Если у вас большой мозг с большей плотностью нейронов, то за его содержание приходится платить. А мозг буквально пожирает энергию. На него приходится всего около 2 % веса нашего тела, но он расходует приблизительно 20 % всей потребляемой энергии – вот почему обычные размышления могут так утомлять. Хронический перерасход энергии может убить, в трудные времена при нехватке калорий вы голодаете. Зачем же так рисковать, обзаводясь большим мозгом? Либо он настоятельно необходим, либо обеспечивает существенные преимущества.

Необходимость большого мозга неочевидна. Огромное количество не таких умных существ живут в этом мире и прекрасно себя чувствуют. Косатки искусно охотятся на лосося, но их численность была бы гораздо большей, если бы они просто были лососем. Численность популяции – это успех, но тогда зачем нужны эти непроизводительные расходы? Дельфины часто делят одну и ту же территорию с тунцом и охотятся на одну и ту же добычу. Тунцы эффективнее расходуют энергию, и их больше. Возникает вопрос: зачем платить дополнительную плату за больший по размерам мозг? Пауки и насекомые, число которых исчисляется миллиардами, прекрасно живут с маленьким мозгом – это им нисколько не мешает. Если судить только по количеству, то может показаться, что большой мозг – препятствие для репродукции и выживания. Но дельфины платят за то, чтобы быть умнее тунца, слоны платят за то, чтобы быть умнее антилоп. Значит, в их жизни есть нечто такое, что требует дорогостоящего интеллекта.

Зоологи-бихевиористы предполагали, что чем труднее добыть пищу, тем более умным должен быть вид. Они считали, что более высокий интеллект связан со сложностью добычи еды. Но тунец и дельфины живут в одних условиях, охотятся на одни и те же виды рыб и кальмаров. Рацион не может быть причиной огромной разницы в их интеллекте. Тунец – по-своему умное и удивительное существо. Но рыба не воспитывает и не обучает детенышей на протяжении нескольких лет, не помогает раненым сородичам, не умеет созывать их. Эта огромная разница носит социальный характер. У антилоп гну сообщество такое же плоское, как равнины, на которых они пасутся: ни вожака, ни социальных стремлений, ни семейных групп. И ничем не примечательный мозг. Причина – нет необходимости. Антилопа гну питается травой, и слон питается травой. Травоядность – не причина большей эмоциональности или интеллектуальной сложности слонов.

Но что, если внутри группы необходимо помнить конкретных особей, с которыми вы постоянно встречаетесь, которые могут претендовать на вашу пищу, на вашего полового партнера, на ваш ранг, которые могут что-то замышлять против вас или объединяться с вами против ваших соперников или, наоборот, прийти на помощь в нужный момент? Что, если вам необходимо постоянно поддерживать баланс между сотрудничеством и конкуренцией? В том случае, когда важны индивидуальности – когда вы «кто-то», – возникает потребность в социальном интеллекте, способном на логические выводы, планирование, вознаграждение, наказание, убеждение, защиту, формирование связей, понимание, сочувствие. Мозг должен стать чем-то вроде складного ножа с множеством лезвий, содержащим разные стратегии для разных ситуаций. Дельфины, человекообразные обезьяны, слоны, волки и люди сталкиваются со сходными потребностями: нужно знать свою территорию и ее ресурсы, знать своих друзей, следить за врагами, обеспечивать продолжение рода, воспитывать потомство, защищать себя и сотрудничать, если это выгодно.

У разных видов дельфинов самцы объединяются по двое или трое, чтобы обеспечить эксклюзивный доступ к самкам, способным к размножению. У бутылконосых дельфинов Флориды такие союзы длятся до двадцати лет. Иногда эти прочные союзы самцов соединяются в коалиции, которые берут верх над уступающими по численности альянсами, и уводят самок – точно так же, как у людей при набегах одного племени на другое. Представьте уличную банду, оснащенную сонаром. Исследователь Дженет Манн наблюдала, как альянс из нескольких самцов бутылконосого дельфина окружил одну самку. Тут вмешался альянс самок, которые отвлекли самцов – льнули к ним, гладили плавниками. Смутив самцов своим заигрыванием, самки – все, без исключения – уплыли прочь. Думаю, они очень смеялись. Зачастую именно альянсы определяют победителя и побежденного. В таких случаях в дело вступает интеллект.

Шимпанзе повышают свой статус, оказывая услуги, поддерживая те или иные альянсы или создавая новые, что требует умения понимать, на кого опереться и против кого интриговать. Исследователи называют это «макиавеллиевским интеллектом». Приматолог Крейг Стэнфорд пишет: «Самцы шимпанзе делают политическую карьеру, цели которой остаются более или менее неизменными – получить как можно больше власти, влияния и репродуктивных возможностей, – но тактика для их достижения меняется день ото дня, год от года, в зависимости от обстоятельств». Зачем нужно прилагать столько усилий и так рисковать ради статуса? У самцов с самым высоким статусом больше всего потомства, которое приносят ему самки высшего ранга. Закрепляется то поведение, которое себя воспроизводит. Именно в этом и состоит смысл статуса, независимо от того, понимают это соискатели или нет. В социальной среде интеллект способен обеспечить доступ к самым лучшим репродуктивным партнерам. У видов с самыми сложными сообществами развивается самый сложный мозг. Или, скорее всего, они развиваются вместе в своеобразной гонке вооружений конкуренции в тех видах, где социальные преимущества начинают перевешивать затраты. Вывод: самый умный мозг – это социальный мозг.

Двадцать пять миллионов лет назад дельфины занимали прочное положение самых умных в нашей Солнечной системе. Во многих отношениях было бы неплохо, если бы все так и осталось. Когда дельфины были умнее всех на планете, в мире не было политических, религиозных, этнических и экологических проблем. Создание проблем, похоже, принадлежит к тем особенностям, которые «делают нас людьми».

Возможно, у китов наш тип интеллекта, утверждают исследователи, обнаружившие в их мозге особый вид нервных клеток, который, как считалось, присущ только человеку и не встречается у других животных. Эти клетки назвали веретенообразными нейронами из-за их вытянутой формы. (Другое название – нейроны фон Экономо, в честь первооткрывателя.) Эти особенные нервные клетки присутствуют в мозгу человекообразных обезьян (не забывайте, что к ним относится и человек), слонов, крупных китов и по меньшей мере нескольких видов дельфинов. Интересно, что они есть также у гиппопотамов, ламантинов и моржей.

Веретенообразные нейроны – это «скоростные поезда нервной системы». Позволяя импульсам избежать лишних остановок, они ускоряют передачу сигналов. Это обеспечивает почти мгновенное принятие решений и реакцию. Форма и расположение веретенообразных нейронов позволяют принимать информацию от целой цепочки клеток мозга и быстро передавать ее другим структурам. Ученые считают, что в быстро меняющихся сложных социальных ситуациях эти клетки обеспечивают быстрые интуитивные решения. Веретенообразные нейроны, по всей видимости, помогают мозгу следить за социальными взаимодействиями, выполнять некоторые интеллектуальные и эмоциональные функции, а также оценивать эмоции других. Повреждение этих клеток нарушает социальную осведомленность, способность самоконтроля в социальных ситуациях, интуицию, логику. Возможно, повреждение веретенообразных нейронов имеет отношение к болезни Альцгеймера, деменции, аутизму и шизофрении.

Веретенообразные нейроны были обнаружены в мозгу человека в начале двадцатого столетия, и в течение нескольких десятков лет их считали признаком нашего интеллектуального превосходства. Патрик Хоф, один из первооткрывателей веретенообразных нейронов у китов, писал: «Мне абсолютно ясно, что это чрезвычайно умные животные, с сетями социальных связей, похожими на социальные связи человекообразных обезьян и людей».

Подобно особым клеткам мозга, которые раньше полагали исключительно человеческими, а также изготовлению орудий, исключительной прерогативой человеческого разума считалось и преподавание. Но косатки именно преподают. Процесс «преподавания» предполагает следующее: индивидуум должен отвлечься от своих целей ради демонстрации и обучения и ученик должен усваивать новый навык. Когда молодой шимпанзе наблюдает за взрослой особью, а затем копирует ее действия – это обучение, но взрослый не отводит на это специальное время, то есть не учит. В удивительном танце медоносной пчелы исполнитель тратит время на то, чтобы передать информацию об источнике пищи, но остальные не учатся новому навыку. То же самое относится к муравьям и к тем животным, которые предупреждают о появлении хищника. Они тратят время на демонстрацию, но не распространяют новые навыки. А косатки обучают.

В окрестностях субантарктических островов Крозе косатки охотятся на морских котиков и детенышей морских слонов, выбрасываясь на берег. Но это опасно. Киты-киллеры рискуют застрять и должны уметь воспользоваться накатывающими волнами, чтобы вернуться в воду. Поэтому взрослые учат молодых особей, как это делать. Обучение поэтапное, разбитое на уроки. Сначала они тренируются на берегу, где нет тюленей. Матери аккуратно выталкивают детенышей на пологий берег, откуда те могут без труда, извиваясь, сползти в море. Это можно сравнить с уроками вождения автомобиля на специальной площадке. Такое обучение позволяет приобретать навыки в безопасной обстановке, устраняя риск застрять на берегу. Затем молодежь учится охотиться, наблюдая за успешными атаками матерей. В возрасте пяти или шести лет молодые косатки наконец пытаются поймать детенышей тюленей, выбрасываясь на берег. Часто взрослая самка помогает им вернуться в воду, при необходимости создавая волну. Время, затраченное на преподавание, означает, что матери ловят меньше добычи для самих себя. Возможно, такое преподавание – вершина обучения и долгосрочного планирования у животных, за исключением человека.

На Аляске исследователи наблюдали, как две косатки учили однолетнего детеныша охотиться, практикуясь на морских птицах. Взрослые оглушали птиц ударом плавников, а детеныш подплывал и тренировал такие же удары. Самки атлантических пятнистых дельфинов иногда отпускают пойманную рыбу в присутствии детенышей, чтобы те преследовали добычу, и снова ловят, если рыба уплывает. Детеныши атлантических пятнистых дельфинов сопровождают матерей, которые исследуют песчаное дно в поисках спрятавшейся рыбы. Они «подслушивают» эхо матери и повторяют ее действия, но при этом мать тратит дополнительное время на демонстрацию. Самки австралийских бутылконосых дельфинов, которые надевают на нос губку, исследуя дно, чтобы защититься от игл морских ежей и ядовитых шипов скорпен, также обучают своих детенышей этому методу.

К преподаванию способны самые разные виды животных. Но все они составляют элитную группу. Это гепарды и домашние кошки (которые приносят живую добычу и учат котят охотиться на нее), птицы под названием пегая дроздовая тимелия (они обучают птенцов сигналу «у меня есть еда»), сапсаны (которые уводят за собой молодых особей подальше от родного гнезда, а затем роняют пойманную добычу, чтобы те ловили ее в полете), речные выдры (которые затаскивают детенышей под воду, уча плавать и нырять) и сурикаты (они сначала приносят подрастающему поколению мертвых скорпионов, а потом покалеченных, показывая, как удалить ядовитое жало). И конечно, люди. Вот, пожалуй, и все: некоторых учителей мы знаем, но многие, вероятно, остаются для нас неизвестными.

В животном царстве также редко встречается подражание – подобно изготовлению орудий и преподаванию, его считают признаком высокого интеллекта. Некоторые исследователи убеждены, что к подражанию способны только человекообразные обезьяны и дельфины, однако оно распространено несколько шире. Привычка наших попугаев размачивать засохшие хлебные крошки в воде, вероятно, была изобретена кем-то одним и скопирована остальными. Щенки подражают взрослым собакам. А собаки по-своему подражают людям. Когда я «делаю» дрова – то есть рублю, переношу и складываю, Чула «подражает» мне, находит палку подходящего размера, кладет рядом с собой и начинает грызть. Когда я «делаю» бумагу, сортируя, что выбросить или сжечь в печи, Чула тоже находит конверт и тихо лежит, держа его в зубах. Обычно жевать конверты ей не разрешается, но в этот момент мы оба понимаем: нам нужно заняться бумагами.

В Южной Африке живущий в неволе бутылконосый дельфин по имени Даан видел, как аквалангисты счищают водоросли со стекол его аквариума. Он нашел перо чайки и стал чистить стекло такими же размашистыми движениями. Дельфин занял вертикальное положение, касаясь одним плавником стекла – как аквалангисты, державшиеся за раму, – издавал звуки, очень похожие на бульканье аквалангов, и выпускал такие же пузырьки воздуха. Один из аквалангистов оставил в бассейне свой вакуумный аппарат и на следующее утро обнаружил, что самка дельфина по кличке Хейг обнимает плавниками шланг и прижимается носом к щетке. Аквалангист забрал пылесос, тогда Хейг нашла отломанный кусок плитки и принялась соскребать водоросли со дна бассейна. Кто откажется от такой соседки по комнате?

В южноафриканском аквариуме жила молодая самка тихоокеанского бутылконосого дельфина по кличке Долли. Однажды, когда ей было всего шесть месяцев, Долли увидела, как тренер курит сигарету, выпуская облачка дыма. Долли подплыла к матери, сделала несколько сосущих движений, вернулась к стеклу и выпустила облако молока, которое окутало ее голову. Тренер был «ошеломлен». Долли не «копировала» человека (она не курила) и не подражала, чтобы достичь той же цели. Каким-то образом она догадалась использовать молоко для обозначения дыма. Использование какого-либо объекта для обозначения другого – это не просто имитация. Это даже не подражание. Это искусство.