Я совсем продрогла, однако жар, сжигающий меня изнутри, не утихает. Крошечные капли мороси оседают на щеках и приминают прическу. Но я не ищу убежища. Просто стою и жду. Через несколько минут я буду готова.

К трехэтажному дому ведет по дуге посыпанная гравием дорожка. На ней припарковано с полдюжины машин. Думаю, когда-то этот особняк принадлежал одной семье, однако со временем его разделили на три отдельные квартиры, впрочем, весьма просторные и респектабельные. Ярко освещенные окна кажутся отсюда, из темноты, уютными и манящими. Из-за толстых каменных стен доносятся приглушенные звуки музыки. Сейчас начало девятого, и вечеринка, похоже, в самом разгаре.

Там празднуют шестидесятилетний юбилей. Массивные входные двери украшены яркими плакатами. Видно, как за окнами ходят люди в праздничных бумажных колпаках. Фары подъезжающего автомобиля освещают сад. Мне приходится отойти в сторону, чтобы дать ему припарковаться у газона. Из машины выходит взрослая пара с сыном. Я словно встречаюсь с параллельной реальностью, как в фильме «Осторожно, двери закрываются». Интересно, если б все сложилось иначе, могли бы мы с Джоном и Диланом вести такую же жизнь?

Делаю глубокий вдох и следую за ними. В руке болтается серебристый подарочный пакет. Сомневаюсь, что купленная в ближайшем супермаркете бутылка просекко соответствует торжественности события, но отступать уже поздно.

Мне не терпится зайти внутрь и увидеть сына.

— Дилан, — произношу я вслух, и один звук его имени согревает меня и наполняет радостью.

Я окончательно решила, что больше не стану называть моего мальчика Бобби, несмотря на его просьбы. При рождении он получил иное имя, оно записано в свидетельстве. Меня не волнует, как его зовут остальные, потому что жизнь ему подарила я, а не они. И не та женщина, которая называет себя его матерью. Оставляю за собой право называть его как хочу, потому что он — мой сын.

Нет сомнений: именно она виновата в том, что мы не виделись с Диланом три недели. После того недоразумения за ужином наши встречи внезапно прекратились. Да и писать он стал реже. В автобусе по дороге сюда я залезла в телефон и пересчитала: на каждые шесть отправленных мной сообщений приходится в лучшем случае один ответ, больше похожий на отписку. Сначала я хотела сделать ему замечание, чтобы он знал, как это меня расстраивает, затем передумала. От долгой разлуки с ним я испытываю почти физическую боль. Плохо сплю, перестала ходить в бассейн и соблюдать диету, стала чаще злиться на Мэгги. Собственно, ради этого я сегодня сюда и приехала — чтобы разоблачить заговор и все исправить. Чтобы вернуть себе сына.

Пытаюсь представить, как отреагирует Дилан, когда увидит меня в своем доме. Уверена, он оценит мои старания. Меня, понятное дело, не приглашали, и я, как здравомыслящий человек, прекрасно понимаю, что мое появление станет для него неожиданностью. О вечеринке я узнала совершенно случайно, за несколько недель до нашей ссоры. Мы остановились на заправочной станции, Дилан пошел платить и застрял в длинной очереди в кассу, а я ждала в машине и читала в его телефоне почту, как это делает большинство заботливых родителей. Наткнулась на приглашение, отправленное другу, и сфотографировала его себе на телефон, чтобы потом в спокойной обстановке изучить.

Вернувшись домой, внимательно перечитала его и с возмущением заметила, насколько оно отличается от того, что обычно пишет мне Дилан. Куча эмодзи и два поцелуйчика в конце — больше похоже на флирт. «Загуглила» получателя, Ноа Бейли, и нашла в «Инстаграме» страничку красивого светловолосого парня. И чуть ли не на каждой второй фотографии он был запечатлен с моим Диланом. Сердце сжалось. Они явно в отношениях и даже отдыхали недавно вместе в Эдинбурге, о чем сын не потрудился мне рассказать.

Сперва я расстроилась из-за того, что появился еще один человек, который для Дилана важнее мамы — настоящей. Получается, мне нужно бороться за внимание сына не только с его фальшивой семьей, но и с этим юнцом… С еще одной помехой между нами. После ссоры я осознала, как стремительно теряю свои позиции. Промучившись несколько дней, поняла, что надо действовать, и написала этому Ноа в личку. Попросила его оставить Дилана в покое, потому что у него другие приоритеты в жизни. Ответа я не получила, зато на следующий день позвонил сын.

— Как ты могла? — рявкнул он. — Ты не имела права писать Ноа!

— Если б я этого не сделала, сколько бы мне еще пришлось ждать твоего звонка?

— У меня своя жизнь, Нина! Я пытаюсь до тебя это донести, а ты не слушаешь.

— Неправда! Я признаю́, что у тебя своя жизнь, но я слишком многое упустила и хочу наверстать. И ты не можешь — не должен! — мне в этом отказывать.

— Извини, но я тебе ничего не должен.

— Что ты имеешь в виду?

— По большому счету, ужасный поступок твоей мамы причинил боль лишь тебе — не мне. Я не пострадал. Извини, если это прозвучит грубо или даже жестоко — я не хочу тебя обидеть, — но ты должна понять: я готов впустить тебя в свою жизнь лишь при условии, что ты не будешь пытаться занять ее целиком. Если ты не способна уважать мою свободу и мои отношения, тебе нет в ней места.

От таких резких слов у меня перехватило дыхание.

— Давай поговорим об этом лично, — взмолилась я.

— Нет, Нина, не сейчас. Думаю, небольшая дистанция пойдет нам на пользу, — заявил Дилан и повесил трубку.

Я прижала телефон к груди и проплакала весь вечер, надеясь, что он осознает свою ошибку и перезвонит. Увы, не перезвонил. И на сообщения перестал отвечать…

Двери дома распахиваются, и навстречу семье, идущей передо мной, устремляется женщина с широко распростертыми объятиями. Она целует гостей в обе щеки и приглашает внутрь. Я делаю глубокий вдох и, проскальзывая вслед за ними, пока дверь не закрылась, спрашиваю:

— Лишнего местечка не найдется? — И, не давая ей возможности ответить, целу́ю в щеку. — Извини, опоздала. Выглядишь потрясающе.

— Спасибо, — вежливо отвечает женщина с плохо скрываемым недоумением. — Позволь взять твое пальто?

— Конечно, — киваю я.

Она поворачивается, чтобы идти в гардеробную.

— Где это оставить? — спрашиваю я вдогонку, показывая пакет с вином.

— Если хочешь вручить лично, поищи именинницу в оранжерее. Я видела ее там несколько минут назад в окружении одноклассниц.

Оранжерея! Красивое название для обычной теплицы. Сдержанно улыбаюсь и иду по коридору в ту сторону, откуда доносится музыка. Тревога, мучившая меня весь день, отступила, и это хороший знак. Он вселяет в меня уверенность, что я поступаю правильно.

Не спеша изучаю обстановку. Описывая свой дом, Дилан явно поскромничал. Здесь чудесно. Все оформлено в серо-белых тонах, пол паркетный. Просторное фойе обустроено с изысканным вкусом: хрустальные люстры, консольные столики, стеклянные украшения, белоснежные орхидеи в горшках и семейные фотографии в богатых рамах. Я останавливаюсь на мгновение, чтобы рассмотреть одну фотографию, и сразу узнаю на ней Дилана: единственный темноволосый ребенок в окружении блондинов. По снимкам, которые он мне показывал, я примерно представляю, как выглядит его приемная мать, и вот она на другом фото: лежа на диване, поднимает над головой малыша — моего сына. Он улыбается счастливейшей улыбкой, и я ловлю себя на том, что пытаюсь ее скопировать. На других снимках он запечатлен со своими ненастоящими братьями и сестрой: в Диснейленде, на песчаном пляже, на вершине небоскреба с видом на Центральный парк Нью-Йорка. Мэгги и приемные родители Дилана лишили меня возможности разделить с сыном все эти чудесные моменты…

Не спеша добираюсь до оранжереи в задней части дома. По размерам она не уступает нашему первому этажу. Всюду развешаны фонарики, а в центре переливается огнями дискотечный шар. Гости танцуют под хиты восьмидесятых. У приемных родителей Дилана много друзей. И у меня было бы не меньше, с такими-то деньжищами…

Оглядываюсь по сторонам, но сына не вижу. Возвращаюсь к большой деревянной лестнице, словно из особняка в «Аббатстве Даунтон», поднимаюсь по ней и попадаю на площадку, куда выходит восемь дверей. По стенам развешаны семейные фотографии. Я останавливаюсь возле той, где изображен сын. На фоне остальных детей он выглядит кукушонком, подкинутым в чужое гнездо. Для меня это очевидно; нужно, чтобы он тоже это понял и увидел: его место рядом со мной, а не с ними. На снимке Дилан сидит на маленьком синем велосипеде, и я представляю, как толкаю его по дорожке. Руки сами тянутся к фотографии, я вынимаю ее из рамы и кладу в сумочку.

За одной из дверей оказывается комната Дилана. Я узнаю́ его пальто, лежащее на кровати рядом с планшетом. Включаю планшет и просматриваю историю поиска. Помимо футбольных матчей, порносайтов и собственной газеты, много запросов посвящено Джону Хантеру. Интересно, о чем он думает, когда читает эти статьи и рассматривает фотографии? Видит ли он упущенные возможности и потерянные годы, проведенные вдали от меня?

Заглядываю в гардероб, нюхаю его рубашки и трусь щекой о свитер. Нахожу шарф в клетку от «Бёрберри» и тоже кладу в сумочку. Брызгаю его парфюм себе на запястья и с наслаждением вдыхаю аромат.

Уже спускаюсь, когда замечаю самого Дилана. Он держит под руку приемную мать. Они смеются. При виде этой мерзкой женщины, присвоившей моего сына, переполняющий меня яд поднимается вверх по горлу, и я сглатываю, чтобы загнать его обратно внутрь.

Я терпеливо жду, когда сын меня заметит. И когда это наконец происходит, он останавливается как вкопанный и бледнеет.