В День Победы в Европе, 8 мая 1945 года, лондонцы вышли на улицы, чтобы праздновать. Однако радость была недолгой: предстояло зализывать раны. Для Великобритании победа оказалась пирровой. Лондон выглядел скорее как город побежденной стороны – почерневший, запущенный, усеянный руинами. С наступлением мира немецкие и японские промышленники ринулись восстанавливать производство, в то время как в Британии труд по-прежнему был неэффективным, а инвестиций не хватало, но разговоры о «нашем самом прекрасном часе» отвлекали внимание от этих недостатков. Наиболее тяжелой гирей на ногах Лондона было ложное представление о том, что он выстоял в одиночку (нам постоянно твердили об этом в школе) и теперь мог с полным правом вкушать плоды победы. На самом деле победа была в значительной мере достигнута усилиями Америки и Советского Союза. Им и достались какие ни на есть плоды.

Как и после Великой войны, британцы ожидали, что государственная машина, выигравшая войну, сможет воспользоваться мирным временем. Неожиданный успех лейбористов, которые опередили возглавляемых Черчиллем консерваторов на выборах 1945 года под лозунгом «Теперь надо победить в мире», говорил именно об этом. Таким образом, пока оккупированная Германия начала с необыкновенной скоростью восстанавливать экономику, британцы, казалось, ждали, пока правительство что-нибудь сделает. Командная экономика никуда не делась. Правительство сохранило талоны на продукты питания, на строительные материалы, на газетную бумагу и ткани, как если бы рыночной экономике еще нельзя было доверять. Спартанские жилищные условия почти не улучшились. Зимой 1946/47 года ударили сильные морозы, а угля не хватало. На фотографиях того времени сотни лондонцев стоят в очередях за картошкой. Черчилль позднее определил социализм словом queuetopia (от англ. queue – «очередь» – и «утопия»).

Единственным слабым намеком на восстановление коммерческой деятельности стало решение 1947 года объявить старую экспериментальную взлетную полосу компании Fairey Aviation в Хитроу Лондонским аэропортом вместо неудобно расположенного Кройдона. Годовой пассажирооборот в Хитроу за три года удвоился, достигнув 250 000 человек; в 1955 году он превысил 2,5 миллиона, а в 1960 году – 5 миллионов. Местных жителей каждый раз заверяли, что уж это-то расширение будет последним, и каждый раз обещание грубо нарушалось: авиарейсы множились, и их полетные маршруты проходили над густонаселенными территориями.

Материальные разрушения в Лондоне были заметны, но распределены географически неравномерно. Тысячи людей, оставивших город, потихоньку стекались назад, однако дома и рабочие места многих из них были разрушены. Сити утратил треть контор и большинство складов, а с ними и немалую часть еще остававшегося производства и коммерческой деятельности. Финансовый сектор уже пострадал от бегства иностранных компаний, и они вернулись далеко не сразу. Сити, казалось, лишался статуса мировой финансовой столицы; теперь в этой сфере господствовала Америка, где взошла звезда нью-йоркской Уолл-стрит. Хотя Организация Объединенных Наций провела свое первое собрание в Лондоне, в Центральном зале методистов, ее штаб-квартира, как и штаб-квартиры Всемирного банка и МВФ, расположилась в Америке.

Вне экономической сферы некоторые признаки нормальной жизни все-таки стали появляться. В Париже в 1947 году была запущена линия одежды «Нью лук» (New Look) от Dior, вызвавшая не только огромный резонанс (и поднявшая моральный дух), но и большое удивление – почему лондонские дизайнеры все еще ограничены талонами. В 1948 году возобновилось проведение автосалона в Эрлс-корте, хотя бензина не хватало и машинам приходилось вставать в очередь на участие. В том же году был, к вящей пользе для Лондона, создан Совет по искусствам, что позволило возродить театры и галереи. Проведение Лондоном Олимпиады 1948 года, прозванной «суровыми играми», ознаменовало возвращение некоторого международного престижа. Мой отец водил меня на церемонию открытия, и, сидя у него на плечах, я видел, как зажегся олимпийский огонь.