руководителей Веймарской Республики.

Первые отзывы о тесте были в основном положительными. На первой конференции, где Роршах представил тест после публикации в ноябре 1921 года, Блейлер встал во время обсуждения, чтобы заявить, что он может подтвердить эффективность методики Роршаха, основываясь на опытах, проведенных как с пациентами, так и с людьми со стороны. По завершении мероприятия сияющий Роршах подошел к Моргенталеру: «Что ж, получается, теперь мы вышли из наших темных лесов!» Он видел это так: «Блейлер выразил свое мнение публично, и, вполне очевидно, это пойдет во благо тесту. Появилось несколько рецензий, пока что только положительных, даже слишком положительных. Я был бы рад даже встретить некоторое сопротивление, поскольку у меня мало возможностей поучаствовать в устном обсуждении». Все что угодно было лучше, чем его уединенная работа в Геризау.

Вскоре появилась и критика. После нескольких рецензий в психологических журналах, которые по большому счету были весьма поверхностными, первая, где тест рассматривался более детально, была нарочито двусмысленной. Рецензия, написанная в 1922 году Артуром Кронфельдом, начиналась с того, что автор назвал Роршаха «изобретательным человеком, психологом с прекрасной интуицией, но, говоря откровенно, ограниченным экспериментальным/методологическим видением». Он нашел открытия Роршаха в области характера и восприятия весьма убедительными. Однако основанный на цифрах подход Роршаха к подведению результатов теста был «неизбежно слишком грубым и приблизительным», в то время как трактовки Роршаха выходили далеко за пределы истинных результатов теста, как бы сильно он ни старался «выдавить» свои находки из ответов испытуемых. Лично знавший Роршаха Людвиг Бинсвангер, первопроходец в области экзистенциальной психологии, оценил его работу намного выше – как ясную, проницательную, объективную, дотошную и оригинальную. Но он подверг критике тот факт, что в книге было слишком мало теоретических обоснований. Этот недостаток Роршах и сам прекрасно понимал. В конце концов, было недостаточно объяснить, что чернильные пятна работают, не объяснив, как они работают и для чего.

В мире немецкой академической психологии тест был встречен уже с предельным скептицизмом. В апреле 1921 года, на первом после войны собрании немецкого Общества экспериментальной психологии, Рёмер выступил с лекцией о чернильном тесте, представив модифицированную им версию с его собственными кляксами, предназначенную для образовательного тестирования. Влиятельный и популярный Уильям Штерн, который двадцатью годами ранее стал первым академическим психологом, написавшим рецензию на «Толкование сновидений» Фрейда (он ненавидел эту книгу), поднялся, чтобы сказать, что ни один тест никогда не сможет расшифровать или диагностировать человеческую личность. Подход Роршаха – точнее, в данном случае Рёмера – «был искусственным и односторонним, его трактовки – произвольными, его статистика – недостаточной». Сам Роршах никогда не утверждал, что его тест следует использовать изолированно, о чем Рёмер знал из их переписки, и он был глубоко раздражен тем фактом, что Рёмер выступил в роли его представителя, «предложив необязательные изменения еще даже до выхода моей книги». Он попросил Рёмера отступить: «Многочисленные и отличающиеся друг от друга наборы чернильных пятен могут привести только к недоразумениям! Особенно со Штерном!» Роршах считал, что даже сам Штерн стал «менее неприступным», после того как прочитал копию его настоящей книги, но ущерб репутации уже был нанесен, и тест Роршаха никогда не получил широкого признания в Германии.

Однако Роршах уже искал себе плацдармы за пределами Европы. Чилийский врач, работавший волонтером в Геризау, планировал перевести «Психодиагностику» на испанский, но Роршах знал, что «Северная Америка, несомненно, была бы более значима. Они там почти настолько же заинтересованы в глубинной психологии, как и в тестировании профессиональной квалификации». Фрейд, рассуждал Роршах, «не делал в Вене практически ничего, кроме проведения “учебных анализов” для американцев», которые хотели заняться практикой. «Естественно, будет очень выгодно, если американцы заинтересуются моей методикой». Тем временем английское издание Psychoanalytic Journal и ряд психологических журналов в Америке планировали развернутые рецензии.

И наконец, Роршах хотел поставить чернильный тест на службу антропологических интересов, прежде всего в своей работе, касающейся сект. В «Психодиагностике» у него был только один пример расовых или этнических различий, о которых можно было рассуждать: сравнение интровертных бернцев, медленных в речи и талантливых в рисовании, с экстравертными, остроумными, более активными физически жителями Аппенцелля (меньше Дв, больше Цв). Однако он продолжал заниматься этнографическими и связанными с сектами исследованиями, делая обзоры на эту тему для журнала Фрейда. Он и Обергольцер обсуждали перспективы тестирования населения Китая. Роршах сумел попасть в гостиничный номер к Альберту Швейцеру после лекции и протестировал его – «один из самых рационалистских профилей» и «дичайший случай подавления цвета», который Роршах когда-либо видел. Предположительно после этого Швейцер согласился проводить тесты Роршаха в подконтрольных ему африканских миссиях, – этим занимался один из его знакомых африканцев.

«Все же намного больше пока находится в стадии эксперимента, – писал Роршах в длинном письме к Рёмеру в день, когда издатель наконец прислал ему его книгу, – не говоря уже о более или менее приемлемом теоретическом обосновании. И конечно, есть другие факторы, сокрытые в результатах, которые имеют немаловажное значение, нам нужно просто отыскать их».

На момент, когда «Психодиагностика» была опубликована в 1921 году, книга не только представляла собой предварительную версию, но уже год как устарела, – это был фактически слепок мыслей и стремлений Роршаха из весны 1920 года. Это была бы совсем другая работа, будь она написана двумя годами раньше или позже. Но одна вещь в ней, безусловно, прошла испытание временем. «Психодиагностика» была выпущена в двух частях: книга и отдельная коробка, содержавшая чернильные пятна. Изначально изображения были напечатаны на листах бумаги, чтобы покупатель смог самостоятельно сделать из них карточки; в позднейших изданиях изображения печатались сразу на картонных карточках. Это были те самые десять клякс, которые все еще используются в наши дни.