В 1942 году, в самый разгар боевых действий, военный кабинет, как будто бы дело происходило в мирное время, опубликовал доклад бывшего директора Лондонской школы экономики Уильяма Бевериджа о послевоенной социальной реформе. Доклад был составлен исходя из принципов, которые Беверидж обсуждал с Ллойд Джорджем еще в ходе Великой войны. Аналогичное упражнение в градостроительстве было поручено Патрику Аберкромби, преподавателю архитектуры, который работал еще над докладом Барлоу 1937 года. Ожидалось, что он будет расценивать «Блиц» как возможность, как начало новой эры. Свой доклад он должен был направить Совету графства Лондон.

С окончанием войны эти планы стало возможно воплотить в жизнь. Однако руководить их воплощением должно было правительство, нацеленное на централизованную реформу; их нельзя было оставлять на откуп местному самоуправлению. Учреждения, занимавшиеся заботой о бедных и переданные Чемберленом под эгиду Лондона, теперь были выведены из-под его контроля и отданы в распоряжение Уайтхолла, который ввел режим «национальной помощи». Министр здравоохранения Эньюрин Бивен, питавший крайнюю неприязнь к Моррисону, возглавлявшему Совет графства Лондон, нашел особенное удовольствие в том, чтобы отнять у Лондона его драгоценные больницы и передать их в ведение своей новой Национальной службы здравоохранения. Даже в жилищном вопросе «национализация» победила. До того как потерять свой пост, Черчилль планировал соорудить на старых заводах по производству «Спитфайров» миллион сборных бунгало, которые «воздвигались бы за несколько часов». Этот смелый план потерпел фиаско: себестоимость одной подобной сборной конструкции оказалась втрое выше, чем обычного пригородного дома на две семьи. Все же несколько подобных домов дошло до наших дней – в Кэтфорде на юге Лондона; они выглядят очаровательно хрупкими и внесены в список объектов архитектурного наследия.

Градостроительные идеи Аберкромби в отношении Лондона были куда смелее и масштабнее. Их истоком послужила революция в теории городского планирования, захлестнувшая Европу в начале 1930-х годов: теоретики архитектуры увлеклись ею и в авторитарных, и в демократических странах. Архитектор Гитлера Альберт Шпеер видел Берлин символом новой Германии и планировал перестроить его в имперских масштабах. В Советской России воплощались сталинские апокалиптические градостроительные идеи. Целые города в Восточной Европе расчищались, и на их месте воздвигались проспекты, застроенные государственными зданиями. Хотя в подобных идеях было что-то и от классической геометрии, и от имперского величия (Гитлеру Берлин виделся новым Римом), сквозившие в них автократические идеалы были ужасающими. В них не было уважения ни к веками развивавшейся европейской городской культуре, ни к историческим зданиям.

Среди архитекторов, оказавших серьезное влияние на эти идеи, был французский архитектор швейцарского происхождения Ле Корбюзье (настоящее имя – Шарль-Эдуар Жаннере). Он стал одним из отцов предвоенного модернистского движения CIAM, члены которого рассматривали архитектуру «как социальное искусство… экономический и политический инструмент, который может помочь сделать мир лучше». В 1933 году было образовано британское ответвление CIAM, получившее известность как группа MARS. Ле Корбюзье призвал его членов «к рациональной модернизации целых стран, рассматриваемых как неделимые единицы… чтобы мы смогли воплотить наши обширные планы». Они должны были «сделать светлее дома и тем самым – жизнь миллионов рабочих», и эту цель необходимо было преследовать «в духе величия, благородства и достоинства».

Юные архитекторы от Ле Корбюзье просто млели. Если прежде всемогущее государство ставило технические достижения на службу войне, то теперь оно должно «вести мирную войну», определяющую будущее человеческого жилища, а архитекторы виделись маршалами этой войны. Ле Корбюзье призывал их думать о великих французских правителях – Людовике XIV, Наполеоне I и Наполеоне III, «о золотых моментах истории, когда власть разума господствовала над сбродом… Отдельные люди могут быть достойны презрения. Но человек – это высокое звание». Как выразился британский модернист Максвелл Фрай, архитекторы должны «обращаться только к тем, кто способен их понять, а остальных к черту».

В большинстве профессий Ле Корбюзье и его последователей сочли бы безумцами. В Париже он предложил очистить весь правый берег Сены и построить ряды 60-этажных бетонных домов. Лондонская архитектурная ассоциация ответила на это своим планом столицы, где от старого Лондона не осталось почти ничего, кроме Тауэра, собора Святого Павла и Британского музея. Вокруг них были разбросаны гигантские дома-коробки и проложены шоссе. «Блиц» сам по себе как будто облегчил титаническую задачу архитекторов, став увертюрой гигантской оперы, сюжетом которой была переделка всей городской жизни в соответствии с ви́дением творцов. Помню, как уже в конце 1960-х архитекторы-подмастерья в Архитектурной ассоциации все еще выражались этим языком. И ни один не шутил.