Новому СБЛ досталось трудное наследство. Он не только почти ничем не управлял, но и в своих «стратегических» решениях должен был учитывать либо необходимость сотрудничества с боро, либо конфликт с ними. Однако в начале деятельности у СБЛ было несколько успехов. Одной из его функций было составление перечня исторических зданий столицы в целях их защиты, а также снабжение домов, где жили выдающиеся личности, особыми синими табличками. В этой области СБЛ проявил замечательную активность. Заручившись указаниями команды историков и архитекторов, он задал новый стандарт сохранения зданий и спас сотни улиц и памятников Лондона, которые иначе были бы обречены.

Не столь успешной была политика Совета (а точнее, ее отсутствие) в отношении высотных зданий. Разрешения на строительство «Центр-Пойнта», отеля «Хилтон» и отелей Сейферта пробили такую брешь, что Совет практически сдался. Шли разговоры о том, что необходимо строить высотные дома тесными группами и не разрешать возводить их вблизи Темзы, однако туманные предложения разрешить застройку «в надлежащих местах» создали предпосылки для многолетней коррупции и выдачи многочисленных разрешений в порядке исключения. Единственное, что непременно контролировалось, – это вид на собор Святого Павла, по крайней мере из западной, более престижной части Лондона, а также из Гринвича. Среди старинных городов мира Лондон тогда выделялся тем, что в нем отсутствовала хоть какая-то политика по сохранению «небесной линии» города. Для сравнения: когда в 1969 году власти Парижа разрешили построить башню Монпарнас, это вызвало такую бурю возмущения, что центр французской столицы с тех пор ни разу не осквернялся подобным образом.

Кое в чем господствующие мнения менялись. Ко времени учреждения нового СБЛ отдел жилищного строительства в Совете графства Лондон уже сомневался, нужны ли муниципальные квартиры в высотных домах. Их оказывалось трудно сдать в аренду, здесь соглашались жить только самые отчаянные квартиранты. Еще в 1957 году опрос населения Бетнал-Грина, проведенный Питером Уилмоттом и Майклом Янгом, показал, что жители хотят сохранить интимность и жизненную силу своих старых «уличных» сообществ. «Для нас это [Бетнал-Грин] не груда камней, – сказал один из опрошенных. – Важны не здания. Нам нравятся здешние люди». Они чувствовали, что вольготнее собираться вместе на улице, чем в многоквартирной башне. Не было никого, кто бы отдавал явное предпочтение последнему варианту.

Критики новой эпохи сверхкрупных застроек появлялись со всех сторон. Местный историк Николас Тэйлор писал о своем родном Гринвиче: «В эти воздушные замки были втиснуты тысячи муниципальных квартирантов, которые не могли выбрать себе квартиру на свободном рынке, а должны были согласиться с мнением выборных комитетов и их профессиональных советников… в очках, затуманившихся от слез при виде невероятной политической красоты утопии, героически встающей из руин». Патрик Райт из Хакни позднее писал об улицах, на которых были вполне крепкие дома, снесенные только потому, что правительство выделило субсидию на перестройку. Вследствие всего этого боро не мог заселить в новые дома столько же людей, сколько было выселено из старых. Башни гигантского комплекса Троубридж, выстроенного СБЛ в 1966 году, стали протекать и превратились в трущобы почти сразу после постройки. Двадцать лет спустя их снесли при помощи взрыва.

С точки зрения историка планирования Лайонела Эшера, к середине 1960-х годов официальных архитекторов Лондона уже не влекли «новые городские паттерны, драматизирующие перелом, революцию, борьбу с пережитками прошлого или символизирующие победу света над тьмой». Главный архитектор Совета графства Лондон в 1953–1956 годах Лесли Мартин сбежал в Кембридж, где его студенты заключили, что наилучший вариант жилого комплекса – это «четыре башни, уложенные на бок, вокруг прямоугольного общественного пространства». С точки зрения Эшера, это просто-напросто формат Лондона, изобретенный еще георгианцами, – тот самый, который Мартин и его коллеги в течение целого десятилетия разрушали.

Понадобилось некоторое время, чтобы правительство привело свою политику в соответствие с изменившимися мнениями. Чтобы построить современный жилой комплекс, нужно было около десяти лет (они достраивались еще в 1970-х), а викторианские террасы при той же плотности населения можно было отреставрировать за несколько недель. К 1970 году СБЛ воздвиг 384 многоквартирных дома высотой более десяти этажей. Как именно их «положить на бок», было неясно, что стало предметом многочисленных карикатур в архитектурной прессе.

Невеселый ответ на этот вопрос дал в 1968 году один из жилых комплексов в Кэннинг-тауне в районе Ньюэм. 22-этажная башня «Ронан-Пойнт» (Ronan Point) была типичным примером дома из дешевых блоков, возведенного в десятилетие гонки за муниципальными субсидиями. На восемнадцатом этаже взорвалась газовая плита, выбив несущие боковые панели башни, в результате чего на землю рухнул целый угол. Четыре жильца погибли, семнадцать получили ранения. Здание отремонтировали, но жить там решились немногие. Через шестнадцать лет его снесли, и землю застроили двухэтажными террасными домами.

К этому времени высотные муниципальные дома стали отличительной особенностью бедной части Лондона в той же мере, в какой георгианская площадь была отличительной особенностью Лондона богатого. В квартирах, как правило, жили неблагополучные семьи и недавние иммигранты, что не добавляло таким домам популярности. Я в то время исследовал жилые комплексы в Уоппинге и на Собачьем острове и видел, что многие из них явно вообще не управляются Советом. Коридоры комплекса Сэмьюда на Собачьем острове кишели бродячими собаками. Поговаривали, что книжки квитанций об уплате квартплаты за квартиры в Уоппинге продаются в Нигерии.

Энтузиасты высотных квартир позже переключили свое внимание на частный сектор, где нашли спрос у молодых бессемейных лондонцев, имевших деньги на оплату консьержа. Эти квартиранты не настолько нуждались в чувстве соседства. Они были неплохо обеспечены, и им зачастую требовалось временное жилище, а не постоянный «дом». Когда архитекторов Элисон и Питера Смитсонов спросили, почему их бруталистский комплекс «Робин-Гуд-Гарденс» (Robin Hood Gardens) в Попларе так быстро пришел в упадок, они пожаловались: мол, «жильцы не те». Подразумевалось, что архитекторы-модернисты обслуживают не тот класс лондонцев, какой хотели бы.

Ко времени обрушения башни «Ронан-Пойнт» моде на высотные «социальные» дома исполнилось всего два десятилетия. Но в них жила, по оценкам, четверть муниципальных квартиросъемщиков, переселенных в послевоенное время. Оживленное разнообразие и случайные встречи на городской улице сменились безликими коридорами и лифтами, а садики на заднем дворе – неконтролируемым «общественным пространством». И в новых домах жило не больше, а меньше людей, чем в старых на той же территории. С 1950 по 1970 год население Лондона упало на 9 %, а Внутреннего Лондона – на 17 %.

В это же время американский социолог Джейн Джекобс подвергла анализу концепцию городской округи в книге «Смерть и жизнь больших американских городов» (The Death and Life of Great American Cities; 1961). Джекобс объясняла, исходя из своего понимания социальной географии, почему людям нравятся улицы. Среди причин она называла отдельный вход, крыльцо со ступеньками, вид на дорогу из выходящих на улицу окон, а также не столь материальные факторы: характер и длительность проживания, структуру семьи и занятость. С точки зрения Джекобс, улица одновременно обеспечивает общение и «саморегулирование», будучи, по сути, миниатюрным городом-государством. Она перенесла вопросы сохранения городской среды в самом широком смысле из царства ностальгии в область практической социологии. Книгу читали и хвалили как архитекторы, так и градостроители, однако ее главный посыл был проигнорирован. Даже после спада моды на высотное жилое строительство лондонские архитекторы уже не строили традиционные улицы – будто разучились.

Другой вопрос, что должно было прийти на смену башням. Некоторые советы пытались воссоздать лондонскую террасную застройку, но в новом обличье. В Вестминстере был застроен участок Лиллингтон-Гарденс на Воксхолл-Бридж-роуд в Пимлико (1961). Его приземистые дома из красного кирпича были укрыты зеленью, и каждая квартира боролась за свой индивидуальный облик. На краткое время весьма модными стали приподнятые, или «трибунные», улицы, возведенные на эстакадах, например Брансвик-центр в Блумсбери, названный «идеограммой урбанизма». Другие подобные дома были построены на Репортон-роуд в Фулэме и в кэмденском «зиккурате» на 520 квартир на Александра-роуд в районе Сент-Джонс-вуд. Каждая из этих квартир обошлась плательщикам местных сборов в 100 000 фунтов стерлингов, что считалось безумным расточительством.

Пока централизованные субсидии не отменили, муниципальные архитекторы продолжали сносить улицы и искать новые геометрии для новых Иерусалимов. Наиболее популярным вариантом был сборный панельный дом – дешевый и обеспечивающий высокую плотность заселения, что было продемонстрировано в двух гигантских комплексах – Эйлсбери и Хейгейте, – застроенных в конце 1960-х в районе Уолворт (боро Саутуорк). Позже я ходил на экскурсию в Эйлсбери (считающийся самым большим жилым комплексом в Европе) с министром сэром Китом Джозефом, чья компания Bovis, к гордости министра, его и построила. Центральной концепцией комплекса была «улица в небе», и улица эта была настолько широкой, что там мог бы проехать молоковоз. Однако она отличалась от настоящей улицы: добраться сюда можно было только в лифте, который работал с перебоями, а машины жителей оставались внизу. Хейгейт был погублен разгулом преступности и позже снесен; предполагалось, что с Эйлсбери произойдет то же самое.

Самый потрясающий пример новой малоэтажной идеологии представляет собой лондонский «новый город», построенный на болотах Темзы к западу от Гринвича, в Темзмиде. Это была первая попытка СБЛ возвести модернистский Барбикан-на-воде (Barbican-on-the-water). Комплекс, строительство которого началось в 1965 году, состоял из бетонных квартир, расположенных вокруг яхтенной гавани. Он был рассчитан на 60 000 человек; треть домов были частными. Проект повторял бруталистскую эстетику Барбикана, которая посреди луга на берегу Темзы выглядела чужеродно. Повторены были и ошибки, допущенные когда-то Советом графства Лондон при застройке владения Беконтри: о транспорте, магазинах и прочей инфраструктуре никто не подумал. Первые этажи были объявлены нежилыми из-за риска затопления при наводнении.

Изолированное положение комплекса далеко от мостов через Темзу сделало спрос со стороны арендаторов весьма низким, и в трети квартир поселились недавние иммигранты. В Темзмиде Стэнли Кубрик снимал свою антиутопию «Заводной апельсин». В 1972 году количество жильцов в планах снизили до 45 000 человек, а позже весь проект передали строительному тресту Peabody. Даже полвека спустя центральная торговая зона Темзмида имеет унылый вид. Никаких яхт в гавани нет, там плавает только мусор; правда, построена викторианская часовая башня, призванная, видимо, придать этому месту больше бодрости. У истоков Темзмида стояло не человечное городское планирование, а архитектурные фантазии. В 2019 году фонд Peabody планировал, что ему придется потратить миллиард фунтов стерлингов на новый центр Темзмида в надежде вдохнуть новую жизнь в эту часть Лондона, которая когда-нибудь будет расширена до размеров Вестминстера.

Еще одна попытка создания нового центра притяжения была предпринята новым боро Кройдон. В 1965 году инициативный лидер кройдонского совета Джеймс Маршалл разработал план того, что должно было в его мечтах стать «мини-Манхэттеном пригородов» (или по меньшей мере мини-Аберкромби). Он построил столько же офисов, сколько за то же время было возведено в целом Бирмингеме, усеял новый центр района автострадами и подземными переходами. Несмотря на эту целеустремленную деятельность, домам не хватало архитектурного вдохновения, и результат всего этого был неубедителен. Кройдон не привлекал население сохранившимся историческим центром, в отличие от таких пригородов, как Илинг и Ричмонд. Во всяком случае, хотя бы в этом уголке Лондона попытались отдать должное планированию застройки.