Теперь Генрих приступил к действиям, которые вытекали из его решения, и действия эти принесли ему – и Сити – немалую выгоду. К 1536 году Генрих со своим новым канцлером Томасом Кромвелем упразднили все аббатства, приораты и монастыри и изгнали оттуда монахов и монахинь. Земли и богатства монастырей (а по всей стране их было от 800 до 900) были конфискованы; средства король либо присвоил, либо раздал своим придворным и сторонникам. Историки подсчитали, что на начало XVI века треть земельных владений Сити и практически весь Вестминстер находились в собственности религиозных организаций. Теперь тридцать девять религиозных учреждений Лондона, в том числе двадцать три в Сити, были упразднены. Самое решительное сопротивление оказали монахи картезианского монастыря, восемнадцать из которых были в конечном итоге казнены за неповиновение королю и, само собой, канонизированы католической церковью.

Буквально в одночасье в Сити и на окружающей территории произошел такой передел земли и богатств, какого не было даже в эпоху нормандского завоевания. В провинции большая часть собственности отошла непосредственно в королевскую казну, но имущество в Сити и вокруг него переходило аристократам, купцам и приближенным монарха. Король занял дворец кардинала Вулси на реке (принадлежавший ему же Хэмптон-корт король отнял еще раньше), намереваясь построить там новый дворец Уайтхолл. Особняки епископа Честерского и епископа Вустерского были разрушены, земля подарена Эдварду Сеймуру, позднее шурину короля и герцогу Сомерсету, и на их месте вырос Сомерсет-хаус. Особняк епископа Батского и Уэльского отошел герцогу Норфолку; епископа Карлайлского у старого монастырского сада – герцогу Бедфорду; епископа Солсберийского – графу Дорсету. Аббатства Гластонбери, Льюис, Малмсбери, Питерборо и Сайренсестер все утратили свои лондонские здания. Приорат Святой Троицы в Олдгейте перешел к лорду-канцлеру Томасу Одли. Великое аббатство Бермондси, стоявшее семь веков, было разрушено, а у земельного участка за тридцать лет сменилось три собственника.

Для Сити упразднение монастырей и открывало новые возможности, и сулило кризис. Хотя забота о бедных была исключительной обязанностью прихода, монастыри занимались обширной благотворительной деятельностью в области обучения, заботы о больных, увечных и бедных. Депутации от Сити подавали королю прошения: мол, как бы король ни поступал с монастырями, пусть он оставит в покое их благотворительную деятельность или, по крайней мере, передаст соответствующую инфраструктуру Сити. В противном случае «бедные, больные, слепые, престарелые и немощные… лежали бы на улицах, оскорбляя каждого чистого прохожего своими грязными и отвратительными ароматами».

На это король в целом соглашался. В 1547 году госпиталь Христа превратился в приют для сирот, а картезианский монастырь стал богадельней Чартерхаус; домом престарелых он служит и сегодня.

Госпитали Святого Фомы и Святого Варфоломея сохранили свое назначение – именно поэтому проходную больницы Святого Варфоломея в Смитфилде украшает, как ни странно, статуя Генриха. Когда приорат Святого Варфоломея был переведен в Сити, предполагаемый приют на сотню нищих оказался заброшенным, и там «лежали в родах три или четыре гулящие девки». Брайдуэлл был построен Генрихом как королевский дворец, но позднее передан Сити как приют для молодых бродяг и мелких жуликов – прообраз работного дома. Вместо монастырских школ возникали новые. Школа при соборе Святого Павла вновь открылась в 1510 году. Торговцы тканями основали свою школу в 1541 году, а портные – в 1561 году. Госпиталь Христа и Чартерхаус вскоре тоже расширили сферу благотворительности, открыв школы.

Более долгосрочное воздействие оказала конфискация Генрихом церковных земель в целях расширения своих охотничьих угодий. Так появились – и сохранились – сегодняшние Грин-парк, Сент-Джеймс-парк, Гайд-парк, Кенсингтонские сады и Риджентс-парк.

Если принять во внимание ненасытный характер застройщиков в последующие века, вполне вероятно, что в центре Лондона не было бы парков, если бы не Анна Болейн и страсть ее мужа к охоте. Даже сегодня в Центральном Лондоне меньше открытых пространств, чем в любой другой европейской столице.