Любое активное существо в этом мире должно уметь отличать «себя» от «не-себя». Все животные должны строить крепость (тело, иммунная система), окруженную рвом (граница, которую разум проводит между «я» и «не-я»), однако нам необходим подъемный мост через этот ров, чтобы взаимодействовать с тем, что относится к «не-я», – например, судить о настроении другого существа, которое может быть союзником, соперником или половым партнером. Этот подъемный мост состоит из нервных клеток головного мозга, которые получили название зеркальных нейронов.

Проблема с описанием зеркальных нейронов заключается в том, что вокруг них поднят большой шум, от которого необходимо избавиться. Тем не менее знать о них полезно.

Прежде чем перейти к зеркальным нейронам и бурной дискуссии вокруг них, стоит отвлечься от их названия и принять факт, подтвержденный современной наукой: определенные нервные цепи в нашем мозге помогают понимать эмоции другого. Обладают ли этой способностью только люди? Подсказка: зеркальные нейроны были обнаружены у обезьян. Подсказка: когда я обнимаю свою собаку Чулу, она виляет хвостом. Если мы с Патришей ссоримся, обе собаки забиваются под кресло. Может быть, это свойство только млекопитающих? Подсказка: попугаи иногда становятся ужасно ревнивыми. Согласованные движения больших птичьих стай, обучение и совместная охота многих рыб, привязанность черепах к определенным людям, а также наличие у червей тех же химических соединений, которые присутствуют в нашем мозге и заставляют нас влюбляться, – все эти факты указывают, что основы понимания других уходят корнями в далекое прошлое и характерны для всего животного царства. Конечно, мы все разные, но эти различия не слишком велики. Связь предполагает мосты и контакты. Оглянитесь вокруг, и вы их увидите.

Несмотря на то что зеркальные нейроны были обнаружены у макак, некоторые ученые и многие популярные издания провозгласили их «огромным эволюционным скачком, который превратил нас в людей». В. С. Рамачандран (друзья называют его Рама) из Калифорнийского университета в Сан-Диего может много рассказать о зеркальных нейронах. Возможно, слишком много. Он утверждает, что они: формируют эмпатию, позволяют подражать другим, ускорили эволюцию человеческого мозга и обеспечили взрывное развитие культуры у наших предков, которое началось семьдесят пять тысяч лет назад. Солидный список. Что-нибудь еще? Угадали! Кроме перечисленного: использование орудий, огонь, убежище, язык и способность интерпретировать поведение других. Причиной всего этого было «неожиданное появление сложной системы зеркальных нейронов… Это основа цивилизации». За что еще отвечают эти нервные клетки? «Я называю их нейронами Ганди», – говорит Рамачандран. Ничего себе. Но почему? «Потому что они растворяют барьер между человеческими существами». Неужели? «Не в абстрактном, метафорическом смысле». Ну конечно. «И это, разумеется, является основой восточной философии». Философии! «Нет никаких реальных различий между вашим сознанием и сознанием другого человека. И это не бред». А никто и не говорит, что бред. Но возможно, влияние зеркальных нейронов немного преувеличено? «Не думаю, что это преувеличение, – отвечает Рамачандран. – На самом деле их недооценивают».

Странно, что некоторые исследователи и средства массовой информации назвали нервные клетки, обнаруженные в мозгу обезьян, «тем, что делает нас людьми», и стали с их помощью объяснять «необыкновенную способность человека к эмпатии».

Мы как будто одержимы желанием заполнить пробел в вопросе игры «Угадайка»: «____________________ делает нас людьми». Почему? Если «потереть и понюхать» этот вопрос, то обнаружится отчетливый запах. Здесь пахнет неуверенностью. На самом деле мы просим: «Расскажите нам, что отделяет нас от других живых существ». Зачем? Потому что нам очень нужно верить, что мы не просто уникальны – как и любой другой вид животных, – но что мы особенные, выдающиеся, исключительные, созданные Богом, обладающие вечной душой. На меньшее мы не согласны – это вызывает у нас страх и экзистенциальную панику.

Пожалуйста, успокойтесь. Оставайтесь людьми, преодолевайте трудности, проявляйте доброту и сострадание, помогайте другим, танцуйте, наслаждайтесь жизнью. Это наш шанс на величие. Но я отвлекся.

Один факт о зеркальных нейронах несомненен: никто не знает, как на самом деле они работают. Обзор двух десятилетий исследований, опубликованный как раз в то время, когда я пытался понять, почему люди провозглашают зеркальные нейроны движущей силой гуманизации человечества, содержал следующий вывод: «Функциональную роль (роли) зеркальных нейронов… еще предстоит выяснить».

Другой факт о зеркальных нейронах: возможно, это не отдельный вид нервных клеток. Когда обезьяна совершает целенаправленное действие (например, двигает рукой) или смотрит, как это действие совершает другая обезьяна или исследователь, в разных отделах ее мозга активизируются разные типы нейронов. Почему они активизируются? Что это означает? Они активизируются для того, чтобы мозг распознал действие других? Или распознавание происходит в других местах? Факт: этого никто не знает. Разница между тем, что мы действительно знаем, и тем, что заявляют некоторые исследователи, очень велика.

Почему авторы статей в популярных журналах так полюбили гиперболу о зеркальных нейронах? «Отчасти в этом виноват я сам, – признался доктор Рама, – потому что позволил себе игривое замечание, не всерьез, что зеркальные нейроны для психологии – это все равно что ДНК для биологии». Возможно, игривое настроение у него не прошло, поскольку потом он заметил: «Выяснилось, что я был прав, но… многие люди теперь приписывают все, чего не могут понять, зеркальным нейронам». Это же не относится к вам, Рама, правда? А затем, словно запоздало вспоминая, откуда все началось, он говорит: «Если зеркальные нейроны отвечают за такие аспекты, как эмпатия, язык и все остальное, то обезьяны должны проявлять выдающиеся способности в этих областях». Ну, хорошо. Это показывает, отметил он, что зеркальные нейроны не единственные, кто отвечает за то, что им приписывают. Значит, он, вероятно, сожалеет о возникшей путанице? «Такого рода ошибки чрезвычайно распространены, но это не страшно. Именно так развивается наука. Люди делают необоснованные заявления, затем исправляются». Да, иногда и такое бывает.

Но если тщательно во всем разобраться, открытие этих клеток (если не сама дискуссия) представляется полезным. Сформулируем так: наш мозг каким-то образом формирует понимание того, чтó мы и другие люди делаем и почему. Назвав разные виды нейронов, участвующих в этом процессе, зеркальными, мы напоминаем себе: искусство понимания того, что происходит вокруг нас, на чем-то основано. Для такого понимания требуются специализированные сети нервных клеток. Психические заболевания помогают увидеть, что разные нейроны выполняют разные функции. Люди с определенными формами аутизма не способны понимать цели и желания других, равно как и адаптироваться к социальным нормам. Тем не менее такие люди зачастую прекрасно проявляют себя в других сферах. Мозг – это совокупность самых разных необыкновенно сложных взаимосвязанных систем.

Строго говоря, мозг – не совсем орган. Например, любые два среза печени похожи друг на друга. Мозг устроен по-другому. Он разделен на слои и специализированные разделы; в его структуре и функциях можно проследить его эволюцию. Мозг расположен внутри черепа, но в этом общем доме разные отделы представляют разные компании, действующие внутри одного конгломерата. Мы – результат слияний, поглощений и новых приобретений с далеких времен до относительно недавнего времени. То же самое справедливо для мозга любого другого вида животных. Многие виды произошли от общих предков. Поверх этого общего ядра эволюция добавила каждому виду свои характерные особенности, которые «делают нас людьми», или шимпанзе, или белошейной воробьиной овсянкой, которая поет: «Канада, Канада, Канада».

Когда мы ищем «разум» у других животных, то часто повторяем ошибку Протагора и считаем, что «человек есть мера всех вещей». Будучи людьми, мы склонны изучать разум животных, сравнивая его с человеческим. Они разумны так же, как мы? Нет, и поэтому мы победили! Мы разумны так же, как они? Нам безразлично. Мы настаиваем, чтобы они играли по нашим правилам, а по их играть не хотим.

Чему должны научиться другие животные, какие проблемы они должны решать и как именно решать – все это сильно различается. Человек должен изготовить копье, альбатрос должен пролететь шесть с половиной тысяч километров от гнезда, чтобы найти пищу, а затем вернуться, преодолев тысячи километров над открытым океаном, на островок шириной восемьсот метров и найти своего птенца среди нескольких тысяч других. Нам кажется, что дельфин, кашалот и летучая мышь бессмысленно всматриваются в ночную тьму, а их мозг в это время буквально рисует «картину» звукового мира – с высоким разрешением и огромной скоростью, – и эта картина позволяет им ориентироваться, узнавать других и ловить быстро движущуюся добычу в полной темноте. Мы можем считать, что они полностью лишены чрезвычайно важных способностей, точно так же как мы считаем их неполноценными, поскольку они не умеют говорить, но в действительности в некоторых сферах они намного превосходят нас. Многие виды животных обладают более острым зрением, слухом, обонянием, у них лучше реакция, они умеют летать, используют звуковые волны, имеют внутренний компас и могут жить в самых разных условиях (даже под водой). Многие – прекрасные охотники и превосходные спортсмены. (Правда, люди быстрее всех бегают на двух ногах – если не считать страусов.) Разный мозг обеспечивает разные возможности, позволяя разным живым существам наилучшим образом использовать разные обстоятельства. И эти живые существа достойны нашего уважения и восхищения.

Довольно скучно все время напоминать себе, что мы лучше всех решаем задачи, требующие логического мышления. У людей человеческий интеллект, в значительной степени опирающийся на язык и орудия. Но на протяжении большей части человеческой истории ни у одной культуры не было письменности, а самыми сложными орудиями были лук и стрелы. Некоторые народы так живут и по сей день. Люди научились строить космические корабли, но в деле изучения самих себя задержались на уровне охотников и собирателей, все еще изготавливая каменные орудия для самопознания.

Полезно еще помнить, что интеллект – не личное достижение. Мы такими рождаемся. То же самое может сказать о себе любой слон или дуб. Ребенок, делающий первые шаги, инстинктивно хватается за что-то, потому что у него есть руки. Птица летает, потому что у нее есть крылья. Рыба плывет, ударяя плавниками по воде. Мы все используем имеющиеся у нас средства. Поэтому все – обитатели воздуха, земли и моря – заслуживают признания. А теперь вернемся к делу. Шпицу нельзя поставить в заслугу его украшенный бриллиантами ошейник. Точно так же не стоит ставить себе в заслугу – или в вину – способности, с которыми мы родились, или изобретения, которые нам кто-то вручил.

Во многих областях человеческой деятельности немногие гении компенсируют огромное количество общей тупости. Лишь маленький процент людей создает нечто имеющее непреходящую ценность. Я бы никогда не догадался, как добыть огонь. И не изобрел бы колесо. Авторы книги «Когда слоны плачут» писали: «Ни один шимпанзе или дельфин не сможет сочинить Девятую симфонию Бетховена. Как, впрочем, и ваш сосед». Увы, мне это тоже не дано. (Такие люди, как Бетховен, – гении. Аналогичным образом такие особи, как Двадцать-Первый или Эхо, – гении среди волков и слонов.)

Я выхожу в море, и крачки, разделяющие мое желание найти рыбу, проявляют такое искусство, внимание, энергию и целеустремленность, что я невольно восхищаюсь ими и учусь у них. Они – воплощение красоты в окружающем меня чудесном воздухе. Они вдохновляют.

«Посмотрите на полевые лилии» – вот с чего стоит начать.

Предполагаемая непознаваемость опыта других животных стала темой знаменитой статьи Томаса Нагеля «Каково быть летучей мышью?». Смысл ее в том, что жизнь летучей мыши настолько отличается от нашей, что мы даже не представляем, как подступиться к ответу на вопрос, вынесенный в заголовок; мы знаем только, каково быть человеком. Но действительно ли мы это знаем? Знаем ли мы, что это значит – быть человеком? И да и нет. Приезжая к коренным жителям Севера или полинезийцам, я обнаруживал, что мы похожи в главном, но различаемся в деталях. Различий много, но достаточно и сходных черт. Я до конца не могу себе представить, каково быть ими.

На почте и в супермаркете я и мои соседи видим одни и те же полки. И те, кто убирается в домах соседей, видят то же самое. Мы видим и населяем один и тот же мир, но я не знаю, каково быть ими, а они не знают, каково быть мной. Какой была жизнь девушки, которая выросла в Нью-Йорке и чей отец-иммигрант покончил с собой во времена Великой депрессии? Я говорю о моей матери, о женщине, подарившей мне жизнь. Каково играть на арфе в Нью-Йоркском филармоническом оркестре? Или быть солдатом? Наверное, я лучше представляю себе жизнь голодного пуделя из пригорода, чем существование голодного и несчастного человека в трущобах Найроби. Когда наши собаки счастливы или устали, это очевидно; я знаю, что значит быть счастливым или усталым. Но я не представляю – и мне не хочется представлять, – каково быть голодным и начисто лишенным надежды.

Жизнь летучей мыши не похожа на нашу, но и жизнь других людей тоже отличается от нашей. Летучим мышам знакомы комфорт, отдых, возбуждение, напряжение сил, материнство; они тоже млекопитающие, и это значит, что у нас много общего. И кого именно мы имеем в виду – летучих мышей, которые с помощью ультразвука охотятся на насекомых, или тех, кто питается нектаром и фруктами? Около 20 % видов млекопитающих – летучие мыши, и поэтому хорошо бы указать, о какой именно летучей мыши идет речь. Их ведь больше тысячи двухсот видов.

Философ Людвиг Витгенштейн однажды сказал: «Если бы лев умел говорить, мы бы его не поняли». Подобно большинству философов он не опирался на какие-то данные. Более того, он, похоже, ни разу не видел льва. Но подобные препятствия никогда не останавливали философов. Ладно. Он предполагает, что по крайней мере люди понимают друг друга. Но так ли это? Слова очень часто оказываются бесполезными. Представим себе разговор арабов и израильтян: понимают ли они друг друга? Могут ли сунниты и шииты беседовать? Многие люди не способны нормально общаться даже со своими родителями и детьми. Похоже, Витгенштейн ошибался. Всем нам нужна пища, вода, безопасность и половой партнер. Мы добиваемся статуса, чтобы получить доступ к пище, воде, безопасности и половым партнерам. Если бы лев умел говорить, то, вероятно, утомил бы нас бытовыми подробностями: источник воды, зебры, бородавочники, антилопы гну – до отвращения. Секс. Котята. Еще секс. Беспокойство по поводу угрозы со стороны двух братьев с великолепными густыми гривами. Что тут непонятного? Их заботы – еда, половые партнеры, дети, безопасность – совпадают с нашими. В конце концов, когда-то мы, до того как стали людьми, населяли одни и те же равнины, охотились на одних и тех же животных, крали друг у друга добычу. У нас много общего. И львы не виноваты, что некоторые люди стали философами.

Если бы Витгенштейн взял в качестве примера тигров, то ему бы пришлось вступить в спор с Артуром Страчейном, охотником и автором вышедшей в 1933 году книги «Растерзанный тигром: встречи в индийских джунглях». Тигры, с которыми он встречался, не умели разговаривать, но их поведение говорит само за себя.

Самец медленно шел… а она по-кошачьи распласталась на земле… Подождав, пока он окажется на расстоянии нескольких шагов, она прыгнула к нему, как будто собиралась убить, подняла переднюю лапу и легонько похлопала по морде. Потом подняла голову и лизнула его… Самец поначалу казался безразличным, но, когда она потерлась о его ноги и начала игриво покусывать их, он снисходительно лег, и между двумя великолепными животными началась притворная битва. Она происходила в полной тишине, если не считать редкого тихого клацанья зубов, когда соприкасались две широко раскрытые пасти. Иногда они обнимали друг друга и толкали друг друга задними лапами, иногда шутливо боксировали передними; так они забавлялись почти четверть часа.

Когда я в последний раз видел великого писателя Питера Маттиссена, который недавно проиграл битву с раком, он и его жена Мария пригласили нас с Патришей в ресторан, чтобы отпраздновать наш брак, – очень мило с его стороны. Я как раз работал над этой книгой, и, поскольку Маттиссен выступал за возвращение волков в Йеллоустон, он с интересом спросил: «Что бы сказал волк, если бы сидел здесь, с нами?» Ничего, ответил я, волки не умеют разговаривать. Подумайте лучше, сказал я, что будет чувствовать волк, находясь здесь. Он будет воспринимать нас, ситуацию, свои потребности. Но не посредством слов. В зависимости от того, какой это волк, он узнает или не узнает нас, а ситуация покажется ему знакомой или пугающей. А возможно, он вспомнит о доме и решит уйти.

В этом же ресторане я однажды ужинал с друзьями, Дэвидом и Кэти. Они растили щенка, который должен был стать поводырем для слепого человека. Щенку исполнилось уже почти полгода, и он спокойно лежал под столом, наблюдал и отдыхал – иногда ему было интересно, иногда скучно. Кто-то из гостей за соседним столиком уронил кусочек курицы, и собака, продемонстрировав завидную самодисциплину, проигнорировала еду. Потом официантка принесла миску с водой, и та была с благодарностью принята, хотя собака об этом не просила. Возвращаясь к вопросу Питера: поскольку собаки – это волки, то я был в ресторане с волком. Одомашненным. В этом отношении у меня появился опыт, и я мог двигаться дальше.