Глава вторая
Вот уже семь лет, как констебль Перро выполнял обязанности патрульного полицейского на участке, включавшем три деревни: Ферн-Бассетт, Мартир-Лонгстафф и Фосетт-Грин. Последняя пользовалась особым ею расположением.
В Ферн-Бассетте было чересчур мною коттеджей, куда хозяева наезжают лишь на выходные, а также пансионатов и жителей, ежедневно мотающихся в Лондон на работу. В Мартир-Лонгстаффе издавна шла неутихающая война между торговцем металлоломом, вопреки всем правилам занимавшимся своим громким бизнесом на дому, и его соседом, который жаждал положить этому конец. Стычки были шумными, яростными, изнуряюще регулярными и нередко кончались дракой, частенько посреди ночи.
То ли дело Фосетт-Грин! Оглядевшись по сторонам, констебль Перро умиротворенно вздохнул. Дремавшая на солнышке деревня выглядела так, будто ее и не тронула цивилизация. Бо́льшая часть земли здесь относилась к старинному поместью, приобретенному крупным концерном. На средства последнего здесь высадили множество редких деревьев и вырыли большой искусственный водоем. Все прочее осталось как было. За незначительными исключениями, местные фермеры стойко сопротивлялись соблазнительным предложениям застройщиков разбогатеть за счет продажи земельных участков. Поэтому за последние пятнадцать лет здесь, по сути дела, ничего не изменилось.
Констебль Перро оставил свою «хонду» на самом краю деревни, хотя до места, куда он направлялся, оставалось еще минут десять ходьбы. Местные жители справедливо полагали, что «их собственный» коп должен неспешно прогуливаться по улицам, время от времени останавливаясь, чтобы перекинуться парой слов, выслушивать жалобы и вообще показывать, что закон не дремлет. Собственно, чтобы добраться до «Соловушек», ему потребовалось почти полчаса.
Полученная констеблем краткая вводная оставляла за ним полную свободу действий. Побеседовать с Аланом Холлингсвортом, более или менее подробно вдаваясь в детали — по обстоятельствам. Лично сам Перро считал, что у кого-то из соседей от безделья чересчур разыгралось воображение. Ему не сообщили имени заявителя, да он и не особенно стремился это имя узнать, не видя в том особой необходимости.
Перро намеренно выбрал для визита середину воскресного утра. Было почти одиннадцать — время, когда завтрак уже закончен, а для того, чтобы джентльмен отлучился из дому на ланч, еще слишком рано.
Появление Перро у главных ворот было замечено и отмечено. Старая миссис Молфри, подрезавшая у себя в саду цветущие ветки апельсина, улыбнулась ему и в знак приветствия помахала секатором. В соседнем доме белый пудель с лаем забарабанил лапками по стеклу и был немедленно отозван.
Подступы к гаражу и парадной двери явно требовали прополки. В бордюре из голенастых анютиных глазок и стелющейся ковриком обриеты показались ростки чертополоха. Душистый табак в вазонах на крыльце засыхал.
Не обнаружив звонка, констебль деликатно постучал в дверь медным хвостом русалки. Заметив, что шторы пока не раздвинуты, Перро подождал минуту-другую на случай, если Холлингсворт еще спит, и постучал снова.
По переулку женщина тащила за собой орущего и упирающегося малыша. Указав на констебля, она пригрозила отпрыску, что, если тот сию минуту не закроет свою пасть, этот вот здоровенный полисмен сейчас же заберет его, запрет в кутузке, а ключ спустит в сортир. Констебль горестно вздохнул. Много ли толку от его визитов в начальную школу, если существуют подобные родители? Неудивительно, что при виде него ребята удирают со всех ног.
Перро, которому было жарко даже в летней, хлопчатобумажной синей форме, закатал рукава и вытер платком потный лоб. Затем пригнулся к щели для почты, приподнял козырек и заглянул внутрь. Он смог увидеть лестницу и пол, на котором валялись несколько писем и газета. В дальнем конце холла виднелась дверь, кухонная, как решил Перро. Еще одна дверь была полуоткрыта. Наклонив голову вбок и плотно прижавшись щекой к прохладному металлу, полицейский различил кусок ковра, часть стола, ручку кресла и парочку шлепанцев — явно надетых на чьи-то ноги.
— Мистер Холлингсворт! — крикнул он в прорезь. Затем, чувствуя себя полным идиотом, все же добавил: — Простите, сэр, но я вроде как вас вижу. Не могли бы вы подойти к двери? Будьте так добры. Это констебль Перро, полиция долины Темзы.
Перро распрямился и стал ждать. Пронзительный вой где-то совсем рядом заставил его оглянуться. Возле калитки, опираясь на руль самоката, стоял мальчишка лет восьми. Он держал на длинном поводке собаку. Полисмен улыбнулся и поднял в знак приветствия руку. Собака снова завыла, а мальчик смотрел на него без всякого выражения.
Перро опять постучал в дверь хвостом русалки. С каждой минутой он чувствовал себя все более неловко и уже подумывал, не стоит ли ему рискнуть и взломать дверь. Он лихорадочно стал вспоминать, в каких случаях подобные действия считаются оправданными: преследование спасающегося бегством преступника; противодействие нарушению спокойствия или причинению вреда человеку; предположение, что человек внутри помещения находится в бессознательном состоянии или нуждается в медицинской помощи. Перро решил, что последнее как раз и есть его случай.
Он сделал последнюю попытку — воззвал к ногам, которые, как заключил констебль, принадлежали владельцу дома. Осознавая, что служит бесплатным развлечением для соседей, Перро распрямился и, обращаясь к матовому стеклу входной двери, громко произнес:
— Предупреждаю: сейчас я буду вынужден взломать входную дверь, чтобы проникнуть в дом. Если вы в силах ее открыть…
В доме что-то грохнуло, и за стеклом смутно обозначился темный силуэт. Дверная цепочка рискованно натянулась, беспорядочно задергалась. Рывки ее сопровождались руганью и кряхтеньем. Отодвинулся один засов, потом — другой, язычок французского замка оттянули, и дверь распахнулась настежь. С порога прямо в лицо Перро рявкнули:
— Боже, мне только этого не хватало! — Затем мужская рука втянула полицейского в дом, и он услышал звук захлопнувшейся за его спиной двери.
Воздух внутри был таким тяжелым и спертым, что Перро почувствовал удушье и его слегка затошнило. Он покрепче прижал к боку шлем и постарался глубоко не вдыхать.
— Какого черта вы здесь делаете? — крикнули ему прямо в ухо.
— Мистер Холлингсворт?
Мужчина еще раз воззвал к Господу нашему Иисусу Христу и, спотыкаясь, побрел в глубину дома. Констебль опасался, что он вот-вот врежется в одну из декоративных колонн архитрава, окаймлявшего вход в гостиную, но нет, мужчина неуверенно продолжал движение к креслу. Наблюдая за ним со своего места у входной двери, Перро предположил, что это то самое, в котором и находился владелец шлепанцев, когда констебль узрел их в прорези для почты. Подушка кресла низко просела, словно на ней долгое время лежало какое-то свернувшееся клубком огромное животное. Подойдя вплотную к креслу, Холлингсворт несколько раз растерянно огляделся, будто не понимая, как и куда садиться, а затем рухнул на продавленное сиденье.
В нерешительности Перро стал осматриваться. Задернутые бархатные шторы почти не пропускали дневной свет, однако лампа на ножке в виде золоченого ананаса под гладким кремовым полотняным абажуром была включена. От вазы с завядшими розами, листья которых давно высохли и почернели, исходил отвратительный запах гнили. К нему примешивались и другие: алкоголя, сигарет, чеснока и чего-то еще. Перро он показался знакомым, но в тот момент определить его констебль не смог; на самом деле это был запах пресловутого глутамата натрия. На непокрытом скатертью дорогом столе с инкрустацией в беспорядке громоздилась грязная посуда и контейнеры из-под полуфабрикатов. В некоторых были остатки пищи и косточки. Над ними кружил рой мух.
Рассудив, что приглашения ждать придется долго, Перро придвинул к себе стул с прямой узкой спинкой и уселся на почтительном расстоянии от стола. Шлем он положил на пол и переместил на поясе впившуюся ему в живот рацию. Беседу Перро начал издалека. Кивнув на пищевые контейнеры из фольги, констебль сочувственно сказал:
— Вижу, вам приходится самому заботиться о себе.
Алан Холлингсворт не отвечал. Взгляд его не отрывался от стенных часов с фонтаном расходящихся хрустальных лучей и позолоченными знаками на циферблате. Он выглядел ужасно. Волосы спутались и сальными прядями падали на лицо. Он не брился несколько дней, судя по виду, а судя по запаху — даже и не мылся. На рубашке под мышками темнели пятна пота, в уголках глаз и губ скопилась спекшаяся желтоватая масса.
Подумав, что с охотой отдал бы половину будущей пенсии за открытое окно, Перро набрался смелости высказать это вслух. В ответ Холлингсворт заорал: пусть, мол, полисмен говорит, какого черта ему надо, и убирается из дома к чертовой матери.
— Тут вот какое дело, сэр, — продолжал Перро, отмахиваясь от особо крупной навозной мухи, — до нас дошло несколько тревожных… э-э… — он хотел сказать «слухов», но подумал, что это будет похоже на распространение сплетен, — несколько тревожных запросов относительно местонахождения вашей супруги. Надеюсь, вы понимаете, что мой визит к вам не вызван какими-то подозрениями, обвинениями в ваш адрес или опасениями по поводу благополучия вашей супруги. Это не более чем рутинная полицейская процедура.
Алан внезапно обхватил голову руками. Он съежился, плечи его судорожно задергались, из глотки вылетели странные, истерические звуки. Хриплые рыдания, а быть может, нервозный смех. Внезапно Холлингсворт откинул голову назад так резко, как будто хотел сломать себе шею, и Перро увидел его лицо. Оно было мокрым от слез, но констебль так и не понял, слезы ли это горя или безумной радости.
— Вам что-нибудь дать, мистер Холлингсворт? Может быть, чашечку чая?
— Нет. — Грязные манжеты его рубашки были не застегнуты и свисали, прикрывая тыльную сторону рук. Алан вытер одним из них лицо, а потом — нос.
— Вам явно нездоровится, сэр.
— Я по уши в дерьме, идиот паршивый!
Как ни парадоксально, это прямое оскорбление не только не возмутило констебля, а напротив того, вернуло ему самообладание. Поведя себя как последний бродяга, завсегдатай ночлежек, владелец всего окружающего великолепия в социальном и психологическом плане уравнял чаши весов, сыграв на руку полицейскому. Констебль расстегнул нагрудный карман, достал рабочий блокнот и ручку.
Холлингсворт потянулся к ближайшей початой бутылке, плеснул, не глядя, в грязный бокал и проглотил. Запах пота и кислый дух набрали силу, из чего Перро заключил, что Холлингсворт не только в отчаянии, но еще и напуган.
— Правильно ли я понял, будто миссис Холлингсворт навещает свою матушку?
Ему не ответили.
Он повторил вопрос, но с тем же результатом.
— Если вы отказываетесь мне помочь здесь и сейчас, вам придется проследовать со мной…
— Я никуда не поеду! — крикнул Холлингсворт. Он вскочил и выставил перед собой стул, будто подозревая, что его потащат силой. — Я не могу оставить дом!
— Успокойтесь, пожалуйста, мистер Холлингсворт. Я же сказал, что это рутинная процедура. Незачем так волноваться. — Но даже Перро, чей недостаток воображения граничил с тупостью, даже он понимал, что не все так просто. Процедура, может, и вполне рутинная, но сама ситуация выглядит далеко не ординарной. Он открыл блокнот, щелкнул шариковой ручкой и ободряюще улыбнулся: — Я прав, предполагая, что ваша жена навещает мать?
— Да.
— Адрес назовите, пожалуйста.
— Зачем это?
— Просто для того, чтобы мы точно представляли, где она находится в данный момент.
— Уверяю вас, в этом нет необходимости.
Констебль замер, держа наготове ручку и являя собой образец терпения.
Убедившись, что дело не сдвинется с места, пока он не даст удовлетворительный ответ, Холлингсворт наклонился к самому лицу Перро, так близко, что тот невольно откинулся назад.
— Послушайте, это останется между нами?
— Разумеется, сэр. Даже если я решу включить это в свой рапорт, — ответил Перро, надеясь, что собеседник не сознает всей неизбежности подобного развития событий, — то информация не пойдет дальше полиции. Конечно, при условии, что новые обстоятельства не вынудят нас дать делу ход.
— У моей жены нет матери. На самом деле ко мне зашел викарий и пристал с расспросами. Ну, вы и сами знаете этих настырных доброхотов.
Констебль Перро, по роду занятий имевший куда более обширный опыт общения с доброхотами, так же как и с недоброжелателями, понимающе кивнул.
— Чтобы поскорее отделаться от него, я сказал первое, что пришло на ум. Правда же в том, — и его голос дрогнул, казалось, что Алан вот-вот разрыдается, — что она меня бросила.
— Сочувствую, мистер Холлингсворт, — ответил констебль.
Он сказал это совершенно искренне. Сам Колин Перро был вполне доволен своей семейной жизнью (покладистая, хорошенькая жена, прелестная дочка-подросток и двое непоседливых сыновей). На краткий миг ему невольно передалось то состояние агонии, в котором пребывал сидящий напротив него человек. Ничего удивительного, что Холлингсворт пьет, ругается последними словами и мечется как сумасшедший. Незаметно для него самого пальцы констебля судорожно вцепились в твердое дерево тяжелого стула.
— И адреса ее у меня нет.
— Давно она отсутствует?
— Точно сказать не могу. — Почувствовав недоверие Перро, он добавил: — Дни и ночи у меня как-то перемешались. Дня три, наверное. Или четыре.
— Постарайтесь все же вспомнить, мистер Холлингсворт.
— Вспомнить?! Я-то как раз хочу все это позабыть.
— Она с вами не связывалась?
— Нет.
— Значит, вы понятия не имеете, где она?
— Конечно не имею, а вы как думали?
— Она оставила какое-то сообщение, записку?
— На автоответчике. Но вы его не найдете, я стер запись.
«Ловко придумано», — отметил про себя Перро и сам поразился тому, как быстро его сочувствие сменилось недоверием. Что спровоцировало перемену в его отношении к Холлингсворту? Возможно, мысль о том, что если тот и вправду безумно любил жену, то, вероятно, захотел бы сохранить хотя бы звук ее голоса на автоответчике.
— В каком она была состоянии, когда вы видели ее в последний раз?
— В самом обычном.
— И вы не догадываетесь, почему она вдруг решила вас оставить?
Холлингсворт отрицательно покачал головой, по-прежнему поддерживая ее обеими руками.
— Может, в ее жизни появился другой мужчина? Завязался роман?
— Мне трудно в это поверить, и не только из тщеславия. Где они могли встречаться? Если она где-то бывала, то только со мной. Ну а шансы на тайные встречи в такой маленькой деревушке практически равны нулю.
— Тут вы правы, сэр, — отозвался констебль и счел слишком жестоким говорить о том, что в этом случае бедняга сам бы узнал об интрижке первым. — Помните, что было на автоответчике?
— Что она уходит и не собирается возвращаться.
— Она уехала на машине?
— Нет, она не умеет водить.
— Может, остановилась у кого-то из своих друзей?
— Сомневаюсь. После того как мы поженились, она перестала с ними общаться.
— А как насчет общих знакомых? Такие у вас есть?
— Мы редко куда выбирались и здесь ни у кого не бывали. Я много работал, пропадал в офисе до поздней ночи. Для Симоны деньги были важны до чрезвычайности. Не хочу сказать, что она была эгоистичной или алчной, нет. Просто до встречи со мной жизнь обходилась с ней неласково. И это еще мягко сказано. И в детстве, и в юности жилось ей трудно. Мне временами казалось, что, сколько бы я ни откладывал в банк, она не чувствовала себя надежно обеспеченной.
По мере того как Холлингсворт говорил, он как будто бы все больше трезвел. Казалось, он сосредоточился наконец на том, чего от него добивались, и собрался с силами. Перро не был уверен, получает ли теперь более правдивую информацию, или же собеседник стал контролировать каждое свое слово. Это снова его насторожило, и он спросил себя, нет ли у Холлингсворта на это серьезных оснований.
— Вы упомянули банк, сэр. Ваша супруга в этом же банке держит свои деньги?
— Нет.
— А где?
Возникла короткая пауза, а когда Холлингсворт ответил, сразу стало ясно, что это импровизация:
— У «Ллойда».
Констебль был уверен, что Холлингсворт выдал первое пришедшее в голову название. Зачем так глупо врать, отвечая на невинный вопрос? Тем более что это как раз проверить несложно. Почему не сказать правду?
— Вы уверены, сэр?
Взгляд Холлингсворта заскользил поверх головы констебля и снова остановился на стрелках часов. Только потом, поняв, что к нему обратились, он произнес:
— Вы что-то сказали?
Констебль пропустил это мимо ушей, но в рапорте отметил, что Холлингсворт намеренно избегает прямых ответов. Рапорты Перро отличались скрупулезной точностью, хотя обычно бывали очень длинными и запутанными. В полицейском участке их называли мини-сериалами. О чем бы ни шла речь, особое место отводилось описаниям и размышлениям, а не тому, что на самом деле важно.
— Ну что ж, мистер Холлингсворт, я полагаю…
— Слушайте, меня не интересует, что вы там полагаете. Как мог, я ответил на ваши вопросы, и мне нечего к этому добавить. — Одним движением он поднялся с кресла, распрямился и, казалось, почувствовал себя вполне нормально.
И снова Перро засомневался, не был ли запой Холлингсворта заранее обдуманной уловкой, предлогом, извиняющим невразумительные ответы. Правда, в конце концов тот ответил на все вопросы, хотя и довольно нечетко.
У констебля возникло ощущение некоторой неловкости. Разумеется, как и любой полисмен, Перро привык подвергать сомнению все слова допрашиваемых, но обычно ему приходилось заниматься делами немудреными, без глубокой психологической подоплеки. Он заключил, что вряд ли добьется еще чего-нибудь от Холлингсворта в его теперешнем состоянии, и решил, что на сегодня хватит. Констебль захлопнул блокнот, вытащил из-под стула шлем и тоже поднялся на ноги.
— Благодарю за содействие, сэр.
— Ладно, ладно.
Холлингсворт явно не мог дождаться, когда его оставят в покое. В холле Перро сделал вид, будто собирается надеть шлем, но вдруг смущенным тоном, который самый бесталанный актер-любитель посчитал бы фальшивым, сказал:
— Ой, извините, сэр, не разрешите ли вы мне воспользоваться вашим туалетом?
— Там не очень чисто, знаете ли.
— Не имеет значения. — Перро уже поставил ногу на ступеньку лестницы. — Это сюда, верно?
— Один есть в холле.
— Тысячу благодарностей. — И Перро взлетел по ступенькам на второй этаж.
Ванная комната примыкала к хозяйской спальне. Перро нарочито громко опустил сиденье унитаза, а сам стал поспешно осматривать шкафчик с косметикой, аптечку, баночки и бутылочки, стоявшие на бортике ванны. Он был очень доволен собой. Право же, это здорово, что в последний момент его осенила такая замечательная идея — попроситься в туалет. Он громко прокашлялся и, чтобы обозначить свое местонахождение, открыл даже кран с водой.
Тут в холле зазвонил телефон. Трубку тотчас подняли, и Перро воспользовался выпавшим ему шансом. Он проскользнул в спальню. Проверил содержимое ящиков, затем все, что висело в громадном бело-золотом стенном шкафу, после чего вернулся в ванную, дернул ручку унитаза и закрыл воду.
Спускаясь по лестнице, он замер на середине и попытался услышать, что отвечал звонившему Холлингсворт. К несчастью, гудение в трубах и звук наполнявшей бачок унитаза воды заглушали голос. Правда, хотя Холлингсворт старался говорить негромко, в какой-то момент он, видимо, забыл об опасности быть услышанным:
— В чем проблема? Какие тут могут быть вопросы, черт возьми, Блейкли?! Так не пойдет. Мне нужно все и сразу! — яростно захрипел он в трубку. Дальше слова стали неразборчивы, но тон свидетельствовал, что говоривший в полном отчаянии. Однако затем трубку положили на рычаг с завидной осторожностью.
Перро заключил, что осторожность эта вызвана запоздалым опасением: в доме посторонний. Возможно, как это ни глупо, Холлингсворт рассчитывал, что звонок вообще не будет услышан. Полицейский, громко топая, одолел последние шесть ступенек.
— Спасибо вам большое, сэр. Вы меня просто спасли, — произнес он с оживлением человека, который счастливо избежал конфуза, — так что теперь ухожу.
Холлингсворт невидящим взглядом уставился прямо перед собой. На него было страшно смотреть: глаза выпучены, острые скулы туго обтянуты кожей, рот, как на газетных фото жертв трагедий, растянут в безмолвном крике то ли ужаса, то ли сумасшедшей радости.
У выхода Перро приостановился в нерешительности.
— Могу ли я чем-то вам помочь? — спросил он.
Ему не ответили, и полицейский вздохнул с облегчением. Он знал, что следовало бы продолжить допрос, но Холлингсворт находится в отчаянно плохом состоянии, и констебль ушел, решив не испытывать судьбу.
Его рапорт, как всегда, ничего не оставлял за рамками. Уйма фактов. Подробнейшие, детальные описания почти в стиле Пруста: сплошной поток сознания. Оценки того, насколько правдивыми ему показались ответы Холлингсворта. Время начала и прекращения допроса он указал с точностью до минуты. Перро был убежден, что его рапорт повлечет за собой дальнейший, более пристрастный допрос Холлингсворта. К несчастью, прошло целых сорок восемь часов, прежде чем обстоятельный доклад констебля дошел до высших инстанций, а к тому времени владелец «Соловушек» уже ничем не мог посодействовать следствию.
Наутро, часов в одиннадцать, Сара Лоусон зашла, как обычно, к Эвис Дженнингс, жене местного доктора, за очередной порцией яиц. Кузен Эвис держал по соседству, в Бэджерс-Дрифте, небольшое хозяйство, где разводил куриц и уток.
Сара приняла приглашение выпить чашечку кофе. Это был редкий случай, хотя Эвис не скупилась на приглашения. Она считала Сару самой примечательной личностью в деревне и жаждала познакомиться с ней поближе. Однако почти всегда Сара просто платила за яйца, точную сумму без сдачи, словно даже минутный разговор в ожидании мелочи казался ей неуместной тратой времени.
И вот сегодня она осталась на кофе! Наверняка, предположила Эвис, ее заинтриговал вводный гамбит, брошенная ею первая фраза: «Никогда не догадаешься, что я сегодня увидела!» В итоге Сара сидела, тихонько покачиваясь в кресле-качалке у холодной печи посреди докторской кухни. Как обычно, весь наряд ее был сине-голубым: безрукавка, вышитая шелком в тонах павлиньего хвоста, и длинная, широкая юбка оттенка блеклого индиго. На шее ожерелье из цветков василька, соединенных в гирлянду, какие дети плетут из маргариток или ромашек.
— Нетрудно догадаться, какой цвет у тебя самый любимый, — сказала Эвис. Ей подумалось, что тут будут кстати несколько поэтических строчек, застрявших в памяти еще со школьных времен. Очень даже уместно. Она прочистила горло и произнесла нараспев: — «Да, не знавал я, кто вперял бы так пристально глаза в клочок лазури, заменявший в тюрьме нам небеса…»
— Только не это! — воскликнула Сара и, упершись ногами в каменный пол, остановила качалку. — Ненавижу эти стихи.
— Я… Извини, пожалуйста. — Вместо радости оттого, что наконец-то удалось добиться хоть какого-то отклика от всегда отстраненной Сары, Эвис испытала неловкость, как будто бы поступила бестактно. Она уже приготовилась переменить тему, когда Сара вдруг сказала:
— У Ван Гога есть одна картина. Тюремный двор, окруженный высокими стенами. Он круглый, как нутро башни. И люди: они ходят по кругу, сгорбившись, с опущенными головами. Все вокруг серо и уныло. Но где-то в верхнем углу картины, почти незаметное, есть нечто — малюсенькая бабочка.
— Кажется, я знаю, о какой картине ты говоришь, — соврала Эвис. — Она в Национальной галерее, да?
— Я бы определенно сошла с ума, если бы не могла видеть небо.
— Ну, надо думать, никому из нас это не грозит, — с принужденным смешком сказала Эвис, — небо от нас никуда не денется. Да и куда оно может деться? Это же пустота на самом-то деле… Хотя, спору нет, оно… красивое, — с запинкой закончила она.
— Да. Можно понять тех, кто верит в его существование.
Эвис, радуясь, что есть чем себя занять, взялась готовить кофе. Для особых случаев у нее был припасен кофе в зернах. Обычно его заваривали по воскресеньям с утра, когда «доктор Джим», как звали его все, включая жену, мог в свое удовольствие потягивать ароматный напиток, а не опрокидывать в себя содержимое чашки, чтобы сломя голову нестись по вызовам. Банку с растворимым порошком Эвис, сама не зная отчего, поспешила задвинуть подальше, пока доставала кофемолку.
— Боюсь, эта штука слишком шумит! — словно себе в оправдание крикнула она, перекрывая вой и скрежет кофемолки. Наверное, Эвис несколько запоздала с репликой, но отчего-то этот шуточный разговор — буря в стакане воды, если честно, — выбил ее из равновесия.
По правде говоря, Сара была не из тех, кто склонен осуждать ближнего. Более того, она ни разу не обронила дурного слова о ком бы то ни было. И отнюдь не из равнодушия. Наоборот, никто не обнаруживал столько интереса к собеседнику, как она. Мера и степень ее внимания, если она кого-то своим вниманием удостаивала, были достойны похвалы. Оно было благожелательным, однако в нем чувствовалась какая-то отстраненность.
Муж Эвис, отнюдь не склонный фантазировать, утверждал, что общаться с Сарой — все равно что разглядывать в зеркале свое отражение, беспощадно ясное и отчетливое. Эвис это больше напоминало киносъемку, когда за каждым твоим шагом наблюдают с камерой в руках.
Выключив кофемолку, она спросила:
— С молоком или со сливками?
— С молоком, пожалуйста.
— Сахар?
— Нет, спасибо.
Эвис достала свои лучшие чашки. Сара подошла к старинному дубовому столу у окна и принялась перекладывать яйца из серых картонных ячеек в бело-голубую крапчатую миску. На мгновение она остановилась, любуясь бледно-коричневым пестреньким яичком, которое держала на ладони. На нем еще уцелело крошечное перышко, маленькие крапинки слегка царапали кожу.
— Посмотри, разве не прелесть? — спросила Сара, осторожно перемещая его на горку остальных. — Я так люблю глядеть на них. Не понимаю, как кто-то может запихивать их в холодильник.
— Абсолютно с тобой согласна, — сказала Эвис, мысленно дав себе слово, что больше никогда не будет этого делать.
— Помимо всего прочего, они там замерзают, и когда их варишь, трескается скорлупа.
— Разве? — Эвис разлила кофе. Не из дорогих, куплен в сетевом супермаркете, но пенка чудесная, масляная, и аромат просто божественный. — Хочешь чего-нибудь еще? Печенье или кусочек бисквита?
— Спасибо, не стоит, — слегка улыбнулась Сара. Не кинулась развивать тему или распространяться по поводу причины отказа, как поступили бы прочие знакомые Эвис. Но что еще удивительнее, не стала она и расспрашивать, что за непостижимую вещь Эвис видела как раз перед ее приходом. Это производило впечатление. Она восхитилась самообладанием Сары, как, впрочем, и своим собственным, хотя оно носило гораздо более приземленный характер: Эвис страсть как хотелось съесть кусочек ромового бисквита. На миг она, правда, предположила, что Сара и не думает сдерживать любопытство, поскольку виденное женой доктора ей ни капельки не любопытно. Но нет, такого не может быть. Просто Сара хочет показать, что она выше всяких сплетен. Это можно понять.
И тут будто бы для того, чтобы опровергнуть это заключение, Сара сказала с веселой иронией:
— Ну так что ты там видела? Давай выкладывай!
— Час назад к «Соловушкам» подъехала машина. Черный «мерседес».
— Симона вернулась?
— Нет. Из машины вышел мужчина с портфелем. Алан его впустил. А через несколько минут приехавший вышел, и уже без портфеля!
Сара расхохоталась:
— Хотела бы я посмотреть на того, кто вознамерится хоть что-то утаить в деревне вроде нашей!
Эвис залилась румянцем:
— Просто совпадение, я как раз проходила мимо. Относила миссис Перкинс рецепт лекарства от артрита. Чтобы избавить ее от визита сюда.
— А номер ты записала?
— Ладно, оставим это. — В досаде на то, что ее заставили чувствовать себя глупо, Эвис забыла про самоконтроль, достала форму с хорошо пропитанным бисквитом и отрезала себе добрый кусок. — Но ты же не станешь отрицать, что все это выглядит таинственно? К примеру, Алан, который сидит в четырех стенах и ни с кем не общается с момента исчезновения Симоны. Ему бы полагалось отправиться на ее поиски.
— Возможно, он не знает, с чего начать.
— А как же его работа?
— А что не так с его работой? — парировала Сара, выделив спокойным голосом последнее слово.
— Все говорят, что он сам не свой.
— Откуда это известно, если он из дома не выходит?
— О-ох! — возмущенно выдохнула Эвис, проглотила кусочек бисквита и с досадой бросила на блюдце десертную вилочку. — Отчего ты всегда такая… — она хотела сказать «педантичная», но побоялась обидеть гостью и закончила: — Такая рациональная?
— Оттого, что все иррациональное меня тревожит.
Их взгляды встретились. Эвис снова сглотнула, но на сей раз от радостного предвкушения. Никогда прежде Сара не позволяла себе никаких, даже самых незначительных высказываний личного порядка, а тут за один визит — сразу два! Эвис расценила это как первый шаг к дружбе, и тут перед ее мысленным взором предстали картины развития их отношений. Они расскажут друг дружке все о себе, начиная с самого рождения. Станут все обсуждать, от мелочей до серьезных проблем. Сара будет рассказывать ей о своей работе, обогатив познания Эвис по части живописи, музыки и литературы. Она вообразила, как расширятся горизонты ее будничного мира, какой захватывающей станет жизнь, как она раскроется, словно цветок навстречу солнцу…
Сара допила кофе, встала и собралась уходить, такая же неторопливая и отстраненная. Она подхватила на ходу свою прелестную бело-голубую мисочку с яйцами и направилась к дверям.
— Увидимся на следующей неделе? — оживленно спросила Эвис.
— Навряд ли. Этих яиц мне хватит надолго.
— Эта ненормальная старуха, живущая по соседству, ездила в полицию.
— Ты откуда знаешь?
— Тедди Гримшоу ее видел. Он рассказывал об этом на почте, пока стоял в очереди за пенсией.
Сам Редж не стоял в очереди. Пенсию Брокли сразу зачисляли на общий банковский счет супругов. Однако через почту шла продажа газет и журналов, и Редж Брокли зашел туда, чтобы внести ежемесячную плату за «Дейли экспресс» и ее воскресный выпуск, «Санди экспресс», а также «Радио таймс» для себя и «Леди» для Айрис. От выписываемого много лет журнала по садоводству они отказались, когда одна его корреспондентка посмела утверждать, будто бы стремление к чересчур строгому планированию посадок не только вредит растениям, но и выдает серьезные психологические проблемы садовода.
— Бог мой, а что самому Гримшоу занадобилось в полиции?
— Подавал письменное заявление по поводу брошенного дорожного конуса.
— Того, что нашли за телефонной будкой?
— Ты же не хочешь сказать, что был еще один?
— Чего удивляться после этого, что цены на жилье резко падают!
Брокли пили чай в патио. Поднявшись с зеленого пластикового стула, Редж спустился в сад. Он окинул придирчивым взглядом газон, выстриженный почти под ноль чуть не по линейке, ровнее прутьев тюремной решетки, и его тонкие губы сложились в подобие довольной ухмылки. Брокли двинулся по дорожке, выискивая сорняки и своевольные садовые растения, вылезшие за установленные им пределы. Приметив бабочку на роскошной кисти оранжевых роз, он сорвал лист, ухватил им трепыхающееся насекомое, смял и выкинул трупик в урну.
Брокли не держали в своем саду ящиков для приготовления компоста и не понимали тех, кто ими обзаводится. Для них сад был местом, которое должно держать в рамках: ничего лишнего и чрезмерного. Поощрение растений к необузданной пышности они считали делом вредоносным.
— Хочешь еще вкусненького, дорогой? — произнесла Айрис.
Ответа не последовало. Тогда она взяла горстку «солдатиков», продолговатых гренок, которые супруги обмакивали в пасту из копченой сельди, и двинулась вслед за мужем, осторожно переступая, — следя за тем, чтобы крошечные ступни ее толстых ног не застряли между камнями. Еще не хватало споткнуться на собственной дорожке!
Редж протиснулся сквозь ароматные кущи цеанотуса и окинул критическим взором разросшийся неухоженный бордюр из многолетников в саду Холлингсвортов. В тиши раннего вечера было слышно, как в крошечный соседский пруд шумно плюхаются лягушки. То, что удалось разглядеть, встревожило его до чрезвычайности. Он вылез из кустов, выпрямился и услышал за спиной неодобрительный возглас Айрис:
— Аккуратнее! Ты зацепил и вытянул петлю из кардигана!
— Айрис!..
— Это же твой лучший «фэр-айл»!
Этот самый кардиган с традиционным узором, которым славится шотландский остров Фэр-Айл, был единственной уступкой возрасту, которую позволил себе Редж после выхода на пенсию. Под вязаным жакетом он всегда носил накрахмаленную рубашку с отложным воротничком и манжетами, туго повязывал простой галстук и надевал черные брюки, отутюженные так, что их «стрелками» можно было бы вскрывать раковины устриц.
— Он копает, Айрис.
— Копает?
— Яму.
— Но он никогда ничего не делал в саду. Он это ненавидит.
— И тем не менее…
— Там же у дома земля как камень.
— Он полил ее из шланга.
После того как Айрис заглянула за куст цеанотуса и полюбовалась на земляные работы, озабоченные супруги вернулись в дом, как раз к выпуску шестичасовых новостей, которым Редж впервые, сколько себя помнил, не уделил должного внимания.
Айрис увиденное потрясло до такой степени, что Шоне удалось вылезти из корзинки и постоять посреди комнаты, не понеся за это наказания. В знак благодарности она завиляла хвостом.
— Похоже, он что-то закапывает, — предположил Редж.
Его супруга, вторично ополаскивающая посуду чистой водой, издала подобие протяжного стона.
— Ты же не думаешь…
— О чем?
— Может, это Нельсон?
Дело в том, что кот больше не появлялся, и не было слышно, чтобы Алан его звал.
— А яма? Она большая? — спросила Айрис дрожащим голосом.
— Отсюда не определишь. Нужно взглянуть сверху, из окошка Бренды.
— Возможно, тебе повезет.
Айрис разгладила ладонью скатерть и уселась напротив мужа. Если яму обнаружат, это неизвестно чем еще может обернуться, и Брокли разрывались между предвкушением волнующего скандала и тревогой, что за этим последует хаос. Хаос, который грозит нарушить тщательно выверенное равновесие их мирка и заставить их вплотную соприкоснуться с чем-то более опасным, чем то, что Айрис называла «шурум-бурум».
— Мне все не дает покоя это ужасное происшествие в Глочестере в прошлом году.
— О-ох! — вырвалось у Айрис. Ее пухлые руки, похожие на два розовых комка теста, взметнулись к щекам, слившись в одну большую лепешку. На ее обычно невыразительном лице, сменяя друг друга, отразилась целая буря эмоций: ожидание, страх, неуверенность, тревога…
— Но со времени ее исчезновения прошло уже целых четверо суток. Наверняка он уже успел бы… — Она запнулась, не осмеливаясь выговорить слово «похоронить». «Избавиться от нее» звучало бы уничижительно, словно Симона не была человеческим существом. «Скрыть»? Но это означало бы, что Алан не сумел справиться с задачей. «Упрятать»? Слишком легковесно, можно сказать, что это слово низводило ужасное происшествие до уровня мрачноватой салонной игры. Айрис предпочла вообще опустить это сомнительное место и произнесла: — …К сегодняшнему дню.
И тут вернулась с работы Бренда. Пока она производила обычные манипуляции (раздевалась, мыла руки, сидела на кухне за столом над остывающей чашкой чая), Редж крадучись поднялся наверх. Дверь дочкиной комнаты была полуоткрыта. Осторожно (не скрипнула бы!) Редж приоткрыл ее чуть шире — ровно настолько, чтобы протиснуться внутрь. На цыпочках он подошел к большему из окон, тому, что выходило на сад позади дома Холлингсвортов. Отсюда яма была видна гораздо лучше. Насколько Редж мог судить, она имела всего фута четыре в окружности и два в глубину, что абсолютно недостаточно для захоронения тела, даже если сложить его пополам. Правда, Холлингсворт еще не закончил копать, потому что лопата лежала рядом.
Редж, который все свои инструменты после употребления обязательно протирал газетами, прежде чем развесить по крюкам с бирками, неодобрительно хмыкнул. На самом деле эта вопиющая небрежность возмутила его больше, чем предполагаемая расправа Холлингсворта с супругой, хотя мистер Брокли пришел бы в негодование, посмей кто-нибудь уличить его в этом.
А вот и Алан, собственной персоной. Внезапно появился на террасе. Редж отпрянул от окошка. Через минуту-другую послышался звук, какой издает, встречаясь с преградой, штык лопаты, затем глухие удары, словно землю прихлопывали, чтобы выровнять. Брокли рискнул чуть-чуть высунуть голову и увидел, что яма заполнена землей.
Редж поспешил выбраться из комнаты и при этом постарался оставить в двери точно такую же щель, какая была, когда он вошел.
Он снова уселся за стол. Айрис вскинула аккуратно нарисованные, тонкие ниточки бровей и кивнула в сторону почти нетронутой тарелки с едой:
— Она почти ничего не съела.
И миссис Брокли соскребла остатки ужина Бренды в миску с надписью: «Собака».
— Послушай, Айрис, я осмотрел все сверху…
— Я просто сообщила ей, что он копается в саду, чего раньше никогда не делал. А она ледяным тоном, который усвоила в последнее время, отвечает: «Человек может измениться, мама». Я подумала, что изменился не только он, но и еще кое-кто.
— Ты что, не слышишь меня?
— Конечно, слышу. Если я разговариваю, это еще не значит, что я ничего не слышу.
— Полагаю, в такую яму могла поместиться средних размеров коробка с папками для бумаг.
— Ну и хорошо.
— Ситуация, правда, наконец-то стала меняться…
Бренда сидела на диване в гостиной. С виду увлеченная коллизиями журналистского расследования (шла популярная программа «Сторожевой пес»), на самом деле она целиком погрузилась в пучину собственных переживаний. Издалека, как сквозь шум волн, до нее доносились голоса родителей. Она вся ушла в мысли об Алане Холлингсворте и тупо смотрела на экран, никак не реагируя на слагаемую повседневностью сагу о простаках потребителях, заглотивших жирную наживку, и поймавших их на крючок изобретательных жуликах.
С того ужасного мгновения, когда их взгляды встретились сквозь оконное стекло ее спальни, Алан не покидал мыслей Бренды ни на миг. Это сказывалось на работе. Сегодня утром, удостоенная сомнительной чести разобраться с одним из кассовых депозитов, она была настолько поглощена взвешиванием аргументов «за» и «против», что даже осталась равнодушной к сочувственным — или презрительным? — взглядам, которые всегда привлекала ее наружность.
Все ее лихорадочные мысли начинались сокрушенным «ах, если бы». Ах, если бы она не выглянула из окна в тот злополучный миг! Ах, если бы он не поднял глаза на окно ее спальни… И теперь, спустя два дня, это коротенькое «ах, если бы», благодаря непрестанному повторению, разрослось до масштабов и накала трагедий Софокла.
Груз вины измотал ее. Она перестала спать. Вот и сейчас у нее слипались глаза, но она знала, что и эту ночь проведет беспокойно, а то и вообще не заснет.
Она понимала, что ведет себя глупо, и пыталась взглянуть на происшедшее со стороны, представить себе, насколько банально, по сути, все это выглядит. Но упорные усилия только усугубили ситуацию. Как пловец, в панике борющийся с сильным течением, она погружалась все глубже. Бренда поняла, что ей не избавиться от мучений, если она немедленно, прямо сейчас, не объяснится с ним напрямую. Она чувствовала, что просто физически не способна дальше сносить эту пытку.
Прежде чем страх успел парализовать ее, она поднялась, стремительно кинулась в холл, схватила ключи, набросила плащ. Слов матери: «Куда это ты?» — Бренда не слышала. К тому времени она была уже за дверью.
По гравийной дорожке она быстро дошла до черных с золотом ворот «Соловушек», толкнула их и двинулась дальше. Только не думать… Не раздумывать, не колебаться… Тогда все получится. В голове мелькали варианты вступления: «Нет слов, чтобы выразить, как я сожалею», «Не представляю, что вы обо мне могли подумать». Фразы всплывали в ее сознании, потом лопались, как пузыри на воде, а на их месте возникали другие.
На этой волне импровизаций она достигла парадной двери. Уже готовая захлебнуться слезами, Бренда громко постучала.
Дверь открылась мгновенно, и ей навстречу пробкой вылетел Алан Холлингсворт. Перескочил порог и метнулся вперед. На одно ужасное мгновение Бренде померещилось, что сейчас он попросту спихнет ее с крыльца, собьет с ног. Однако Алан захлопнул дверь и, минуя растерянную соседку, устремился к гаражу.
Это казалось невероятным, но Бренда пришла к убеждению, что он ее просто не заметил. Его взгляд как будто приковала к себе какая-то далекая точка или предмет. Он словно был в трансе. Лицо Алана выглядело ужасно, серовато-белое, пепельное, с крошечными порезами на щеках и подбородке. К некоторым прилеплены кусочки ваты со следами крови. Двигался он механически, но на удивление целеустремленно.
С ужасом Бренда наблюдала, как Холлингсворт вывел из гаража машину. Не может же он на самом деле сесть за руль в таком состоянии?! Наверняка угодит в аварию и кого-нибудь собьет! Либо, что во сто крат хуже, разобьется сам!
— Постойте! — крикнула она и кинулась к гаражу, но машина уже отъехала.
Тогда Бренда выбежала на середину дорожки и, подобно механику на взлетной полосе, стала сигналить, крест-накрест размахивая руками над головой.
Он шел на поворот. Бренда увидела, как склонилось его плечо, когда он переключал передачу. Бренда кинулась к «Лиственницам» и заскочила в свой «мини метро», благо ключи от машины были при ней. Завела двигатель с первого оборота и крутанула руль. Последним, что Бренда успела заметить, были встревоженные лица родителей в окне дома. Царапнув крылом по стойке ворот, она выехала в переулок.
У Т-образного пересечения переулка с главной улицей деревни она притормозила и завертела головой. Справа на выезде из Фосетт-Грина укатывали асфальт. Здесь горели красные сигнальные огни, и две машины послушно стояли в ожидании. Серебристо-черной «ауди» среди них не было.
Сообразив, что Алан никак не мог их опередить, и молясь, чтобы так оно и было, Бренда свернула налево и нажала на педаль. Обычно аккуратный, даже несколько робкий водитель, она уже по деревне ехала со скоростью пятьдесят миль в час, а когда оказалась на магистрали, прибавила до шестидесяти. Всего через несколько минут она увидела впереди «ауди».
Холлингсворт ехал вроде бы не торопясь, и Бренда тоже сбавила скорость, оставив между собой и ним фургон электрика. Тот вскоре свернул, но Бренда решила, что если Алан не заметил ее на пороге собственного дома, то вряд ли обнаружит теперь.
Он проехал Каустон и Аксбридж, затем свернул на шоссе, ведущее в Вест-Дрейтон. Миновали скрытое за высокими деревьями величественное здание школы Монтессори и менее импозантную гостиницу «Краун плаза» сети «Холидей инн». В этот момент Бренду с шумом обогнала фура, огромный бело-голубой рефрижератор. Водитель перестроился в крайний ряд, скрыв из виду машину Алана. Бренда вцепилась в руль, чтобы унять дрожь в руках. Обогнать фуру она не могла; оставалось только молиться, чтобы «ауди» не прибавила скорость, перескочив на среднюю полосу. Бренда понимала, что тогда ее уже не нагонит: не хватит ни смелости, ни умения.
Так они достигли кошмарного четырехрядного перекрестка с указателями на Хитроу, Центральный Лондон и Слау. Бренда увидела Алана во втором ряду. Сцепив зубы, она ухитрилась обогнать рефрижератор, мельком заметив на колпаках огромных колес два пересекающихся синих круга. Сразу несколько водителей гневно просигналили, и она поняла, что сделала что-то неправильно.
Алан ехал по направлению к Хитроу. Снова сев ему на хвост, Бренда немного расслабилась. Ею вдруг завладела некая эйфория или, по крайней мере, радостное возбуждение; она осознала, что это первое в ее жизни приключение. Бренда выпрямила спину, задорно вскинула подбородок и некоторое время ехала, небрежно крутя баранку одной рукой. Справа сверху пронесся стреловидный силуэт идущего на взлет «конкорда», и она въехала в тоннель аэропорта.
Стон и вой оглушили ее: мимо промчались две полицейские машины и скорая. Огромный автобус с пассажирами из отеля «Шератон» заслонил от нее «ауди». Когда она снова выехала на свет, то увидела, что Алан свернул на боковую полосу и направляется к временной парковке. В отчаянии, плохо понимая, что делает, но полная решимости не потерять его из виду, Бренда просигналила и повернула туда же прямо перед носом у черного такси. Таксист бешено забибикал и, не успокоившись на этом, выплеснул свою злость потоком красочных ругательств, когда проезжал мимо.
Алан высунул руку из окошка, чтобы пробить талон на стоянку. Бренда сделала то же самое, хотя у нее не было с собой кошелька и она понятия не имела, хватит ли у нее денег расплатиться. Хорошо еще, что по пути с работы она залила полный бак. Алан заехал на стоянку уровнем выше, и она последовала за ним. Он вылез из автомобиля с небольшим чемоданчиком и направился к лифтам.
Бренда в интересах конспирации выбралась из машины через заднюю дверцу. Между нею и машиной Алана припарковалась по крайней мере дюжина автомобилей. Она пригнулась и крадучись миновала несколько машин, готовая в любой момент спрятаться за бампером, если Алан вздумает вернуться. Нажав кнопку лифта, он оглянулся. Бренда скорчилась и застыла на месте, не догадываясь, сколько искреннего веселья доставила парочке в стоящем неподалеку «саабе».
Едва двери лифта закрылись, она рванула вперед и нетерпеливо надавила кнопку со стрелкой, указывающей вниз. Она никогда не бывала в аэропорту, но горячечное воображение тут же нарисовало ей драматическую картину: толпа поглотила Алана, и он исчезает, не оставив следа.
Лифт наконец пришел, и когда Бренда вышла из него внизу, самые худшие опасения ее оправдались: Алана нигде не было видно. Слезы отчаяния жгли ей глаза, пока, ныряя между машинами и микроавтобусами, она пересекала бегом дорожные полосы, чтобы успеть к вращающимся дверям в терминал.
Оказавшись внутри, она тут же поняла, что потерпела сокрушительное поражение. Перед растерянным взглядом Бренды, остановившейся между стойками ирландской авиакомпании «Аэр Лингус» и английской «Бритиш Мидленд», открылся огромный зал, где тысячи людей томились в очередях, катили тележки, ругались, пыхтели, взвешивали багаж, орали на детей или просто устало сидели, заталкивая в рот пищу.
Таиться уже не имело смысла, и она в полной безнадежности стала бродить по залу, глазея на разноцветные табло и экраны над головой, на ярко освещенные витрины бутиков. Здесь были магазины, знакомые ей по аксбриджской Хай-стрит: «Остин Рид», «Тай Рэк», «Боди шоп».
Если бы она только знала, зачем Алан приехал в Хитроу, то догадалась бы, где его искать. При нем был чемоданчик, но совсем небольшой. Скорее даже, не чемоданчик, а портфель. Такой нельзя считать за багаж. Бренда заключила, что Алан вряд ли намеревался куда-то лететь. Правда, она могла и ошибаться. Если так, все пропало: не зная, куда собрался Алан, не определишь, у какого выхода он будет ждать посадки.
А может, он кого-то встречает? Бренда застыла на месте. Чувствуя, как холодеют щеки, она прижала руку к сердцу. Какой же дурой она была! Ничего удивительного, что он выскочил из дома как ошпаренный, прыгнул в машину и понесся в аэропорт. Симона возвращается! Бог мой, только бы не столкнуться с ними!
Будут идти рука об руку, целуясь на ходу и весело смеясь. Наверстывая упущенное в разлуке! Конечно, они ни за что не догадаются, зачем здесь Бренда, но она знала, что встречи ей не перенести. Она вышла из потока людей, направлявшихся к центральному выходу. Миновала закусочную, какие-то магазинчики. Ничего не видя, она искала, куда бы спрятаться.
И чуть не пропустила его.
Алан стоял на эскалаторе среди вереницы людей, спускавшихся уровнем ниже. Бренда отпрянула и, оглянувшись на яркую оранжево-черную надпись над головой, прочла: «Прием багажа».
Ступеньки раскладывались и уходили вниз, так что, едва голова Алана скрылась из виду, Бренда встала на эскалатор, не опасаясь обнаружить себя: их разделяло семь человек.
В багажном отделении Бренда пристроилась у стенки, будто ожидая кого-то. Отсюда хорошо просматривалось все помещение. Алан стоял в очереди к стойке, где с помощью рентгеновского аппарата просвечивали содержимое багажа. И первым делом Бренде бросилось в глаза, что выглядит он еще хуже, хотя раньше казалось — хуже некуда.
Он неотрывно смотрел на женщину в ярком сомбреро. Ее попросили открыть чемодан и тщательно осматривали багаж. Не подозревая, что обычно проверяют каждого десятого, Бренда поразилась выбору контролеров. Женщина выглядела обычной туристкой, она даже додумалась прихватить с собой в путешествие двух малышей.
Алан поставил кейс на движущуюся ленту, и на экране компьютера проплыл темный силуэт, заключающий в себе серую массу испещренной какими-то значками бумаги.
Углядев в стоявшей рядом урне «Ивнинг стэндард», Бренда поспешно выхватила оттуда газету и, когда Алан, сдав чемоданчик и получив желтую багажную квитанцию, направился к эскалатору, спряталась за газетным разворотом. Скрывалась за ним, пока грязные, давно не чищенные ботинки не пропали из виду у нее над головой.
Бренда поспешила следом, полная решимости больше не терять его из поля зрения. Он не успел уйти далеко. Всего в нескольких ярдах, высоко над толпой, располагался ресторанный дворик — несколько закусочных и паб. Проследив за тем, как Алан взошел туда по лестнице, и смекнув, что хотя бы на несколько следующих минут надзор за ним можно ослабить, она вздохнула с облегчением, впервые с тех пор, как уехала из дому.
Тотчас же ей вспомнились родители, наверняка обеспокоенные необъяснимым, поспешным отъездом дочери. У нее в кармане завалялось несколько монет, а под боком тянулся целый ряд телефонов-автоматов. Бренда опустила в прорезь десять пенсов, позвонила домой и едва успела пролепетать нечто невразумительное по поводу своего внезапного отбытия, как связь прервалась.
Затем, очень осторожно, она достигла основания лестницы, ведущей к закусочным. Рядом у автомата азартно дергал рычаги тощий темнокожий паренек в мешковатой футболке. Восторженно восклицая: «Есть!» и «Вот оно!», он лупил по автомату кулаком, каждые несколько секунд прихлебывая воду из бутылки, оттягивал футболку от мосластого тела и тряс ею, чтобы остыть — жар воображаемой битвы вгонял его в пот.
Медленно, ступенька за ступенькой, Бренда стала продвигаться вверх. Она не слишком опасалась столкнуться со спускающимся Аланом. Если он надумал тут перекусить, то теперь, скорее всего, что-то жует или, по меньшей мере, пьет. Она осторожно заглянула за парапет.
Перегородок между закусочными не было. Сразу за пабом тянулась стойка кафе «Гарфанкелс», дальше — «Хаген Дас», за ним — ресторан фиш-энд-чипс «Гарри Рамсденс».
Бренда оглядела зону, где сидели клиенты кафе-мороженого. Столики здесь были либо черными, со стульями такого же цвета, либо малахитовыми в крапинку, на одной ноге, в окружении стульев из коричневого пластика. И кругом — пальмы в кадках. Алан у стойки расплачивался за кофе.
Укрывшись за щитом, указывавшим, какие столики обслуживаются официантами «Хаген Дас», она увидела, что Алан направляется в обеденную зону. Он уселся возле огромной черно-белой фотографии похотливой парочки обжор. Даже издали Бренда видела, что они буквально впились друг дружке в губы, едва не откусывая один другому языки. Бренда продвинулась чуть дальше, ко входу в ресторан «Гарри Рамсденс» и сделала вид, будто изучает список всего вкусного, что предлагает заведение. Когда спустя несколько секунд она оглянулась через плечо, Алана на месте не было! Он исчез.
Дико озираясь и не заботясь уже о том, чтобы остаться незамеченной, Бренда кинулась вдогонку по ступеням. Внизу ей вдруг перегородили дорогу. Это был паренек, фанат военных игр.
— Извини, радость моя, мелочи не найдется? — спросил он.
— Что? — Сбитая с толку, она уставилась на него в смятении. — Нет. Нет у меня ничего.
Отпихнув парня, Бренда завертела головой, потом снова взбежала по ступеням наверх, откуда открывался обзор получше. Но все было напрасно. Она видела лишь сплошную, колышущуюся массу неразличимых людей.
— Господи, что же делать, что мне делать? — Она не осознавала, что говорит это вслух.
Фанат военных игр взглянул на нее и покатился со смеху, но Бренда его не слышала.
Может, Алан решил вернуться домой? Так что, бежать к парковке и попытаться перехватить его там?
Хотя нет, он же сдал на хранение чемодан, значит, должен его востребовать. А следовательно, он где-то в здании терминала. Если только…
Бледное, напряженное лицо Бренды мучительно исказилось в попытке принять решение.
Позади, за ее спиной, возле слюнявивших друг дружку черно-белых любовников, теперь стоял кое-кто другой. Кое-кто, чей взгляд сделался острым от проблеска узнавания. И нешуточной тревоги.
