На въезде в наш тупик такси останавливает офицер полиции. Я бросаю двадцать фунтов водителю, открываю дверь и бегу к обгоревшему дому. Меня останавливают еще двое полицейских у желтой оградительной ленты, натянутой через улицу между двумя фонарными столбами.

— Это мой дом! — кричу я, показывая на пожарище. — Внутри мои сын и мать. Где они?

— Подождите, я узнаю, — спокойно отвечает один из полисменов. — Пока пожарные не дадут разрешение, вам придется ждать здесь.

Когда он уходит, другой офицер что-то говорит мне, но я не слушаю. Все мое внимание приковано к двум машинам «Скорой помощи», стоящим за пожарными установками. Четыре фельдшера болтают, ожидая дальнейших указаний. Задние двери машин широко распахнуты, и я не вижу в них ни Дилана, ни мамы. Может, им оказывают помощь в доме?

Оборачиваюсь — и не могу не вздрогнуть при виде того, во что превратился наш дом. Вместо уютного гнездышка, где я любила отца, потеряла и вновь обрела сына, призвала к ответу мать, остался черный обугленный остов, по которому снуют пожарные в желтых защитных робах и касках. Огня уже нет, но видно, что бушевал он беспощадно. Воняет горелым деревом и едким пластиком. Разбитое стекло и черепица валяются на лужайке и тротуаре. В сточную решетку лениво убегает вода, которой заливали пожар.

«Пожалуйста, Господи, пусть с ними все будет хорошо», — повторяю я вслух как молитву в надежде, что Бог хоть раз в жизни проявит ко мне милосердие. «Кроме них у меня никого нет», — шепчу я. И вдруг замечаю, что за мной наблюдают.

Соседи, высыпавшие на улицу, стоят кучкой и смотрят на меня со смесью жалости и облегчения, что не с ними случилась беда. Во взгляде Барбары читается сочувствие, а вот ее злобная мать Элси даже в такой трагический момент не скрывает своего презрения, словно я получила по заслугам.

Девочка, которую, по заверениям Мэгги, бьет мать, тоже здесь. Смотрит ввалившимися глазами. На правой руке виднеется череда синяков, уходящая под футболку. Мать, стоящая тут же, кладет ладонь ей на плечо, и, приглядевшись, я замечаю, что она не обнимает дочь, а впивается ногтями ей в руку так, что даже суставы пальцев побелели. Теперь я понимаю, что надо было послушать Мэгги. Хочу подойти к девчушке и сказать ей что-то приободряющее, но ко мне приближается пожарный.

— Вы домовладелица?

— Да… то есть нет, это дом моей мамы. Мы живем здесь с ней вместе. Где она? Где мой сын? — набрасываюсь я на него с вопросами, до тошноты боясь услышать ответ.

Он проводит меня на огороженную территорию к машинам «Скорой помощи», туда, где нас не услышат соседи.

— Могу я узнать ваше имя?

— Нина, Нина Симмондс, — заикаюсь я. — Почему мне никто не говорит, что случилось? Где моя семья?

— Миссис Симмондс, — мягко произносит он, — команда обнаружила в доме два тела.

Не чувствуя ног, оседаю на землю. Он что-то кричит в сторону, и к нам подбегает фельдшер. Вдвоем они поднимают меня, помогают добраться до машины «Скорой помощи» и усаживают. Слезы текут по щекам, я хватаю ртом воздух. Мне велят сделать глубокий вдох, но дым и, возможно, пепел сгоревших тел застревают в горле. Меня дважды тошнит в пакет. Представляю, как, должно быть, испугался Дилан, когда понял, что происходит.

— Они… Они сильно мучились? — всхлипываю я.

— Скорее всего, задохнулись, — отвечает пожарный, и это немного меня успокаивает. — Без вскрытия сложно сказать наверняка.

Я вздрагиваю при одной мысли о том, что они будут кромсать моего маленького чудесного мальчика.

— Почему дом загорелся?

— Будет проведено всестороннее расследование. Пока предварительная версия — поджог.

— Что? Это невозможно.

Помедлив, пожарный говорит:

— Похоже, огонь разожгли намеренно внутри здания.

— Внутри? Где именно?

— Скорее всего, в районе перегородки между первым этажом и лестницей, ведущей на чердак.

— Там наверху спальня мамы, но у нее не было доступа к горючим веществам.

— Она курила? Пользовалась зажигалкой или спичками?

— Нет, никогда…

И тут я вспоминаю. Вчера слишком увлеклась ее тортиком и забыла убрать коробок в карман. Мама, должно быть, стащила спички, когда я отвернулась. Она подожгла дом, чтобы сбежать от меня. Только, не зная того, прихватила с собой внука. Даже после смерти умудрилась снова лишить меня самого дорогого.

Я сгибаюсь от жуткой боли. Дилан был моим сердцем, а мать снова вырвала его у меня и растоптала… Это невыносимо.

— Мисс Симмондс, — выдергивает меня из транса новый голос.

Поднимаю глаза и вижу перед собой молодого человека в белой рубашке и галстуке. Он показывает полицейское удостоверение. Но я замечаю лишь его глаза. Они разного цвета, и это меня пугает.

— Инспектор Ли Далглиш, — представляется он. — Можно вас на пару слов?

Молча киваю.

— Коллеги сообщили, что вы жили здесь с… — он сверяется с записной книжкой, — с матерью и сыном?

Снова киваю.

— Однако соседи утверждают, что не видели вашу мать с тех пор, как она несколько лет назад уехала. И что, насколько им известно, вы живете здесь одна.

Продолжаю молчать.

— В доме обнаружены два тела: одно в подвале, другое на чердаке. Почему умершие находились именно там?

— Зачем вы задаете мне эти ужасные вопросы? — рыдаю я.

— Их тела были прикованы цепями.

Чувствую, как меня покидают последние силы. Я не в состоянии ответить.

— Вы знали об этом, миссис Симмондс? Почему их держали на цепи?

— Они живут со мной, — шепчу. — Я забочусь о них. Они — моя семья.

Становится зябко, по спине пробегает дрожь.

— Мне холодно, — говорю я и поднимаю глаза.

Наши взгляды встречаются. Один глаз у инспектора карий, другой — пронзительно-серый, как у Дилана и Джона. Он видит меня насквозь, читает как открытую книгу. Я чувствую это. И вдруг цвета начинают блекнуть, радужки темнеют; я наклоняю голову, пытаясь рассмотреть их внимательнее и понять, что происходит. Кто-то накидывает мне на плечи одеяло.

Последнее, что я слышу, — звяканье металла, тот самый звук, который издают наручники Дилана. Не понимаю, почему инспектора передо мной словно окутала черная пелена, а все вокруг, включая дома и небо, окрасилось кроваво-красным. Я вижу, как он открывает рот, но слов ни расслышать, ни разобрать не могу. Все мое внимание приковывает расползающееся черно-красное марево.

Кто-то берет меня за запястья, однако я не чувствую прикосновений — кожа онемела. Я словно ускользаю из собственного тела; пытаюсь остановиться — и не могу. Я двигаюсь вперед, но при этом меня засасывает назад, в туннель. Все вокруг уменьшается и темнеет, пока не остается ничего, кроме меня.

Мир закрывает черная пелена. Непроглядная тьма.