– Вылов косаток в 60-е и 70-е годы – и особенно молодых – действительно имеет огромное значение, – подчеркивает Кен. – Он создал большую проблему на долгие времена.

Вспомним, что до начала вылова южная группа оседлых косаток состояла приблизительно из ста двадцати особей; когда вылов запретили, их осталось около семидесяти. Затем началось восстановление популяции, численность которой в 90-е годы увеличилась до девяноста девяти. Но, когда выловленные детеныши косаток должны были вступить в репродуктивный возраст, их отсутствие начало сказываться. Восстановление прекратилось. Сорок лет спустя численность южной группы уменьшается. Их осталось всего восемьдесят. Мы теряем по одной или две в год.

Но есть еще одна, более серьезная проблема. Пища. Ее недостаточно. Северная, канадская, группа оседлых косаток численностью около двухсот шестидесяти особей все эти годы постоянно росла. Недавно этот рост замедлился, а возможно, остановился.

– Нет репродукции, почти нет. Вот в чем беда, – жалуется Кен. – В начале исследований я уделял особое внимание новорожденным косаткам. Мне хотелось знать, какой опыт они приобретают, когда взрослеют. Но потом они стали умирать очень молодыми. Тут есть одна странная вещь, – объясняет Кен, открывая каталог косаток южной оседлой группы. – Во всей южной популяции оседлых косаток всего две дюжины самок репродуктивного возраста.

Тем не менее если каждая будет рожать хотя бы раз в пять лет, то каждый год на свет должны появляться пять детенышей. Значит…

В прошлом году родился всего один. И в этом году тоже один, у самки Д-28. Его выбросило на берег, мертвого. Плохое физическое состояние.

Сначала мы забрали их детенышей, затем уничтожили их кормовую базу. В долговременном плане судьба косаток повторяет судьбу тех, кем они питаются. У северо-восточных бродяг, которые охотятся на млекопитающих, теперь больше еды, чем сорок лет назад, – и их видят чаще. Причина в восстановлении популяции тюленей, морских львов и китов после принятия законов, которые их защищают. Это закон США о защите морских млекопитающих 1972 года, международный запрет китобойного промысла, введенный в 1986 году, и резолюция ООН о запрете дрифтерного промысла рыбы от 1991 года – я сам активно участвовал в кампании за принятие этой резолюции. В 1960 году в Британской Колумбии поголовье обыкновенных тюленей уменьшилось до 10 % от нормы, а также исчезли многие колонии стеллеровой коровы, в основном потому, что рыбаки отстреливали всех, кто мог составить им «конкуренцию». Эта практика тоже осталась в прошлом.

Но для косаток северо-востока, питающихся рыбой, жизнь становилась все труднее. Закон не защищал лосося. Поэтому после нескольких десятилетий интенсивной добычи в здешних местах осталась лишь малая часть прежней популяции рыбы. Как следствие, на грани вымирания оказались и оседлые косатки, питающиеся лососем. Они долго жили ниже ватерлинии. Теперь они живут ниже границы бедности.

Листая каталог, можно увидеть, что во многих семьях оседлых косаток нет самок репродуктивного возраста. Например, семья, которую показывает Кен, состоит из одних самцов, за исключением матриарха, но она уже перешагнула порог менопаузы. Кен многозначительно смотрит на меня – семья обречена.

На самом деле подобные проблемы затронули такое количество семей, что осталось лишь одно жизнеспособное стадо оседлых косаток – стадо Д. Возможно, им помогает хорошее знание внутренних вод. У стада Л и стада К зона обитания больше, от центрального побережья Калифорнии до Британской Колумбии. Кен находит реестр рождений и смертей стада Л.

– Посмотрите на эти надгробные камни, – печально говорит он.

На снимках умершие косатки. Многие умерли молодыми. Некоторые очень молодыми.

Более 40 % детенышей не доживают до года. Но смертность высока среди животных любого возраста и пола. Когда смотришь на состав стад Л и К, возникает такое же ощущение, как за шахматной доской, когда до тебя начинает доходить неизбежность мата. Выхода нет. Если тенденция сохранится, через несколько десятков лет стада исчезнут.

Смертность среди косаток, похоже, связана с сокращением численности чавычи. Это неудивительно: рацион оседлых косаток на 60 % состоит из этой рыбы.

Раньше южная группа оседлых косаток появлялась здесь почти каждый месяц. Лето и осень всегда были сезонами повышенной активности – животные часто собирались в «суперстада», и их пиршества продолжались гораздо дольше.

– Здесь было действительно огромное количество рыбы, – вспоминает Кен. – Численность нерки и горбуши достигала полутора миллионов, а чавычи – нескольких сотен тысяч. Многие экземпляры чавычи весили по десять килограммов и больше, и косаткам хватало десяти рыбин в день. Все они держались вместе, и – я не шучу – это была настоящая вечеринка! Они подбрасывали лосося носом или перекидывали через спину. Все эти забавы происходили прямо перед моим окном.

Я сморю на воды пролива, а Кен молчит, погружаясь в воспоминания. Уже другим голосом он задумчиво продолжает:

– Это была гораздо, гораздо более устойчивая система. С мая по октябрь в проливах было достаточно рыбы, чтобы прокормить сотню косаток все лето. И рыбакам тоже хватало. Затем начался чрезмерный отлов рыбы и уничтожение рек плотинами, вырубкой леса, и поголовье главной рыбы региона значительно уменьшилось. И поголовье косаток тоже стало медленно уменьшаться.

Атмосфера изменилась. Теперь после более короткого объединения стада снова разделялись. Стадо Д могло направиться в район реки Фрейзер, стадо Л – вернуться ко входу в пролив, а стадо К – обогнуть другой остров.

Зимой, когда рыба рассредоточена по большей территории, поиск пищи требует от косаток больше времени. Косатки становятся, как говорит Кен, «более деловыми, более серьезными и меньше играют». Стада держатся отдельно друг от друга, а затем каждое распадается на семьи, которые придерживаются своего маршрута. Отдельные члены стада могут рассредоточиться, например, в зоне длиной двадцать километров и шириной пять – их голоса заполняют весь этот район. Они находятся в непрерывном движении. Борются за выживание.

Представьте себе всех оседлых косаток южной группы – всего восемьдесят одна особь в трех стадах, разбросанных на территории от центральной части канадского острова Ванкувер до залива Монтерей в Калифорнии. Восемьдесят одна косатка. А теперь представьте, что на пространстве от Бостона до границы Флориды – или между Чикаго и Хьюстоном, или между южной границей Монтаны и мексиканской границей в Хуаресе, или между Миланом и Мадридом – живет всего восемьдесят один человек. И вы поймете, что значит «угроза исчезновения».

С незапамятных времен и до вчерашнего дня в этом регионе два миллиона голов чавычи были всего лишь маленькой данью, которую косатки могли собрать, не прилагая особого труда, мелкой монеткой, которую можно незаметно прикарманить, той платой, которую мир платит в обмен за честь их присутствия. А если выражаться научным языком, то легкость поиска двух миллионов голов чавычи – причина того, что на свете мог появиться питающийся рыбой дельфин весом до семи тонн, а затем он «специализировался» до такой степени, что перестал обращать внимание на других лососевых, большинство других видов рыб и всех тюленей, которые попадались на его пути. Зайдем с другой стороны. У нас есть восемьдесят одна косатка. Даже если каждая съедает тридцать рыбин в день (вероятно, в три раза больше, чем им действительно нужно), то одна лишь система реки Колумбия, в которую каждый год возвращались от пяти до десяти взрослых особей чавычи, пока плотины, сплав леса и рыболовство не нанесли ей непоправимый ущерб, была способна прокормить пятьсот косаток. И это не считая калифорнийской речной системы Сакраменто и Сан-Хоакин, реки Фрейзер в Британской Колумбии, а также сотен других рек с нерестилищами, из которых ежегодно выходят несколько миллионов голов лосося, а затем возвращаются назад. У северо-западного побережья могли бы жить тысячи косаток.

Большой вред наносят ядовитые химические вещества. Положение на вершине пищевой цепочки означает, что вы получаете все плавающие в океане питательные вещества, собранные в пакеты живой плоти, которые чудесным образом приплывают к вам и обозначаются словом «лосось». Но не только. В наши дни ядовитые химические вещества также концентрируются по мере продвижения вверх по пищевой пирамиде, от планктона до мелкой рыбы, большой рыбы и затем кита. Этих веществ не существовало в середине XX века, когда родились самые старые из ныне живущих косаток. Их концентрация в организме южной группы косаток, питающихся рыбой, в пять раз больше, чем в организме тюленей, обитающих в этих же местах. У бродяг, которые охотятся на млекопитающих – они, в свою очередь, вбирают в себя все, что содержится в организме тюленей, – концентрация вредных веществ может быть в пятнадцать раз больше, чем у тюленей. Когда млекопитающие усваивают жир для выработки молока, то в молоко попадают и токсины. Детеныши рождаются уже отравленными, а затем, с самого первого дня, получают отравленное материнское молоко. Это справедливо не только для косаток, но и для народов Арктики, которые охотятся на тюленей. Запрещенных химикатов, таких как ДДТ или ПХД, которые в 70-е годы были причиной врожденных дефектов у тюленей из залива Пьюджет-Саунд, становится меньше. Но их место занимают огнезащитные средства и другие новые химические вещества, которые изменяют половое поведение и имитируют эстроген. Эти вещества ослабляют иммунитет и могут повредить репродуктивную систему.

После сорока лет работы Кену не дает покоя одна мысль: косатки, которых он всю жизнь хотел узнать поближе и защитить, могут быть обречены. Кен – оптимист. Он любит косаток. Он смотрит на них и получает удовольствие от их прыжков, их радости. Но за морщинками вокруг глаз кроется тревога. Здесь, в своем орлином гнезде, окруженном горами и бурными водами пролива, Кен уже никогда не обретет покой.

– Косатки часто живут сорок или даже пятьдесят лет, – говорит Кен, – но почти не дают потомства…

Он задумывается, словно пытается что-то вспомнить. Потом повторяет, что хочет быть оптимистом, но единственная мера, которая способна помочь – восстановление популяции лосося, – маловероятна. Рыбаки тоже хотят добывать максимальное количество рыбы, власти увязли в политике, на реках слишком много сплавляется леса, строится слишком много плотин. А еще есть ядовитые вещества и лососевые фермы, распространяющие болезни. Все это уже слишком. Но…

– Мы не сдаемся.

На мониторе Кен показывает фотографии трехлетней самки Л-112, или Виктории.

– Чудная малышка, – говорит он. – Любимица наблюдателей, очень игривая. Все время прыгает. Очень общительная и живая. Настоящий харизматик. Просто милашка. Найдена мертвой. Посмотрите на эти снимки. Ее как будто забили до смерти. Синяки по всей голове, кровь в глазах и ушных каналах.

На следующем снимке заметно, что кости уха смещены. Пока я пытаюсь понять смысл увиденного, Кен начинает рассказ:

– Мы слышали косаток нашими гидрофонами. Это было ночью. Потом мы услышали сонар ВМФ. Судя по моему опыту флотской службы, он находился в ста пятидесяти километрах от нас. При импульсе испускается целый спектр частот, но длинные волны распространяются не так, как короткие, и приходят раньше, поэтому на большом расстоянии слышится сигнал с повышающейся частотой звука. Именно это мы и слышали. Затем стада К и Л бросились искать убежище – в бухту Дискавери за островом Протекшн, у полуострова Олимпик, где они были бы акустически изолированы от любого шума. Военный корабль вышел из канадских вод, зашел в американские в районе Неа Бэй, затем вновь вернулся на канадскую сторону около Констанс Бэнк у острова Виктория, где была взорвана последняя бомба. Канадские ВМФ признали несколько взрывов. Американский флот тоже не мог не участвовать.

Я удивленно смотрю на него.

– Да, трудно понять, зачем взрывать настоящие бомбы в морском Национальном парке Олимпик Коуст. Канадцы утверждают, что проверяли присутствие китов перед взрывами. Но как такое возможно: мы слышали косаток в Фолджер Дип и Неа Бэй, а акустические приборы флота их обнаружить не смогли? Я требовал одной простой вещи – чтобы бомбы взрывали за пределами континентального шельфа. Ничего не изменилось.

Я снова смотрю на фотографии Л-112.

– Думаю, – продолжает Кен, – сброшенная с самолета бомба убила эту маленькую косатку. Для того чтобы так повредить косточки в ухе, взрыв должен был произойти на расстоянии около километра. – Он пускается в объяснения. – Когда приходит ударная волна, быстрое сжатие воздуха во внутренних полостях, таких как уши, создает сильное разряжение, и соседние кровеносные сосуды разрываются внутрь. Начинается кровотечение. На расстоянии нескольких сотен метров смертельное кровотечение может вызвать даже один военный сонар.

Если кровотечение не приводит к мгновенной смерти, то уши заполняются кровью, говорит Кен. Потом головная боль, потеря слуха или потеря сознания под водой – в любом случае животное обречено.

– Посмотри на эти снимки, где она плывет за матерью – здоровая, в хорошей физической форме… – Кен качает головой. – Мы так ждали, что маленькая самка вырастет и увеличит репродуктивный потенциал стада.

Другую самку, тридцатилетнюю Л-60, тоже вынесло на берег; синяки на горле и голове указывали на барометрическую травму. Снимок ее тела похож на фотографии из полиции с изображением сильно избитого человека. Вот вам и «находящийся под защитой» вид из списка животных, которым грозит уничтожение. База подводных лодок, база эсминцев, база противолодочной авиации – все это находится здесь, привлекая миллионные контракты от Министерства обороны в штат Вашингтон. И флот не собирается никуда уходить.

Вот фотография клювокрылого кита с налитыми кровью глазами. Двадцать или тридцать лет назад сотни тюленей с внутренними кровотечениями выбросило на берег недалеко отсюда. В результате военных маневров гибли и морские свиньи.

На этой неделе, пока я в гостях у Кена, приходит электронное письмо: «ВМФ США сообщает, что не будет учитывать единодушные рекомендации прибрежной комиссии Калифорнии по уменьшению вредного воздействия сонара на морских млекопитающих, которые обитают на территории штата. ВМФ планирует существенно повысить использование опасного сонара и мощных бомб у побережья Южной Калифорнии во время маневров и испытаний. Предполагается, что подобные действия приведут к смерти сотен морских млекопитающих – и ранению тысяч других – в течение следующих пяти лет. Новые исследования показывают…» Совет по охране окружающей среды добивается прекращения этой деятельности или корректировки планов.

ВМФ проводит испытания на обоих побережьях. Много лет военные бросали бомбы на остров Вьекес рядом с Пуэрто-Рико, где живут люди, пока в конечном счете не убили человека и их не заставили убраться оттуда.

Так происходит во всем мире. И виноваты не только военные. В 2008 году к северо-востоку от Мадагаскара мощный сонар нефтедобывающей компании стал причиной массовой гибели китов, выбросившихся на берег. Люди хотят добывать больше нефти, проводить еще более масштабные маневры.

В 1996-м в результате маневров сил НАТО у берегов Греции группа клювокрылых китов выбросилась на берег. Это был первый документально подтвержденный инцидент гибели китов из-за военного сонара. Клювокрылые киты могут нырять очень глубоко. Обычно после всплытия они делают вдох, а затем несколько раз погружаются на небольшую глубину, чтобы избавиться от избытка растворенного в крови азота и избежать декомпрессионной болезни. Быстрый подъем в попытке убежать от невыносимо громкого сонара может вызвать закипание крови от пузырьков азота. Мы точно не знаем, что происходит. Но ясно одно: сонар убивает здоровых животных. Косаток. Клювокрылых китов. Малых полосатиков. Карликовых кашалотов. Дельфинов.

– Если синхронизировать несколько передатчиков для создания направленного луча, можно получить мощную ударную волну, которая способна преодолеть пятьдесят километров, почти не ослабевая, – объясняет мне Кен. – Это стандартный способ обнаружения подводных лодок. Им пользуются многие флоты мира.

По мнению Кена, мы находим меньше 1 % погибших китов. Он убежден, что каждый год погибают тысячи животных.

– Если во время маневров сбрасывают бомбу, в радиусе километра погибают все существа, внутри которых имеются воздушные полости. В радиусе десяти километров результатом становятся гематомы и, возможно, кровоизлияние в мозг. Когда здесь используют сонар, мы наблюдаем стресс и беспокойство у всех китов, а потом внезапно на берег выносит десятки мертвых морских свиней. Мы считаем, что это вина ВМФ, и говорим им об этом. Но они контролируют расследование и составляют отчеты. А потом пишут: «Доказательств нет». Обычно они не склонны брать на себя ответственность.

Тайные военные учения во всех морях и океанах свидетельствуют о том, что мы не можем доверять себе подобным. В марте 2000 года на Багамах несколько китов разных видов вынесло на берег прямо перед домом, где жил Кен. Неподалеку находились британские и американские корабли. На телевидении Майами в новостной передаче «60 минут» Кен заявил, что, по его мнению, в смерти животных виноват военно-морской флот. «Целый месяц они это отрицали. Ушли в глухую оборону». Но в конечном счете признались. «Мои флотские друзья смотрели на меня как на врага, – с некоторым разочарованием прибавляет Кен. – Очень жаль, потому что я патриот. Я служил в армии. Но я один из тех, кто предупреждает об опасности сонара, и поэтому…»

Киты умеют издавать звуки, но у них нет политического голоса. В этом смысле они похожи на коренное население, крестьян, бедных, а также на большинство из нас – тех, кто не имеет своего представительства, кого игнорируют богатые и сильные, но недалекие люди, которые не в состоянии понять, что они и так владеют слишком многим, что они политически едины, но оторваны от самих себя и от мира.

Что такое радость жизни? Это значит с удовольствием работать дни напролет, ощущать невероятную, ошеломляющую красоту мира, замирать от восхищения, сгорать от любопытства, быть исполненным благоговения и с изумлением повторять: «Почему я? Почему я?»

Наша ближайшая цель – найти и идентифицировать китов, разговоры которых мы слышали. На катере Кена мы направляемся в пролив Харо; погода быстро меняется – то осенний дождь, то солнце не желающего сдаваться лета. Две или три чайки следят за косатками сверху.

Вскоре примерно в миле от берега и прямо напротив дома Кена мы приближаемся к двум большим двухтонным косаткам. Такое впечатление, что мы попали внутрь черно-белого фильма: серая вода, серые холмы и черно-белые тела животных.

Нас окружают косатки из стада Л и стада К. Это хорошо. И Кен радуется. Он озорно улыбается и говорит:

– Если бы я не был вынужден жить на суше, то присоединился бы к ним. Плыть по течению. Рыба, семья…

Старая шутка. Он смеется. Но в каждой шутке есть доля правды.

Приблизительно пятьдесят косаток занимают гораздо большее пространство, чем мне казалось раньше. Они плывут на юг ровным строем и равномерно дышат, выныривая с легким плеском, снова погружаясь под воду и снова поднимаясь к поверхности.

Несмотря на кажущуюся непринужденность движений, невольно поражаешься их мощи. Они грациозны и легки, но массивное тело придает каждому движению ощущение рывка. И мне кажется почти невероятным, что они, древние хозяева моря, так нуждающиеся в сохранении всего, что мы у них отняли, еще не исчезли с лица земли. Я с трудом верю, что время и место нашего существования пересеклись. И я очень надеюсь, что они выживут.

Вскоре мы приближаемся к одному из самых любимых косатками мест охоты на лосося, Пайл-Пойнт. Приливные течения создают водовороты у мыса, которые привлекают лосося, а также косаток, питающихся лососем. Рыбакам это тоже известно.

Несколько косаток изгибают спины и уходят под воду. Там их внимание поглощено рыбой. Два других животных на высокой скорости плывут на поверхности, быстро меняя направление, – Кен называет этот маневр «акульим». Они увлечены погоней. Ближайшая косатка, прямо у нас за кормой, – это Л-92. А крупный самец с высоким волнистым спинным плавником – К-25. Он несколько раз бросается из стороны в сторону, разбрызгивая воду, – преследует одинокую рыбину. Потом ныряет. А когда внезапно появляется на поверхности, его размеры и мощь заставляют меня удивленно раскрыть глаза.

– Видишь, как они смещаются к берегу? – Кен объясняет мне происходящее. Косатки прижимают лосося к берегу, сбивая в кучу. – Им некуда торопиться. Они могут поймать около сотни рыб. Косатки будут медленно теснить лосося, стараясь не вызвать панику, собирать в группы, выбирая одну для атаки, или охотиться на отдельных рыб, отбившихся от стаи. Просто теснят их. Такая тактика. Рано или поздно какая-нибудь рыба отстанет или отобьется от остальных. И ее поймают.

Мы описываем круги, чтобы Кен мог закончить сегодняшнюю регистрацию.

Это очень необычное ощущение – плыть среди косаток, занятых охотой. Я задумываюсь над словами Кена, который говорил, что хотел бы жить с ними. Наблюдая за косатками, я понимаю, до какой степени он с ними сроднился. Вместе с ними он ныряет в глубину своих знаний, своей уникальной жизни. По его словам, нас окружают К-22, К-25, К-37, Л-83, Л-116… Он знает, кто они. Знает, где они были. Знает, как они живут, потому что это и его жизнь. В этот момент они – его жизнь. А что касается нашего катера в самый разгар охоты, то Кен, я и косатки согласны, что нам нечего бояться. И я не боюсь. Опасаюсь только за свою камеру: с затянутого серыми тучами неба уже упали первые капли. Плыть среди ныряющих косаток абсолютно безопасно.

Кен наклоняется к телескопическому объективу, ловко управляясь с ним. Среди своих косаток он снова превращается – как всегда – в молодого человека с фотоаппаратом, жаждущего получше их узнать.

Опять повороты и брызги. Все действие происходит на глубине, в том мире, куда они с такой легкостью ускользают и куда мы не можем за ними последовать. Вот чего я боюсь. Не того, что они нападут на меня, а того, что они исчезнут.

– Ну вот, готово, – говорит Кен. – Фотография с рыбой в пасти – то, что нужно.

Мы продолжаем снимать. Эта работа может показаться скучной. Бесконечная идентификация, занесение в каталог, составление таблиц, ведение записей. Тем не менее это прекрасная работа, почти возвышенный поиск более глубокого понимания. И не только китов. Мира. Кто был здесь, рядом с нами? Этот вопрос помогает сохранению памяти. Кто с нами здесь теперь? На протяжении сорока лет Кен повторяет этот вопрос словно священную мантру. И ответы со временем пришли, а вместе с ними и мудрость. Но не просветление. Наши знания поверхностны. Кен может сфотографировать спины косаток, определить их возраст, посвятить все свои дни их изучению. Но они остаются истинными хозяевами своей жизни, такой же естественной и загадочной, как задерживаемое дыхание. Мы нуждаемся в более близком знакомстве. Мы должны использовать редкую возможность узнать этих удивительных соседей, без которых мир был бы беднее.

Дождь усиливается, и окружающая нас вода словно вскипает от падающих с неба капель.

– Заканчиваем, – с сожалением говорит Кен. – Я испортил достаточно камер. Завтра будет новый день.

Убрав камеры, мы медлим. Наблюдаем. Вокруг нас черные плавники продолжают вырезать свои истории на серой поверхности моря. Я торопливо читаю эти письмена, понимая, что скоро волны сотрут написанное, а копии у нас не сохранилось.