Города не любят кризисов. Кризисы питают неуверенность и обычно дурно сказываются на коммерции. В августе 1914 года, пока европейские державы обменивались ультиматумами и мобилизовали армии, Сити пребывал в состоянии плохо скрываемой паники. Банк Англии направил к Ллойд Джорджу в Казначейство своего эмиссара – объявить, что «вмешательство в войну находится в прямом противоречии с финансовыми и торговыми интересами лондонского Сити». С этим соглашался журнал Economist, утверждая, что Британии столько же дела до «ссоры» на континенте, сколько до войны Аргентины с Бразилией или Японии с Китаем. Никогда британский изоляционизм не проявлялся так ярко, хотя, если учесть, что конфликт вспыхнул довольно далеко – на Балканах, отстраненная позиция казалась в тот момент вполне разумной.

В остальной части столицы запах войны в этот раз вызвал совсем другую реакцию. И в прессе, и в общественном мнении в течение всех последовавших военных лет царил ура-патриотизм крайней степени. Несмотря на сдержанность политиков, было ясно, что Британии скоро придется соблюсти если не условия «сердечного согласия» с Францией и тем самым с Россией, то по крайней мере гарантию территориальной целостности Бельгии, нарушенной германским вторжением. Но Сити все равно был тверд как камень. Асквит отмечал, что банкиры были «самыми большими нюнями, с которыми мне когда-либо приходилось иметь дело… [они были] перепуганы, как старухи, болтающие за чаем в провинциальном городке».

По мере разворачивания приготовлений к войне точка зрения Сити менялась. Активно проводилась мобилизация, росли государственные траты, правительству пришлось брать кредиты в Сити, и его прибыли стали расти. Военную лихорадку уже невозможно было игнорировать. Вербовочный автобус ездил по Ист-Энду, приглашая съездить «бесплатно – в Берлин и обратно». Лавки и фирмы с названиями, хотя бы отдаленно похожими на немецкие, – пусть даже они принадлежали подданным союзных Бельгии или России – подвергались нападениям. Мой дед вступил в отряд судебных иннов и каждый день в обед проходил учения на Грейс-Инн-сквер.

Закрытие европейских рынков и Балтийской биржи, на которую теперь приходилось большинство сделок по международным морским перевозкам, а также перебои в поставках импортного сырья привели к тому, что количество рабочих мест поначалу упало на 13 %. По мере проведения мобилизации падение прекратилось и даже перешло в подъем. В Лондоне производились винтовки Энфилда и пулеметы Максима, а также боеприпасы, транспортные средства, предметы снабжения и обмундирование. Безработица быстро упала, достигнув в 1915 году 1,8 %: Лондон даже стал испытывать дефицит рабочей силы, сохранившийся до конца войны. Детей раньше времени отпускали из школы на подработку. Работные дома опустели, бродяг ловили, а психиатрические лечебницы просили забрать у них трудоспособных постояльцев. В некоторых отраслях количество членов профсоюзов увеличилось на 80 %.

На фабрики, в больницы и в другие места поступало работать столько женщин, сколько не было никогда прежде. Большинство из них занималось конторской работой, в частности на государственной гражданской службе; но, например, количество работниц Вулиджского арсенала выросло со 125 до 28 000. Многие отмечали значительное количество работающих женщин в автобусах, в магазинах, в сфере услуг и даже в полиции. Одна из газет писала о женщинах, которые «глубокой ночью идут по столице; они ничем не защищены, но кто посмеет на них посягнуть? Залог их безопасности – вновь обретенная уверенность в себе, которую подарила “слабому” полу работа во время войны… До Армагеддона подобное было бы невозможным».

Лондон явно выиграл от войны. Заработная плата докеров удвоилась; доходы населения, вероятно, росли быстрее, чем в любой другой момент истории. Так как рабочих мест было много, сократилась доля людей без жилья, и вырос спрос, сгладивший перепроизводство времен строительного бума 1900-х. Сообщалось о дефиците мебели и даже пианино, без которых нельзя было помыслить «порядочный» дом представителя рабочего класса. Историк Джерри Уайт отмечает изменения на школьных фотографиях. На довоенных снимках, сделанных в школе на Уэбб-стрит, в трущобном районе Бермондси, были «оборванные, стриженные “под горшок”, насупленные мальчишки; у одних пальцы ног торчали из просивших каши башмаков, другие вообще были босиком». После войны на тех же школьных фотографиях красовались стройные юноши в пиджаках, начищенных до блеска ботинках и рубашках с открытым воротом. Детская смертность в Лондоне продолжала падать – с 15 % в 1901 году всего до 6 % в 1922 году. Один чиновник из Совета графства Лондон объяснял это как улучшением питания за счет бесплатных школьных завтраков, так и повышением доходов бедных слоев населения.

Война послужила причиной любопытного и иррационального увлечения Уайтхолла насаждаемыми сверху пуританскими привычками. Пабы обязаны были закрываться рано, а «угостить» кого-либо стаканчиком – даже супруга – стало уголовным преступлением. Именно во время Великой войны были введены печально известные британские ограничения на время продажи спиртного в пабах, отмененные только в 1988 году. Спортивные матчи ограничивались, однако театры, мюзик-холлы и рестораны были битком набиты. Лондон запрудили люди в военной форме: они толпились на станциях, они шествовали по паркам и площадям. Викарий церкви Святого Мартина-в-полях Дик Шеппард предложил бездомным солдатам (которых нередко высаживали из поезда на вокзале Чаринг-Кросс, и дальше иди куда хочешь)«всегда открытую дверь» в крипте своего храма.

За время войны 124 000 лондонцев погибли в бою; около 10 % составляли молодые мужчины между 20 и 30 годами. Самым травматичным испытанием для населения города было начало воздушных бомбардировок. Во время первой из них, в мае 1915 года, над Восточным Лондоном прошли цеппелины, сбросив 120 бомб, в основном зажигательных, на Далстон, Хокстон и Стратфорд. Семь человек погибло. За цеппелинами последовали бипланы-бомбардировщики «Гота» и самолеты-«гиганты» класса «Ризенфлюгцойг», появившиеся осенью 1917 года. Основное воздействие они оказывали на боевой дух населения. Бомбардировочные рейды вызывали панику – не в последнюю очередь оттого, что город казался беззащитным перед ними. Беатрис Уэбб записала, что эти рейды «истерзали нервы лондонцев и имели своим следствием немало случаев постыдной паники даже среди зажиточных и образованных людей». Она вспоминала, что для нее прибежищем служили книга и сигарета. Тысячи людей покинули свои дома и нашли жилье в Хэмпстеде, Хайгейте или даже Брайтоне. Рейды прекратились лишь в мае 1918 года, когда противовоздушная оборона Лондона научилась на равных сражаться с атакующей стороной. К тому времени погибло около 670 лондонцев. Впервые со времен викингов сама столица оказалась на линии фронта.

В одиннадцатый час одиннадцатого дня одиннадцатого месяца 1918 года выстрелы сигнальных ракет отметили наступление перемирия. Толпы высыпали на улицу, вновь пережив минуты ликования, как после снятия осады Мафекинга. 100 000 человек, по оценкам, собрались перед Мэншн-хаусом, который все еще оставался эмоциональным средоточием для многих лондонцев; остальные заполнили Вест-Энд. По слухам, некоторые лондонцы в своем восторге переходили все границы. Писатель-сатирик Малкольм Маггеридж утверждал, что видел ночью в парке совокуплявшиеся парочки, – от многократного повторения этот анекдот не стал более достоверным. Более достойным символом мира стали скорбевшие в молчании толпы лондонцев в соборе Святого Павла. В целом горожане прежде всего испытывали облегчение и желание положить конец войне, которая сама должна была, по словам Герберта Уэллса, «положить конец всем войнам».