14. Рождение новой столицы. 1848–1860

Столица, опутанная железными дорогами, по-новому осознавала себя. Прежде условия жизни большинства горожан изредка становились предметом заботы, как, например, во время борьбы с джином и деятельности братьев Филдинг. Однако разделение на богатых и бедных и размер той части города, где жили последние, постепенно стали привлекать общественное внимание, пусть и в основном в связи с проистекавшей из этого угрозой здоровью Лондона.

Начнем с того, что исследованиями причин и размаха бедности никто не занимался. Акт 1774 года предусматривал дома не только для богачей и верхней части среднего класса. Дома «четвертой категории» по акту предназначались для тех, кто имел постоянную работу, но не был слугами. Это были квалифицированные ремесленники, лавочники, клерки Сити и правительственных учреждений. Однако через споры о том, как реформировать викторианский город, красной нитью проходило разделение бедняков на «достойных» и «недостойных», как их стали называть позже.

Одним из ранних комментаторов был социальный реформатор и один из основателей журнала Punch Генри Мэйхью, чьи исследования 1840-х годов легли в основу труда «Рабочие и бедняки Лондона» (London Labour and the London Poor), опубликованного им в 1851 году. Мэйхью стремился разбить бедное население Лондона на категории – в частности, провести границу между мастеровыми и чернорабочими на основе их жилищ. Он отмечал: «В жилищах первых вы иногда найдете статуэтки Шекспира под стеклом; в жилищах вторых – только грязь и зловоние». В одну зону, по Мэйхью, попадали образованные мастеровые, «в то время как чернорабочих, как правило, беспрестанный труд, жалкая еда и грязные дома доводят до звероподобного состояния… Нравственная и интеллектуальная пропасть между квалифицированным рабочим в Вест-Энде и неквалифицированным трудягой в восточных кварталах Лондона так велика, что может показаться, что вы оказались в другой стране, среди иной расы».

По оценке Мэйхью, около четверти населения Лондона были «дегенератами». Они населяли преисподнюю, ютясь на каждом клочке свободного места. Они жили там, куда другие не заглядывали, – вдоль забитых нечистотами водостоков или на мостках, перекинутых через впадающие в Темзу ручьи. Их жилищами служили деревянные лачуги, где этаж громоздился на этаж, и дворы, заполненные бездомными или полубездомными. Многие из них были неприкаянными бродягами, выброшенными на дно жизни, сезонными мигрантами, зимой трудившимися на лондонских газовых заводах, а летом собиравшими хмель на полях Кента.

Мастером биографии этого нарождающегося Лондона был Чарльз Диккенс. Он родился в Портсмуте в семье неимущего клерка морского ведомства и рос в Кенте, а с десяти лет жил в лондонском районе Кэмден. Здесь он познакомился и с бедностью, и с неустроенностью; его отец угодил в тюрьму Маршалси за долги. Романы Диккенса настолько полны персонажей, видов, звуков и даже запахов лондонских улиц середины века, что викторианский Лондон часто называют диккенсовским. Несмотря на мрачную тематику многих историй писателя, его Лондон добр и дает любому шанс изменить свою судьбу.

Диккенс сделал своими героями изгоев, «маленьких людей», чудаков. Трудно вообразить, чтобы он вслед за Мэйхью заклеймил как «недостойных» Джо из «Холодного дома», Лиззи из «Нашего общего друга» или Боба Крэтчита – клерка Скруджа из «Рождественской песни в прозе». Диккенс стал яростным обличителем Закона о бедных 1834 года и проистекавшего из него закрепления положения обездоленных и их закабаления. Угроза, которую городская беднота представляла в глазах респектабельной публики, по его мнению, была не что иное, как «дракон… в весьма беспомощном виде: без зубов, без когтей, с тяжелой одышкой, – такого явно не стоило заковывать в цепи». Работный дом наряду с тюрьмой был воплощением государственной жестокости. Надо сказать, что не все работные дома были такими, как описал их Диккенс, и они представляли собой шаг к ответственности государства за тех, кто стал жертвой бурного роста Лондона.

При всей гневности своего пера Диккенс никогда не забывал о лондонском юморе. Он наслаждался языком улицы, например кокни, на котором говорит Сэм Уэллер, слуга мистера Пиквика. Слово «кокни» изначально было ругательным: так провинциалы называли «бездельников»-лондонцев» (от cock’s egg – «петушиное яйцо»; подразумевалась такая же ненатуральность). Оно превратилось в самоназвание всех коренных жителей Ист-Энда – по распространенному мнению, тех, кто родился на расстоянии слышимости колокольного звона церкви Сент-Мэри-ле-Боу на Чипсайде. В речи кокни позже развился рифмованный жаргон: так, слово porkies означает «ложь», так как литературное слово lies («ложь») рифмуется с pork pies («пирожки со свининой»); слово bread (буквально «хлеб») означает «деньги», потому что money («деньги») рифмуется с bread and honey («хлеб с медом»). Правда, у Диккенса таких рифм еще нет.