Глава шестая
Западная акватория
Балтийского моря
8 февраля 1945 года
Скоростной «Хейнкель» летел довольно быстро. Установив моторам номинальный режим и поглядывая на приборы, Михаил удивился: самолет выдавал почти четыреста километров в час. Для бомбардировщика это было очень прилично, ведь «И-16» – первый истребитель Девятаева – летал ненамного быстрее.
В начале войны он от кого-то слышал, будто облегченную версию этого самолета немцы используют в качестве тяжелого истребителя. Ну а что? Если демонтировать все лишнее, включая бомбовое оборудование, уменьшить экипаж, а вооружение, наоборот, усилить, «Хейнкель», возможно, даст фору некоторым истребителям. И по скорости, и скороподъемности.
На номинальном режиме работы моторов Михаил пилотировал бомбардировщик около пятнадцати минут, тем не менее вокруг по-прежнему бурлило море – ни островка, ни клочка суши. Порой летчику представлялось, будто они уже не над Балтикой, а над Северным морем. «Эта чертовщина, эти навязчивые мысли – из-за плохой видимости, – успокаивал он себя. – При нормальной погоде я обязательно увидел бы шведский берег…»
Наверное, так бы оно и было. Но в случае улучшения погоды возрастала опасность того, что угнанный бомбардировщик заметил бы и кто-нибудь из немецких летчиков звена Гюнтера Хобома. И тогда беглецам пришлось бы туго.
Пока все складывалось нормально: укрощенный «Хейнкель» устойчиво шел на высоте ста пятидесяти – двухсот метров, изредка цепляя килями косматые облака; немецких истребителей ни Михаил, ни его друзья не наблюдали.
Практика слепых полетов по приборам у старшего лейтенанта Девятаева была небольшой, да и тяжелым бомбардировщиком до этого дня управлять ему не приходилось. Поэтому надолго в облака он соваться остерегался, намеренно придерживаясь их нижней кромки.
Прикинув время, он прошептал:
– Пора.
И повернув штурвал, ввел самолет в правый вираж.
Девятаев понимал: после объявления тревоги охрана концлагеря оперативно проведет проверку и быстро определит имена беглецов. А когда командованию аэродрома станет ясно, что «Густав» угнан советскими заключенными, в воздух моментально поднимется стая истребителей, которые ринутся в погоню в восточном и юго-восточном направлении. Куда же еще лететь бывшим советским воякам? Не в Скандинавию же! И уж тем более не к британцам.
Исходя из этих умозаключений, Девятаев не стал сразу поворачивать в сторону своей страны. Оценив запас горючего в баках (а его было более чем достаточно), он решил сначала пролететь несколько десятков километров в сторону Швеции – на север и северо-восток. Ведь над морем, да еще в плохую погоду, обнаружить одиночный самолет намного сложнее.
И вот теперь, по его мнению, настала пора доворачивать на юго-восток – туда, где находилась их советская Родина.
– Мужики! – крикнул он, выровняв самолет.
Из коридорчика показалась голова Кривоногова.
– Да, Миш!
– Обыщите отсеки. Нужна полетная карта!
– Понял! Сделаем!..
За несколько лет войны Девятаеву довелось полетать над приличной территорией европейской части Советского Союза. Он хорошо знал Белоруссию, Московскую, Тульскую, Тверскую, Воронежскую области, а также Украину и западную Кубань. А вот Восточная Померания и Пруссия, через которые ему предстояло лететь до линии фронта, оставались белыми пятнами. В этих краях он не бывал ни разу и не знал, как выглядит береговая полоса, над которой скоро предстояло лететь.
Пока он глядел на приборы, раздумывая, в каком же направлении безопасней всего продолжить полет, из соседнего отсека послышался встревоженный голос Соколова:
– Мишка, сзади немец!
– Один? – закрутил летчик головой.
– Да. Пока заметили только одного!
Вскоре Девятаев тоже увидел хищный контур «мессершмитта».
Резкое движение штурвала на себя. Самолет послушно поднимает нос и «врезается» в тяжелую серую облачность.
– Ушли. Хрен ты меня здесь достанешь, – тихо пробормотал Девятаев и для верности немного изменил курс.
Прошло несколько минут. Немецкий истребитель больше не появлялся, побоявшись лезть за «Хейнкелем» в густую облачность. Зато у Михаила в облаках начались неприятности. Ему и при нормальной видимости приходилось несладко с управлением незнакомой машиной. А уж когда в кабине и вокруг самолета стало темно, как ночью, то пилота и вовсе охватила дрожь. К тому же в плотной, насыщенной влагой облачности началась сильная болтанка.
Слева и справа надрывно гудели моторы. Взгляд метался от авиагоризонта к высотомеру, от указателя скорости к вариометру, от компаса снова к авиагоризонту. Между тем в голову опять лезли нехорошие мысли: «Что, если приборы неисправны? А ну как сейчас в полусотне метров перед кабиной выступит из серой мглы скала? А компас? Вдруг он врет, а я ему доверяю и веду самолет не в ту сторону?»
Состояние было отвратительным. Ладно, если б он летел один, но ведь за спиной в трех отсеках «Хейнкеля» разместились его товарищи. Они верили. Ждали спасения.
Кто-то потрепал его за плечо и отвлек от мрачных дум.
– Держи! – потянул Кривоногов карту. – На рабочем столике стрелка-радиста нашли!
Михаил развернул ее и стал рассматривать…
Но через несколько секунд в сердцах отбросил:
– Выкинь ее на хрен.
– Почему?
– Западная Европа…
* * *
Первым на военный аэродром острова Узедом вернулся «Мессершмитт» лейтенанта Алоиса Кауфмана. Он искал беглецов над Балтийским морем от северных германских островов до Скандинавского полуострова.
– Погода – дрянь, но я прочесал весь район, господин комендант, – докладывал он после посадки Карлу Грауденцу.
– И ничего?
– Пусто.
– А в море? В море обломков или пятен бензина не замечал?
– Нет.
– Иди, отдыхай…
Следующим вернулся истребитель лейтенанта Лоренца Майера. Он искал угнанный «Хейнкель» к востоку от острова Узедом и тоже, докладывая коменданту о нулевых результатах, сетовал на отвратительную видимость и низкую сплошную облачность.
Фельдфебель Франц Нойманн вернулся на базу позже других. Грауденц едва узнал его, подойдя к подрулившему на стоянку самолету. Из его кабины вылез уставший, бледный и совершенно не похожий на себя человек. Вытирая мокрое от пота лицо, он сообщил:
– Господин комендант, через двадцать минут после взлета мне показалось, будто я заметил ваш «Хейнкель» с вензелем на фюзеляже.
– Так-так! – оживился Грауденц. – Продолжай.
– Он летел прямо под облаками юго-восточным курсом. Я уменьшил скорость и повел свой истребитель в том же направлении. Но, к сожалению, нижний край облачности постоянно опускался, и за десять – пятнадцать километров до береговой черты мне пришлось войти в облака. Далее весь полет происходил вслепую. Я пролетел с тем же курсом еще пятнадцать минут и повернул обратно, когда понял, что топлива осталось только на обратный путь.
– То есть больше ты его не видел?
– Нет.
Комендант пожал пилоту руку и быстрым шагом направился к командно-диспетчерской вышке.
Спустя несколько минут Грауденц связался по радио с еще одним воздушным асом – подполковником Вальтером Далем. Тот возвращался с боевого задания как раз из Восточной Померании, куда по докладу фельдфебеля Нойманна направлялся угнанный «Хейнкель».
– Сто семнадцатый, вас запрашивает Баден! – несколько раз повторил в микрофон Грауденц, наблюдая через окна вышки, как выполняет посадку командир звена Гюнтер Хобом.
Кажется, Гюнтер прочесывал акваторию к северо-западу от острова Узедом, и надежд на успех его поисков не было.
– Баден, я – Сто семнадцатый, – ровным голосом ответил Вальтер.
Обрадовавшись наличию связи с давним товарищем, комендант запросил, где он сейчас находится. Узнав, что «Фокке-Вульф» Вальтера все еще над Померанией, объяснил суть дела и попросил поискать захваченный «Хейнкель».
– Постараюсь, Баден, – сказал Даль, – но есть одна неувязка.
– Какая?
– Боеприпасы на исходе. Осталось на пару коротких очередей.
– И все же попробуй его найти, – повторил Грауденц.
– Сделаю все возможное…
* * *
Девятаев продолжал бороться с самолетом, вдруг ставшим в облаках непослушным и упрямым. Через двадцать минут слепого полета он почувствовал невероятную усталость. Сил и без того было мало, руки после побоев болели, а от громадного напряжения еще и налились тяжестью, тряслись и казались чужими. Движения штурвалом и педалями получались несоразмерными, из-за чего самолет норовил войти в скольжение и потерять высоту. Несколько раз Михаил «выхватывал» его, выводя из пологого пикирования у самой воды. Выровняв курс и немного отдышавшись, он снова уводил машину в облака, чтобы ее не обнаружили немецкие истребители…
Еще через десять минут полета по приборам Девятаев выдохся окончательно. В результате «Хейнкель» вывалился из облачности и едва не коснулся воды колесами.
– Хватит, – вытер летчик вспотевшее лицо. – Дальше пойдем под облаками…
Но и под облаками было не лучше. Метеоусловия с каждой минутой становились сложнее: видимость ухудшалась, рваный нижний край облачности опускался все ниже, вследствие чего бомбардировщику приходилось лететь в опасной близости от воды.
Наконец стрелка высотомера обосновалась на делении с цифрой «0». Вода под фюзеляжем проносилась с бешеной скоростью, неубранные шасси несколько раз цепляли за гребни волн. Видимость стала настолько отвратительной, что море слилось с облаками.
Судя по времени, «Хейнкель» вот-вот должен был пересечь береговую черту, а вокруг по-прежнему темнела вода. Михаил до боли в глазах всматривался в серую мглу, но ничего не видел.
Однажды ему показалось, будто из серого марева на самолет надвигается огромная темная стена. Скала или еще бог весть что… Руки инстинктивно дернули штурвал, но… никакой скалы впереди по курсу не оказалось. Самолет просто «врезался» в более плотную облачность.
Продолжать полет на минимальной высоте стало опасно. Ради сохранения жизни товарищей Михаил был готов еще несколько минут потерпеть муки слепого полета.
– Вверх. Только вверх, – потянул он на себя штурвал.
Подняв нос, «Хейнкель» начал послушно – метр за метром – набирать высоту…
* * *
В пилотской кабине и в отсеках самолета снова стало темно. По прозрачному плексигласу побежали струйки дождевой воды. Машину трясло и бросало из стороны в сторону, но моторы работали исправно, а стрелка высотомера равномерно ползла по круговой шкале…
Иногда Девятаеву казалось, что тяжелый бомбардировщик не набирает высоту, а, наоборот, теряет ее. Что земля приближается с угрожающей скоростью, и через несколько мгновений произойдет катастрофа.
«Если придется влезть в облака – забудь об ощущениях и доверься приборам, – повторял он про себя слова летчика-инструктора Александра Мухамеджанова. – Много будет чего мерещиться, а ты приклей взгляд к стрелкам и ни о чем не думай…»
Следуя мудрому совету, Михаил не спускал глаз с группы пилотажных приборов.
И вот наконец небо впереди немного просветлело, сверху стали появляться «окна», сквозь которые виднелось чистое голубое небо.
– Солнце! – крикнул кто-то из бомбового отсека.
Тотчас одновременно с криком по остеклению кабины брызнуло солнечным светом – яркий луч прорвался сквозь свободный от облаков «тоннель» и ослепил находящихся в самолете людей. После надоевшего сумрака в кабине вдруг стало настолько светло, что летчик на мгновение зажмурился.
И улыбнулся:
– Нормально. Нормально летим…
Через несколько секунд «Густав» окончательно выбрался из плена серой облачности. После ужасной болтанки, после тягостных и страшных минут ожидания товарищи в отсеках самолета ликовали.
Вымученно улыбался и Михаил. На душе у него стало радостно и так же светло – он вырвал самолет из ненавистного мрака, и теперь беглецам светило солнце свободы.
* * *
Используя трофейные немецкие часы и положение солнца, Девятаев вычислил точный курс и немного подвернул нос самолета на восток. Горючего в баках оставалось достаточно – при желании на нем можно было долететь до Ленинграда или до Москвы. Да только допустят ли немецкий бомбардировщик до больших советских городов?
Михаил представил реакцию артиллеристов ПВО на появление «Хейнкеля» с фашистскими крестами на крыльях и снова улыбнулся.
Однако скоро улыбка на его лице растаяла. В отсеках бомбардировщика продолжалось веселье, а летчик уже думал о том, как пробивать облака при снижении и восстанавливать визуальный контакт с землей. Сейчас под самолетом простиралось безбрежное море из сплошной облачности, и Девятаев понятия не имел, насколько обширный циклон расположился над Балтикой, как долго над ним предстоит лететь, прежде чем внизу покажется поверхность земли.
Но, видно, в этот день удача решила не отворачиваться от отважных беглецов.
– Море! – радостно воскликнул Михаил, обнаружив в облаках «окно», сквозь которое виднелась темная поверхность воды.
Через четверть часа спокойного полета облачность значительно поредела – мощный слой толщиной почти в три километра превратился в хаотично разбросанные отдельные облака. Теперь море просматривалось хорошо, и летчик заметил плывущие в ордере корабли.
– Ого, да внизу целый караван!.. – рассматривал он грузовые суда и военное сопровождение.
– Мишка, там еще и самолеты! – предупредил появившийся в кабине Кривоногов.
Над ордером и впрямь мелькали крохотные силуэты немецких истребителей.
– Вижу, – нахмурился летчик и закрутил головой.
Теперь облачность вокруг была разряженной – в такой не спрячешься. А далеко впереди и вовсе виднелся чистый горизонт. Там погода вообще была шикарной: хорошая видимость и полное отсутствие облаков.
«Может быть, забраться на максимальную высоту? Вдруг не достанут? – предположил Девятаев. И тут же отмел эту идею: – Нет, не выйдет. Я не знаю, есть ли в баллонах кислород. Да и пользоваться кислородной системой „Хейнкеля“ не умею. А без кислорода на высоте мы не продержимся и пяти минут. Враз потеряем сознание!»
Пока он перебирал в голове варианты, три «Мессершмитта» отделились от общей группы истребителей сопровождения и поднялись до высоты, на которой летел «Густав».
– Не свети полосатой робой! – приказал Девятаев Ивану. – Смойся!
Тот моментально исчез в бомбовом отсеке.
Сам Михаил сидел в пилотской кабине по пояс голый, что тоже могло вызвать у немецких летчиков подозрение.
«Да какое, к черту, подозрение! – поморщился он. – Если они получили по радио сигнал о нашем побеге, то нам конец. Резанут из пулеметов, и поминай как звали…»
– Всем спрятаться! В окна не глазеть! – крикнул он в отсек и крепче сжал рукояти штурвала.
Три «мессера» прошли над «Хейнкелем». Два в тридцати метрах, а третий и того ближе. Летчик последнего буквально заглядывал в пилотскую кабину бомбардировщика.
Михаил выдерживал курс полета, показывая всем видом, что свой и на борту полный порядок.
Почти уровняв скорость с бомбардировщиком, «мессеры» прошли рядом еще разок. Огонь они не открывали, а летчиков, похоже, более всего удивлял тот факт, что «Хейнкель» летел на большой высоте с выпущенными шасси.
Да, шасси Девятаев так и не убрал. Кое-как разобравшись с управлением, он поискал рычаг уборки. Всего рычагов непонятного назначения рядом с пилотским креслом нашлось аж четыре штуки. Тогда Михаил позвал на помощь знавшего немецкий язык Соколова. Тот почитал надписи на табличках, попытался перевести.
– Здесь что-то о воздушной системе, – указал Володька на первый коротенький рычаг с синим набалдашником.
– Не то. А этот? – ткнул Михаил пальцем в следующий.
– Кран гидравлической смеси.
– Этот?
– Заслонка… Отбор горячего воздуха…
На четвертом рычаге табличка вообще отсутствовала.
В общем, пояснений по уборке и выпуску шасси в кабине не оказалось, и Михаил решил не рисковать.
– Хрен с ними! – отмахнулся он. – Пускай торчат. Нам они не мешают…
Главное, что самолет исправно летел. Остальное представлялось сущей ерундой.
* * *
Отстав от бомбардировщика, «мессеры» вернулись к ордеру и к другим самолетам сопровождения. Опасность миновала, беглецы с облегчением вздохнули. Кривоногов с Соколовым обосновались на штурманском кресле пилотской кабины. Вид из нее открывался шикарный, а посмотреть теперь было на что.
Впереди показалась тонкая полоска береговой черты.
Долгожданный берег! Еще немного, и линия фронта. А за ней свои, советские!
«Хейнкель» легко преодолел последние километры над неизвестным заливом Балтийского моря. Внизу поплыла суша: темные пятна леса, заснеженные поля, небольшие населенные пункты, соединенные ленточками дорог.
Что это была за местность – ни Михаил, ни его друзья не знали. То ли восточная Германия, то ли Польша. А если сильный ветер отнес самолет к востоку, то теперь под его крыльями запросто могла простираться Литва.
Пока летчик рассматривал проплывавшие внизу пейзажи, навстречу пролетел истребитель. Он пронесся с такой большой скоростью, что Девятаев даже не успел зацепить его взглядом.
– Чей это был самолет? – обратился он к сидевшим рядом товарищам.
Кривоногов пожал плечами, а Соколов неуверенно предположил:
– По-моему, немец…
Девятаев повертел головой в поисках фашиста.
А тот, пролетев навстречу, уже разворачивался для захода в хвост «Хейнкелю».
Подобный маневр Девятаеву был хорошо знаком – он и сам много раз использовал его перед атакой вражеских бомбардировщиков. Как ни старались авиационные конструкторы защитить задний сектор тяжелых машин, он все равно оставался самым уязвимым местом.
Взволнованный Кривоногов исчез в темном проеме бомбового отсека. Вернувшись через минуту, доложил:
– «Фокке-Вульф»! Сидит, сволочь, у нас на хвосте.
«Странно, – подумал Михаил. – Немец не летел рядом, не заглядывал в кабину, не любопытничал. Значит, информирован. И наверняка получил приказ уничтожить „Густава“. Тогда почему же не стреляет?»
На всякий случай он резко крутанул штурвал вправо. И тут же заметил, как несколько огненных точек друг за другом пронеслись слева от «Хейнкеля».
«Пушечные снаряды! Или пули крупнокалиберного пулемета!» – догадался Девятаев.
«Хейнкель» был слабо защищен от атак истребителей. Бронеспинка кресла пилота, пара вертикальных бронеплит в фюзеляже, пол стрелка и штурмана из броневой стали. Плюс минимальная защита водо- и маслорадиаторов. Двигатели выходили из строя и загорались, как правило, от первого же попадания. Погибали от пуль и члены экипажа.
Продолжая крутить штурвалом, Михаил бросал самолет то в одну, то в другую сторону.
– Хрен тебе, фашистская сволочь! – приговаривал он. – Так просто нас не возьмешь! Мы с тобой еще потягаемся!
СССР
1942–1944 годы
Первое время Девятаеву было очень непривычно летать на стареньком тихоходном «У-2». На подобном самолете он делал в небе свои первые шаги, а теперь приходилось выполнять на нем довольно серьезную работу. Одно утешало: он все-таки добился своего и вернулся к летной практике!
Самыми скучными, с точки зрения Михаила являлись переброски срочных донесений. Происходило это так: на небольшой грунтовый аэродром, где располагалась эскадрилья «У-2», приезжал юркий «виллис» с офицером оперативного отдела штаба армии. Офицер вручал летчику запечатанный конверт, называл координаты адресата и крайний срок доставки. А дальше вся ответственность ложилась на плечи авиатора. Он сам выбирал время вылета, маршрут, высоту полета, площадку для посадки. И так каждый раз.
Относительное разнообразие пришло лишь осенью 1943 года, когда советское командование начало использовать тихоходные «У-2» для ночных бомбардировок фашистской передовой линии. Ночные налеты здорово изматывали врага, и на душе молодого летчика полегчало: отныне он тоже принимал непосредственное участие в разгроме оккупантов.
Вскоре к бомбардировкам добавились и другие боевые задачи, полные риска и опасности. Поднакопившему опыт Девятаеву поручали вывозить с передовой раненых бойцов, доставлять в партизанские соединения оружие, боеприпасы, медикаменты, продовольствие.
Выполняя санитарные рейсы, Михаил в общей сложности перевез восемьсот литров крови, восемьдесят медицинских групп для выполнения хирургических операций, вывез с передовой и из районов действия партизанских отрядов огромное количество раненых. За этими сухими цифрами – тысячи спасенных человеческих жизней.
Девятаев прекрасно справлялся с этой нелегкой работой и в конце 1943 года был заслуженно представлен ко второму ордену Красного Знамени.
* * *
По счастливому совпадению наибольшее количество самолетов «У-2» производилось в военное время на Казанском авиационном заводе № 387.
В 1944 году после смерти авиационного конструктора Николая Поликарпова знаменитый самолет переименовали в его честь, с этого времени машина стала называться «По-2». А пока в тылу и на фронте его называли по-старому – «У-2».
В прифронтовой зоне этот безотказный работяга был очень востребован. Разумеется, случались и потери, поэтому Михаилу Девятаеву приходилось ездить на Казанский завод по несколько раз в год для приемки новых партий самолетов. Впрочем, он не роптал и от поездок в родной город не отказывался, ведь в Казани проживала любимая супруга. Каждая встреча с ней становилась великим праздником.
Однажды, поздней осенью 1943 года, Девятаева вызвали в штаб дивизии и приказали срочно вывезти с передовой раненого советского генерала. Погода в ноябре стояла отвратительная; два санитарных самолета вернулись ни с чем, третий разбился при посадке на размокшем от дождей поле. Рана была серьезной, жизнь генерала висела на волоске. Спасти его могли лишь в столице, но санитарный поезд довезти его просто бы не успел.
Пока снаряжали в полет Девятаева, генерала все-таки загрузили в вагон поезда и отправили в тыл. Вероятно, от безнадеги. Михаил вылетел и, прижавшись к железной дороге, помчался навстречу…
Погода была настолько ужасной, что – вернись он обратно – никто бы не посмел упрекнуть его за это. Но Михаил знал: счет идет на минуты. Опоздает он или не найдет поезд, и генералу не выжить.
Нашел. И решил остановить. Сделал несколько заходов в лоб паровозу, махал крыльями, приказывал остановиться знаками. Однако бригада машинистов задумку пилота не поняла, приняв его выкрутасы за лихачества и воздушное хулиганство.
Тогда он подобрал подходящее место, приземлился рядом с насыпью «железки», покинул кабину самолета и встал на рельсах с поднятыми руками.
Поезд остановился. Генерала вынесли из вагона и погрузили на единственное пассажирское место в «У-2».
Ближе к вечеру Михаил произвел посадку на подмосковном аэродроме. К самолету тотчас подъехала машина с красным крестом.
– Спасибо тебе, лейтенант, – еле слышно прошептал генерал, прощаясь с пилотом. Протянув свой пистолет, добавил: – Возьми на память. А я, сколько буду жить – буду тебя помнить…
* * *
Разного натерпелся в воздухе Девятаев, летая на простеньком «У-2». Служба эта была и нужной, и порой очень опасной. Однако в душе он по-прежнему оставался летчиком-истребителем. И по-прежнему страстно желал вернуться к своим товарищам, громившим неприятеля на больших высотах и огромных скоростях.
Михаил часто напоминал о себе врачам и командованию, забрасывая их рапортами с просьбами направить его в истребительную авиацию. В рапортах он уверял, что здоровье полностью восстановилось, а сам он готов выполнить любой приказ Родины. Но Родина требовала от него другого, и врачи рапорта заворачивали.
В 1944 году Девятаеву довелось летать на юге воюющей страны.
Однажды он посадил свой санитарный самолет возле населенного пункта Пятихатки, в котором располагался передвижной военный госпиталь. Подхватив специальный ящик с пузырьками, он стал искать врача, чтобы сдать привезенную кровь.
Вдруг кто-то его окликнул:
– Старший лейтенант! Мордвин, ты?!
Мордвин – был позывным Девятаева, когда тот воевал на истребителях. И знали об этом позывном только его боевые товарищи.
Оглянувшись, Михаил обомлел – перед ним стоял бывший командир эскадрильи Бобров.
– Как же я рад тебя видеть! Откуда ты свалился?! – пробасил тот.
Товарищи крепко обнялись. Оба были довольны этой случайной встречей.
– Где же ты столько времени пропадал? Я уже не чаял увидеть тебя в живых! Ну, рассказывай, где ты сейчас? Летаешь?.. – засыпал Бобров его вопросами.
Девятаеву казалось, будто Владимир Иванович стал еще выше, еще больше раздался в плечах: на груди позвякивали многочисленные ордена, на плечах – новенькие майорские погоны.
– Да нечего мне рассказывать, – грустно улыбнулся Михаил. – Я давно уж не истребитель. Я – скорая помощь.
– Как? – не понял Бобров. – Какая еще скорая помощь?
– Летаю в санитарной авиации. Вон мой «У-2» стоит на окраине. Каждый месяц пишу рапорта с просьбой о переводе в истребители. А медики не пускают.
– Вот те раз! Такого летчика заставляют летать на «У-2»! Ладно, не переживай, – засмеялся Владимир Иванович. – Постараюсь помочь. Я ведь знаешь у кого теперь служу?
– У кого?
– Командую полком в соединении Покрышкина.
– Да вы что! У самого Покрышкина?!
– Так точно. Полагаю, он сумеет переубедить твоих упрямых медиков…
* * *
Бобров был человеком слова. Переговорив с Александром Ивановичем Покрышкиным, он заручился его поддержкой и вскоре добился перевода старшего лейтенанта Девятаева в 104-й Гвардейский истребительный авиаполк 1-го Украинского фронта. Причем на каком-то этапе ему даже пришлось встречаться с врачами и пускать в ход военную хитрость.
Получилось. И с этого момента Мордвин вновь воевал бок о бок со своим командиром. С ним он начинал войну, с ним посчастливилось ее и продолжить.
Старые и надежные товарищи довольно быстро ввели в строй Михаила. Полк летал на новых американских истребителях «Bell P-39» «Аэрокобра». Из-за нестандартного расположения двигателя центр тяжести у этого самолета был смещен назад, и техника пилотирования немного отличалась от отечественных «Яков», «МиГов», «Лавочкиных». Носовая стойка шасси вместо небольшого хвостового колеса также добавляла особенностей на рулении, взлете и посадке. Тем не менее Девятаев уверенно освоил новый самолет.
Он вообще был на седьмом небе от счастья. Он снова находился в родной стихии, в дружном коллективе летчиков-истребителей. Снова бил фашистов и был невероятно горд тем, что ему довелось служить под началом самого Покрышкина. Ведь одна только фамилия Александра Ивановича приводила немецких асов в ужас.
Приблизительно в это же время Михаил Девятаев написал заявление в партийную организацию эскадрильи с просьбой рассмотреть вопрос о его вступлении в ряды Коммунистической партии. И коммунисты эскадрильи на своем собрании единогласно проголосовали за Михаила.
* * *
К середине 1944 года наша страна почти полностью была освобождена от немецко-фашистских захватчиков. Лишь небольшую территорию на западе Советского Союза еще занимали оккупанты, и за эту территорию шли ожесточенные бои.
В это время штаб 1-го Украинского фронта перебросил дивизию Александра Покрышкина на Западную Украину, где советские войска готовились к масштабному наступлению. Летчикам поставили ответственную задачу: прикрывать главное направление будущего прорыва.
Наступление началось ранним утром 13 июля 1944 года. В этот день летчики дивизии совершили более ста боевых вылетов и сбили в районе города Львов двадцать немецких самолетов. Несколько раз группу истребителей возглавлял сам Покрышкин.
Трижды поднимался в небо и Владимир Бобров, прикрывал которого ведомый Михаил Девятаев. Как и в начале войны, у Боброва был позывной Выдра, у Девятаева – Мордвин.
Во время третьего вылета западнее украинского города Горохова наши истребители повстречали большую группу немецких «Мессершмиттов» и «Фокке-Вульфов». Завязался тяжелый воздушный бой.
Девятаев постоянно находился на связи, вертел головой и ни на метр не отдалялся от командира, прикрывая его атаки. Немецких истребителей было в несколько раз больше наших, приходилось туго.
Самолеты выделывали боевые виражи, петли, крутились в «бочках». Повсюду мелькали трассы пуль и снарядов. От огромных перегрузок у Михаила порой темнело в глазах. Несколько раз в перекрестье прицела он видел контуры вражеских самолетов, но отвлекаться на них не имел права и четко выдерживал свое место.
– Мордвин, я – Выдра, – время от времени слышал он в наушниках шлемофона. – Прикрой, атакую!
– Выдра, я – Мордвин. Прикрываю! – отвечал Девятаев и бросал машину вслед за командиром.
Володька Бобров после сумасшедшего виража удачно зашел в хвост «фоккера» и «облобызал» его длинной пулеметной очередью. Задымив, тот провалился вниз.
А Бобров, выполнив полупетлю с переворотом, уже подбирался к зазевавшемуся «мессеру». Две коротких очереди из пушек, и тот, теряя куски плоскостей, валится к земле.
В запале жаркого боя Михаил ни на миг не упускал из виду своего командира, не давал ни одному немецкому самолету зайти ему в хвост. Он настолько был занят выполнением своей главной задачи, что не заметил, как один из проворных фашистов обосновался позади него. Это был «Фокке-Вульф» с черно-желтым коком воздушного винта.
Прицелившись, фашист выпустил по самолету Девятаева очередь.
Одна из пуль разбила остекление фонаря, другая попала в приборную доску, третья ударила в бронеспинку сиденья. А четвертая обожгла левое плечо. Штурвал и панели окрасились кровью, двигатель загорелся, в кабине запахло дымом.
– Мордвин, я – Выдра! – услышал Михаил встревоженный голос Боброва. – Прыгай!
Морщась от боли и удерживая самолет, раненый летчик пытался рассмотреть сквозь дым землю.
«Как же прыгать?! Мы же над оккупированной территорией!» – лихорадочно размышлял он.
– Прыгай, Мордвин! Как меня понял?! Прыгай! – кричал командир.
«Надо дотянуть до своих!» – решил Девятаев.
Но в процессе сумасшедшего боя он потерял ориентировку, а сейчас сквозь дым и подавно не мог понять, где восток, а где запад.
– Я – Мордвин. Я – Мордвин, – проговорил он в эфир. – Потерял ориентировку! Наведите на восток!..
Огонь уже вырывался наружу и облизывал фюзеляж. Еще немного, и он доберется до баков с горючим. И тогда будет поздно помышлять о спасении.
– Миша! Приказываю: прыгай! – открытым текстом кричал в эфир Бобров.
Кабина полностью заполнилась дымом, сзади из двигательного отсека в нее прорывались языки пламени.
Дальше медлить было нельзя. Сбросив дверцу, летчик вывалился на крыло и дернул вытяжное кольцо парашюта.
