Глава 5
Явились за мной ещё до окончания утренней зарядки. Подошли двое — дневальный и незнакомый мужчина, оказавшийся дежурным по лагерю. Проформы ради они поинтересовались причиной столь вызывающего безделья, и я не нашёл ничего лучше, чем поведать байку о мокром поле, потере равновесия и ударе головой о дверной косяк.
Вышло складно, но это не помогло, и меня пригласили с вещами на выход. Прозвучало требование внушительно, только какие ещё вещи? Всех пожитков — квиток из камеры хранения да учётная книжка, и ту сразу изъяли.
От казармы двинулись на пропускной пункт. Там меня и оставили под присмотром караульного, наказав тому не спускать со злостного правонарушителя глаз.
Смешно? Смешно. Обхохочешься просто.
У меня и мысли не было пускаться в бега. Куда? Зачем? Едва ли за драку назначат наказание серьёзней пары месяцев ареста — неприятно, но потом хоть за казённый счёт домой отправят. Не придётся на перекладных через всю страну добираться.
Сверхспособности?
При одной только мысли об этом на глазах сами собой выступили слёзы. Хотелось думать, будто из-за боли в опухшей скуле, но не стоило обманывать самого себя — вовсе нет, дело было в обиде на всё и вся, а ещё вселенских размеров разочаровании. Я — провалился. Провалился один из всех. И даже хуже того — не отсеялся на первом этапе, а уже прикоснулся к самому краешку могущества и тут же оказался сброшен обратно к обычным людям, навсегда лишился приставки «сверх-». А что не по своей вине, так это делало ситуацию ещё обидней.
Несправедливость давила и угнетала, мелькнула мысль сбежать и продолжить обучение самостоятельно, но даже всерьёз обдумывать эту идею не стал. Ребячество чистой воды.
Дальше расшалившиеся нервы бросили в противоположную крайность — захотелось позабыть о событиях последних дней и поскорее очутиться дома. Пусть и без всяких сверхспособностей, зато в привычной и комфортной обстановке. С полным средним образованием уж точно не пропаду — устроюсь на непыльную работёнку. Шиковать не выйдет, но и жилы рвать не придётся. Тоже неплохо.
Не придётся врать и юлить на допросе, просто сознаюсь во всём как на духу, и никто кишки мотать и загонять в угол не станет. Плохо разве? Да ничуть! И так голова раскалывается…
Я опустился на корточки, прислонился спиной к стене караулки, прижался к тёплым камням затылком. И понял — так легко не сдамся. Буду врать и выкручиваться до последнего.
Что придало решимости? Да просто вновь всплыло воспоминание о том, как неизвестный оператор на вокзале Зимска спокойно шёл под обстрелом анархистов, а пули просто падали вокруг него на брусчатку. И вспомнился свой собственный восторг. Я ведь так хотел заполучить аналогичные способности!
Опять же в проштудированном вчера законе присутствовали весьма расплывчатые определения благонадёжности соискателей, а одна-единственная драка ещё не делала меня рецидивистом.
Испытательный срок! Да! В качестве наказания на первый раз мне вполне могли назначить испытательный срок!
Как-то даже от сердца отлегло. Тогда только подумал об Инге. Ну — да, тоже немаловажный фактор. Остаться в Новинске — большое дело…
Стоп! Что значит — тоже?!
Обдумать изменения в расстановке приоритетов помешала подъехавшая к пропускному пункту полуторка. В кабине — водитель и сопровождающий, в кузове — конвоир с дубинкой. Все в серых гимнастёрках с коротким рукавом и однотипных панамах, у всех шевроны с уже знакомым изображением модели атома — у типа в кабине с одной поперечной нашивкой, у остальных пустые.
— Сразу и этого злодея забирайте! — объявил караульный, поднимая шлагбаум.
Конвоир нагнулся и протянул руку, я ухватился за неё и забрался в кузов. Там вдоль бортов тянулись две скамьи, сел поближе к кабине.
Дальше грузовик обогнул здание администрации и остановился на его задворках у спуска в подвал. Лязгнула железная дверь, начали выводить моих товарищей по несчастью. Четверо парней, одна растрёпанная девчонка. Из всех узнал только ту парочку, с которыми вчера вечером толковал агитатор Семён. А вот попытавшихся отдубасить меня уродов видно не было, и если одного наверняка отправили в медсанчасть, то отсутствие второго откровенно озадачило. Но и порадовало тоже.
Сопровождающий расписался за арестантов, и полуторка покатила на выезд, беспрепятственно миновала пропускной пункт, запрыгала на неровной дороге. Утреннее солнышко жарило как-то совсем немилосердно, да ещё растрясло моментально, начало мутить. По этой самой причине особо по сторонам не глазел и всю дорогу больше боролся с тошнотой.
— Куда нас везут? — спросил один из моих спутников, конвоир только головой покачал.
— Увидите, — коротко ответил он, и действительно — увидели.
Вывеска на пропускном пункте, к которому подкатил грузовик, гласила: «Комендатура ОНКОР».
Шлагбаум сразу ушёл вверх, и полуторка беспрепятственно въехала на территорию, остановилась у трёхэтажного кирпичного здания. Меня с товарищами по несчастью завели внутрь, а только дежурный распахнул журнал регистрации, появился начальственного вида усатый крепыш лет сорока в форме, на шевронах которой красовались сразу три угольника.
— Этого с синей мордой первым оформи, — объявил он. — Покажи медику и отправляй в допросную.
— Будет исполнено, господин капитан! — по-военному чётко отозвался дежурный и поманил меня рукой. — Ты кто у нас?
— Пётр Линь, — сказал я и осторожно прикоснулся к скуле.
Та опухла, но далеко не так сильно, как того стоило ожидать, зеркал же тут не было, и не получилось оценить, насколько мне подходит определение «синяя морда». Ну а потом вызванный дежурным медик наложил компресс и приклеил его двумя полосками пластыря крест-накрест.
На этом он счёл свою миссию выполненной и удалился, а меня отконвоировали в допросную. Убранство той оказалось донельзя лаконичным, не сказать — аскетичным. Стол, стулья, голые стены, под потолком — электрическая лампочка, забранная вместо стеклянного плафона металлической сеткой. Пару раз меня доставляли после митингов в полицию, но там опрашивали в обычных рабочих кабинетах, тут же всё выглядело нарочито крепким и солидным, будто напоказ. Хотя скорее просто местная специфика сказывалась. Очень уж контингент в округе специфический.
Долго маяться в одиночестве не пришлось. Уже минут через десять в распахнувшуюся дверь пошёл усатый капитан, скуластый, загорелый и крепко сбитый, а вслед за ним, к моему откровенному изумлению, появился консультант института сверхэнергии, с которым мы вчера пили пиво в буфете столовой.
— Альберт Павлович? — не сумел удержаться я от удивлённого возгласа, хоть и стоило бы промолчать.
— Здравствуй, Пётр! — протянул руку консультант. — Не могу сказать, будто рад встрече при таких вот обстоятельствах, но ничего не попишешь, работа — есть работа. Тут не до принципов.
— Работа?
— Институт предоставляет консультанта всем задержанным, вне зависимости являются они нашими учащимися или нет, — пояснил Альберт Павлович, снял шляпу, присмотрелся ко мне и попросил: — Георгий Иванович, будьте любезны распорядиться насчёт воды.
Капитан выглянул в коридор и коротко бросил:
— Графин воды! — после вернулся к столу, выложил на его край стопку каких-то бумаг, а сам опустился на табурет и хрустнул костяшками сцепленных пальцев. — Пожалуй, приступим…
— Не гоните лошадей, Георгий Иванович. Юноша не в том состоянии…
— Но имя-то своё он назвать в состоянии, так?
— Пётр Сергеевич Линь, — представился я по всей форме, будто в этом была хоть какая-то необходимость.
Кряжистый капитан без всякой спешки скрутил колпачок с перьевой ручки и записал мои фамилию с инициалами на верхнем листе желтовато-серой бумаги.
— Год рождения и полных лет?
— Двадцатый. Полных лет семнадцать.
Допрос начался без неожиданностей, просто собрали установочные данные, а потом принесли стеклянный графин и гранёный стакан, тогда Альберт Павлович заставил нас прерваться. Он расстегнул свой потрёпанный портфель и достал какой-то бумажный свёрток.
— Аспирин, — пояснил, высыпая в воду белый порошок. — Всегда с собой ношу.
Голова после удара куском мыла, тряски в кузове полуторки и солнцепёка просто гудела, принял лекарство с благодарностью. Выпил чуть горчившую жидкость и такое впечатление — и думать стало легче, и раздражающе-яркое сияние лампочки под потолком слегка потускнело.
Форсировать допрос капитан не стал, продолжил расспрашивать о моей прежней жизни, будто ему было до этого хоть какое-то дело. Не угрожал, не давил, просто задавал не относящиеся к делу вопросы и следил за реакцией. Альберт Павлович ему в этом не препятствовал и помалкивал. Лишь предупредил в самом начале, что в любой момент могу обратиться к нему за консультацией, и не проронил больше ни слова. Вроде бы даже подрёмывать начал.
Ну да — это у меня судьба решается, для него простая рутина.
Подумал я об этом без злости и раздражения. В конце концов дело консультанта давать советы, а не моральную поддержку оказывать.
— Так с какой целью ты ткнул потерпевшего заточкой? — спросил вдруг капитан. — Поссорились?
Захотелось сказать, что не заточкой, а гвоздём, и вообще это было нападение по политическим мотивам, поэтому пострадавшим надо считать именно меня; как сдержался — не знаю. В самый последний момент опомнился и язык прикусил, выдал свою первоначальную версию.
Скуластая физиономия капитана приобрела ещё более жёсткое выражение, и он не удержался от упрёка консультанту:
— Альберт Павлович! Нежелание вашего подопечного сотрудничать со следствием возмутительно!
Мой вчерашний собутыльник только руками развёл, заявив:
— Ничего не могу поделать.
— Да неужели?
— Именно так.
Георгий Иванович пригладил жёсткие чёрные усы, порылся в бумагах и выудил стопку сшитых листов в пару пальцев толщиной, пошелестел ими, невпопад спросил:
— Член Февральского союза молодёжи с прошлого года?
— Какое это имеет отношение… — возмутился было я, но меня перебили.
— Отвечай!
— Да.
— В иных политических организациях состоял?
— Нет.
— Чем вызван левый уклон в убеждениях?
Я даже не подозревал, что у меня есть какой-то «левый уклон», и понятия не имел, почему так решил собеседник, но вместо неопределённого пожатия плечами, вдруг сказал:
— Скорее не левый уклон, а категорическое непринятии идей реваншизма.
Ну да — монархистов я на дух не переносил. И упёртых консерваторов, желавших восстановить самодержавие в его прежнем виде, и их куда более многочисленных единомышленников, предлагавших реставрировать прежний режим в новой конституционной обёртке.
— Вот как? Интересно. — Капитан кинул быстрый взгляд на Альберта Павловича, но на этот раз обращаться к нему не стал и задал очередной вопрос: — Личные интересы?
— Чтение, — коротко ответил я.
— Разве это единственное увлечение? — с улыбкой уточнил Георгий Иванович. — А как же бокс и вольная борьба?
В боксёрский зал я проходил два месяца, в борцовскую секцию — три. Нет, меня не выгнали, забросил сам. Да и заниматься начал исключительно из-за Аркадия, поднявшего тему тренировок на собрании нашей ячейки. Но говорить об этом не стал, да капитан в ответе и не нуждался.
— Прыжки с парашютом и десантирование из дирижабля по тросу? — продолжил он зачитывать список моих краткосрочных увлечений.
Пять прыжков с парашютом, десять высадок с аэростата. Больше — никогда. Даже сейчас не понимаю, как позволил себя в это втянуть.
— Стрельба из пистолета и винтовки?
В тир ходил полтора месяца. Ничего против этого занятия не имел, банально стало не хватать на патроны карманных денег.
— Лёгкая атлетика?
Было дело — немного бегал. Немного и недолго. За компанию.
— Шахматы?
В эту секцию затащил Лёва, просто неудобно было ему отказать. А ещё у них имелась неплохая библиотека, поэтому захаживал туда какое-то время, но особых успехов не достиг. Да и не пытался.
— Курсы первой помощи при городской больнице?
А это была идея Лии — она всех туда водила, не стал исключением и я.
— Мотокросс?
Вот тут я не удержался от тяжёлого вздоха. В мотоклуб отходил весь сезон — с ранней весны и до конца осени. Ходил бы и дальше, но возиться с техникой зимними вечерами, перебирая двигатели и промывая карбюраторы, — это точно не моё. Опять же увлечение оказалось не из дешёвых. Можно было, конечно, как ни в чём не бывало снова заявиться в гараж по весне, Аркаша даже звал, но не хватило наглости.
— Итак, за последние два года ты поменял множество секций, — продолжил препарировать меня Георгий Иванович. — Неужели ничего не пришлось по душе?
Я лишь пожал плечами. Направление, которое принял допрос, немало удивило, но пока речь не заходила о злополучной драке, меня это всецело устраивало. Разве что горло пересохло, но в просьбе налить воды не отказали; напился.
— Зачем вообще было туда ходить?
Говорить правду не собирался, да изнутри будто что-то подтолкнуло. Не иначе удар по голове сказался вкупе с усталостью — в ушах шумело и лампочка под потолком своим мерцанием раздражала всё сильнее и сильнее, так и хотелось смежить веки.
— За компанию, — признался я. — Не хотел от остальных отставать.
Социализация. По мнению Инги мне требовалась социализация, и я старался её требованиям соответствовать. А так — лучше бы книги читал. Мотоцикл разве что в душу запал, да стрелять нравилось. Кабы не дороговизна патронов…
— А бросал почему? — с искренним любопытством поинтересовался Георгий Иванович. — Нет, тут написано — сотрясение мозга, травма запястья, звуковая контузия, вывих ноги и ещё один ушиб. А на самом деле — почему? Если загорался, а потом остывал, и требовался повод бросить занятия — тогда понятно. Но ты ведь не загорался, так?
— Времени на учёбу не оставалось.
— И на книги?
— И на книги, — подтвердил я, потом невесть зачем добавил: — Да и денег на оплату занятий не хватало, а просить в ячейке стеснялся.
Это моё замечание показалось Альберту Павловичу смешным, и его округлое лицо осветилось искренней, едва ли не детской улыбкой.
— Так что там насчёт нападения с заточкой? — резко сменил тему допроса капитан и вперил в меня пронзительный взгляд тёмных глаз.
Сознался бы как на духу, да что-то удержало. Не знаю, что именно. Как не знаю, с какой стати вообще захотелось исповедаться обо всех своих грехах этому приставшему словно банный лист капитану. Мне бы злиться на него, а не получается. Словно с лучшим другом на отвлечённые темы разговор веду. Чертовщина какая-то!
— Не знаю ни о какой заточке, — ответил я, не покривив при этом душой, и как-то сразу полегчало.
— Если не заточкой, то чем ты бил?
Вновь накатила волна противоестественного желания во всём сознаться, и на этот раз сумел лишь сохранить молчание.
— Что они тебе сказали? — продолжил допытываться Георгий Иванович.
Судорогой свело челюсть, но промолчал. Лампочка под потолком мигала, уже не переставая, её прерывистое мерцание било даже не по глазам, а напрямую по нервам. Меня словно к электрической сети подключили.
— Кто ударил первым? Ты или тебя? — зашёл капитан с другого бока, не оставив попыток добиться признания.
Нечто непонятное стиснуло голову чуть ли не физически, а затем почти сразу заложило уши и накатило головокружение, комната для допросов пошла кругом, а центром этого вращения сделался я сам.
Поначалу лампочка вертелась надо мной в общем темпе, затем её светящийся след превратился в замкнутый круг, а после и вовсе рассыпался на отдельные пятна. Они мелькали над головой, едва различимые из-за бешеной скорости вращения, но стоило только сосредоточиться, и те моментально замерли на месте.
Но не замерли — вовсе нет, просто возник эффект стробоскопа.
«Ой, всё!» — мелькнула испуганная мыслишка, и комната приняла привычный вид, только осталось висеть над головой кольцо из тринадцати лампочек. И тишина. Уши словно воском залили, такое впечатление — ещё немного и стук собственного сердца различить смогу.
Альберт Павлович поднялся и покачнулся, но устоял. Он раскрыл свой портфель, достал носовой платок, вытер покрывшееся испариной лицо, потом и вовсе принялся обмахиваться шляпой.
Георгий Иванович поводил перед моим лицом ладонью; я не моргнул. И судя по жжению в глазах, не моргал уже довольно давно.
Ни капитан, ни консультант не казались удивлёнными, и это не на шутку встревожило. Что за игру они тут затеяли?
Они?! О, да! Именно они!
В этот момент капитан что-то спросил и неожиданно для самого себя я сумел прочитать это слово по губам. А следом осознал, что затопившая комнату тишина сгинула и вновь вернулись звуки.
— Абсолют? — спросил Георгий Иванович.
— Отнюдь, — покачал головой Альберт Павлович, наполнил стакан водой и напился. — Полностью согласен с выводами доцента Звонаря. Наш юный друг лишь крепкий орешек, но никак не абсолют.
— Сколько времени тебе понадобится, чтобы его сломать?
Вопрос напугал бы до икоты, если б эмоции не растворила в себя затаившаяся внутри тишина, а над головой не висела чёртова дюжина электрических ламп. По всем приметам я находился в резонансе, а потому был всемогущ. Теоретически. На практике не мог пошевелить ни рукой, ни ногой.
— Сложный вопрос, — произнёс консультант после долгой паузы и приложил ко лбу опустевший стакан.
— Вопрос проще некуда, — продолжил допытываться капитан. — Сколько тебе понадобится на это времени, а?
— В лабораторных условиях?
— Да.
— Пять-шесть часов. Возможно, немного больше.
— Значит, парень абсолют.
Альберт Павлович от возмущения руками всплеснул.
— Вздор! Есть специалисты и опытней меня! Кто-то точно справится быстрее. Настоящего абсолюта сломать невозможно!
Капитан вздохнул.
— Альберт, друг мой, ты слишком много общаешься с высоколобыми умниками. Наш стоматолог со своей бормашиной сломает абсолютно любого, уж прости за тавтологию, абсолюта за один сеанс лечения кариеса!
Консультант раздражённо передёрнул плечами.
— Я толкую о том, что особенность, именуемая «абсолютом», полностью изучена и предсказуема. У него, — указал он на меня, — другое. Просто высокая сопротивляемость ментальному воздействию, полученная в ходе инициации. Люди, склонные к неврастении, часто становятся стихийными пирокинетиками, а наш юный товарищ представляет собой клинического интроверта. И он обрёл именно то, чего всегда подсознательно желал, — возможность отгородиться от остального мира. Но насколько стабильна и контролируема эта способность, не знает никто.
Вывод Альберта Павловича на мой счёт до обидного походил на правду, и в голове наперебой зазвучали голоса, призывающие зачерпнуть побольше силы и шибануть по этому невеже, но их тоже растворила в себе нашедшая во мне временный приют тишина.
Бред? Да последние три дня — один сплошной бред!
— Я всё понимаю, но пойми и ты меня: бойцов комендатуры не похищают подручные безумных изобретателей, и те не препарируют их в своих тайных лабораториях. Бойцы комендатуры гоняют на улицах самонадеянную молодую шпану, каждый второй из которой эмпат, а каждый третий обладает зачатками гипноза, телепатии и ментального доминирования! Будет время присмотреться к способностям нашего юного друга в полевых условиях, прежде чем двигаться дальше.
Альберт Павлович вскинул руки.
— Не подумай, будто отговариваю! Просто не пеняй мне потом, что получил кота в мешке!
— Не буду, — пообещал капитан, распахнул дверь и скомандовал: — Вещи Линя принесите!
Заявление это одновременно порадовало и насторожило. Что происходит? Во что я вляпался на этот раз? Мог бы — спросил. Но какой там! Сижу неподвижным истуканом: ни моргнуть, ни почесаться. И глаза всё сильнее печёт…
Вместо убежавшего за моими вещами караульного в камеру вошёл комендант распределительного центра. Он сунул тросточку под мышку, свысока глянул на Альберта Павловича, потом кивнул на меня.
— С этим что?
— В отключке, — последовал раздражённый ответ.
— Оставляете?
— Да!
— Хорошо, тогда включу его в ведомость. До пятого числа потрудитесь рассчитаться, — заявил комендант и покинул помещение.
Георгий Иванович прикрыл за ним дверь и зло выругался:
— Контра недобитая! Доведись повстречаться в семнадцатом, поставил бы к стенке и шлёпнул без суда и следствия!
Альберт Иванович вздохнул.
— Зачастую ваши убеждения, коллега, идут в разрез с моими принципами, но в данном конкретном случае вынужден признать весьма прискорбным тот факт, что он не повстречался вам на жизненном пути… уже тогда.
Капитан хохотнул.
— Первостатейный мерзавец, да? Но полезный — чего не отнять, того не отнять. Ну ты же знаешь, как это бывает: вот ненавидишь человека всей душой, дай только волю — собственными руками удавишь, а потом с ним спина к спине до последнего патрона отстреливаешься. И наоборот — с человеком взаимная симпатия и после футбола в пивной разговоры разговариваете, а на деле всё упирается в то, кто кому первым нож в спину воткнёт по причине фатального несовпадения убеждений!
— Всякое бывает, — холодно подтвердил консультант и уточнил: — Сколько из этого потока получится завербовать?
Георгий Иванович враз помрачнел.
— Меньше, чем планировал. Слышал, какой номер Чекан выкинул? Этот драный пацифист протащил через наблюдательный совет аккредитацию энергетических компаний, и все деревенщины с восьмого витка хором записались в генераторы электроэнергии! Уму непостижимо! Это всё равно что патроны молотком забивать!
— Хотел сказать: гвозди микроскопом? — поправил товарища Альберт Павлович.
— Нет! — рявкнул в ответ капитан. — Именно патроны!
— Ну а что тебя удивляет? Профессор гнёт свою линию и делает всё, чтобы оставить армию и корпус без операторов. Скажи спасибо, что он ещё квоты в сторону уменьшения пересмотреть не потребовал!
— Чёртов пацифист!
Раздался стук в дверь, вошёл караульный.
— Господин капитан…
Тот молча указал на стол, и рядовой принялся выкладывать изъятые у меня при оформлении вещи: ремень, шнурки, значок, две рублёвых бумажки и кучку мелочи, а ещё — горошину так и не проглоченной мной вчера пилюли. Вот именно она-то внимание Альберта Павловича и привлекла.
— А это откуда? — спросил он, зажав синий шарик в пальцах.
— Изъяли, ваше благородие…
— Ой, да иди ты! — досадливо отмахнулся консультант от бойца и продемонстрировал пилюлю капитану. — Знаешь, что это?
— В загадки поиграть решил?
— Это комплексный препарат, назначаемый для снижения восприимчивости к сверхэнергии. В распределительном центре его выдают в обязательном порядке, и я исходил из того, что наш юный друг успел принять две дозы. А он самое большее выпил только одну.
Георгий Иванович насторожился.
— И чем это чревато?
Я вновь уловил давление, но едва-едва уловимое. Консультант нахмурился.
— Есть отличная от нуля вероятность того, что он находится в сознании и сорвался в неконтролируемый резонанс.
Рука капитана метнулась к кобуре, миг спустя мне в лоб уставился чёрный зрачок дула. Альберт Павлович ладонью опустил пистолетный ствол к полу.
— Полагаю, первую дозу он всё же принял, поэтому в столь кардинальных мерах пока нет нужды. Если угодно, его сейчас мотает на холостом ходу.
— Тебе видней, — буркнул Георгий Иванович, не спеша убирать пистолет в кобуру. — Наши действия?
Сотрудник института сверхэнергии присмотрелся ко мне, зашёл с одной стороны, потом с другой. Был настороже, но стремительного движения даже не заметил, просто получил со всего маху жёсткой ладонью по уху и полетел на пол, оглушённый и дезориентированный. В голове словно петарда взорвалась, из глаз хлынули слёзы, в одном ухе зазвенело, другое заложило, а стоило только попытаться встать и тут же уселся обратно на пол, поскольку взбрыкнул вестибулярный аппарат.
Когда проморгался, лампочка под потолком горела уже одна, двенадцать фантомов исчезли без следа. Альберт Павлович проследил за моим взглядом, но ничего на этот счёт говорить не стал и уточнил:
— Всё слышал?
Захотелось соврать, но едва ли это могло хоть что-то изменить, поэтому, усаживаясь обратно на стул, проворчал:
— Почти ничего не понял и уже всё забыл.
— Неважно! — отмахнулся Георгий Иванович, посмотрел на зажатый в руке пистолет и сунул его в кобуру. — Ничего секретного мы не обсуждали, а подписку о неразглашении тебе так и так давать.
— Зачем?
— А выбор у тебя простой: либо переходишь к нам, либо прощаешься со сверхспособностями.
— Это законно вообще?
— А как же? Всё по закону. После сегодняшней драки твоя благонадёжность поставлена под сомнение, но на первый раз можешь отделаться испытательным сроком. Согласишься — поступишь под наш надзор. Откажешься — скатертью дорога.
— Вы же сами тех двоих подослали! — не сдержался я. — Сами!
— Фи, — скривился капитан. — Мы так грубо не работаем. Просто кому-то стало известно о твоей политической ориентации и этот кто-то передал эту информацию дальше. На этом всё. И не строй иллюзий насчёт собственной исключительности, этой схеме не первый год.
Тут в разговор вступил Альберт Павлович.
— Дело в том, что ведомство Георгия Ивановича имеет возможность привлечь к себе только тех, кто вошёл в резонанс на последних трёх витках, а также располагает некоторой квотой на выпускников. И те, и другие — товар штучный. А надо кем-то и текущие дыры затыкать. Восьмой и девятый виток отписаны промышленникам и армии, но правонарушители — это совсем другая статья. На них правительственный приказ не распространяется. Такая вот правовая коллизия: не может подзаконный акт перебить силу закона.
Я помотал головой.
— И чего вы от меня хотите?
— Поступишь на работу в комендатуру, будешь поддерживать порядок на улицах — пояснил капитан. — Почему ты? Потому что никакой малолетний хулиган со сверхспособностями не сумеет забраться тебе в голову, вот почему!
Меня карьера в правоохранительных органах никогда не привлекала, и нынешнее предложение исключением не стало. Одно дело читать книги о частных детективах и совсем другое патрулировать улицы самому.
— А если мне голову оторвут? — спросил я, поёжившись.
— Сделай так, чтобы не оторвали. Направление на курсы управления сверхэнергии выдадим, остальное в твоих руках. И уж поверь, в армии риск безвременной кончины куда выше нашего.
Я поверил. Очень уж мне этого хотелось. Да и какие ещё были варианты?
Плюнуть на всё и попросить билет домой или мотать себе нервы осознанием того, что поступаю неправильно? И смысл? Куда более важным моментом представлялся совсем иной вопрос.
— Это будет считаться государственным распределением? — напрямую спросил я. — Смогу воспользоваться льготами по погашению образовательного кредита?
— Удивительная меркантильность для столь юного возраста, — неодобрительно поморщился Георгий Иванович. — Разве твой папа плохо зарабатывает в должности старшего телеграфиста?
— У папы с мамой нас четверо. Я — старший. Брат заканчивает восьмилетку в следующем году. Через полгода наступит срок гашения кредита, полученного на моё обучения в гимназии и…
— И его погасят за счёт государства! — оборвал меня капитан. — Что-то ещё? Нет? Тогда не трать наше время и подписывай бумаги!
«Бумаги» оказались чистосердечным признание в совершённом проступке, просьбой о снисхождении и согласием на отработку провинности в комендатуре ОНКОР, а также заявление на зачисление в её учебное отделение. Ну и подписку о неразглашении подсунуть не забыли.
— Неужели нельзя было просто предложить сотрудничество? — спросил я, принимая перьевую ручку. — Обязательно требовалось доводить дело до нападения?
Капитан улыбнулся.
— У нас индивидуальный подход к рекрутам. Кому-то можно «просто предложить», а кого-то стоит проверить. Подписывай!
Я поставил внизу первого из листов характерный росчерк и спросил:
— Что такое ОНКОР?
— Отдельный научный корпус, — ответил Георгий Иванович. — Не сомневайся, ты сделал правильный выбор!
Я только вздохнул.
Выбор из двух зол редко когда бывает верным. Правильно — не давать другим ставить тебя перед подобным выбором вовсе. Но это не мой случай, увы…
А с другой стороны — стоит ли гневить судьбу жалким нытьём? Всё ведь хорошо! Инициацию пережил? Пережил. Способности обрёл? Обрёл. В училище обучать оперированию сверхэнергией станут? Станут. Ещё и от долговой кабалы избавился, а работой так и вовсе на ближайшие пять лет гарантировано обеспечен!
У меня всё хорошо! Ну — наверное…
