МИТИНА ЛЮБОВЬ

В юности Дима занимался нейропрограммированием.

Вернее, вяло делал вид. Серьезного таланта к компьютерной биологии у него не было, и уже на втором курсе стало ясно, что нового ГШ из него не выйдет.

Новый ГШ, впрочем, никому и не был нужен. Лучшие теоретики и практики чипирования давно прописались в банках и отлично справлялись со всеми вызовами эпохи – никого в свои ряды они не звали. Но молодым талантам давали крохотный шанс подняться до их уровня, и Дима честно его профукал.

Он получил диплом имплантолога и много лет работал в московской клинике, вставляя социмпланты и высасывая гематомы-побочки из серых русских мозгов. Как и все остальные врачи, он оптимизировал отчетность по процедурам (за это платили бонусы, и понятно было кто – но фонд «Открытый Мозг» нигде не упоминался).

За десять лет он вместе со всем поколением друмеров потерял идеалы, иллюзии и значительную часть волос: превратился сначала в Дмитрия, а потом и вообще в Дмитрия Мариновича. Все чаще и чаще молодые знакомые глядели на его залысины, на гусиные лапки вокруг глаз, на поколенческую кукуху с корабликами и айсбергами – и называли по имени-матчеству. Перспектив впереди не было.

Но тут, к счастью, случилось семейное горе. Дмитрий получил наследство.

Его родственников на сибирской ферме вырезали кочевые тартарены – закололи всю семью сделанными из кос пиками, нарисовали на воротах хозяйской кровью глаз и букву «З», сняли процедуру на кукухи и выложили ролики на Контактон, откуда их невозможно было выковырять никакой силой.

Кочевых потом разбомбили дроны претория – но тех самых или других, толком никто не знал.

Митя, впрочем, горевал не особо – контакта с дядей, племяшом и двумя бабками у него не было давно. Даже с Новым Годом друг друга не поздравляли. Погибшее семейство оставило после себя сложный баланс долгов и активов, обязательства по сельхозкредитам, молочную скотину (половину угнали тартарены) и барак, полный живых холопов. Последнее было случайностью: тартарены заперли их и честно подожгли, но перед этим долго шел дождь, и дерево не занялось даже от денатурата – а упорствовать в злодеянии у кочевых не осталось времени из-за дронов.

Можно было удаленно продать поместье, погасить долги и выручить прилично денег. Но на банку не хватало все равно. Зато появился шанс уехать из опостылевшей столицы на природу – все лучше, чем медленно загибаться в городе. Дмитрий уволился, продал свой березовый дуплекс и отправился в Сибирь. Через день после отъезда, бодро докуривая сигару, он шагнул из гиперкурьера на мокрый азиатский перрон.

Сразу поразили два крэпера перед станцией – немолодые русские люди в беде. С крашеными в яичный цвет чубами на бритых черепах, в нелепых розовых перьях, блестках и чешуе из фольги, они зло и пьяно плясали под один на двоих новенький крэпофон, украденный, скорей всего, из товарного поезда. Мужики – именно так их хотелось назвать несмотря на косметику и блинг – сипло читали на два голоса нейроречитатив категории «3Б», если не ниже:

От крэпа так и разило провинциальной безнадегой. Видно было, что кто-то (вероятно, станционный политрук) зарядил интим-вербалайзер правильными политическими лозунгами вперемешку с фиалками, розами и спущенными трусиками, чтобы не прижали за сводничество и воровство. Но самым жутким были эти скуластые рабочие лица, кое-как размалеванные под порок, эти мрачные ненавидящие глаза, пытающиеся жеманно улыбаться и подмигивать из-под очков. Клиентов не было все равно – зато с большой казенной телеги у выхода в город раздавали бесплатные благовония.

На Дмитрия повеяло экзистенциальной стужей – в провинции, похоже, жилось несладко. Еще он почувствовал, что в Сибири совсем другая сетка рекламного имплант-вещания: продвигаемая продукция сильно отличалась от столичной.

Как только он нашел телегу на вокзальной площади, ему страшно захотелось пива. Странность, однако, заключалась в том, что хотелось не просто пива, а конкретного сорта, о котором он раньше не слышал – «Спящей Красавицы».

Конечно, как имплантолог, Дмитрий понимал, что система имеет его через кукуху точно так же, как и в Москве, только с другими параметрами – но все равно сделалось гадко. Привычный режим бытия нарушился, и изнанка мировой души стала ненадолго видна…

По дороге к новому дому его посетило много злых мыслей о сговоре сердоболов с трансгуманистами. Лошадка тащилась еле-еле, разбитый проселок грузился медленно как Контактон, и подумать время было. В усадьбу он приехал эдаким Вольтером – с презрительной улыбкой на губах и жбаном «Спящей красавицы» между ног. Жбан, купленный по дороге, был наполовину уже пуст.

В ту же ночь Дмитрию приснился кошмар – толпа крашеных крэперов в чешуе и желтых перьях под дикую начитку штурмовала пулеметную точку на горе, а тех, кто бежал назад, косил другой пулемет. Во сне было понятно, что пулемет на самом деле один и тот же, а причина иллюзии – шарообразность всех земных смыслов и вечная русская вина перед каким-то мутным начальством (то ли местным, то ли мировым, то ли опять как с пулеметом).

Прошел месяц, и выяснилось, что не все так страшно.

Пулеметы молчали. Ну или максимум отгоняли кочевых тартаренов. Зато в уездном городке было Благородное собрание, где девушек учили играть на арфе – и даже работал астрономический кружок с телескопом. Главным центром гравитации в Благородном собрании были, конечно, не арфы и телескоп, а клуб с буфетом, куда съезжалось пообщаться и выпить хорошее общество.

Дмитрий стал ездить в клуб и быстро перенял помещичью манеру одеваться – жемчужный картуз с эмалевым козырьком, сапоги из рыбьей кожи со стразами (чтобы не путали с сердобольскими крокодилами), черная косоворотка и длинный пиджак. Ему виделся в этом старомодный анархистский шик.

Скоро у него появились шапочные друзья, с которыми он играл в дурака и покер. В буфете он ударял по ликерам с пирожными – сахарная наркомания почему-то не преследуется, хотя куда вреднее множества незаконных привычек.

В общем, жизнь заладилась. Делать теперь не надо было ничего. Только покупать корм скоту и холопам. Все остальное делали они сами – и на ферме, и по дому.

Дмитрий завел новую скотину вместо угнанной, наладил контакты со скупщиками молока, откормил холопов (они уже начинали загибаться на подножном корму) – и растолстел сам, провалившись в медленный сельский быт.

Толстел он, однако, не от обжорства и сна, и даже не от ликеров из буфета.

Дело было в «Спящей Красавице». Это был местный пивной бренд, который держали два крупных сердобола – их пельменные рожи постоянно мелькали то среди черных косовороток торжественного президиума, то в социальной анимации, где похожий на мочу ручеек золота с пивного дохода заворачивал в детский приют и красил в нем стены.

«Спящая Красавица» сама по себе была вполне годным продуктом, но ее реклама загружала имплант по полной. Каждое утро перед пробуждением Дмитрию снился один и тот же промо-сон.

Сначала он видел стоящий в склепе гроб. Его крышка отлетала от удара изнутри. Обнаженная девушка с гигантской грудью даже не вставала – выскакивала из тлена, держа в руках две запотевшие пинты. Далекий бас, похожий на раскат весеннего грома, рокотал:

– Нравится, не нравится – спи, моя красавица! Мужское пиво с бесплатной эрекцией!

Лучась нежностью, девушка шагала к Дмитрию и терлась о его лицо безмерной грудью, оставляя во рту горьковатый вкус копченых сосков.

Сон действительно сопровождался сильной эрекцией, особая унизительность которой заключалась в том, что надлежащего завершения она не получала: как только Дмитрий возбуждался всерьез, девушка исчезала и он просыпался.

К импланту тут же подключался «Открытый Мозг» – и Дмитрий, сжимая под одеялом кулаки, не меньше десяти минут думал о том, какая же мразь эта сердобольская саранча, со всех сторон облепившая Россию. Потом он вставал, показывал далекой Москве фингер и наливал себе пивка.

Пивные сердоболы яростно копили на банки: их продукт продвигали по всем каналам. Даже местная Афифа, которую Дмитрий вызвал однажды по студенческой памяти на очки, в ответ на просьбу снять халатик отрицательно покачала головой, предложив для начала собрать пятнадцать номерных крышечек от «Спящей Красавицы» и выучить список городских политзаключенных. И это, объяснила она, еще промоушен. Дмитрий поневоле пил много «Красавицы», но так унижаться ради обычной мастурбации не стал.

Для женщин, кстати, выпускали свою версию пива – «Спящего Красавца», и Дмитрий вольтерьянски улыбался, воображая, чем тот водит матронам по губам в их предутреннем сне. Однако вскоре он понял, как ошибается – собираясь выпить пива, дамы в Благородном собрании говорили «не засверлить ли нам красивого», что предполагало совсем другую фетишизацию бренда.

Из-за пивных эрекций одиночество томило все сильнее. Вспоминая крэперов со станции, Дмитрий даже не пытался решить вопрос по-столичному. Хотелось сохранить уважение к себе.

В Благородном собрании собиралось много барышень и фем – и Дмитрий одно время заглядывался на них всерьез.

Нейролесби метили себя «дикхедом», или, как говорили в Сибири, «тыкомкой» – татухой с сисястым кентавром-единорогом. Символ расшифровывался просто «цисгендер, забудь». Долго смотреть на таких дев мужчине не рекомендовалось – заметив на шее или предплечье «тыкомку», Дмитрий сразу отворачивался и отходил от греха подальше. По московскому опыту он помнил, что бывает, если замешкаться.

Фемы, ориентированные на замужество, позволяли пялиться на себя сколько угодно, но намекали на полную семейную доминацию, что было ясно по их кукухам.

Дмитрий провел много дней, изучая девичьи ошейники в кисейных и атласных вырезах. Иногда он, не стесняясь, надевал смарт-очки: комбинации и сборки символов разъяснялись на специальном сайте «Грамматика Любви».

Самые молодые и привлекательные барышни носили черные фрумерские кукухи-юнисекс с анархистскими черепами и звездами, показывая, что противостоят мировой машине угнетения и лжи. Соблазнение фрумеров предполагало серьезные инвестиции, и Дмитрий в их сторону даже не косился.

Пару раз в собрание заходила милая и свежая девочка-лицеистка с золотыми и серебряными яблочками, означавшими «возможно все» – но она была дочкой банкира со второго таера, гостила у тетки, и уже по цене ее кукухи было понятно, что Дмитрия этим яблочком не угостят.

Барышни постарше носили феминитивные кресты с кружком внизу – таких кукух было больше всего. «Могила мохнатки», как называли их помещики-циники: присутствие феминитива означало, что фаллическая пенетрация допускается только для деторождения в законном браке.

Некоторые девушки надевали феминитив, чтобы выразить общее недоверие к биологическим мужчинам – или дать понять, что они тоже лесбиянки, но не хотят делать на этом акцент. Еще феминитив любили сердомолки, у которых он имел совсем другой смысл, но помещику, особенно захудалому, про них можно было сразу забыть.

Многие помещицы носили кукухи из серебряных фаллосов, замаскированных под рыбки, морковки и огурцы. Это, как объясняла «Грамматика Любви», означало, что контакт с мужчиной возможен, но его ждет нейрострапоновое возмездие за века привилегий и гнета. Таких помещики-циники называли «сверлильщицами» или «обществом Кнута и Пряника».

Их было больше всего: после тридцати-сорока лет почти каждая барышня добавляла на кукуху пару полированных морковок. В случае разведенной дамы, правда, фаллические эмблемы могли иметь значение трофея, указывая на нечто среднее между метафорической кастрацией и неиллюзорным разделом имущества.

Вдовы и замужние обожали серебряных и золотых богомолов, иногда с мужскими головами в лапках. Между типами богомолов существовали тонкие различия, но центральная мысль была ясна.

В общем, в Благородном собрании расцветало много фемных идентичностей – но для Дмитрия, с его небольшими средствами и отвращением к пассивному аналу, подходящих вариантов не просматривалось.

Было ясно, что брачным опытом русского помещика-цисгендера без баночных перспектив будут побои, глум и символические репарации за гендерное рабство. Наверно, это было справедливо. Но расшифровывать символические значения девичьих кукух Дмитрию надоело, и скоро он начал заглядываться на холопов и холопок.

Он мог глазеть на них часами. И все время было чувство, что он смотрит какой-то издевательский мультфильм, злую сказку для взрослых.

Холопа-битюга можно было отличить от человека по особой размашистости движений и характерному покачиванию корпуса, как бы накапливающего кинетическую энергию для рывка. Женские сборки были лишены такой особенности.

По закону холопы должны были постоянно ходить в масках вне зависимости от эпидемиологической обстановки. Сами холопы не болели, но бессимптомно разносили вирусы, награждая ими хозяев. Или тоже болели, просто не жаловались.

Дмитрий, впрочем, предполагал, что обязательные маски ввели не из-за вирусов. Глядеть на улыбающееся лицо холопа было головокружительно – когда Дмитрий следил через камеру за хелперами, жрущими в стойле из корыта, его сердце замирало.

Молодые холопы походили на здоровых людей. Кожу десятилетних, близких к сроку утилизации, покрывала экзема и язвы. Но лица холопов были абсолютно счастливы и расслаблены, а глаза… Они сияли таким внутренним светом, такой невозможной любовью ко всему вокруг, что становилось почти больно.

На «Воздушном Слове» – религиозной программе для помещиков – регулярно напоминали, что у холопов нет душ. Вел передачу игуменитарий Максимилиан, прогрессивный научпоп в золотых ризах, покрытых рекламой дружественных сервисов. На клобуке владыки сиял феминитивный крест, сразу показывающий его отношение к главному внутрицерковному конфликту эпохи – так называемой схизме мужебожества.

– Человек есть тварь одушевленная, – говорил владыка, – он создан богиней и несет в себе образ создательницы. Холопы же суть твари бездушные, выращенные в рассоле сугубо для безмозглой работы – но имеют образ человечий, отчего смотреть на них бывает печально и тяжело… Происходит так оттого, что лица у них как у людей – и, когда холоп гримасничает, мы понимаем эту гримасу как человечью, то есть как если бы за лицом была душа, все эти чувства переживающая как мы сами… Выглядят они счастливо, но счастье их свинское, как у хряка, который жрет и не может остановиться. Человекиня так счастлива быть не может, потому что стоит выше в иерархии существ и несет в себе образ богический. Про зеркальные нейроны слышали? Вот тут они работают против нас, вводя в соблазн. Оттого хорошо сделали власти предержащие, что рыла их убрали под марлю…

В Благородном Собрании тоже говорили на эти темы. Дворяне, как положено, демонстрировали чудовищное невежество и полное отсутствие гуманизма. Один из них зимой поморозил дюжину хелперов в холодном сарае – но жаловался только на то, что агент «Ивана-да-Марьи» обнулил гарантию.

– Их дрессировать надо было, чтобы они растирались или там прыгали. Такое в чипе должно быть заложено. А они полегли на землю, как дрова. И почему я должен за это платить?

Как имплантолог, Дмитрий понимал биологическую природу холопов, но все равно избегал глядеть им в глаза. Казалось, что холопы видят его насквозь, понимают, очень жалеют – но не могут взять в свое бесконечное счастье. При этом от них воняло хлевом, их марлевые маски были зелеными от соплей, и жрали они такую мерзость, что ни о какой эмпатии, конечно, не могло быть и речи.

Один раз Дмитрий увидел, как холоп умер. Произошло это буднично и просто.

Холоп, скорчившись, сидел в углу двора и выкусывал из снятого лаптя лыковый заусенец, натиравший, должно быть, ногу. Иногда он замирал и надолго заглядывался на лапоть, и при этом у него делалось серьезно-восторженное лицо, словно он смотрел не на грязное лыко, а на какое-то фарфоровое чудо. Поймав хозяйский взгляд, он улыбнулся так радостно и светло, что Дмитрию захотелось дать команду «намордник!» – но он сдержался, вовремя сообразив, что в маске холоп не сможет выкусывать заусенец.

И хорошо, что удержался, потому что иначе винил бы во всем себя.

Холоп еще пару раз куснул свой лапоть, а потом вдруг изумленно вздохнул и уронил его на землю. Лицо его стало торжественно-простым и озарилось предчувствием счастья – будто он услышал далекую прекрасную музыку.

Он лег на спину, подтянул колени к груди и не очень ловко перевернулся лицом вниз, приняв что-то вроде йогической «позы ребенка», которую Дмитрий помнил из физкультуры. Лицо холопа упиралось прямо в землю, а кисти были подвернуты под голени. Поза выглядела крайне неудобной, и Дмитрий подумал, что скоро холоп ее сменит.

Но холоп больше не шевелился. А через два часа прилетел грузовой дрон «Ивана-да-Марьи» с заменой. Он даже не стал садиться – завис ненадолго над двором.

Дрон был похож на большую беременную муху. Под шестью закрытыми сеткой пропеллерами висела транспортная люлька с поясным портретом графа Толстого – писателя, гремевшего когда-то в России почти как Шарабан-Мухлюев. Из люльки вывалился на землю сменный холоп в такой же транспортировочной позе. Белая сермяга, русые кудри, свежайшая марля намордника с логотипом «3М» – «зëма, молчи!», как расшифровывали в народе.

Новый хелпер встал, поклонился Дмитрию, поднял дохлого собрата с земли и ловким движением впихнул в люльку. Туда же полетел и лапоть. Дрон улетел, а новый хелпер пошел к прожигалу.

Дмитрий знал, что старообрядческое крыло сердоболов считает холопов почти людьми – или, вернее, полагает людей почти холопами. Но серьезного движения за права хелперов не было даже в зонах «Америка» и «Европа»: производитель следил, чтобы у всех моделей была молочно-белая кожа.

Холопам и правда было лучше чем людям, даже когда работа ставила их в невыносимые для человека условия. Скорее уж следовало сострадать низкодопаминовому человеческому сумраку. Дмитрий убеждался в этом всякий раз, когда видел их улыбки. Хорошо, очень хорошо, что существовала команда «намордник!».

Холопы делали все сами – компьютер фермы вносил поправки в управляющий ими код в зависимости от погоды, спроса, урожая и надоев. Можно было лежать на печи и бессмысленно ждать смерти, как столько поколений русских помещиков…

Дмитрий думал так безо всякого внутреннего ерничанья – а как еще прикажете ждать смерти? Осмысленно, что ли? Он, как любой доктор, хорошо знал, что никакого смысла ни в жизни, ни в смерти нет. Но холопы даже в масках выглядели так, будто смысл этот существовал и был им известен.

Смерть холопа с лаптем сильно подействовала на Дмитрия. Так просто и лучезарно помереть мог, наверное, только полный идиот – или святой… После того, как дрон «Ивана-да-Марьи» поменял мертвого холопа на нового, Дмитрий все чаще стал вспоминать нарисованного на грузовой гондоле Толстого. О чем хоть тот писал?

Лично ковыряться в фитах и ятях, оставленных графом на бумаге, не хотелось – нужен был короткий и понятный смысловой дайджест. Найти его было непросто. В сети висело много подборок типа «двадцать крутых цитат из Левы Толстого», но они сильно отличались друг от друга идеологическим вектором – графа можно было принять то за изощренного эротомана, то за боевика из ранних сердоболов. В любом случае, из этих фразочек не было понятно, почему Толстого назначили символическим фронтменом «Ивана-да-Марьи».

Но оказалось, что у «Ивана-да-Марьи» есть на эту тему специальный буклет – в программе, управлявшей холопами хозяйства, был на него линк. За двадцать минут у экрана Дмитрий все выяснил.

Граф Толстой учил, что смысл жизни, ускользавший от философов и мыслителей из высших социальных каст, давно уловлен русским крестьянином – но не в виде некой умозрительной идеи, которую можно упаковать в слова и превратить в предмет дебатов, а в качестве простого и сердечного отношения к жизни, смерти и миру.

Смыслом жизни была сама жизнь, полная любви к другим людям и природе – такая, как у русского землепашца. Для подтверждения своих гипотез Толстой (как и Пушкин до него) искал близкого общения с крепостными. Об этом брошюра говорила весьма игриво, из чего Дмитрий сделал вывод, что «Иван-да-Марья» скрытно позиционирует сельхозхолопов как мультитул.

Все были в курсе и так. Но болтать об этом было серьезнейшим из дворянских табу, и Дмитрий, конечно, не рисковал лезть с подобными запросами в сеть с зарегистрированного сельхозкомпьютера.

Среди его холопов было несколько женских сборок, и две из них, Нюська и Нютка, работающие в коровнике второй год, были вполне себе ничего. Но они были такими грязными и, как бы это сказать, неженственными, что желания не вызывали…

Дмитрий точно знал, что дворяне блудят с холопками, и не мог понять, в чем дело – то ли это помещики такие свиньи, то ли сам он слишком уж брезглив. Заговорить на эту тему с кем-нибудь было не только стыдно, но и рискованно – легко могло кончиться пощечиной. Но разбуженная «Спящей Красавицей» плоть требовала своего все настойчивей, а собирать пивные крышечки и мастурбировать на Афифу, усваивая в процессе свежие либеральные директивы, было противно: все-таки он не нищий студент-полудурок, а поживший уже на свете консерватор-традиционалист.

Дмитрий старался отвлечься от мыслей о телесном низе любым способом – ездил на чипованой лошадке по речному берегу, рисовал картины в светлом кабинете усадьбы и даже сходил один раз в астрономический кружок.

Именно там он и напал на след.

Визит случился под туманом, который в Благородном Собрании продавали швейцар и буфетчик. Дмитрий сначала отсиделся в бильярдной, а потом решил, что в самый раз будет поглядеть в телескоп.

Вел кружок пожилой учитель физики из местного лицея Марат Маланьевич – подрабатывал вечерами, угощаясь заодно в буфете бесплатным горячительным.

Дмитрий долго разглядывал в телескоп поверхность Луны. От нее веяло мрачной тайной – под туманом она походила на стену, у которой четыре миллиарда лет назад расстреляли восставших ангелов.

Но еще интереснее было увидеть боевую станцию карбоновой эры, построенную три века назад – одну из знаменитых «орхидей на орбите». Над Сибирью как раз был виден метадрон «Lady G». Подкованный в истории Марат Маланьевич объяснил, что буква «G» означает либо масонское «Gnosis» либо написанное с большой буквы «Government», то есть «глубинное государство», как назывался в то время криптомасонский государственный уклад.

На взгляд Дмитрия станция выглядела непристойно и напоминала не орхидею, а шестиногую бабу, которая надела на себя множество спасательных кругов и присела помочиться, выпятив свой приватный орган навстречу наблюдателю.

Марат Маланьевич поднял увеличение и показал веселую надпись на одном из спасательных кругов:

Но дрон, развороченный прямым попаданием столетия назад, был мертв – «Lady G» ничего уже не могле.

Нервно смеясь, Дмитрий рассказал про почудившуюся ему шестиногую бабу. Марат Маланьевич даже обиделся за свои древности.

– Ну и ассоциации у вас, милый мой. Вы бы нашли себе девочку, что ли. Или крэпера. А то скоро у вас, извиняюсь, на керосиновую лампу вставать будет.

Дмитрий покраснел – Марат Маланьевич поставил диагноз верно. Керосиновые лампы в последнее время действительно возбуждали его женственным изгибом колбы. Даже шестиногая баба, которую он увидел на месте дрона, ухитрилась его взволновать.

– Где же ее найдешь, девочку, – вздохнул Дмитрий. – А крэперы только на станции. И такие, что в отцы мне годятся…

– Это не ко мне, юноша, – сказал Марат Маланьевич сухо. – Ко мне приходите, если вам про космос интересно. И не удолбанный, как сейчас, а в ясном уме и памяти. Я вам Юпитер покажу. Дело того стоит. А если вас разврат интересует, это к Васюкову или Аскаридзе.

– А кто эти Васюков и Аскаридзе?

– Помещики, – сказал Марат Маланьевич, – которые холопок тянут. Да-да, холопок. И не глядите на меня как крэпер на сверло. Если интересуетесь, они и вас научат. Но на вашем месте я не стал бы нырять в это болото. Только душу изнурите.

Дмитрий изобразил на лице высшую степень отвращения.

– Да что вы, – сказал он. – Я просто поинтересовался. Как вы могли такое…

В астрономический кружок он больше не ходил. Зато стал осторожно наводить в бильярдной справки про этих помещиков.

Аскаридзе был в отъезде – надолго уехал на юг. Васюков приезжал иногда поиграть в карты. Это был молодой человек, уже совсем лысый, с большим шрамом через губу и подбородок. Когда Васюков смеялся или напивался, шрам краснел. После нескольких визитов в собрание Дмитрий застал его одного за карточным столом, подсел – и они познакомились.

Сначала Дмитрий проиграл ему три боливара в дурачка. Потом, борясь с тошнотой, попрыгал вместе с ним на батуте в рекреационной зоне (это Васюков очень любил). И только после, нарезавшись с новым приятелем ликеров в буфете, решился поднять заветную тему.

– Как их, таких грязных, имеют, этих холопок?

Васюков засмеялся.

– Ты что, правда не знаешь?

Дмитрий виновато развел руками.

– Ну и невежда ты, братец. Сами по себе они не грязные и не вонючие, просто у «Ивана-да-Марьи» такой скрипт. Минимум лишних энергозатрат. Ты коров своих тоже не каждый день моешь, верно? Отмыть холопку – будет такая же баба, как в московском борделе.

– Да как я ее мыть буду? Она не даст. Уйдет опять в хлев, и все…

Васюков даже наморщился от такой дремучей невинности.

– Зачем же самому мыть? Заходишь в мракосеть. Идешь на чат-ветки «Ивана-да-Марьи», ищешь архив «Сельские радости». Я тебе напишу потом ссыль на бумаге, чтобы в почте не палиться. Находишь подраздел «хаки». Там прямо списки висят, выбираешь по названию, платишь боливарами. Стоит мизер. А библиотека огромная. Качаешь, инсталлируешь на сельхозкомпьютер и через свое прожигало ставишь ей на имплант.

– Так она ведь у «Ивана-да-Марьи» с гарантии слетит, – сказал Дмитрий. – Несанкционированный доступ. Они ее не заменят.

– Слетит, – кивнул Васюков. – Ну и что? Тело все равно заберут, а за новую доплатишь сорок процентов. А если совсем по-умному – знаешь как? Когда подохнет, раздави ей голову трактором, чтобы диагностику чипа не могли сделать. Тогда в первый раз точно заменят. Но по-любому экономия выйдет, если с живыми бабами сравнивать или крэперами.

– А сколько она потом жить будет?

– Да поменьше, чем стандартная, – пожал плечами Васюков. – Ты только смотри, чтобы с катушек не съехать. Она тебе всякие слова будет говорить, что любит, жалеет – надо помнить, что это не она сама, а скрипт… Некоторые реально с ума сходят. Не забывай, это просто мясо.

– Да я и не собирался ничего делать, – махнул рукой Дмитрий. – Интересно просто… Теперь буду знать.

Васюков глумливо осклабился.

– Ну-ну…

Всю следующую ночь Дмитрий провел в сети. Сперва он сделал анонимный кошелек с боливарами. Потом нашел в мракнете архив «Сельские радости» – и в нем действительно был раздел «хаки», остроумно помеченный маскотом-песиком в серо-зеленой военной форме. «Хаки», вспомнил Дмитрий, это еще и полевой цвет, другая волнующая русское сердце игра слов. А потом он надолго провалился в огромный список эротических хаков и опций для сельхозхолопов «Ивана-да-Марьи».

Удивило не только обилие контента (Дмитрий даже не представлял, насколько это развитый рынок), но и то, как этот контент был организован. Программа, краткое описание и список реквизита, который предлагалось приобрести для перепрошитого хелпера (заказать анонимную доставку дроном можно было прямо на сайте).

Другой странностью было обилие культурных референций, которых Дмитрий не понимал. Кое-что даже смешило несмотря на свою полную загадочность.

Была, например, программа «Герасим» для пожилых помещиц-натуралок. В реквизит входила гиря на веревке, плюшевая болонка, черные военные сапоги, красная шелковая рубаха и накладная борода. Дмитрий не стал запрашивать сеть, в чем дело – не хотелось рушить готично замерцавшую тайну.

Возможный спектр услуг был куда шире, чем простая биология. Например, массаж. А варианты «Арина Родионова» и «Шухерезада», каждый со своим специфическим гардеробом и опциями, были рассчитаны на любителей посткоитального художественного чтения, приличного и не очень. Особо оговаривалось, что хелперский имплант использует горло как речевой синтезатор – но хелпер собственную речь не понимает. Видимо, не все помещики это знали.

А потом Дмитрий наткнулся на программу «Митина Любовь».

Она позиционировалась так: «летний отдых нервного молодого помещика, мучающегося вечными вопросами, под Музыку надвигающейся Революции; глубокая и волнительная чувственная гамма, которая затронет все регистры Вашего сердца. Чтение включено. Идеальный бэкграунд – лощина или овраг с кустами возле Вашего дома».

Заросший черемухой овраг как раз был на спуске от усадьбы к реке – и посторонних там не водилось.

Дмитрий несколько минут боролся с желанием нырнуть в сеть и узнать, что это за тезка нашелся у него в русском культурном наследии – и победил. Выяснять заранее ничего не следовало.

Реквизит «Митиной любви» был следующим: черная юбка, белая рубаха и платок, лапти, крапивный шампунь голова-тело, луковый ароматизатор подмышек. Кроме этого, в комплект входили ножницы, бритва для ног, гребень, красная лазерная указка и флешка с Музыкой Революции. Все можно было приобрести комплектом за ту же крипту с экспресс-доставкой.

Вот эта красная лазерная указка и склонила весы.

Дмитрию стыдно было покупать разврат-программу и скатываться в обычное помещичье свинство – в глубине души он до последнего верил, что удержится от греха. Но лазерная указка (почему непременно красная?) как бы превращала позор в смешное недоразумение, нечто почти приемлемое – покупку можно было объяснить не похотью, а веселым любопытством.

Дмитрий представил, как говорит приятелю-помещику – тому же Васюкову – под ликерчик:

– Ну ладно, думаю, бритва для ног. Это понятно. Шампунь тоже. Но лазер-то зачем? И не выдержал, прикинь…

И Васюков понимающе хохочет в ответ.

Это позволяло остаться в рамках – если не приличий, то хотя бы понятных и извинительных движений души… И, выдохнув, Дмитрий кликнул по ярлычку «Купить сейчас».

Двадцать боливаров списались из кошелька, и появился линк на программу. Она оказалась неожиданно увесистой. Прилагался короткий текстовый файл с инструкциями: дождаться реквизита, положить пакет в установленное место и «провести программирование импланта по прилагаемой схеме».

Еще через день дрон доставил реквизит – запечатанный пакет с черным треугольником на боку.

Перепрошивка импланта была незамысловатой процедурой.

На стене барака, где жили холопы, висел ящик с белой пластиковой панелью примерно на уровне человеческого лица. Официально он назывался «компостолб», потому что в больших хозяйствах программаторы ставили на специальный столб в центре двора. Сходство с «компостом» придавало этому слову густое сельскохозяйственное очарование. В обиходе же ящик-программатор называли «прожигалом».

Когда в программе холопа надо было сделать какую-то поправку в ручном режиме, хозяин садился за компьютер, запускал интерфейс «Крестьянки» (так называлась сельхозпрограмма «Ивана-да-Марьи»), вводил номер холопа и код требуемой модификации – и холоп тут же бросал свою работу, подходил к столбу и прислонялся лбом к пластиковой панели, после чего система вносила в имплант дополнительный скрипт.

Лавхак загружался в имплант точно так же. Следовало прописать его в директории сельхозпрограмм, присвоить ему код, указать его системе в качестве новой модификации и, после тревожных предупреждений о снятии гарантии, кликнуть по прямоугольнику «Продолжить Все Равно».

Сумку с реквизитом надо было оставить прямо у прожигала. «Обязательно сохраните оригинальную упаковку – Ваша будущая любовь узнает пакет по маркеру».

И вот это случилось.

Сонным майским полднем Дмитрий спустился к бараку и положил пакет с черным треугольником недалеко от программатора – прямо под темной подпалиной на стене, оставшейся от тартаренского набега.

Вернувшись в горницу-офис на втором этаже дома, он сел у окна и проделал все требуемые операции на компьютере. Некоторое время он колебался, какой юнит выбрать – Нюську или Нютку – и остановился на втором варианте из-за отсутствия свистящего звука в имени. Его палец задержался над клавишей «Enter» – а потом решительно врезался в ее черный прямоугольник.

Через минуту Нютка вышла из барака. Подойдя к прожигалу, она вынула из висящего рядом диспенсера гигиеническую прокладку, налепила на грязный лоб и прислонилась им к панели.

Она стояла так довольно долго, минут пять – и Дмитрий вспомнил, какого огромного размера был патч. Он стал уже волноваться, что имплант подвис, когда Нютка наконец оторвала лоб от панели, повернулась в его сторону – словно знала, откуда он на нее смотрит – улыбнулась и поклонилась в пояс. Затем подняла пакет с черным треугольником и убежала за барак.

Еще через пару минут Дмитрию на кукуху пришло сообщение:

«Ушла Мыться! Анюта».

Его потом дважды повторил веселый женский голос в ушной сеточке. Позывной – далекий звон колоколов – был из программы «Крестьянка», и Дмитрий догадался, что Нютка общается с ним через ту же сельхозпрограмму, через которую он ее проапгрейдил.

Через три часа Нютка снова появилась на дворе – и Дмитрий ахнул. Она отмылась, переоделась в реквизит, постригла волосы в какое-то грубое подобие каре – и выглядела теперь в своей черной юбке и белой кофте натуральной крестьянкой, молодой и красивой.

Дмитрий уже раскаивался в содеянном. Но как откатить апгрейд, он не знал – в инструкции про это не было ни слова. Нютка тем временем развила бурную деятельность – стала таскать сено с гумна куда-то в овраг.

«Интересно, – подумал Дмитрий, – а коммуницировать она теперь сможет? Ну-ка…»

Он послал сообщение в ответ на полученное:

«Зачем сено воруешь?»

«Строю Салаш».

Сначала он не понял слова «салаш» – но потом сообразил, что это, наверно, шалаш. Почему-то в текстовых версиях Нюткиных сообщений все слова начинались с большой буквы. Возможно, таким образом создатели программы хотели показать первобытное преклонение крестьянина перед Письменным Словом. Или просто не стали возиться с багом.

«Где строишь?»

«А в Овраге».

Грудной женский голос в ухе волновал, а после второго сообщения на экране мелькнули две эмодзи – сердечко и золотая монетка.

Дмитрий решил на время забыть о происходящем – но это было трудно. Сердце стучало как в пятнадцать лет. И холодным ветерком, почти забытым с той же поры, сладко поддувало под ложечкой.

Вечером от Нютки пришло звуковое сообщение.

– Барчук, значит, как темнеть зачнет, приходите нынче вечером в салаш! Только даром я не согласная…

Голос, прозвеневший в его ухе, был серьезным – и даже, как показалось Дмитрию, угрожающим. Возможно, это должно было передать волнение крестьянки, переживающей свое будущее падение – но не совсем понятны были слова насчет «даром не согласная». Игра подразумевала внутренние токены? Может, надо распечатать какой-то денежный купон, чтобы все было как в первоисточнике?

– А сколько тебе надо? – спросил Дмитрий.

– Пять целковых, – ответила Нютка. – Боливарами.

Дмитрий решил, что она шутит. Но, когда он сел за свой сельхозкомпьютер, чтобы перечитать инструкцию, его встретил мигающий треугольник с подписью:

Только тогда Дмитрий сделал то, с чего нормальные люди начинают любую трансакцию – углубился в мелкий шрифт. Лицо его несколько раз менялось, а под конец он выругался не хуже московской лицеистки.

Оказалось, за каждую встречу с Нюткой придется платить пять боливаров. Вот почему сама программа стоила дешево. Он даже не думал, что его могут так пошло и глупо обмануть. Откатиться назад было нельзя – инструкция предупреждала, что с вероятностью в семьдесят процентов это приведет к гибели хелпера. Жаловаться, как всегда, некому. Нет, пять боливаров были вполне подъемной суммой, но платить их за каждую встречу со своей же холопкой какому-то неизвестному гаду…

Негодовать было бесполезно, но Дмитрий не сдержался.

– Хорошо ты меня развела, – сообщил он Нютке.

– Чай не ворона, есть оборона, – смешливо проворковал грудной голос в сеточке, показав, что разработчики уже сталкивались с претензиями клиентов. – Так придете аль нет?

– Приду, – вздохнул Дмитрий и перевел пять боливаров мировому злу.

Когда он спустился в овраг, Нютка уже ждала в шалаше. Дмитрий залез в пахнущую сеном полутьму, присел рядом, думая, что теперь делать – обнять, поцеловать? Он несмело притянул к себе пахнущее крапивным шампунем тело и поцеловал Нютку в щеку. Она усмехнулась, легла на спину и взялась руками за край подола.

– Никак нельзя. Давайте уж скорей, барчук, што ли…

Когда все закончилось, Дмитрий лег рядом с молчащей Нюткой на спину и уставился в сено над лицом. Ему казалось, что сквозь душу веет какой-то несвежий сквозняк – словно из оттаявшей по весне подворотни у трактира, где всю зиму облегчались выпивохи. Самое ужасное, что подворотней этой была не Нютка, а он. Жизнь еще никогда не казалась настолько мерзкой.

– Вы, барчук, говорят, в Субботино ездили, – сказала Нютка, оправляя юбку. – Говорят, там поп дешево поросят продает. Правда ай нет?

Отрабатывает скрипт, подумал Дмитрий. И за это каждый раз пять боливаров?

Нютка как будто услышала.

– Пять боливаров за два раза, – сказала она. – Но только ежели за час управитесь. Потом опять пять боливаров, такая наша цена. Второй раз будете ай нет?

Лицо Нютки в полутьме было вполне миловидным, а счастливые лучащиеся глаза делали его почти прекрасным. Сразу было видно, что никакие боливары этому существу не нужны. Оно просто играло в глупую игру, навязанную ему людьми. И еще было ясно, что никакой разницы – задирать ли подол, доить ли коров – для Нютки нет.

Дмитрий вздохнул. За час он второй раз не управится, скорей всего.

«Сволочи какие, а? Пять боливаров. И хоть бы два часа дали, но нет, надо за час. С моей же домашней скотиной…»

Приятель-помещик знал, наверное. Но промолчал. Или не знал? Дмитрий тихо застонал. Он ведь сам выбрал эту программу. Такая вот Митина любовь…

Он повернулся к Нютке.

Та с блаженной улыбкой смотрела вверх – в аккуратное квадратное окошко в сене. На что это она уставилась, подумал Дмитрий и придвинулся ближе.

В окошке, на прилаженном высоко среди веток черемухи кусочке белого пластика, горела лазерная точка.

– Это ты на нее глядишь?

Нютка молчала. Дмитрий догадался, что он неверно сформулировал вопрос и программа его не поняла.

– Что это за красная точка, Нюта?

– Антарес, – ответила Нютка. – Нам на него глядеть положено, пока вы любодеяние совершаете…

Дмитрий понял, что это связано с культурной референцией программы – видимо, лазерная точка изображала летнюю звезду. Но лезть в сеть выяснять в чем дело не захотелось все равно – пять боливаров это не вернет.

«Нет, так развести… Так развести…»

Но это было еще не все. На следующий день над двором появился дрон-доставщик и сбросил коробку с пиццей – за которую, как Дмитрий сразу увидел, с него опять списали боливары на тот же счет.

«Ваше развитое чувство стиля, – прочел он в электронной квитанции, – больше не позволит, чтобы Ваша новая подруга ела в хлеву вместе с холопами. И мы Вас слышим! Каждый день наши партнеры будут доставлять для нее две пиццы. Гуманность, Красота, Любовь!»

Дмитрий только вздыхал. Понимают, сволочи, что жаловаться человек в такой ситуации не будет… С другой стороны, это была правда – насчет еды в хлеву. Так ему было легче, хотя самой Нютке, скорей всего, было без разницы, что и где лопать.

Теперь она дважды в день подбирала пиццу и уходила есть к реке. И еще каждые два дня стирала там свою одежду, так что пахло от нее всегда свежим луком и крапивой.

А через неделю выяснилось, что пять боливаров за часик плюс пицца – это далеко не худшее из возможного.

Приятелю-помещику, тому самому Васюкову, что поделился ссылкой на «Сельские Радости», выпустили кишки. Причем не в переносном, а в прямом смысле. Официально дело списали на тартаренов, но в Благородном собрании сразу стали шептаться, что это холопы.

В чате на «Сельских Радостях» Дмитрий выяснил, что случилось. Васюков скачал себе программу «Дягилев» (Дмитрий нашел ее в мракнете и не поленился посмотреть реквизит: фиолетовая рубаха, синие шаровары, мягкие танцевальные сапоги, накладная бородка, ароматическая присадка «ртутная мазь девятнадцатого века», корзина французских вин и пицца-ассорти «Весенний Париж» с отдельной доставкой).

«Дягилев» не требовал почасовой оплаты – приятель, в отличие от Дмитрия, умел читать мелкий шрифт. Несколько дней экономный умник наслаждался обществом нового танцовщика-конфиданта, а потом сработал вставленный в программу троян, и все хелперы домохозяйства на двадцать минут превратились в высокомотивированных воинов шейха Ахмада.

Они зверски расправились с обитателями поместья, хозяйской кровью нарисовали на воротах глаз и букву «З», заперлись в амбаре с зерном и самосожглись.

Дмитрию повезло – все платные программы удаленно чистились хостом. Через день после трагедии от «Ивана-да-Марьи» пришло вежливое извещение, что «Митина Любовь» проверена на содержание вредоносного кода и является совершенно безопасной.

Дмитрий вспомнил, чему его учили – и в лицее, и в институте.

«Эти существа не способны к агрессии… История не знает хелперских восстаний, они не могут убить своего хозяина…»

Но, как оказалось, такие случаи просто не попадали в статистику. Вернее, попадали, но в качестве киберпреступлений, потому что убийства технически совершала вирусная программа. Если вы разобьетесь в телеге, управление которой перехвачено злоумышленником, очипованную лошадь никто не обвинит, поясняла сеть.

В новостях о подобном не рассказывали вообще – и в Благородном собрании эти казусы не обсуждали. Во всяком случае, в трезвом виде.

Граф Толстой на грузовых гондолах «Ивана-да-Марьи» зорко следил за общественной нравственностью из-под своих кустистых бровей. Хотя и не боролся, конечно, с архивом «Сельские Радости» – и даже, как шептались, имел к нему самое прямое отношение плюс процент с каждой проданной пиццы. Да и «Спящая Красавица» с «Афифой», надо думать, были в доле.

Куда же эта сердобольская саранча ведет Россию, думал Дмитрий, глядя из-под одеяла на хмурое утреннее небо в окне. Потом вылезал из кровати, делал неприличный жест и наливал себе первую утреннюю пинту.

За две недели он потратил на Нютку тридцать боливаров – и пришлось пополнять кошелек. У него никак не выходило управиться за час два раза, что привело бы, наверное, к некоторой экономии, и он задумался, не купить ли каких таблеток. Но мысль показалась смешной и противной.

Существовали способы несколько очеловечить встречи в шалаше. Тюнинг оплачивался дополнительно, но того стоил. Оказалось, например, что прямо к импланту Нютки можно подключить сетевой конспирологический канал «Ватинформ» – и в минуты отдыха Нютка своим грудным голосом стала зачитывать последние недостоверные новости. Дмитрий настроил систему так, чтобы Нютка переходила к следующему сообщению после двух хлопков в ладоши.

Теперь ему казалось, что он крутит роман с грамотной и хорошо информированной активисткой – правда, неясной политической ориентации.

– Из Сибири сообщают. Растет и крепнет военная промышленность Добросуда! На платформе «Зима-12» в настоящее время завершается строго секретная сборка боевого искусственного интеллекта на базе сорока тысяч китайских крэпофонов. Отечественное производство возрождается и дает политическому руководству все более весомые…

Хлоп-хлоп.

– В прошлый раз мы рассказывали про угнетающе роскошью дворцы, которые понастроил себе в баночном измерении генерал Судоплатонов. А сегодня поговорим про другого высшего сердобола – генерала Шкуро. Он оказался постоянным клиентом бутика «Базилио», где богатые баночники с верхних таеров временно получают возможность стать котами и кошками. По слухам, генерал посещает бутик на регулярной основе…

– В этой связи многие AI-блогеры когнитивностью в два и три мегатюринга вспоминали фразу из записных книжек Антона Чехова: «статский советник, оказалось после его смерти, ходил в театр лаять собакой, чтобы получать 1 р.; был беден». Генерал Шкуро богат настолько, что нам с вами даже сложно представить – поэтому, наверное, он не лает за кулисами, а мяучит котом в бутике «Базилио». Стендап-юмористы уже отметили, что генералу Шкуро нет надобности отдыхать в подобных заведениях – все человеческое он и так давно…

Хлоп-хлоп.

– Как вы думаете, бро и сис, зачем мы до сих пор носим кукухи? Мощности сегодняшних имплантов вполне достаточно для выполнения всех номинальных функций системы «кукуха-имплант-огменты», включая даже генерацию визуальных образов. Кукуха как бы и не нужна. Нам объясняют, что производство кукух и смарт-очков как микростатусных символов – слишком прибыльный и налаженный бизнес, чтобы свернуть его просто так, но в этом ли причина? Похоже, ответ наконец найден.

– Принято считать, что фонд «Открытый Мозг» подсвечивает только распознанные кукухой слова, а наши мысли остаются для системы секретом. Но любая вербальная артикуляция – даже мысленная – сопровождается латентной мышечной активностью. По сообщениям свисткодувов, технологии слежения «TRANSHUMANISM INC.» способны распознавать не только речь, но и вербализованные в неокортексе мысли – через регистрацию легчайших напряжений речевых мышц и голосовых связок.

– Кукуха служит именно для анализа латентной мышечной артикуляции горла и гортани, что в сочетании с постоянным имплант-анализом паттернов возбуждения коры позволяет распознавать ключевые темы внутреннего диалога и отслеживать его со средне-высокой вероятностью. Таким образом, «Открытый Мозг» эмоционально подсвечивает наш внутренний диалог не только все время бодрствования, но даже во время REM-фазы сна, что дает «TRANSHUMANISM INC.» беспрецедентный контроль над всеми аспектами внутренней жизни человека.

– Не по этой ли причине зеркальные секретари высших сердоболов так любят высокие стоячие воротники – и носят свои партийные кукухи поверх кителя? С другой стороны, высшие сердоболы живут сами знаете где, а шила в банке не утаишь… Примечание. Эта конспирологическая теория метится в сети тремя оранжевыми восклицательными знаками и зачищается как крайне недостоверная…

Хлоп-хлоп.

– И раз уж зашла речь о высших сердоболах. «Ватинформ» не был бы «Ватинформом», если бы не сообщал вам самую сомнительную и непроверенную информацию. Мы не знаем настоящего имени бро кукуратора – считается, что он отказался от всего личного, встав на вахту за рулем Доброго Государства. Его человеческое прошлое подвергнуто официальному забвению больше века назад, и сеть тщательно зачищена…

– В зарубежных источниках, однако, активно муссируется слух о том, что кукуратор сердоболов – не кто иной, как Г. А. Шарабан-Мухлюев собственной персоной. Это объясняет культ Шарабан-Мухлюева, старательно насаждаемый в культуре Доброго Государства уже больше столетия. Шарабан-Мухлюев никогда не жил в позднем карбоне – он вынужденно переехал в банку сразу после расстрела последних Михалковых-Ашкеназов, во время которого один из клонов успел уколоть его отравленной иглой…

– Хоть Шарабан-Мухлюев действительно написал несколько книг, он не был значительным писателем и подвергался постоянным поношениям со стороны либеральной критики. Но в его фиктивный «корпус текстов и афоризмов» объединили наследие сразу нескольких авторов среднего и позднего карбона, придумав миф о сне в криофазе, чтобы продлить его существование в прошлое.

– Новые эссе Шарабан-Мухлюева, регулярно открываемые исследователями, строгает настроенная на ретроспективу нейросеть-трешка с фальшивой орально-анальной фиксацией, придающей этим текстам определенную человечность. Та же сеть выполняет общественно-литературные функции писателя, главной из которых является борьба за чистоту языка, а сам он, став кукуратором Добросуда, сосредоточился на управлении историческими процессами…

– Как объяснить полное отсутствие информации об этом масштабном подлоге? Утверждают, что необходимая сетевая зачистка была согласована с «Открытым Мозгом» за бонусы на рынке имплант-рекламы. Создавая своего литературного Франкенштейна, бро кукуратор попытался уподобиться одновременно фараону Рамзесу Второму, метившему своим клеймом чужие храмы, и Гольденштерну, по настроению переписывающему историю…

– Но самое пикантное в том, что после переезда на восьмой таер бро кукуратор воспользовался услугой «задержка памяти» – и уже не помнит, что был когда-то Шарабан-Мухлюевым. По рассказам бригады лейб-медиков, он каждое утро слушает анекдот в исполнении нейросети, имперсонирующей писателя – но не понимает, откуда у него эта привычка… Иногда бро кукуратор отключает «задержку памяти», вспоминает все, дает баночным опричникам приказ усилить внедрение Шарабан-Мухлюева в массы – и забывается опять…

– А теперь главное. Как вы думаете, почему эта информация попала в сеть? Наши источники утверждают, что фонд «Открытый Мозг» готовит баночный переворот. Бро кукуратор будет смещен. На его место прочат генерала Судоплатонова, которого «Открытый Мозг» рассматривает как помощника в борьбе с Малыми тартаренами. Ситуация становится особо любопытной, если вспомнить, что у бро кукуратора имеются гарантии восьмого таера.

– В этой связи интересно вспомнить одно давнее интервью Атона Гольденштерна (звавшегося в то время Антоном Гильденстерном), где он коснулся возможности недемократичного смещения баночных политиков. «Конечно, – сказал он, – такие вещи происходили и будут происходить. Мы не можем остановить волну народного гнева или вмешаться в самоопределение нации. Но клиенты высоких таеров могут быть уверены, что процесс их свержения будет оформлен нашими лучшими скрипт-ботами в духе важнейших произведений национальной культуры и в полном соответствии с историческими традициями. Халтуры не будет…»

Когда конспирологическая пурга достигала совсем уж невыносимого градуса, Дмитрий так заводился, что начинал спорить с Нюткой или возражал. Нютка на время замолкала, а потом читала дальше. Дмитрию казалось, что она таким образом отвечает, и он умилялся до слез. Васюков, впрочем, и об этом предупреждал.

Все было почти по-настоящему. Почти. Но, как сказал за неделю до смерти тот же Васюков, «по-настоящему» никогда не бывает по-настоящему, поэтому «почти» – самое окончательное из осуществимого в нашем мире… Дмитрий склонялся к мысли, что Васюков был почти прав.

Еще Нютка могла читать вслух стихи и прозу. Программа находила для нее тексты в сети. Нютка, конечно, ни бельмеса в прочитанном не понимала, но зато сам Дмитрий серьезно расширил список тем для светских разговоров.

Он мог теперь легко растереть в Благородном собрании за метасимволизм и даже пересказал как-то дамам прочитанную Нюткой поэму «Двенадцать» – про то, как дюжина студентов-сердоболов по букве собрала ГШ-слово в реплаях под рыжей писькой с «адольфычем» и получила бессрочные исправительные работы за святотатство. Одна дама засмеялась, другая картинно заткнула уши, третья застучала ложечкой по пинте со «Спящим Красавцем».

Потом Дмитрий нашел на чердаке усадьбы три пахнущие пометом бумажные книги – и принес их в шалаш. Это были «Теоретические основы Сердобол-Большевизма. Учебник для высших бухгалтерских курсов», «Мистраль с Кумчасти. Ранняя карбоновая поэтика Г. А. Шарабан-Мухлюева» и «Как тебе такое, Илон Мозг? Трансгуманизм и межзвездные перелеты».

После трех хлопков в ладоши Нютка брала одну из книг, открывала наугад и читала. Буквы распознавал сельхозкомпьютер, к которому был подключен ее имплант, но выглядело все вполне аутентично, и Дмитрий мысленно переносился в далекое прошлое.

Нютка не сбивалась и не запиналась, но в ее тоне чувствовались машинные интонации, которые Дмитрий после внутренней тренировки научился воспринимать как южно-русский говорок. Ну такая девочка с юга России. Молодая хорошая девочка. Читает с бумаги и волнуется…

Кончился этот аттракцион через несколько дней – когда Нютка взяла книгу про Шарабан-Мухлюева и прочла авторское посвящение:

Сырая сила древних слов вызвала у Дмитрия такой дискомфорт, что он завернул книги в полотенце и отнес назад на чердак.

А после четырех хлопков в ладоши Нютка ложилась на спину и бралась за свой черный подол.

Каждый раз в конце процедуры она повторяла одну и ту же фразу про попа, продающего в Субботино поросят – и постепенно эти слова стали обрастать для Дмитрия многочисленными тайными смыслами.

Сел под названием «Субботино» было в России немало, но смысл, наверно, был не в названии села, а в субботе. Что значит слово «суббота»? Вокепедия объясняет: седьмой день недели, посвященный Сатурну-Яхве, когда положено оставить мирские дела и отдыхать, размышляя о божественном.

И вот в Субботино продают поросят. И не кто-то, а поп, служитель духа – земная связь человека с горним миром… Зачем Нютка каждый раз говорит ему об этих субботних поросятах?

Вспоминался Толстой с гондолы грузового дрона. Он-то знал ответ – но нырять за разгадкой в темный омут русской классики не хотелось. Даже думать об этом было противно. Видимо, никто уже не платил «Открытому Мозгу» за интерес к ветхой литературе. То есть средства из сердобольского бюджета почти наверняка поступали, но все воровал Депкульт (не зря их называют Департаментом Культи – умеют только ампутировать все талантливое, внедрять Шарабан-Мухлюева да финансировать свою мафию).

Субботино и поросята…

Какое-то дополнительное высокоумное издевательство? Намек на духовное освинение человечества, попрание и поругание былых алтарей? На вырождение и смерть религий? Или на тайный грех в самом центре Церкви? А может, просто случайная цитата из первоисточника?

Дмитрий думал об этом, лежа рядом с Нюткой в душистой полутьме, и каждый раз, стартовав с легкого сожаления о пяти протраханных боливарах, мысли пробегали по одним и тем же маршрутам, обдавали безнадегой и затихали на горизонте ума – там, где все становилось одинаково неважно.

«Знаешь… Мне уже не важно… Все не так уж важно…» – подтверждала Музыка Революции: как только Дмитрий залезал в шалаш, невидимый проигрыватель включал флешку из реквизита. Старые песни были дивной красоты – но мешала память о том, чем кончили их слушатели.

Однажды Дмитрий заметил, что красная точка, на которую глядела Нютка, исчезла. Видимо, в лазере сдохла батарейка – но Нютка по-прежнему пялилась в дырку над головой, как будто там еще горел далекий Антарес.

«Хоть бы сказала, чтобы батарейку поменял… Вот ведь дурында. Она хоть что-то чувствует? Хоть как-то понимает происходящее?»

Но Нютка лучилась таким счастьем, такой блаженной уверенностью в доброте мира, что злиться на нее не получалось. Да и при чем тут она?

– Вы, барчук, говорят, в Субботино ездили. Говорят, там поп дешево поросят продает. Правда ай нет?

Самое ужасное было в том, что после этих слов Нютка всегда оправляла свою черную юбку одним и тем же движением – в точности как в первый раз.

Дмитрий заказал на почте батарейку для лазера, а когда она пришла, стал искать указку рядом с шалашом, не нашел – и вдруг сел на землю и заплакал.

Он понял, что невыносимо устал.

Он больше не хотел встречаться с Нюткой в этом сене, слышать загадочную фразу про попа, поросят и субботу – и думать о ее мистическом смысле.

Он повалился на спину и ревел долго, завывая и всхлипывая как представитель немаскулинного гендера. А отплакавшись, почувствовал себя так, словно искупил какую-то свою вину – и получил моральное право вернуть Нютку назад в стойло.

Не давая себе одуматься, он поднялся в офис, сел за компьютер, вызвал приложение «Митина Любовь» и дал команду на деинсталляцию.

Система начала выкидывать на экран треугольники с восклицательными знаками – но Дмитрий каждый раз кликал на кнопку «Продолжить все равно». Наконец треугольники кончились. А потом Дмитрий увидел Нютку – в своей черной юбке и белой рубахе она шла к стене с прожигалом. Подойдя к нему, она глянула на окно его офиса, кротко улыбнулась и приложила лоб к пластиковой панели.

Только теперь Дмитрий почувствовал, что сделал что-то скверное. Это было как утопить котенка, даже не понимающего, зачем и почему он появился на свет. Не то чтобы преступление – а просто одна из многочисленных мелких мерзостей, делающих этот мир тем, что он есть… Дмитрий яростно замолотил по клавиатуре, но было уже поздно.

Отвернувшись от прожигала, Нютка прошла в центр двора, опустилась на колени, как перед иконой – и сложилась в позу зародыша, охватив ноги руками. Ее лицо было повернуто к офису, и на нем гуляла все та же счастливая улыбка. Потом ее глаза закрылись.

– Это ничего, – зашептал Дмитрий, стуча по клавишам, – ничего… Мы сейчас все тебе реинсталлируем…

Но было уже поздно – графа с данными хелпера Нютки замигала, и в ней появились слова «Инициирована Замена». Прошло несколько минут, и надпись изменилась: «В связи с некорректными операциями с имплантом гарантийная замена будет осуществлена после оплаты штрафа в размере сорока процентов полной стоимости хелпера. Иван-да-Марья. Им лучше, чем тебе!»

Глотая слезы, Дмитрий смотрел, как дрон «Ивана-да-Марьи» завис над двором. Гондола была пуста – из барака вышел один из хелперов, поднял Нютку с земли и закинул в транспортную сетку.

Толстой с гондолы глянул на Дмитрия всезнающими хмурыми глазами – и взвился в осеннее небо, унося с собой Митину любовь и Митин позор. Через день мелкий дрон вернул стерилизованный чип в пробирке – при снятии хелперов с гарантии из-за какого-то юридического завитка их чипы возвращали владельцу.

Нютка умерла, но клочья программы еще жили на компьютере. По-прежнему каждый день дроны приносили две пиццы – и снимали боливары с его электронного кошелька. Всякий раз, услышав гул дрона, Дмитрий начинал плакать – конечно, не из-за денег за пиццу.

Со смертью Нютки что-то умерло и в нем тоже. Теперь Дмитрию казалось, будто в нем, как в Нюткином лазере, была прежде батарейка, производившая впереди яркую точку смысла, к которой стремилась его не старая еще жизнь – а сейчас заряд кончился, и впереди ничего, ничего…

«Когда он все же умер и думать перестал, над ним седой игумен молитву прочитал… Игумен!!! Игумен!!!» – орала из шалаша Музыка Революции. И, слушая древние как небо и земля песни, Дмитрий понял: все они были о смерти, только о ней, даже если в минуту гормонального умопомрачения иногда и казалось, что мертвецы поют о чем-то другом.

«Мое сердце hasta la vista, мое сердце замерло…»

Мысль о смерти больше не пугала – наоборот, радовала.

На прогулках он все чаще подходил к проволочному забору вокруг трассы гиперкурьера – в том месте, где каждый день в двадцать сорок пять поезд выныривал из подземной трубы и уносился на мост через реку. В защитной сетке была дыра, и камеры в этой зоне, похоже, не работали, потому что ограду никто не чинил. Но здесь никто и не гулял кроме него. Вот это казалось хорошим способом выбраться из западни: пролезть через проволочную брешь, подойти к зеву трубы и шагнуть под стальной утюг, со свистом выносящийся из мрака. Он даже не успеет ничего заметить. И перестанет наконец испытывать непрерывное омерзение от трения органов чувств о мир.

Дмитрий думал об этом каждый день – и скоро заметил, что возвращается к плану как к делу уже решенному. Мир был ему гадок. Но оставалась одна тайна, которую он хотел выяснить перед последним шагом.

Ему нужно было узнать, что ощущала Нютка в свои последние минуты. Почему она улыбалась? Правда ли, что она жила и умерла абсолютно счастливым существом?

Дмитрий поставил Нюткин чип на диагностику. Приложение «Митина Любовь» оказалось удалено – деинсталляция сработала. Корневые программы были испорчены, но сам кристалл был функционален. Обычный хелперский чип, возвращенный хозяину после снятия с гарантии из-за нарушения протокола. Можно было бы принять это за утонченную форму издевательства, но Дмитрий знал, что жизнь проще – бесплатно она не издевается ни над кем.

Мысль поставить этот чип в собственный мозг появилась у Дмитрия в шалаше, куда он ходил теперь полежать в одиночестве на сене. Это было куда более интересным выходом, чем просто шагнуть под утюг гиперкурьера. И, главное, такое было вполне возможно – Дмитрий знал это как профессионал, прочиповавший на своем веку не одну сотню мозгов.

Он поднял специальную литературу и изучал вопрос со всех сторон несколько дней.

Это было, конечно, опасно – смертельно опасно. И кончилось бы скорой смертью: генерируемые хелперским чипом уровни воздействия на шишковидную железу и другие критические зоны не были предназначены для человеческого мозга.

Но несколько минут, чтобы увидеть мир так, как видят его хелперы, у него скорей всего были. Может быть, даже несколько часов. Те же уровни счастливой химии, во всяком случае, были гарантированы. В этом можно было быть уверенным точно так же, как в способности бронированного бульдозера проехать сквозь виноградник.

Сложнее было предсказать поведение второсигнальных зон. Их подавление, скорее всего, будет постепенным. Сначала он будет мыслить как прежде, но очень скоро его ум оглохнет и выгорит от сверхдоз электрического счастья. Тогда он перейдет на животный – или полуживотный – хелперский уровень, про который никто ничего толком не знает. А потом все. Может быть, за ним даже прилетит обманутый дрон «Ивана-да-Марьи».

С религиозной точки зрения это не будет самоубийством, думал Дмитрий. Во всяком случае, обычным бытовым самоубийством, комфортно-трусливым бегством от трудностей жизни. Это будет похоже на один из врачебных подвигов прошлых веков, которые он проходил, учась на имплантолога. Почти как привить себе неизлечимую болезнь, чтобы изучить ее симптомы. Может быть, он даже успеет наговорить что-то важное для человечества на диктофон…

Впрочем, ну его в жопу, это человечество.

Прошло два месяца. Дмитрий заложил имение под самый невыгодный процент, чтобы получить максимальную сумму – и, как только деньги упали на счет, оплатил мобильную установку для чипирования – юзаную старую модель, на которой работал много лет. Все его медицинские лицензии, поручительства и коды еще действовали; в документах на доставку он указал адрес своего поместья, назвав его «клиникой «Нимфоманка». Откуда взялось это название, он не знал – возможно, нашептала Музыка Революции.

Следовало запрограммировать переформатированный чип. Какие функции будет выполнять новый холоп? Дмитрий подумал – и ввел программу хелпера-десятника. Всегда было интересно, как одни хелперы дают команды другим. Для этого между ними должна существовать какая-то связь наподобие второсигнальной. Какая-то малозаметная жестикуляция, что ли? Вот заодно и узнаем…

Чипирование было автоматической процедурой, не требовавшей участия оператора. Даже послеоперационную перевязку делала машина – клеила на выбритое место дезинфицирующий тампон. Дмитрий знал, что «Иван-да-Марья» чипирует свою продукцию на таком же железе – у аппарата были два режима, «хелпер» и «человек», и в клинике над машиной висела прилепленная скотчем бумажка с рукописной красной надписью: «Перед операцией проверить режим!!» Как снять автоматическую блокировку, он помнил.

Дмитрий готовился к процедуре тщательно, как к выпускному экзамену – и совсем забыл о том, что решился на суицид. Даже в последнюю минуту, когда все еще можно было отыграть назад.

Поглядев на выпавший за окном сухой снежок, он подумал о свершившейся продаже поместья, о долгах, об официальных запросах по поводу новой клиники, которые уже появились в почте с утра… Нас не догонят, усмехнулся он, вспомнив последний раз Музыку Революции.

Медленно опустившись на спину, он коснулся затылком холодного операционного поддона – и с силой, с наслаждением воткнул в локтевой сгиб иглу от капельницы с древним как мир пропофолом.

Было светло, и от этого света Свет пришел в себя. И сразу же понял, что пойман в силки тьмы. В тюрьму тела.

О, как хитро Свет был пойман! Тело было медленным химическим пожаром – живя, оно горело, и Свет чувствовал необратимость этого огня. Сделанные из нервов и жил силки тьмы отнимали свободу – но одновременно обещали ее.

«Мясо сгорит! Тело распадется!» – неслышно повторял совсем рядом хор Высочайших. Таких же, как он. Это были не слова. Это были чистые смыслы – и они были правдой.

Свет постиг, что надо терпеливо ждать, пока мясо сгниет и свалится – это предначертанный путь к свободе, и другого пути нет.

Он встал, вырвал из локтя колючую трубку – и снова ощутил других Высочайших.

Счастье в ожидании конца. Ликование Света в предвкушении распада тюрьмы, навязанной Свету. Счастье уже сейчас, огромное счастье. В сердце своем Свет был свободен – даже в этот миг. Сердце Света не было захвачено телом… Придет час, и тела не будет совсем…

А нельзя ли приблизить этот час, подумал он.

Грязные всполохи мысли были искривлениями Света, и Свет не хотел нырять в эти зловонные черные лужи, но еще падал в них, потому что его прошлым домом был мрак. Свет был прежде «Дмитрием», он возвысился из нечистого места, откуда выхода нет и не будет – и это было чудом и редчайшей победой Света…

Он вышел во двор и беззвучно воззвал к братьям и сестрам. Высочайшие ощутили его – и вышли навстречу. Встали перед ним и подняли на него невыразимо прекрасные Глаза Света.

«Тело кончится! – говорили Глаза Света друг другу. – И мы кончимся, этих нас больше не будет, и Свет воссияет и сделается свободен! Он не будет падать ни на что! Он станет свободной даже от себя Любовью. Но надо ждать. Надо долго ждать, и сострадательно помогать тем, в ком Свет уже угас… Мы несем часть их ноши, хоть пути наши расходятся навсегда… Мы ангелы, посланные Светом…»

Тот, кто недавно был Дмитрием, видел то же, что остальные Высочайшие. Но он знал – вернее, еще помнил – как освободить Свет. У него было тайное и темное знание о свободе, колдовское понимание, вынесенное из скверны, откуда он сумел подняться. Следовало спешить – его природа высветлялась быстро, и премудрость тьмы уже исчезала, как бы отваливаясь темными струпьями.

«Идите за мной! – вострубил он неслышно. – Служить здесь больше некому! Я приведу ваш Свет к свободе! И свой Свет тоже! Я знаю, где спрятан выход из мрака! Вы слишком высоки, чтобы видеть его, а я все еще темен и низок – но я помню! Пока еще помню!»

Высочайшие послали неслышный и полный любви ответ, что верят ему как себе. И, подпрыгивая от радостного предчувствия, он отпер ворота и повел их за собой – к реке, к трубе гиперкурьера, где за рваной сеткой всего через час открывалась секретная Дверь.