Нина возвращается после полудня. Ее подвозит тот же парень на белой машине, с которым она уехала утром. Я напряженно всматриваюсь через жалюзи, пытаясь увидеть, что между ними происходит. Похоже, просто разговаривают. Потом целуются в щечку, и Нина заходит в дом. Интересно, она рассказала обо мне своему кавалеру? Или наврала, что живет одна? Похоронила меня, просто вымарала из своей жизни или заявила, что мы не общаемся?

Сегодняшнего вечера я жду с нетерпением. Нина оставила мне с утра только завтрак и обед — значит, ужинать будем вместе. И, я надеюсь, она сообщит, что приняла решение отвести меня к врачу.

Когда Нина наконец отпирает дверь, мы вежливо здороваемся, и я сразу чувствую, что надеждам моим, скорее всего, не суждено сбыться. Хотя меня переполняет разочарование, я стараюсь держать себя в руках. Если она не собирается помогать мне, значит, помогу себе сама. Чего бы мне это ни стоило.

— Хорошо выглядишь, — замечаю я, когда Нина передает мне тарелку с макаронами. — Новое платье?

— Несколько недель назад купила, — отвечает она.

— Обычно ты не носишь яркие цвета.

— Захотелось перемен.

— Есть повод?

— Да нет, ничего особенного.

— Как дела на работе?

Нина мешкает с ответом, не уверенная, видела ли я ее с кавалером из своего «вороньего гнезда». Я ничем себя не выдаю.

— Как обычно.

— Ничего интересного?

— Нет. Стандартный день в библиотеке.

Обе мы прекрасно понимаем, что она лжет.

— Прочитала книги, которые я оставила? — меняет Нина тему.

— Еще нет.

— Почему? Слишком много дел?

Я искоса смотрю на нее, давая понять, что сарказм тут не уместен. Впрочем, думаю, ее это мало волнует. Она злится.

— Большинство советов невозможно выполнить в моих обстоятельствах — взять хотя бы прогулки на свежем воздухе, физические упражнения, встречи с друзьями и поддержание позитивного настроя.

— Мэгги, ты не ценишь то, что я для тебя делаю.

Меня бросает в жар от такой наглости. Я отвечаю сквозь стиснутые зубы:

— Нина, я ценю твою помощь, но мне нужны не книги и здоровое питание, а диагноз, поставленный профессионалом.

— Если ты сама не хочешь себе помочь, почему должна помогать я?

Досада и возмущение накрывают меня с головой. Она не намерена меня выпускать; значит, буду бороться. Засовываю ладонь в карман и чувствую холод металла. Обхватываю половину заглушки с выступающим из нее винтом так, чтобы острие оказалось между большим и указательным пальцами. Сердце заходится от волнения.

— Порой мне кажется, что ты не ценишь мою заботу, — продолжает Нина, не обращая на меня внимания. — Я пытаюсь искать альтернативные пути, но ты отвергаешь их, даже не попробовав. У меня такое чувство, будто я бьюсь головой о стену.

Я сама с удовольствием стукнула бы ее о стену, чтобы она уже наконец прозрела или вырубилась. Однако нужно испробовать все, прежде чем идти на последние меры.

— То есть ты не собираешься мне помогать? Правильно я понимаю?

— А книги, витамины, натуропатия, здоровая еда — это, по-твоему, не помощь?

— Мне нужен врач! — срываюсь я.

— Должна напомнить, что ты сама загнала себя в эту ловушку. Убила папу, забрала у меня сына… Тебя разъедает чувство вины за содеянное. Я читала, что стресс способствует развитию рака.

— А тебе не кажется, что могли сыграть свою роль два года на цепи?

Она хохочет.

— Ты что, пытаешься повесить вину на меня?

«Прикуси язык, — приказываю я себе. — Жди удобного случая». Сжимаю в руке заглушку и изо всех сил стискиваю зубы, так что стук сердца отдается в горле.

— Молчишь? Знаешь, что я права, — шипит Нина. — Перестань бороться со мной, начни слушаться. Я помогу тебе, но только на своих условиях. И из дома ты не выйдешь. — Она кладет нож и вилку на пустую тарелку и говорит, указывая на салат, к которому я едва притронулась: — Полагаю, ты закончила.

— Что-то аппетит пропал.

Нина поднимается на ноги, берет мою тарелку, и я замечаю брелок с ключом от цепи, торчащий из кармана платья. Раньше брелок принадлежал ее отцу; мне неприятно, что она вытащила его из могилы.

Сейчас или никогда. Смахиваю вилку со стола, и Нина наклоняется, чтобы ее поднять. Это мой шанс. Надо лишь быстро вытащить свое оружие и, застигнув ее врасплох, нанести сильный удар в затылок. Возможно, потребуется несколько ударов… ничего, справлюсь. Неистовое желание скорее покончить с ужасом последних двух лет сжигает меня изнутри. Пять минут — и я вновь стану свободной.

В отличие от предыдущих попыток побега, эта будет самой кровавой и, возможно, даже смертельной. При достаточно сильном и точном ударе я могу убить дочь. Но… как бы мне ни хотелось занести оружие у нее над головой, я не в силах это сделать. Я привела ее в мир и не могу вытолкнуть из него. Пусть меня переполняют ненависть, злоба, обида и презрение, у меня не поднимается рука покончить с ее жизнью, чтобы спасти свою. Потому что прежде всего она — моя девочка, которую я любила с первой секунды ее рождения.

Когда Нина выпрямляется и выходит из комнаты с посудой, я с трудом сдерживаю слезы. Хочется вспороть себе горло за собственную слабость. Но выбора не было. Если б у меня на руках оказалась ее кровь, я бы сама молилась, чтобы рак поскорее сожрал мое тело. А рассказать ей о крови у нее на руках мне не позволяет любовь.

Что бы там ни было, я не могу убить так же, как убила когда-то она.