Глава восьмая
Ее обнаружил охранник, обходивший парковку. Она лежала на цементном полу, почти скрытая огромным «бьюиком». Он сразу увидел, что женщина без сознания, серьезно ранена, и немедленно известил об этом полицейский участок Хитроу, с которым каждая парковка в аэропорту имела прямую связь.
Приехал дежурный офицер, и сразу за ним — врач медицинского центра при терминале, который констатировал смерть. Следом появилась команда местного полицейского участка и скорая. Сразу же пришли к выводу, что смерть подозрительная, что тело, возможно, пытались скрыть, о чем известили коронера и опечатали весь этаж парковки. Личность погибшей пока не идентифицировали.
Пробили по полицейским компьютерам номера всех машин с данного уровня парковки и попытались отследить их владельцев. Многие объявились в первую пару часов с начала расследования и были неприятно удивлены тем, что не могут просто-напросто сесть в собственное авто и укатить.
Прибывший судмедэксперт в чине сержанта тщательно обследовал тело, а затем — спустя пять часов после обнаружения — труп доставили в морг Хиллингдонской больницы. Здесь у погибшей сняли отпечатки пальцев и всю ее одежду отослали экспертам для дальнейшего анализа, если это сочтут необходимым. Начался поиск улик на месте происшествия.
К девяти вечера следующего дня полиция Хитроу уверилась, что личность мертвой женщины установлена. К этому времени сотрудники участка успели либо по телефону, либо лично опросить водителей всех машин. Кроме одной. Темно-коричневый «мини метро» был зарегистрирован на имя Бренды Брокли, проживавшей в окрестностях Каустона, о чем тамошнюю полицию известили немедленно. Результатом стал звонок старшему инспектору Барнаби, столь беспардонно нарушивший его семейную идиллию.
Полицейский участок Хитроу расположен среди паутины крупных автомобильных артерий, примерно в миле от аэропорта, в окружении неприглядного скопища отелей, автозаправок и промышленных зданий. В кабинете инспектора Феннимора старшему инспектору Барнаби и сержанту Трою поведали историю обнаружения тела. Они в свою очередь поделились всем, что знали об исчезновении Бренды.
Вскрытие было назначено на одиннадцать часов следующего утра. До заключения патологоанатома причина смерти официально считалась неустановленной, однако врач, осмотревший труп, считал, что она последовала в результате черепно-мозговой травмы.
— Множество других повреждений, — пояснил инспектор Феннимор, — свидетельствуют, что девушку сбил автомобиль. Я полагаю, что тело, скорее, было в момент столкновения отброшено к стене, где его обнаружили, чем укрыто там уже после смерти.
— Вы хотите сказать, что мы имеем дело с непреднамеренным наездом и последующим бегством водителя с места происшествия?
— Подобное объяснение напрашивается само собой. И его подтверждают фотографии с парковки. На юбке погибшей остались следы автомобильных шин. А что, у вас есть основания подозревать преднамеренное убийство?
— Возможно. — И Барнаби кратко обрисовал случившееся в Фосетт-Грине. — Не могли бы вы снабдить нас номерами машин, которые были припаркованы здесь десятого числа, около восьми вечера?
— Сделаем. Вы надеетесь отыскать какой-то конкретный номер?
Трой продиктовал номера машин Алана Холлингсворта и Грея Паттерсона. Инспектор Феннимор записал их в свой блокнот.
— После первоначального осмотра судмедэксперт сообщил примерное время смерти? — осведомился Барнаби.
— Доктор Хэттон считает, что это произошло дня три назад, то есть где-то в понедельник вечером.
— Непонятно, как ее не обнаружили раньше, — сказал Барнаби. — Разве парковки не патрулируются?
— Боже правый, патрулируются, конечно. Каждый час, как утверждает охрана. Только у них нет времени обшарить каждый угол и обойти кругом каждого автомобиля. Они главным образом высматривают поврежденные машины или подозрительных людей. Занятых незаконной торговлей или сбытом наркотиков.
— И все же, сэр, — прервал сержант Трой. — Тело…
— Когда побываете на месте, поймете, почему это могло произойти. Она лежала в углу, где сходятся две стены, скрытая большим американским драндулетом. Наши эксперты считают, что ее, возможно, ударом перекинуло через машину. Такой он был силы.
— Господи Иисусе… — вырвалось у Барнаби.
— И еще: хотя официально парковка считается краткосрочной, водители, в силу разных причин, нередко оставляют свои машины на долгий срок. «Бьюик» простоял там пять дней. Его владелец отправился в Базель на уикэнд и несколько там подзадержался.
Поскольку запас информации у инспектора Феннимора на этом, похоже, иссяк, Барнаби кивнул своему сержанту, и Трой протянул Феннимору конверт. Инспектор вытащил оттуда три фотографии.
— Мне бы хотелось, чтобы их показали всем работающим в комплексе первого терминала, — пояснил Барнаби. — В бутиках, в кафе, на контроле при посадке, в пунктах обмена валют. И также, если возможно, персоналу службы парковок.
— Без проблем. — Инспектор изучил фото. — Вот это, определенно, погибшая. А кто это? Человек, которого убили, по вашим предположениям?
— Совершенно верно. Вторая женщина — его жена. Предположительно жертва похищения.
— Значит, ее тут видеть никак не могли, — заключил инспектор.
— И все же я не хотел бы ее исключать.
— Не возражаю. В дневные часы на самом верху обычно толкутся любители поглазеть на взлеты и посадки. Некоторые из них приходят сюда постоянно. Им мы тоже покажем фотографии.
— Спасибо. Я очень это ценю. — Старший инспектор был вполне искренним. Доброжелательный и щедрый обмен информацией — вещь довольно редкая среди сотрудников разных полицейских служб.
— И я позабочусь о том, чтобы копии заключений о вскрытии и обследовании места преступления были направлены к вам напрямую.
— Тогда уж заодно перешлите в нашу лабораторию и отпечатки пальцев погибшей.
Барнаби поднялся. Феннимор позвонил в аэропорт и распорядился, чтобы коллег из Каустона встретили и проводили к тому месту, где было обнаружено тело.
Полицейское ограждение уже убрали. «Бьюик-купе», полностью обследованный, покоился здесь во всей своей двухтонной изумрудно-яблочной красе. Хромированные «плавники», крылья и выхлопные трубы, чей блеск несколько приглушил налет дактилоскопического порошка, бросали дерзкий вызов своими изгибами.
Сержант Трой замер от восторга и тут же представил себе, что едет в этой машине — с откинутым, натурально, верхом, — как в кино «Американские граффити». Правая рука едва касается податливого руля в оплетке цвета слоновой кости, левая небрежно закинута на спинку пассажирского сиденья. Рядом — фигуристая красотка с роскошной гривой пшеничных волос и алыми, глянцево блестящими губами. Ее коротенькие шортики вполне поместились бы в отделении для перчаток, да еще осталось бы место для ее бюстгальтера. И музыка включена на полную катушку: «Ангел мой, ангел земной, стань моей, будь со мной…»
— Эй, очнись! Ты что, опять в трансе?
— Нет, сэр, нет. Я весь внимание. — Трой прямо-таки вскипел от ярости: так подставить его в присутствии полицейского сопровождающего!
Он подошел ближе к машине, окинул ее изучающим взглядом и несколько раз покивал, стараясь думать о леденящих кровь вещах в надежде, что они охладят его пылающие щеки.
— Где именно ее нашли?
— Вот тут, старший инспектор.
Констебль прошел вдоль машины, и Барнаби двинулся следом. Теперь ему стало ясно, что имел в виду Феннимор. «Бьюик» стоял последним в ряду машин, параллельном белой линии выезда, боком к стене. Лежавшее позади него тело вполне могло оставаться незамеченным несколько дней.
На цементной стене, примерно в двух футах от пола, виднелись мазки крови, вероятно брызнувшей из ран на голове. Получила ли она эти повреждения во время наезда или от удара о стену, разумеется, будет ясно лишь после детального обследования.
Очень важно установить, где стояла совершившая наезд машина. Она должна была двигаться очень быстро. Если автомобиль подкатил издалека, быстро набрать нужную скорость особого труда не составляло. Чем ближе к углу, где нашли тело, он сорвался с места, тем сложнее было бы этого добиться. Коль скоро дистанция была совсем невелика, речь следовало вести о том, что кто-то резко надавил на газ и совершил намеренный наезд.
Барнаби вздохнул. Он вышел и встал посередине белой линии на выезд, смотря на пустующий сейчас съезд и пытаясь представить себе Бренду Брокли в последние минуты ее жизни. Бежала ли она за кем-то? Или от кого-то убегала? Ее явно сбила движущаяся машина, но этот ли толчок забросил тело за вульгарный «бьюик»? Может, в этот уродливый серый бетонный угол ее вдавил водитель, пытавшийся получить отсрочку во времени и проложить некоторую дистанцию между собой и результатом своего в лучшем случае неосторожного вождения?
Два автомобиля благонравно вкатились на парковку со скоростью пять миль в час. Барнаби отступил в сторону и, наблюдая за ними, подумал, каким надо быть старым, прожженным циником, чтобы приписать их черепашью скорость единственно присутствию полицейского в форме.
Следующей целью была Хиллингдонская больница. Трой ехал туда без особого энтузиазма. После чашки чая и довольно долгого ожидания в офисе охраны их провели в морг. Хотя для обоих печальный опыт посещения подобных мест был не внове, реагировали они на это по-разному.
Барнаби, не сделавшись совсем уж безразличным, за многие годы привык воспринимать все с этим связанное как печальную данность.
Трой, который лет до двадцати пяти чувствовал себя бессмертным, даже теперь на все сто процентов не верил, будто и с его плотью произойдет то же самое, что и с телом любого другого. Он знал, что так и будет, но не мог до конца в это поверить. Как не поверил бы, что рок-группа «Терминал чизкейк» вошла в первую десятку хит-парада.
В любом случае при теперешнем ходе вещей ученые наверняка изобретут какое-нибудь магическое средство продления жизни еще до того, как настанет его черед. Возможно, его заморозят. Как богачей в Штатах. Одному типу так голову наладили — засунули в цилиндр с искусственным льдом. Трой сам видел по телевизору. В настоящее время он раздумывал, какой свой орган хотел бы сохранить в первую очередь, какая часть его тела дороже и для него, и для людей, его окружающих.
— Вернитесь на землю, сержант.
— Слушаюсь, босс.
Ассистент уже откинул чистую, без пятен, простыню. И Барнаби увидел лицо женщины, молодой, но на редкость непривлекательной. Ее голова была вывернута под неестественным углом относительного изломанного плеча. Горбатый, клювообразный нос, скошенный подбородок, маленький, узкогубый рот. Глаза были закрыты, но это не мешало заметить, что они словно бы выпучены, как у рыбы. Каштановые волосы, испачканные в пыли и гравии, подстрижены коротко и без особых затей.
Перед мысленным взором Барнаби на мгновение возникло лицо его собственной дочери. Лицо, перед очарованием которого невозможно устоять. Никто не претендует на то, чтобы жизнь была справедлива, но несправедливость такого масштаба лишний раз демонстрирует, насколько капризна и зла бывает Судьба. И до каких же глубин отчаяния подобная внешность доводила бедняжку?
Подозвав сержанта Троя и услышав его приближающиеся шаги, Барнаби вдруг ощутил нестерпимую потребность защитить мертвую от любых комментариев на ее счет. И он прикрыл простыней ее лицо, как когда-то одернул юбку на теле женщины в грязной канаве.
— Извините, Одри, но я подумал, раз вы с ними уже общались…
— Ничего, старший инспектор, я справлюсь.
Уже не в первый раз сержанту Брирли пришлось сопровождать коллег-мужчин, которым выпала малоприятная миссия известить близких погибшего о самой страшной потере. Не в первый и, увы, не в последний.
Иногда ей казалось, что само ее появление на пороге дома уже воспринимается как знак беды. Телевидение приучило людей, что, если мужчину-полицейского сопровождает женщина в форме, произошло непоправимое. Помочь и поддержать — такова была ее задача. Приготовить чай. Выслушать и быть рядом, когда пораженный известием начнет осыпать проклятиями всех подряд или кидаться показывать фотографии ушедшего. Иногда они просто сидят молча, и горе, как молот от камня, откалывает от них кусок за куском.
Старший инспектор Барнаби позвонил в дверь коттеджа «Лиственницы». Было половина третьего ночи, но внизу горел свет. Как и Одри, эту часть своей работы Барнаби ненавидел больше всего на свете. Тяжелая в моральном плане, она порой заключала в себе нешуточную опасность. Как и в Древней Греции, вестник горя мог подвергнуться скорой и свирепой расправе. Барнаби слышал о сержанте полиции, которому было поручено сообщить мужу о гибели беременной жены по вине пьяного водителя. В припадке необузданного гнева муж схватил первое, что попалось под руку, — кованые каминные щипцы — и нанес страшный удар. Сержант едва не лишился глаза.
Как только Барнаби позвонил, в окне показалась Шона. Упершись передними лапками в стекло, она не лаяла, только глядела на него молча. Белая, круглая, как алебастровый шар, луна заливала округу холодным серебряным светом. Было полнолуние…
Дверь открыл Редж. Взглянул на обоих. Затем на каждого по отдельности. Лицо его, и без того бледное, приняло сероватый оттенок, и он отошел в сторону, пропуская их в дом.
Айрис, в стеганом нейлоновом халате поверх ночной рубашки, сидела на кушетке, вытянувшись в струнку и устремив пустой взгляд в темный экран телевизора. При появлении Барнаби она быстро встала. В отличие от мужа, который все понял без слов, женщина нетерпеливо спросила:
— У вас есть новости?
— Новости есть, но, боюсь, очень печальные, миссис Брокли. Вечером в аэропорту Хитроу было обнаружено тело…
— Нет!
— Мне очень жаль, но мы уверены, что это ваша дочь.
Повисло молчание. Айрис сложилась вдвое и завыла. Леденящие душу вопли прерывались всхлипами и стонами. Одри попыталась успокоить женщину, но Айрис с силой оттолкнула ее.
Редж остался стоять. Он растерянно оглядывался по сторонам, как будто в комнате должен был отыскаться еще кто-то. Возможно, он искал глазами того, кто сообщит новую информацию, которая полностью опровергнет предыдущую.
— Мне очень жаль, — повторил Барнаби.
— Что… Как это случилось?
— Ее сбила машина.
— Вы уверены? — с трудом выговорил Редж онемевшими губами. — Хочу сказать, это точно Бренда?
— Официальное опознание еще не производили, как вы понимаете.
— Ну вот! — рявкнул Редж. Со своими вытаращенными глазами и тонкими усиками он являл собой злую карикатуру на сержанта, стоящего по стойке смирно перед вверенным ему взводом. — Вы не знаете наверняка, а говорите! Они не знают, Айрис. Это не точно.
— Не знают?!
Это было жутко. Барнаби увидел проблеск надежды на измученном лице женщины и торопливо, чтобы не дать надежде окрепнуть, сказал:
— Это женщина с фотографии, которую вы нам оставили, мистер Брокли. Никакого сомнения.
Айрис стала задыхаться, ее рот раскрывался и закрывался, а губы растянулись в дикой гримасе.
— Думаю, вам стоит вызвать лечащего врача, — посоветовал Барнаби. — Это доктор Дженнингс?
— Нельзя. Он может кому-нибудь рассказать.
— Вашей жене требуется успокоительное. — Старший инспектор не верил своим ушам. — Думаю, и вам оно не помешало бы.
Редж молчал, и тогда Барнаби сам взял телефонную книгу в матерчатом переплете и со второй попытки отыскал нужный номер. Пока он звонил, сержант Брирли предложила приготовить чай, и Айрис нашла в себе силы сделать то, чего требовали правила приличия, и побрела на кухню. Правда, там она остановилась, растерянно оглядываясь по сторонам, не в силах сообразить, где чайник, не говоря уж про заварку.
Шона, за последнее время успевшая привыкнуть, что все запреты и ограничения сняты, вольготно расположилась в кресле среди подушек, но когда женщины отправились на кухню, понуро потрусила следом за ними.
Едва Барнаби вернул трубку на рычаги, Редж снова принялся спорить:
— Фотографии — дело ненадежное. Для настоящей идентификации вы должны найти человека, который ее хорошо знает. Попытайтесь связаться с мистером Марчбэнксом из ее офиса или с мисс Трэверс из отдела кадров. Они очень ценили Бренду.
К стыду своему, Барнаби почувствовал потихоньку вскипающее внутри раздражение, словно в реакции человека, который отказывается принять гибель собственного ребенка, есть что-то неестественное. Шок по-разному действует на людей, но все они не могут поверить, что случившееся произошло на самом деле. И кто бы не попытался из последних сил спасти свой рушащийся мир? «Что делал бы я сам, случись такое с Калли?» — подумал старший инспектор. И понимал, что он бы этого не перенес.
— Почему бы вам не присесть, мистер Брокли?
— Да, пожалуй.
Редж неуверенными шагами подошел к ближайшему стулу и, прежде чем опуститься на сиденье, как слепой поводил кончиками пальцев по подлокотнику.
— С чего бы это Бренда оказалась в Хитроу? — пробормотал он.
Не в силах ответить, Барнаби осведомился, не хочет ли Редж, чтобы полиция связалась с кем-нибудь из его знакомых.
— Что?
— Может, пригласить к вам кого-нибудь из соседей? Или родственника?
— Зачем?
— Вам и вашей супруге нужна поддержка, сэр.
Молчание.
— И помощь. Практического свойства.
— Мы привыкли жить сами по себе.
Было бы слишком жестоко объяснять ему, что с привычкой к приватности им придется скоро распроститься. Тот факт, что их погибшая дочь жила по соседству с супружеской парой, уже попавшей на первые полосы газет, не ускользнет от внимания желтой прессы. И теперь в любой момент можно ждать появления на узенькой гравиевой дорожке целой толпы репортеров и фотографов. Барнаби задумался, не предупредить ли ему Брокли о неизбежности подобного нашествия. Как-то поделикатнее, что ли… И он вслух предположил, что супруги могли бы денек-другой погостить у друзей. Редж уныло ответил, что никаких друзей у них нет.
Одри привела из кухни Айрис и начала разливать чай, когда в дверь позвонили.
По телефону Барнаби не стал вдаваться в детали, просто сказал доктору, что в семействе Брокли несчастье и необходимо его присутствие. Одри, впустившая доктора Дженнингса, в холле обрисовала ему ситуацию. Глубоко потрясенный, врач сразу же подошел к Айрис и стал ей что-то тихо говорить. В конце концов он убедил женщину подняться в спальню, и затем они с Одри, почти на руках, доставили ее наверх.
Едва они вышли, Барнаби заговорил. Он сделал это из прискорбной необходимости, хотя и знал по опыту, что резкий переход от личной драмы к трезвым, практическим шагам не может не выглядеть жестоким, если не бессердечным.
— Я тут подумал, мистер Брокли…
Редж не реагировал. Он сидел неподвижно, облокотившись на колено и обхватив лоб ладонью, словно пряча глаза от беспощадной реальности.
— …не могли бы вы собраться с силами и ответить на пару вопросов?
— О чем?
— О Бренде. В подобных ситуациях очень важно время. Ваша дочь мертва уже около пяти дней. Чем раньше мы приступим к сбору информации, тем больше шансов схватить того, кто виноват в постигшем вас горе.
В нормальных обстоятельствах при подобной уловке в мозгу собеседника тут же взревела бы сирена. Ибо каким образом подробности из жизни жертвы случайного наезда способны помочь в розыске бежавшего с места происшествия водителя? Барнаби рассчитывал, что Редж этого не заметит в нынешнем своем, угнетенном состоянии. А еще делал ставку на его чинопочитание.
— Поэтому, если вы в состоянии помочь нам хоть чем-то…
— Все ее очень ценили и уважали…
— Уверен в этом.
— Вы не найдете человека, который сказал бы о ней хоть одно дурное слово.
— Простите, если я снова коснусь того, о чем вас уже спрашивали в участке, — продолжал Барнаби, мысленно давая себе слово, вернувшись, освежить в памяти записи тогдашней беседы. — Сейчас важна любая деталь. Помнится, вы сказали, что она выбежала из дома где-то около семи тридцати.
— Да. Шла передача «Сторожевой пес».
— Бренда что-нибудь сказала, прежде чем уйти?
— Нет, просто убежала.
— Не говорила, что у нее с кем-то встреча?
— Нет.
— Плащ взяла?
— Да нет же! — начиная раздражаться, выкрикнул Редж. — Я же все это уже говорил!
— Понимаю. Простите, мистер Брокли. Вы говорили, что друзей у нее не было. Но может быть, на службе она с кем-нибудь откровенничала?
— Ни с кем особенно. Она со всеми ладила.
Барнаби отнесся к этому с долей недоверия. Никто не бывает хорош со всеми, а особо непривлекательные люди обычно выстраивают линию защиты, целые стратегии, чтобы их не отталкивали. Может, Бренда вечно ворчала или, наоборот, заискивала? Скоро он это выяснит.
— Коллеги преподнесли ей красивую булавку, — сказал Редж. — С ее именем.
— Кто-нибудь звонил ей домой? Письма она получала?
— Вы имеете в виду мужчин?
— Не обязательно, сэр.
— Бренда не встречалась с кем попало.
Барнаби сузил круг, ограничив его знакомыми из Фосетт-Грина, но и это никуда не привело. Бренда Брокли вставала с постели, уезжала на работу, возвращалась, пила чай, гуляла с собакой и укладывалась спать. И все. Такой вот распорядок.
— И еще…
— Да-да, я вас слушаю.
— В общем-то, ничего особенного…
— И все-таки?
— Просто последние несколько дней она была сама не своя.
— В каком смысле?
— Резкая. Нетерпеливая. Прежде она никогда не забывала о вежливости. Мы с матерью всегда на этом настаивали. Вежливость ничего не стоит. И потом… Она стала очень необщительной. Не участвовала в разговорах. Перестала рассказывать, как прошел день. Все в таком роде…
Барнаби, который, к неудовольствию жены, вел себя таким же точно образом почти половину жизни, не знал, что на это ответить. Хотя ему показалось любопытным, что перемены в поведении Бренды по времени совпали с исчезновением Симоны Холлингсворт.
— И теперь нам уж не узнать, что ее тревожило, — упавшим голосом сказал Редж.
На данном этапе продолжать разговор в более жестком тоне, выпытывая конкретные подробности, Барнаби счел нецелесообразным. Возможно, даже непродуктивным. Не исключено, что Айрис окажется более полезной, когда придет в себя.
Барнаби лишь предупредил Реджа, что в самое ближайшее время комнату Бренды придется осмотреть. Так нельзя ли ему заглянуть туда прямо теперь?
— В обычном случае я бы вам точно отказал. — И Редж вскочил, словно радуясь тому, что у него появилась определенная цель. Вышагивая взад-вперед по ковру, он продолжал: — Понимаете, она всегда держит дверь запертой.
— Неужели? — Барнаби был заинтригован. Зачем бы так поступать старой деве с безупречной репутацией, давно вышедшей из возраста, когда на двери вешают записку: «Эй, вы! Не входить!»
— Однако она выбежала в такой спешке, что забыла свою сумочку. — Пока они поднимались по лестнице, Редж горестно признался: — Последние несколько дней мы провели здесь немало времени.
Он боязливо замешкался на пороге, а Барнаби, который предпочел бы остаться в одиночестве, оглядел молчаливую, опустевшую комнату.
Розовый махровый халат на спинке стула. Занавеси и покрывало на постели с одним и тем же убогим узором из лиственных гирлянд и цветов. Радио-будильник. На стенах в рамках картинки из деревенской жизни, до того банально однотипные, что могли бы висеть где угодно. И над кроватью изображение двух бродяжек, мальчика и девочки. Держатся за руки и плачут. Прозрачные стеклянные бусины, изображающие слезы, приклеены к щекам.
Барнаби, который много повидал чего-то подобного, все-таки озадачился. Кем надо быть, чтобы постоянно держать перед глазами рисунок с двумя несчастными детьми?
Он заглянул в шкаф и бегло осмотрел его содержимое. Темных тонов костюмы. Одно-единственное узорчатое платье, оливково-зеленый орнамент на коричневом фоне. Несколько пар начищенных до блеска лодочек, черных и темно-синих, сплошь аккуратно надетых на колодки. Поношенное пальто.
В ящиках туалетного столика — простое хлопковое нижнее белье, плотные колготки телесного цвета. И ни помады, ни духов. Вероятно, Бренда давно осознала всю тщетность попыток с помощью косметики хотя бы приукрасить себя, не говоря уже о том, чтобы преобразить.
Возле узкой односпальной кровати — стеклянная полка на фигурных, выкрашенных в белый цвет металлических консолях. На ней — несколько мягких игрушек и стопка женских романов.
Барнаби бросился в глаза изящный старинный столик-бюро в эрекере. Он приподнял скользящую в пазах выпуклую крышку. Внутри не было ничего, кроме темно-зеленого альбома. Барнаби тут же взял его в руки и раскрыл, вызвав громкий протест Реджа:
— Инспектор, если не возражаете, я думаю, это сугубо личное…
— Именно личное и способно помочь нам больше всего, мистер Брокли.
Барнаби включил небольшую, изогнутую в виде лебединой шеи настольную лампу, повернул розовый абажур, открыл альбом наугад и стал читать.
3 апреля. Сегодня знаменательный день. А. узнал, где я работаю. Я буквально столкнулась с ним, когда выходила. У него было такое выражение лица, чуть виноватое и в то же время взволнованное, что я сразу поняла: наша встреча не простое совпадение.
В общем-то, после этой «случайной» встречи ничего особенного не произошло, за исключением одного: А. настоял на том, чтобы мы непременно пошли вместе на ланч. Мы отправились в «Лотосовый сад» и там очень много смеялись из-за моего неумения есть деревянными палочками. Он стал меня учить, как ими пользоваться. Естественно, «обучение» свелось к тому, что А. держал меня за руки. У него тонкие, но сильные пальцы. Он сжимал мои руки с особой нежностью. Или мне это лишь показалось? А глаза… Глаза его сияли радостью. Думаю, мы оба поняли, что между нами произошло нечто чрезвычайно важное для обоих.
С миной недоверчивого изумления старший инспектор пролистал еще несколько страниц, убористо исписанных ядовито-зелеными чернилами (пожалуй, тут уместнее были бы кроваво-красные), и снова ухватил конец нити:
7 мая. Вопреки моим просьбам А. взял привычку звонить мне на работу в Колпорт. Нужно ли говорить, как все зашептались! Триш Трэверс провозгласила, что у него сексуальный голос, и меня засыпали вопросами. Я хранила молчание, сказала, что нечего обсуждать. Пока.
Я полна решимости не поддаваться его чарам, но до чего же он красив! Опять зазвал меня на ланч, на этот раз в «Звезду Индии». И там наконец признался в том, о чем я сама догадывалась. Сказал, что его брак всего лишь фикция, что он отчаянно страдает. Откуда ему знать, что я тоже одинока, что и мне не дано испытать самого главного в жизни? Во всяком случае, не было дано до сей поры. Вопреки подсказкам здравого смысла, из чистого сочувствия я накрыла его руку своей. Его смеющиеся глаза вдруг посерьезнели, и он словно заглянул мне прямо в душу. И тут я поняла, что пути назад нет.
Еще трижды или четырежды Барнаби погружался в эту сагу. Пафос, слог и содержание оставались прежними. Он уже приготовился захлопнуть дневник, когда заметил фотографию, приклеенную к передней крышке с обратной стороны. Старший инспектор передал Реджу дневник со словами:
— А это вы видели, сэр?
Протянутая Реджем рука выдавала мучительную неуверенность. Желавший при жизни своего ребенка быть посвященным во все его самые сокровенные помыслы, теперь он испытывал жестокое неудобство от подобного вторжения.
— Мне кажется, в этом нет нужды.
— Просто взгляните на фото, если можете.
Редж уставился на снимок, в изумлении округлив глаза и раскрыв рот, затем вернул дневник Барнаби.
— Это Алан. — Потом, словно всматриваясь в непроглядный мрак, пробормотал: — Из соседнего дома. — На негнущихся ногах он дошаркал до хорошенького, отделанного перламутром стульчика Бренды и тяжело привалился к нему. — Что все это значит? О чем она тут пишет? Не понимаю.
— Здесь описано несколько романтических свиданий, мистер Брокли. По сути дела, ухаживание.
— С Холлингсвортом?!
— Полное имя здесь не упоминается. — Впрочем, старший инспектор не терял надежды обнаружить его при внимательном чтении. — Однако время от времени встречается инициал «А». Вкупе с фотографией…
— Но мы почти их не знали. Я об этом вам уже говорил.
— Вы с женой — возможно, однако…
— Господи боже! Вы же не думаете, что это Алан… — Лицо Реджа исказила страдальческая гримаса. — Может, он потому и решил покончить счеты с жизнью?
Вошла Одри. Она сообщила, что Айрис наконец уснула и доктор Дженнингс ушел, пообещав непременно заглянуть пораньше утром.
— Моя маленькая девочка… Бренда, о Бренда… — простонал Редж.
Одри помогла ему спуститься вниз, а Барнаби задумался над отчаянным предположением Реджа. Пока не будет задержан водитель, сбивший Бренду, нет ни малейшего шанса выяснить точное время ее смерти. Элемент неопределенности останется даже после вскрытия. Однако если предположить, что она была убита в прошлый понедельник, скажем до десяти, то Холлингсворт вполне мог это сделать. Он куда-то выезжал на машине и при отсутствии пробок на дорогах успел бы за три часа доехать до Хитроу и вернуться.
Таким образом, со средством и возможностью, можно считать, все в порядке, но что делать с мотивом? Барнаби с трудом верилось, что Бренда могла внушить хоть какой-то сексуальный интерес Алану Холлингсворту. Он догадывался, что эти ее тайные писания сродни романам на стеклянной полке. И дело даже не в том, что уродливые женщины не способны завоевать мужчину, история знает много примеров обратного. Взять хотя бы ту византийскую правительницу, которой легенда приписывает несметное число любовников, хотя у нее были бородавки на носу, одно плечо выше другого, а вонь изо рта долетала через Босфор.
И тем не менее пока что Барнаби не сомневался, что мыслит правильно. Возможно, потому, что одержимость Холлингсворта Симоной была поистине всепоглощающей, делающей весьма сомнительным интерес ко всем прочим женщинам. Но каким брак соседей виделся Бренде? Имела ли она, предоставленная самой себе в этой унылой келье, хоть какое-то представление об их семейной жизни?
Всегда открытый любой, самой невероятной идее, Барнаби на один краткий миг взвесил возможность того, что это дочь Брокли похитила Симону. Она могла ревновать Алана к жене, даже могла желать той зла. Нельзя даже исключать, что она намеренно заставляла терзаться Алана, доводя его до потери рассудка. Отвергнутая любовь порой толкает человека на жестокие, даже безумные шаги. Но откуда бы у нее взялось время для этого? Если в Колпортской компании не подтвердят иного, каждая минута ее безупречного, жестко упорядоченного бытия была так или иначе зафиксирована. Что подразумевает существование сообщника.
Быстро загнав самого себя в угол фантастическими предположениями, Барнаби выкинул из головы весь этот бред и снова занялся дневником.
Ядовито-зеленый убористый текст резал глаза. Он полистал дневник наугад, и вдруг перед ним оказалась почти пустая кремовая страница. Ее рассекали пополам две строчки, четко написанные простым карандашом. Он стал читать, и каждое слово пронзило его как стрела:
Люди говорят: чего не имеешь, о том не плачешь. Неправда! Все ночи напролет ты мечтаешь о том, чего лишен. И все дни ты корчишься от боли.
К восьми утра следующего понедельника дежурка гудела, как пчелиный улей. Новая информация по делу Холлингсвортов продолжала поступать. В том числе сообщения бдительных граждан, кое-что видевших. Сотрудники, посаженные на телефоны (гражданские служащие и полицейские чины), всех внимательно выслушивали и всё записывали.
На лондонской Брик-лейн Симону видели в алом с золотой каймой сари, с колокольчиками на щиколотках. В Телфорде она была одета монахиней, в Девайзесе — постовым сержантом. Когда же ее заметили на борту баржи близ Стратфорда-на-Эйвоне, на ней не было ничего, кроме цыганских серег.
Более правдоподобным и логичным выглядело сообщение о том, что в день исчезновения на станции подземки Аксбридж миссис Холлингсворт, обвешанная пакетами из магазина «Маркс энд Спенсер», постоянно сверялась с ручными часами, будто ждала кого-то.
Пассажирка следующего в Эйлсбери пригородного автобуса оказалась рядом с женщиной в немыслимом, ярко-розовом жакете поверх платья с цветочным, как у Симоны, узором. Правда, волосы у женщины были каштановые, а глаза скрыты под темными очками, но она удивительно походила на жертву похищения. Поскольку информантка вышла из автобуса в Флэкуэлл-Хите, она не могла сказать, куда ехала соседка по автобусу.
Согласно третьему, самому многообещающему сообщению, Симона села в обшарпанный белый фургон, припаркованный всего в нескольких ярдах от универмага «Боббис», где ее действительно видели в последний раз. Номера машины свидетель не запомнил, отметил только, что на ней не было никаких надписей. Значит, фургон не имел отношения к торгово-транспортной сети.
Барнаби неплохо отдохнул в воскресенье, которое провел за милыми сердцу садовыми хлопотами и полеживанием в шезлонге. А потому он быстро разобрался с неотложными бумагами и распорядился разместить обращение к публике: просьба откликнуться всех, кто что-либо знает о водителе белого фургона.
Также старший инспектор велел опросить персонал всех каустонских магазинов и лавок, включая благотворительные, на предмет продажи парика цвета опавшей листвы и розового жакета. Ведь на миссис Холлингсворт, когда она садилась на автобус в Фосетт-Грине, не было ни того, ни другого.
Наконец, он распорядился расклеить на станции подземки в Аксбридже, в вестибюле и на платформах, плакаты с фотографией Симоны и указанием даты и времени, когда ее там предположительно видели. Никогда не знаешь, где тебе повезет.
Разделавшись со всем этим, Барнаби забился в самый тихий угол, который только смог отыскать в дежурке. Через двадцать минут должно было начаться совещание, назначенное им на восемь тридцать. С собой старший инспектор взял крепкий кофе и дневник Бренды Брокли, который продолжал листать с раннего утра.
Внимательное чтение не открыло ему тайного смысла золотых и серебряных звездочек, равно как и алых сердечек. И Барнаби сомневался, что когда-нибудь уразумеет их значение. Но если они оставались загадкой, то «похождения» Бренды оказались удручающе банальными. Ни тебе банка, сорванного в казино Монте-Карло, ни катания на лыжах в швейцарском Гштаде. Никаких прогулок на яхте по винно-пурпурным волнам под бронзовыми предзакатными небесами Эгейского моря. Или хотя бы поездок на скачки в Аскот или морскую регату в Коуз.
Бедняжка, ее желания были так скромны… Всего-то обед в пабе на берегу реки в Марлоу, где «белые лебеди так грациозно склонялись к воде, всматриваясь в свое отражение, и прямо из моих рук брали птифуры». Концерт в Хай-Уикоме и неспешный путь домой при луне, когда Алан будет молить и желать, чтобы путешествие «продлилось вечно». И снова всего лишь китайский ресторан, на этот раз «Инь и ян»…
Дежурная комната постепенно заполнялась сотрудниками. Они собирались у доски, к которой были прикреплены фотографии: студийный портрет Бренды, мертвый Алан на коврике у камина, свадебный снимок и поляроидные фото Симоны. Другие знакомились с поступающей информацией.
Барнаби закрыл дневник и занял место во главе стола.
— Начинаем, господа.
Шум голосов сделался чуть-чуть тише, но не прекратился, и тогда Барнаби прихлопнул ладонью по столу и в наступившей тишине обронил ледяное «спасибо».
— Теперь о том немногом, что мы пока имеем. В последний раз Бренду Брокли видели ее отец и мать. Это было в семь тридцать в прошлый понедельник. Она покинула дом в той же одежде, в которой была обнаружена мертвой. О том, куда направляется, родителям не сообщила. Села в машину и умчалась «как сумасшедшая», по выражению ее отца. Она не взяла с собой даже сумочки и, отъезжая, поцарапала столбик ворот.
В девять вечера позвонила домой, сказала, что встретила знакомого, что они собираются перекусить, так что пусть родители не ждут ее возвращения и ложатся спать. Ее отец, который подходил к телефону, сказал, что, судя по шуму на заднем плане, она звонила с вокзала. Теперь мы знаем почти наверняка, что звонок был из Хитроу. Вся эта информация зафиксирована, и распечатки с минуты на минуту будут здесь, чтобы все могли ознакомиться с ней лично.
Тело найдено на самом верхнем уровне временной парковки, которая обслуживает первый терминал. Там же, где стояла ее машина. Повреждения на теле свидетельствуют, что она была сбита автомобилем, двигавшимся на большой скорости. Вскрытие произведено сегодня утром, так что, самое позднее, к завтрашнему утру мы будем располагать более полной информацией. Фотография Бренды, так же как снимки Холлингсворта и его жены, будут показаны служащим аэропорта. Возможно, она перекусывала, как утверждала по телефону, в одном из открытых кафе. В этом случае ее могли увидеть и запомнить многие. У нее была несколько необычная внешность…
Кто-то отпустил замечание в дальнем конце комнаты, вызвав ответный смешок.
— Это еще что такое?! — Голос Барнаби обрушился на подчиненных ударом хлыста.
— Извините, шеф. — Провинившийся кашлем очистил горло. — Небольшая простуда.
— Все, как одна, не могут походить на Аву Гарднер, констебль.
— Да, сэр.
— Полиция Хитроу оказывает нам полное содействие. По мере поступления новых материалов будем решать, чем займемся в ближайшее время. Теперь о деле Холлингсвортов. Есть для меня что-нибудь новое? Берилл?
Сержант Берилл, почитавший собственную фамилию кошмаром всей своей жизни, сказал:
— Я разговаривал вчера в переулке Святого Чеда с неким мистером Харрисом. Он копался в палисаднике и своими глазами видел, что Алан Холлингсворт отъезжал от дома в то самое время, которое указал слышавший шум отъезда мистер Доулиш.
— Отлично. Свяжитесь с этим мистером Харрисом еще раз. Узнайте, не видел ли он, как выезжала Бренда Брокли. Двумя-тремя минутами позже, как мне представляется. Не забывайте, что в тот самый день Холлингсворт получил на руки деньги. Думаю, можно предположить без особой натяжки, что он отправился передать выкуп. Так что, если Бренда ехала следом…
Послышался оживленный шум разговоров, сотрудники обменивались догадками. Инспектор в штатском, который стоял, прислонясь к кулеру, спросил:
— А что ее родители? Что-нибудь полезное о ней сообщили? Я хочу сказать, они-то знают, почему их дочь преследовала Холлингсворта?
— Она убедила себя, будто влюблена в него. — Барнаби с вызовом оглядел собравшихся, словно проверяя, не посмеет ли кто-нибудь над этим посмеяться, но все молчали. — Насколько мы знаем, она даже ни разу не была у него дома. Хотя с полной уверенностью будем судить, когда получим ее отпечатки.
На этой стадии я не склонен начинать полномасштабное расследование, поскольку может оказаться, что это был просто несчастный случай. Однако я хотел бы, чтобы ее фотографии вместе с фото Холлингсворта были предъявлены персоналу всех кафе и ресторанов Каустона. Посмотрим, не видел ли их кто-нибудь вместе. — Хотя Барнаби и был убежден, что все записи в дневнике — сплошной вымысел, он не хотел сбрасывать со счетов иной вариант. — Через тридцать минут я рассчитываю опросить ее коллег. Возможно, мы узнаем что-нибудь новое. Следующее совещание — в шесть. Приступайте к работе. Гевин?
Сержант Трой подобрал пиджак и вышел следом за шефом. Когда дверь за ними закрылась, констебль, который хихикал, спросил: «Кто, черт возьми, такая эта Ава Гарднер?»
Направляясь к «роверу», где уже сидел его шеф, сержант Трой посмеивался про себя. Руки ею были заняты двумя упаковками фруктовою льда, только-только из фризера. Он все покачивал головой в веселом недоумении, пока усаживался на водительское сиденье.
— Благодарю, — сказал Барнаби, потянувшись за упаковкой. — Это как раз то, что мне сейчас требуется.
— А? Ну да… — Трой, который обе порции купил для себя, поневоле одну отдал шефу. Ту, что ему нравилась меньше. — Говорят, этот лед самый вкусный.
— Надеюсь, я тебя не очень ограбил, Гевин? Над чем потешаться изволишь?
И Трой стал объяснять:
— Внизу торчит старый бродяга. Хочет подать жалобу. Сидел он себе на тротуаре, рядом лежал драный полиэтиленовый пакет со всем его барахлом. И тут подходит к нему один шутник и говорит: «Я представляю супермаркет „Сэйнсберис“. Хотите пенни за свой мешок?» Кидает монету и уносит с собой все, что старый пень имел в жизни. В приемной все просто уписались от смеха!
— Вот как… И теперь ты будешь считать, что день удался?
— Еще бы! — откликнулся Трой и с наслаждением отхватил большой кусок замороженной вишневой газировки.
— Ладно. Ты здесь не для того, чтобы прохлаждаться. Быстренько доедай, и поехали.
— Есть, шеф. — Трой доел, смял упаковку, засунул ее за коробку передач и включил зажигание.
Их попросили заранее, чтобы в офис Колпортской компании, где трудилась Бренда, они вошли с заднего входа, но задняя дверь оказалась заперта. Заглянув поверх кружевной занавески, Барнаби увидел помещение, которое, вероятно, служило одновременно кухней и комнатой отдыха для сотрудников. Их впустила девушка, вытирающая полотенцем только что вымытые руки.
— Простите. Мне было поручено вас встретить, но…
Она проскользнула мимо них и открыла дверь в следующую комнату с высоким потолком. Там размещалось несколько столов и — в самом конце — кассовый аппарат, возле которого стоял человек.
— Сейчас предупрежу управляющего, что вы уже пришли.
Отпустив посетителя, мистер Марчбэнкс, похожий на человека-спичку кисти Лаури, с гривой лимонных кудряшек, мутно-зелеными, как ошпаренный крыжовник, глазами и трепетно-влажным, словно камбала, рукопожатием, принял их в главном офисе.
— Я был уверен, что вы захотите обсудить ситуацию там, где нас не потревожат, — провозгласил он, привлекая внимание к табличке на стеклянной двери. С их стороны на ней значилось: «Открыто». — Правда, надеюсь, что…
— Мы постараемся не отнимать у вас много времени, — прервал его Барнаби. — Начнем?
Он сел за пустующий стол, и в этот момент из-за двери с табличкой «Кадры» вплыла монументальная особа. Не женщина, а надгробный памятник. Огромного роста, широкоплечая, с усиками над верхней губой, густотой способными посрамить зубную щетку «Орал би». Управляющий представил ее полицейским как Триш Трэверс.
Оба выглядели подобающе удрученными, но не ввергнутыми в бездны печали. Даже мистер Марчбэнкс, который предположительно души в Бренде не чаял.
— Сокрушительное известие! — произнес он, устремив пристальный взгляд на вялые руки, как будто собирался «обрезать ногти свои» в знак скорби, подобно пленницам из Второзакония. — Все у нас пребывают в шоковом состоянии.
— Понимаю, — кивнул Барнаби. — И очень ценю вашу готовность помочь.
Трой взобрался на высокий табурет у кассовой стойки, положил на нее блокнот рядом с ежедневником и взглядом знатока произвел смотр местных дарований. Их было четверо (Адольфа в юбке в расчет не берем), разной степени аппетитности.
Во-первых, малышка, которая их впустила. Настоящий пончик, кругленькая, с длинными ресницами и морковного колера челочкой. Очень ничего. «Челочка, — подумал сержант Трой, — всегда добавляет женщине сексуальности».
Еще одна так себе: светло-каштановые, уныло обвисшие крылья волос, цвет лица — как у пола из телерекламы, пока не испытавшего на себе волшебной силы патентованного моющего средства, и длинный острый нос. Сойдет, если вам нравятся афганские борзые.
Что у нас дальше? Недовольное, измученное лицо. Неухоженные руки. Масса бижутерии. Плюс привычка постоянно кривить рот и часто моргать.
Зато последняя — чистое очарование. Высокая, с медной, как у него, шевелюрой. На вздернутом хорошеньком носике — большие модные очки в черепаховой оправе. Стройные длинные ноги (одна закинута на другую) убраны под сиденье стула. Одно слово, лакомый кусочек. Такая только взглянет, а у тебя уже тесно в штанах.
Он дождался, когда затемненные стекла блеснут в его направлении, и послал ей сверкающую, откровенную улыбку. Она явно оценила это, потому что чуть приоткрыла губки, свежие и влажные, как только что помытые вишни.
— Для нас было бы очень полезно, — объяснил старший инспектор, — побольше узнать о прошлом и личной жизни мисс Брокли. Мне известно, что девушки очень часто…
— Вы имеете в виду женщин вообще, я полагаю? — прервала его особа с неухоженными руками.
— Совершенно верно, — подтвердил Барнаби. — Прошу прощения. Так вот, женщины нередко склонны делиться с коллегами тем, что никогда не станут обсуждать с членами семьи. И я подумал, может, Бренда…
Наступило тягостное молчание. Барнаби на глазок оценил температуру в комнате. Она не обнадеживала. Старший инспектор и раньше подозревал, что стерильный образ жизни Бренды, каким он виделся ее родителям, указывает на крайне замкнутую личность, не склонную к общению с окружающими.
— Ее здесь, кажется, все любили?
— Сказать, что все, будет, пожалуй, слишком сильно, — с заминкой произнес мистер Марчбэнкс.
— Но сказать, что не любили, тоже нельзя, — торопливо возразила пышечка из счетного отдела, которую, как оказалось, звали Хэзел Грэнтли.
Все дружно и громогласно ее поддержали, после чего снова возникла томительная пауза.
Барнаби понимал их коллективную дилемму, не то чтобы вовсе ему незнакомую. Многие из тех, кто не боится злословием ранить самолюбие живых, опасаются говорить дурно об умерших, которым, по сути, уже все равно.
— Должен ли я понять так, что никто из вас не был близок с Брендой?
Невнятные отрицательные возгласы подтвердили его опасения. Никто не смотрел ему в лицо, люди прятали глаза. Нет, среди них у Бренды не было друзей.
— А как насчет свободного времени? Упоминала ли она кого-либо, с кем проводит время?
— При нас такого не было.
— Может, говорила про парня, с которым встречается?
Сначала все они были удивлены, затем устыдились своего удивления, а после не могли скрыть досады на собственный стыд.
— Не думаю, что у нее был бойфренд, — сказал мистер Марчбэнкс.
— Такие вещи ее не интересовали.
— Она была типичной старой девой, — припечатала девица с ногами олененка Бэмби.
Барнаби поморщился: его покоробило равнодушие и это выражение, беспощадное, как приговор.
— Что насчет телефонных звонков частного характера? Звонили ей? Или, может, она кому-нибудь звонила?
— Им это не разрешается.
— Официально, — добавила остроносая девица, а прочие захихикали, пока не вспомнили о печальном поводе визита.
— Один раз ее спрашивали, — сообщила женщина, позвякивающая украшениями, — как раз в то утро, когда она не пришла. Звонил мужчина. Это было в девять тридцать.
Видимо, это звонил отец. Барнаби спросил, давно ли мисс Бренда работала в этой компании.
— С тех пор, как окончила школу, — проинформировал мистер Марчбэнкс. — Вот уже тринадцать лет.
«То-то им счастье привалило», — подумал сержант Трой. Оценив по достоинству стоявший рядом с календарем вентилятор, он повернул его так, чтобы направить на себя воздушную струю, расстегнул воротник спортивной рубашки в клеточку и перевернул страницу в блокноте.
— А когда она обслуживала клиентов за кассой? — не отступал старший инспектор. — Может, с кем-то из них она долго разговаривала? Или не единожды беседовала с одним и тем же?
— Понимаете, — смущенно кашлянул мистер Марчбэнкс, — она нечасто оставалась, так сказать…
— Один на один с клиентами, — пришла ему на помощь «афганская борзая».
— Совершенно верно. Она предпочитала более спокойную работу.
— Сама по себе, — добавила кадровичка.
Барнаби мгновенно ощутил всю пропасть одиночества, на краю которого находилась Бренда в компании. Являясь утром на службу, что могла она привнести ко всем этим разговорам о парнях, школьных проблемах детей, семейных неурядицах? Просто кивать и улыбаться, когда речь заходила о вещах, лежащих за пределами ее жизненного опыта?
Возможно, осознавая, что любая попытка участия в подобных обсуждениях будет воспринята как фальшь или снисходительность, она притворялась, будто ничего не слышит, а это, должно быть, приписывали высокомерию или неодобрению.
Наверное, она просто сидела, тихая как мышка, в своем углу, надеясь, что ее не заметят. В том самом углу в конце зала, где теперь лежит букетик в целлофановой обертке. И старший инспектор подумал, что вряд ли кто-то здесь покупал ей цветы, пока она была жива.
Барнаби справился насчет обеденного перерыва:
— Звонил ли ей кто-нибудь с приглашением на ланч?
— Нет. Никогда.
— Может, она проводила это время с кем-нибудь из сослуживцев?
— Вообще-то нет. У каждого находились свои дела, как понимаете.
— Значит, она оставалась здесь? Пила кофе и ела сэндвичи?
— Иногда уходила в библиотеку. Мы возвращались, измотанные беготней по магазинам, а она сидела тут, задрав ноги, и читала свои глупые книжки про любовь.
— Наверное, и дома мать все за нее делала.
— Удобно устроилась. Любой позавидует.
— Я бы на такое ни за что не согласилась. Почти тридцать лет — и жить с родителями. С ума сойти…
Эта колкая фраза была пропитана завистью, именно что тайной завистью. Трой с восхищенной улыбкой взглянул на ту, что с первого взгляда покорила его сердце. А она слегка переменила позу, снова закинув одну длинную, ломкую ногу на другую и улыбнулась сама себе. «Джекки Уиллинг», — прочел сержант на ее именной броши и понадеялся, что заключенное в фамилии обещание (мисс На-Все-Готовая?) его не обманет.
К этому времени мистер Марчбэнкс начал беспокойно теребить лимонные кудри. Триш Трэверс выразительно посматривала на свои часы. Неухоженные руки с кольцами на каждом усталом пальце незаметно подобрались к компьютерной клавиатуре. Кто-то постучал в стекло входной двери.
Сообразив, что вряд ли чего еще тут добьется, Барнаби поблагодарил управляющего, вручил ему свою карточку — на случай если кто-нибудь из коллег вспомнит что-то полезное — и поднялся.
«Бэмби» было велено проводить их к выходу. Открывая заднюю дверь — при усердном и абсолютно ненужном содействии Троя, — она изрекла:
— Бедняжка Бренда почему-то ужасно переживала из-за своей внешности. Я много раз пыталась ее ободрить. «Брен, — говорила я ей, — ну что такое красота? Просто яркий фантик». Но есть ведь люди, которым ничем не поможешь, правда?
Барнаби был почти готов ее оттолкнуть.
К тому времени, как старший инспектор окончил опрашивать сотрудников Бренды, в дневном выпуске «Ивнинг стэндард» уже появилась статья под заголовком «Соседку похищенной женщины настигает загадочная смерть».
На этот раз жители деревни, искренне потрясенные до глубины души, нашествие прессы встретили неприветливо. Репортеры, пытавшиеся выспросить у посетителей «Козы и свистка», где искать Брокли, ничего от них не добились. Пусть супруги и не пользовалось особой любовью соседей, значения это не имело.
Однако прессу не зря называют четвертой властью. Довольно быстро газетчикам удалось выяснить местоположение дома, и вскоре кнопка дверного звонка в «Лиственницах» подверглась серьезным испытаниям на прочность.
Шона с лаем кинулась к окну и тут же была сфотографирована. На следующий же день снимок напечатали с подписью: «Собака погибшей тоскует по хозяйке». Несколько человек позвонили в редакцию «Миррор» с предложением приютить пуделя.
Редкий человек способен выдержать такой натиск. А убитые горем родители Бренды оказались к нему абсолютно не готовы. Они ежились в страхе за своими крахмальными сборчатыми занавесками. Айрис рыдала, Редж ломал руки и молотил кулаками по стенам и мебели. Шона, которой требовалось погулять, полтора часа скреблась в дверь, подвывала и в конце концов напустила лужу в холле. Когда же чье-то бородатое лицо прижалось к кухонному окну, Айрис зашлась в крике.
В это время к дому как раз подходили констебль Перро и викарий. Частично путем убеждений, частично угрозами наказать за вторжение на частную территорию Перро удалось вытеснить толпу журналистов за калитку в переулок. Затем, справедливо полагая, что звонки в дверь напрочь истощили и без того скудные запасы гостеприимства, он исполнил на бис «звездный номер», который принес ему успех в «Соловушках». Наклонившись к щели для почты, полисмен медленно и раздельно произнес:
— Мистер Брокли, вы меня слышите? Я констебль Перро, местный полицейский. — Он счел необходимым представиться, поскольку никогда еще не беседовал с родителями Бренды. — Со мной викарий. Мы беспокоимся о вас и хотим помочь. Всем, чем сможем. Откройте нам, будьте добры!
Айрис и ее супруг испуганно переглянулись. Когда Редж услышал, что шум, поднятый репортерской братией, стал ослабевать, он сквозь просвет между занавесками видел, как Перро выпроваживает журналистов из сада. Хотя бы из благодарности констебля следовало впустить.
То же самое подсказывал здравый смысл. В конце концов, им с Айрис придется рано или поздно отворить перед кем-то дверь. Или, сколь ни жутко, выйти самим. К тому же можно надеяться, что интерес этих двоих, как лиц официальных, не будет слишком уж мучителен.
Для викария посещение дома, где поселилась скорбь, было делом привычным. Многолетний опыт научил его отыскивать нужные слова. Надо отдать ему должное: в каждом отдельном случае он искренне старался сочувствовать и обходиться без пошлых, затертых штампов.
Однако, переступив порог этого дома страданий, викарий понял, что абсолютно бессилен. Сам бездетный, он знал тем не менее, что все им сказанное будет звучать чудовищно перед лицом такого горя. Поэтому он топтался посреди холла, одной ногой в луже, оставленной пуделем. Сама Шона, всеми забытая, свернулась на ступеньках лестницы, уткнув между лапками нос.
Обстоятельно и спокойно за дело взялся Перро. Айрис, распрямив толстые ноги и вытянув руки вдоль тела, неподвижно лежала на диване, словно на катафалке. Редж застыл посреди комнаты, совершенно потерянный, как будто ожидал чьих-то указаний.
Перро поставил чай и, пока готовил бутерброды, как бы между делом, тихим, ровным голосом ненавязчиво расспрашивал Реджа о самых будничных вещах: заходил ли доктор, выписал ли какие-нибудь лекарства, которые следует купить? Может, Перро стоит по поручению Реджа позвонить кому-либо?
— Мы не подходим к телефону, — сказал Редж.
Наблюдая за грамотными действиями констебля, викарий почувствовал себя не просто бесполезным, а еще и лишним. Он неловко опустился на пуфик возле дивана и взял Айрис за руку. Несмотря на духоту в комнате, рука ее была холодна как лед. Она не открыла глаз и никак не отреагировала на его присутствие.
Он вспомнил, как схожие обстоятельства привели его десять дней назад в соседний дом. Тогда от него тоже не было толку. И результатом его ежедневных молитв о восстановлении мира и благоденствия для всех и каждого в Фосетт-Грине явились две насильственные смерти, одна за другой. Если преподобный Брим и сомневался, что пути Господни неисповедимы, то теперь последние сомнения рассеялись.
— Моя супруга… — начал он, нервно кашлянув. — Еда… Если что-нибудь надо, я принесу. С радостью. Хотите — побудьте у нас пару дней… То есть вообще сколько захотите…
Ему никто не ответил.
Перро, вложив чашку с чаем в руки Реджа и убедившись, что тот ее не выпустит, присел, не переставая говорить. Время от времени он замолкал, ожидая отклика, и Редж иногда отзывался. Перро объяснил, что полиция, очень возможно, захочет еще раз побеседовать с ним и Айрис, но давить и приставать к ним никто не будет. Он лично готов присутствовать при этих беседах, если им так спокойнее. И наконец, попросил известить его, если они предпочтут какое-то время пожить у друзей или родственников.
Викарий, зачарованно следивший за бабочкой на стрелке часов, оживился, когда собачонка снова заскулила и стала скрестись в дверь. Он понял, что для него нашлось-таки конкретное дело.
По совету Перро преподобный Брим вывел Шону на участок позади дома. Уже чувствуя себя виноватой за лужу в доме и опасаясь опозориться серьезнее, Шона с радостным лаем кинулась вперед и облегчилась посреди безупречной лужайки Реджа, поерзала задом по траве и выжидающе воззрилась на викария, который в свою очередь нерешительно посмотрел на нее. Ни он, ни миссис Брим не были особыми любителями живности, хотя в случае необходимости брали на себя заботу о хомячке, квартирующем в воскресной школе.
Неожиданно отца Брима ослепила вспышка. Вместе с пониманием, что его выследил фотограф, ему тут же представился сопроводительный текст: «Викарий похищает единственное утешение убитых горем родителей». И он поспешил вернуться в дом.
Барнаби в столовой расправлялся с двумя помидорами, ломтиком цельнозернового пшеничного хлеба, кусочком сыра «глостер» и большой грушей, когда пришла новость из Хитроу. Нашелся свидетель, вернее, свидетельница, которая не только встретила Бренду в ночь ее гибели, но и видела Алана Холлингсворта. Двойной приз, так сказать. Девушка обслуживала клиентов за кассой кафе-мороженого в первом терминале. Ее смена закончилась в три тридцать.
Первая половина их второй поездки в аэропорт проходила в молчании. Барнаби с головой ушел в раздумья о том, что уже известно по делу, пребывая в надежде, что вскоре в руки ему свалится нечто стоящее. Трой искал повода для недовольства, чтобы скоротать нудную дорогу.
Перебрав несколько, он остановился на самом близком его сердцу — на несправедливости выплат за использование на службе личных машин. И в мозгу его словно бы вспыхнул газетный заголовок: «Почему они всегда ездят на „ровере“?»
С каждой милей сорок две целых и одна десятая пенса отправляются в карман старого пня. За двадцать восемь дней набегает неплохая сумма, даже если вычесть плату за бензин.
И можно подумать, что старик в них нуждается! Только не он, с его нехилым жалованьем и гарантированной пенсией, в отсутствие малых детей и невыплаченной ипотеки. Но разве он согласится ездить на «косуорте» Троя? Ни за что на свете, черт его подери!
Ладно-ладно, положим, он порядочный кабан и в «косси» ему было бы тесновато. Но разве что-нибудь изменилось бы, владей сержант более просторной машиной?
Ко всему прочему, старина Том — большой меломан. А «ровер» — тут не поспоришь — в этом отношении оснащен как надо. Но все это пустая трата места, если посмотреть, какие записи он слушает. Эти его так называемые певцы и певицы воркуют и щебечут, будто канарейки в брачный сезон… А музыканты? Тоже мне музыканты — пиликанье, звяканье и скрип.
Словно прочитав его мысли, старший инспектор протянул начальственную длань, выбрал диск и включил звук на полную мощность. Грудной, необычайно глубокий и чистый голос заполнил собой пространство машины и, вырвавшись из окна, всколыхнул неподвижный воздух летнего дня.
Пение продолжалось до тех пор, пока они не встроились в очередь на временную парковку терминала номер один. Трой вынужден был признать, что это еще куда ни шло. По крайней мере, пение было мелодичным, что случается не всегда.
— За душу берет, правда, шеф? — небрежно заметил Трой, пока они подыскивали место для парковки. — Это, похоже, та самая Сесилия Берторелли? Верно? — Он очень старался запомнить чудно́е имя, чтобы сделать приятное шефу.
— Нет, — ответил старший инспектор Барнаби. — Это моя жена.
Барнаби решил, что лучше будет не тащить свидетельницу в полицию, а поговорить с ней прямо на рабочем месте, где она будет чувствовать себя свободнее. Кроме того, в какой-то момент ему, возможно, понадобится взглянуть на место действия с ее точки зрения.
На безукоризненно чистой кухне кафе «Хаген Дас» их угостили изумительным холодным кофе. Хорошенькая китаянка Иден Ло как раз снимала вишневый фирменный комбинезон и фуражку с желтой лентой. На крапчатой пластиковой столешнице лежали три фотографии, распространенные полицией Каустона, в том числе снимки Алана Холлингсворта и Бренды Брокли.
— Вот этих людей я видела, — сказала девушка, указывая на них.
— Здесь, в кафе?
— Здесь, но не вместе. В кафе был вот он. А она вроде бы пряталась. Так мне показалось.
— Как же вы ее смогли увидеть, мисс Ло, если она пряталась?
— Я вышла убрать столик сразу после того, как налила кофе этому джентльмену. Она стояла за доской с объявлением у рыбного ресторана рядом с нами. Я обратила на нее внимание, потому что… — Девушка запнулась. В отличие от красотки Бэмби, она была доброй. — Потому что она не такая, как все.
— Верно.
— И потом, она все время поглядывала сюда, в эту сторону, будто следила за кем-то.
— А что насчет мужчины, которого вы обслуживали? Расскажите нам про него.
— Он тоже вел себя как-то странно. Сначала взял кофе и сел за столик в середине ряда. Круглый такой стол…
— Покажите нам, пожалуйста.
Выйдя из кухни, они остановились позади витрины-холодильника, и Иден Ло указала на круглый столик под колоссальным изображением полуодетой пары обжор, излучающей похоть. У сержанта Троя дрогнули колени (а по правде, и не колени вовсе), и он торопливо перекинул пиджак на другую руку, чтобы не привлекать посторонние взгляды.
— И потом, — продолжала китаянка, — он так и не выпил кофе.
— Хотите сказать, он кого-то ждал?
— Нет. Просто секунду постоял, прислонившись к высокому табурету, поставил чашку на столик и ушел.
— В каком направлении?
— Пошел вон к той лестнице. И когда девушка заметила, что он ушел, она кинулась следом. Я видела, как она стояла на ступеньках и оглядывала зал. Она очень расстроилась. Я слышала, как она вскрикнула: «Что мне делать? Что делать?»
— Больше вы ее не видели?
— Нет. Ни ее, ни его.
— А что стало с чашкой кофе? — спросил Барнаби, направляясь обратно на кухоньку.
Сержант Трой поднял брови, комически удивляясь пустому вопросу. Вздумай он спросить нечто подобное, нарвался бы на чертову лекцию о необходимости беречь чужое время.
— А знаете, это самое странное, — отозвалась мисс Ло. — Когда я вернулась к столику, там сидела старая женщина и допивала его кофе. Я еще подумала: «Ну и нахалка!»
— Как она выглядела? — Барнаби даже подался в ее сторону, весь напряженное внимание.
— Неопрятная. Грязная. Бездомная нищенка. Из тех, что ходят по улицам с бумажными пакетами.
— Раньше вы ее видели?
— Нет. Насчет таких, как она, здесь строго. Полиция аэропорта старается их выдворять.
— Я имел в виду другое. Видели ли вы ее в ресторане раньше, в тот же вечер?
— Не могу сказать. Она появилась вдруг, как бы ниоткуда. Честно говоря, я гадала, не болталась ли она вокруг «Гарфанкелса». Или, может, по соседству, возле паба. Приглядывалась к недопитым кружкам. Здесь же всё как на ладони, сами видите. Она вполне могла высмотреть нетронутый кофе и шмыгнула сюда.
— Вы с ней не говорили?
— Я собиралась, но едва она засекла, что я к ней направляюсь, подхватила свою безобразную сетку-авоську и быстро смылась.
— Послушайте, мисс Ло. Это может оказаться чрезвычайно важным. Вы не заметили, был ли при себе у мужчины, который брал кофе, какой-либо сверток или сумка?
— Когда расплачивался, точно не было. Он держал поднос обеими руками.
— Но мог же он оставить что-то на полу или на стуле у столика, за который собирался сесть?
— Мог, но я этого не заметила. Извините.
— Значит, сетку вы видели у женщины, когда она уходила?
— Да.
— Вы не заметили, что там было, в этой ее сетке? — поинтересовался Барнаби без особой надежды. Весь эпизод произошел, видимо, очень быстро.
— Постойте-ка… По-моему, газеты какие-то. Или газетные свертки.
— Свертки маленькие?
— Не скажу, простите. — И девушка беспомощно развела руками.
— И затем вы унесли чашку.
— Ну да.
— Вы уверены насчет дня недели?
— Абсолютно. Подруга из «Эйр Индонезия» уже сто лет пыталась мне выправить дешевый билет до Гонконга, и наконец-то удалось. Так что это, без сомнения, был понедельник.
— Можете назвать точное время, когда все случилось? — спросил старший инспектор.
— Точное — вряд ли. Я пришла в восемь вечера, после этого прошло не меньше часа. Или чуть больше.
Бренда позвонила родителям в девять. Барнаби попытался состыковать сей факт с только что полученной информацией в надежде выстроить из фрагментов определенный рисунок.
Это оказалось довольно трудно. Если Бренда следила за Холлингсвортом, она вряд ли рискнула бы прерваться на телефонный звонок. Значит, звонила она позднее, уже после того, как, вконец расстроенная, закончила осматривать зал со ступенек, ведущих наверх, к кафе. Выследила ли она Алана в людском водовороте? Вряд ли. Но тогда кто тот друг, о котором она сказала родителям?
— Кроме вас, мисс Ло, присутствовали в кафе другие работники?
— Да, но все они были заняты внутри. Столики обслуживала я одна.
— Ну хорошо. Я попрошу вас зайти в полицию Хитроу и подписать показания. Вас, кроме того, возможно, попросят составить фоторобот нищенки, которую вы видели.
— Но я и видела-то ее мельком, всего несколько секунд.
— Это неважно. Сделайте, что можете.
Девушка прихватила с собой белый кружевной жакет, и они вместе спустились по тем самым ступеням, по которым сошел Алан, а вслед за ним — растерянная Бренда.
Барнаби так и не узнал ничего про парнишку в мокрой от пота футболке. Парнишку, который терзал игровой автомат, просил у Бренды мелочь, смеялся над ее взволнованным видом и мог бы сообщить им гораздо больше. Не узнал, потому что тот уже давно летел в Египет.
