Больше всего от Великого пожара выиграл Вестминстер. Сельская местность вокруг западной окраины Лондона прежде была в основном представлена пастбищами и огородами. Вместо них появились кирпичные заводы, дороги для грузовых повозок, печи для обжига извести и лагеря, где жили работники. Тайный совет, преемник Звездной палаты, пачками раздавал лицензии на строительство. Спрос был безумным. Историю раннего этапа земельной спекуляции в Лондоне можно спутать со страницами альманаха «Дебреттс» (Debrett’s), посвященного самым знатным людям Британии. Вельможи начала Реставрации – Солсбери, Бедфорд, Саутгемптон и Сент-Олбанс – проложили дорогу, по которой после Великого пожара ринулись другие. Граф Лестер застраивал район Лестерских полей (ныне площадь Лестер-филдс). Лорд Арлингтон построил дом, выходивший фасадом на Грин-парк, хотя жил вельможа чуть дальше по улице, в здании, на месте которого ныне находится Букингемский дворец. На Грин-парк выходили особняки и лорда Беркли, и герцога Албемарла, и графа Корка и Берлингтона; позднее их имена получили соответствующие улицы. За ними последовали простые смертные.

Когда граф Кларендон угодил в опалу, его особняк на Пикадилли в палладианском стиле работы Роджера Прэтта был куплен синдикатом застройщиков во главе с сэром Томасом Бондом и быстро снесен. Лорд Джерард, позднее граф Макклсфилд, застроил часть полей Соу-Хоу. Некий полковник Пэнтон, азартный игрок, приобрел Хеймаркет, а земля к северу досталась Ричарду Фриту, Фрэнсису Комптону, Эдварду Уордуру, Уильяму Палтни и Томасу Нилу. Все они оставили свои имена на карте Лондона, обеспечив память о себе надежнее, чем табличкой в Вестминстерском аббатстве.

Самым упорным из них был Николас Барбон – не аристократ, а сын парламентария-баптиста по имени Прэйз-Год Барбон. Родился он в Голландии в 1640 году и по образованию был врачом, а в 1664 году поселился на Флит-стрит и стал первым «профессиональным» застройщиком Лондона. Его охотничьими угодьями был весь Вестминстер. Барбон прокладывал себе дорогу то угодливостью, то взятками, то угрозами. Если от его предложения отказывались, он мог послать своих приспешников, которые за ночь сносили дом. По словам историка Кристофера Хибберта, если на него подавали в суд, «он утомлял оппонентов апелляциями, встречными исками, неявками, извинениями, отказами от признания, обманчивыми аргументами, недобросовестными оправданиями, прямой ложью и речами, которые невозможно было понять». Подобно Грешэму елизаветинских времен, он был звездой среди лондонских прохиндеев.

Барбон всюду поспевал. После смерти графа Эссекса графский дом неподалеку от Стрэнда исчез, освободив место для Эссекс-стрит и Деверё-стрит. Та же судьба постигла дом герцога Бекингема у Чаринг-Кросса. Герцог умолял Барбона хотя бы сохранить его имя. В ответ появились Джордж-стрит, Вильерс-стрит, Дьюк-стрит, Оф-элли и Бекингем-стрит. Правда, к названию проулка Оф-элли ныне приходится присоединять эпитет «бывший». На площади Ред-Лайон-сквер двумстам рабочим Барбона пришлось яростно сражаться камнями и палками с протестующими юристами из расположенного по соседству Грейс-Инна. Прокладывал Барбон улицы и в Темпле, и в Бедфорд-сити (последний располагался к северу от Холборна). Как многие люди его породы, он не рассчитал своих сил и обанкротился. Перед критиками он оправдывался так же, как и любой застройщик всех времен: он всего лишь делал то, что диктовал ему рыночный спрос.

В 1669 году Рен был назначен инспектором королевских работ. Его задание было монументальным: реализовать программу постройки дворцов, которые сравнились бы с творениями на континенте, служившими предметом восхищения Карла в годы изгнания. Для начала следовало перестроить королевский дворец Уайтхолл, который к тому времени превратился в растущий во все стороны комплекс из внутренних дворов и королевских апартаментов, причем придворные и слуги, пользовавшиеся благоволением короля, могли добавлять к своим помещениям любые пристройки. Предположительно, это был самый большой дворец в Европе (хотя вскоре его превзойдет перестроенный Версаль): здесь на территории 23 акра (ок. 0,1 кв. км, или 93 000 кв. м) располагалось 1500 комнат. Прежний план Иниго Джонса – создать для Якова I Тюильри на Темзе – так и не был воплощен в жизнь, построить удалось только Банкетный зал.

Карл поначалу решил расширить дворец на запад, к Гайд-парку, для чего нанял французского ландшафтного архитектора Андре Ленотра, который должен был перепланировать часть земли бывшего лепрозория Святого Иакова. В проект Ленотра входили канал и дорожка для очень популярной в то время игры палла аль мальо (palla al maglio), напоминавшей крокет, но на очень вытянутом в длину поле; прежде в эту игру играли на месте нынешней улицы Пэлл-Мэлл. На западном конце парка располагалась старая шелковичная роща, посаженная Яковом I, которому, однако, не удалось развести в ней гусениц, дававших шелк. Этот участок впоследствии перешел графу Арлингтону, а затем герцогу Бекингему, и на нем в конечном итоге был выстроен Букингемский дворец.

Что касается самого Уайтхолла, в нем по-прежнему то тут, то там возникали отдельные новые части, но ничего похожего на Тюильри на Темзе не возникло; не получилось и Версаля на воде, о котором мечтал Рен. У Карла кончились деньги. Наконец, в 1691 году, когда король уже умер, а его брат Яков II бежал, весь дворцовый комплекс, кроме Банкетного зала, сгорел. Преемники Стюартов покинули сырой и грязный Вестминстер и уже не вернулись сюда.

До наших дней дошло совсем немного значительных зданий, построенных вскоре после Великого пожара. В Сити это старый Дом декана (1672) близ церковного двора собора Святого Павла, а также здание Геральдической палаты неподалеку и несколько сохранившихся залов ливрейных компаний. До пожара, наряду с восстановленным Стэпл-Инн в Холборне, возможно, построены дома, возвышающиеся над лабиринтом проходов и проулков на улице Клот-фэр неподалеку от границы Смитфилда; если так, то они, со своей кирпичной облицовкой и широкими эркерными окнами, относятся к середине XVII века. Но никуда не делся излюбленный стиль эпохи Реставрации – непрерывный блок из четырех- или пятиэтажных особняков, каждый с собственной передней дверью, с подвалом или без него, с гостиными на первом и втором этажах и спальнями выше. На самых шикарных площадях этот образец воплощался в преувеличенном виде, на скромных глухих улочках – в масштабах поменьше. Подобные дома были лишены претенциозности, получались не слишком просторными, но обладали достоинством и изяществом. Эта модель дома стала нормой лондонской застройки везде, кроме самых убогих строений для сдачи внаем, и оставалась таковой на протяжении XVIII и XIX веков, пока в конце правления королевы Виктории ей на смену не пришел популярный доныне тип многоквартирного дома.

В XVIII век Лондон вступил самым молодым городом Европы. Почти все дома в нем, от самых бедных до самых богатых, были построены в предыдущем столетии; дома в других городах до сих пор в основном лепились вокруг средневекового центра. Одним из последствий этого стало то, что, когда европейские страны в XIX веке перестроили центры своих городов, в основном заполнив их многоэтажными многоквартирными домами, Лондон остался с улицами террасной застройки, следствием чего была довольно низкая плотность населения. А значит, чтобы вместить растущее количество жителей, нужно было занимать все больше земли. К счастью, земли вокруг Лондона было много.