Ebony and ivory: черное дерево и слоновая кость
– Я же не могу им сказать: «Этот человек пишет про вас книгу, так что вы уж с ним, пожалуйста, повежливее», – говорит Джулиус Шивега. – Если вы хороший человек, они это поймут. Понравитесь вы им или нет – от вас зависит.
Самый младший тянется крохотным хоботом Джулиусу в рот. Обычно слоненок лезет хоботом в рот к матери и так, благодаря еде, которую она пережевывает, выучивает запах съедобных безопасных растений. Этот вопрос: «А что это ты ешь?» – позднее перерастет в приветствие, с которым слоны встречают своих близких, нечто вроде нашего поцелуя при встрече. Джулиус подносит маленький хобот к губам и шутливо дует в него. Хобот моментально расслабляется и повисает. На слоновьем языке это требование ласки; так просит ее щенок, подставляя хозяину брюхо. Просьба не остается без ответа. Джулиус зажимает хобот между ладонями и яростно трет, как пекарь, который собирается превратить кусок теста в багет.
Юному любителю массажа было две недели от роду, когда его нашли рядом со смертельно раненной матерью. Есть еще один, со шрамом от мачете. И есть Кванза, единственная, кто уцелел из семьи, с которой так любили фотографироваться приезжающие в Амбосели туристы. Когда на слонов напали, Кванзе был год с небольшим, поэтому пережитые ужас и смятение навсегда запечатлелись в ее памяти.
– Она все никак не успокоится, – объясняет Джулиус суетливые приставания этой крохи. – Когда они места себе не находят, это сразу видно. Никаких игр, никакой веселой возни.
Эти жертвы слоновой кости, ставшие сиротами, еще везунчики. Их находят, подбирают и привозят в Найроби, где расположен Фонд дикой природы Дэвида Шелдрика. Они достаточно малы, чтобы простить людей за что, что те с ними сделали, – ну просто малышня. И мы им должны – должны выводить их в буш на ежедневные прогулки, чтобы бродили по горам, по долам, а там, глядишь, даст судьба еще один шанс.
В 60-е годы Иэн Дуглас-Гамильтон обнаружил в лесной чаще торную, гладко утоптанную дорогу шириной три с половиной метра. Ей, наверное, больше тысячи лет. Такие слоновьи тропы от одного водного источника до другого некогда пересекали весь континент. Когда появился человек, он начал пользоваться этими тропами и исходил по ним Африку вдоль и поперек, а потом по ним же дерзнул выйти за пределы континента.
Сейчас большинство древних дорог заброшены. Там, где еще водятся слоны, их ареалы обитания напоминают острова, отрезанные от остального мира. Вот уже много веков подряд они выдерживают эту осаду. На заре возникновения Римской империи слоны населяли всю Африку, они шествовали от средиземноморского побережья до мыса Доброй Надежды, от Индийского океана до Атлантики, обходя стороной лишь удручающий косоугольник Сахары.
А теперь представьте себе гигантскую метлу с ручкой из слоновой кости. Около тысячи лет назад слонов смели с лица Северной Африки. В начале XIX века популяция южноафриканских слонов раскололась и распалась на отдельные части. С самыми обособленными из них метла расправилась буквально за пару взмахов. Та же плачевная участь ждала слонов на восточном побережье Черного континента. Кто был всем, тот стал ничем. К началу XX века сыны природы, которые ничего не забывают, оказались напрочь забыты большинством сынов человеческих, родившихся в Западной Африке. Эти дети просто не знали, что на свете когда-то водились слоны. На 70-е и 80-е годы пришелся настоящий шквал перемен: лавинообразный рост поселений, наращивание производства смертоносного оружия, взлетевшие до небес цены на слоновую кость, расширение международного рынка и катастрофическое ухудшение политического руководства.
За последние два миллиона лет более дюжины видов слонов безраздельно царили на различных участках земного шара. На Мальте обитали игрушечные слоники менее метра высотой, на островах Чаннел, расположенных в Тихом океане возле побережья Южной Калифорнии вдоль пролива Санта-Барбара, водились карликовые мамонты. Предок гигантского индонезийского варана предположительно охотился на представителей двух видов карликовых слонов, которых позднее истребили появившиеся на островах Комодо, Ринча и Флорес люди.
На континентальных массивах земной коры слоны обогнали хищников по росту и превратились в таких гигантов, что им не было нужды прятаться. Размер и тогда имел значение. Но неумение прятаться оказалось роковым, когда на них ополчился самый страшный из хищников – двуногий прямоходящий. Люди быстро освоили охоту на слонов, и некоторые достигли в ней слишком больших успехов. На юго-востоке нынешней Чехии обнаружена стоянка древних охотников на мамонтов, стратегически выгодно расположенная в седловине между двумя горными хребтами, – там сохранились останки девятисот мамонтов. Последние мамонты вымерли в Арктике каких-нибудь четыре тысячелетия назад. Древние египтяне в это время уже вовсю строили пирамиды. На арктическом побережье Аляски я встретил девушку из народа инупиатов, которая тащила намытый течением, потемневший от времени небольшой бивень мамонта. Современные жители Крайнего Севера с трудом представляют себе мамонта, но их по-прежнему манят драгоценные бивни.
Где бы слоны ни встречались с человеком, они обречены на поражение. Остатки поголовья слонов в Сирии были истреблены две с половиной тысячи лет назад. С большей части территории Китая слоны исчезли строго перед началом 1-го тысячелетия нашей эры, а к концу того же тысячелетия их не стало на большей части Африки. Тем временем в Индии и Юго-Восточной Азии слоны превратились в средства передвижения монарших особ, боевые машины для штурма крепостей, исполнителей казней и гигантские подушки, утыканные стрелами и копьями, удары которых приводили животных в бешенство. Кроме того, слонов использовали в качестве лесовозов и бульдозеров и наравне с рабской рабочей силой подвергали избиениям и издевательствам. Со времен Римской империи поголовье африканских слонов сократилось на 99 %. 90 % площадей, на которых обитали эти животные еще в начале XIX века, когда, несмотря на все потери, их оставалось более двадцати шести миллионов, им сегодня не принадлежат.
На сегодняшний день в Африке около четырехсот тысяч слонов (истребление азиатских или индийских слонов шло еще более чудовищными темпами). Наш земной зверинец превращается в осколки разбитого стекла, которые, сколько ни береги, бьются и становятся все мельче и мельче.
Слоны передают нам свое «послание в бутылке», свой крик о помощи, где ключевое слово – «уязвимость». Древнеримской знати требовалось такое количество слоновой кости, что в 77 году нашей эры Плиний Старший начал бить в набат по поводу истребления слонов в Северной Африке, поскольку «жажда роскоши исчерпала их поголовье в нашей части света». На протяжении веков, вплоть до распространения огнестрельного оружия, популяция североафриканских слонов потихонечку хирела. Но прошло около тысячи лет, и у берегов Восточной Африки замаячили дау – парусные суда арабских торговцев, которые в обмен на свои товары требовали слоновую кость и пойманных живьем туземцев. К началу XV века количество слонов вдоль восточного побережья сильно сократилось. Торговые пути уходили в глубь континента на сотни и сотни километров.
Четыреста лет спустя, в начале XIX века, в Европе случился промышленный переворот, и порожденные им маховые колеса, шестерни передаточных механизмов и ременные приводы закрутились-завертелись, в промышленных масштабах вытачивая из слоновой кости гребенки, зубочистки, пуговицы, бильярдные шары, черенки для бритвенных принадлежностей, портсигары, ручки для чайников, телеграфные ключи, рамы для зеркал и миллионы фортепьянных клавиш, ради которых охотники убивали миллионы слонов. Для народившегося среднего класса примета былой роскоши стала частью обихода, слоновая кость в ту пору выполняла те же функции, что сегодня пластмасса.
«Слоновая кость» по-английски ivory, то есть в английском языке это существительное этимологически со слонами никак не связано и свою слоновью принадлежность всячески скрывает, в отличие от вполне откровенных в этом отношении устойчивых словосочетаний типа «акулий плавник», «носорожий рог» или «кости тигра» (это все ингредиенты для афродизиаков). Да и по-русски она не «слоновья», а «слоновая». «Слоновая кость», что по-русски, что по-английски, вызывает ассоциации совершенно особого порядка. Ни о каких снадобьях, клыках или зубах даже мысли не возникает, поэтому есть смысл поговорить об этом поподробнее.
Английское слово ivory означает не только поделочный материал, но и благородный оттенок цвета (так же как слова gold – золото/золотой и jade – нефрит/нефритово-зеленый). С 1879 года Ivory стало знаменитым брендом туалетного мыла, которое рекламируют как «на 99,44 % натуральный продукт», то есть практически беспримесное и девственно-чистое.
«Впадина моей ладони еще была полна гладкого, как слоновая кость, ощущения вогнутой по-детски спины Лолиты, клавишной скользкости ее кожи под легким платьем», – читаем мы у Набокова в «Лолите». Словосочетание «слоновая кость» несет в себе чувственную метафору гладкой белой кожи и женственных округлостей, но для эбеново-черных африканок слоновая кость стала источником адских мучений. К началу XVI века европейцы превратили торговлю живым товаром в прибыльнейшую индустрию, так что, перефразируя известные строки, мы говорим «слоновая кость» – подразумеваем «рабство», и этот подлый порядок вещей сохранялся веками.
Изделия из слоновой кости, украшавшие собой будуары дам, попадали туда стараниями торговцев, промышлявших рабами и бивнями. Этот «подарочный набор» в полном смысле слова обескровил Черный континент: популяция слонов практически сошла на нет; коренное население поголовно превращали в невольников, поэтому обширные территории полностью обезлюдели из-за облав. От побережья до ближайших поселений вскоре надо было добираться не меньше трех недель. Захваченные туземцы через джунгли тащили на себе захваченную же слоновую кость до ближайшего порта, где оба товара грузили на суда, причем слоновая кость представляла собой груз куда более ценный, чем ее носильщики, поэтому о ее сохранности заботились куда лучше.
В 1844 году некий Майкл Шепард, отплывший из Занзибара, писал в Салем своему батюшке: «Тут принято покупать слоновий бивень и невольника, чтобы нести его до судна». В начале XIX века вес среднего бивня составлял не меньше 36–40 килограммов (бивни современных слонов в три раза меньше. Самые крупные из ныне известных принадлежали гигантскому слону, убитому невольником в 1898 году на склонах Килиманджаро, недалеко от Амбосели. Их совокупный вес составлял 200 килограммов, длина каждого – три метра, то есть практически два человеческих роста).
Где взять слова, чтобы описать жестокость, не поддающуюся описанию? На дворе 1882 год, в большинстве стран мира рабство отменено или ограниченно. Но на территории, где сегодня расположена Танзания, английскому миссионеру Альфреду Дж. Свонну открывается жуткая картина: связанные попарно туземцы, с шеями, зажатыми между двухметровых перекрещенных жердей, несут слоновьи бивни, «…кроме бивней, женщины, которых было не меньше, чем мужчин, тащили на спинах младенцев <…> Их ступни и плечи представляли собой сплошную открытую рану, а полчища роившихся вокруг мух, привлеченных запахом свежей крови, усугубляли их страдания <…> Это было зрелище адовых мук». Не веря своим глазам, проповедник задает риторический вопрос: «Как же можно выдержать пеший переход из Верхнего Конго, ведь это больше полутора тысячи километров пути?!» – на что надсмотрщик отзывается: «Трудно выдержать, вот они и мрут как мухи». Свонн замечает ему, что многим ноша явно не по силам, на что получает циничный ответ: «А какой у них выбор? Жить хотят – пусть тащат!» Надсмотрщик поясняет, что заболевших невольников они убивают, и это вынужденный шаг: «Иначе остальные начнут притворяться больными, чтобы не нести поклажу. Так не годится. Поэтому мы не можем оставлять их в живых». Свонн спрашивает, а если женщине не хватит сил тащить и ребенка, и бивни… Надсмотрщик, которому подобная постановка вопроса представляется абсурдной, перебивает священника: «Никто не позволит ей бросить ценный груз. Не может нести и то и другое – ребенка заколют копьем, чтобы ноша стала полегче. Главное – это слоновая кость».
Слоновую кость и рабов морем везли в Занзибар и там выставляли на продажу. Выгружают невольников, по свидетельству вышеупомянутого Майкла Шепарда, «тем же манером, что и скотину <…> мертвых вышвыривают за борт, и потом, когда прибой выносит их на берег, туземцы приходят и жердями сталкивают их назад, в воду».
Постепенно невольничьи суда уходят в прошлое, и паруса больше не поднимают. Промысел слоновой кости приводит к поголовному истреблению слонов на всей территории Африки. Спрос на слоновую кость продолжает существовать, он еще острее, чем был. Тысячи и тысячи лет единственным способом обеспечить предложение было и остается убийство. В современном понимании ситуации слоновая кость должна быть объявлена вне закона, а слоны, вытесняемые с исконных территорий, имеют право на статус беженцев. Они и есть беженцы. Вот только из-за человеческой экспансии бежать им особо некуда, а из-за рыночных цен на слоновую кость ни одно убежище не будет для них по-настоящему надежным.
Почти в пятистах километрах к северу от Амбосели, если следовать за полетом канюка-авгура, лежит скверный городишко Арчерс Пост, за которым открываются неподвластные времени первозданные просторы Национального парка Самбуру. Среди тех, кто называет себя жителями Арчерс Пост, – горстка бандитов, промышляющих торговлей слоновой костью, и замученные тяжелой неволей и нищетой туземцы-козопасы, большинство из которых ютится под навесами, сделанными из найденных на помойке кусков пластика или мешков для мусора, наброшенных на согнутые побеги деревьев. Это нищета, на которую страшно смотреть. Сразу понятно, что этим людям ни со слонами, ни с кем бы то ни было делиться просто нечем. С момента возникновения человека и почти по сию пору Африка предоставляла своим обитателям достаточно места для совместного существования, для существования бок о бок. Но численность людей все прибывает, как приливная волна, и вот слонам уже буквально ногу поставить некуда. Эти люди, казалось бы, лишены всего: возможностей, выбора, человеческого достоинства…
Наверное, не зря на любом изображении Ноева ковчега рядом с человеком среди подлежащих спасению от потопа непременно предстают слоны. Если развить метафору вод, то наше все прибывающее море человеческое захлестывает большинство созданий природы. И бедняки – такие же жертвы этого потопа. Все, кого я здесь встречаю, настроены ко мне дружелюбно; взбудораженная детвора смотрит огромными щенячьими глазами. Молодые мужчины из Самбуру, вооруженные копьями, дубинками и большими плоскими кинжалами, болтающимися на поясе, подходят, берут мою руку своими обеими и трясут ее, расплывшись в улыбке. Некоторые интересуются, водятся ли там, откуда я прибыл, львы и слоны, или вежливо осведомляются, сколько у меня голов скота (а когда говорю, что его у меня нет, вежливо «выпадают в осадок» от моей запредельной нищеты). Эти люди во всех отношениях такие же, как я, просто им выпал несчастливый жребий, и навряд ли они способны переменить свою печальную участь. А я, глядя на них, благодарен судьбе за свою счастливую.
Самбуру, как и Амбосели, одно из немногих мест, где существование слонов не подчинено целиком и полностью единственной главенствующей эмоции – страху перед двуногим прямоходящим. Здесь в их жизни по-прежнему присутствует весь спектр эмоций. Страх, правда, тоже есть. И в изрядных количествах.
Ближе к вечеру в воздухе чувствуется привкус мелкой пыли. Она забивается всюду, так что одна из вещей, которые роднят человека со слонами, – это ощущение погруженности в эту сухую и в то же время приветную землю обетованную, в последний ее оплот.
Шифра Голденберг мигом опускает меня с небес на землю. Пока мы отряхиваемся от пыли, она объясняет, что в Самбуру принято именовать слоновьи семьи не по буквам алфавита, как в Амбосели, а по «темам». Вот, например, эта семья, которая сейчас движется вдоль высокого берега реки, названа в честь знаменитых писательниц и поэтесс.
– Им очень досталось от браконьеров. Чуть ли не все взрослые слонихи погибли.
Эмили Дикинсон, которой было сорок пять, мертва. Вирджиния Вулф, Сильвия Плат – мертвы. Элис Освальд жива. Майя Анджелоу мертва… Перед нами одиннадцать членов некогда большой семьи, но их нынешнего матриарха, Венди Коуп, и ее четырехлетнего слоненка с ними нет.
В Венди недавно стреляли. Пули попали и в двух ее детей. Ветеринару удалось усыпить их и обработать раны. Венди и один из малышей выжили. Второй две недели боролся за жизнь на глазах у слонов и исследователей, но выжить не смог.
Венди носит специальный ошейник, позволяющий определять ее местонахождение. Два дня назад она увела семью за двадцать с лишним километров в Национальный парк Шаба, который заповедником можно назвать только в кавычках, потому что для слонов это место весьма опасное. Для браконьеров, кстати, тоже. Не так давно егеря Службы охраны живой природы Кении стреляли в двоих на поражение и убили. И теперь семья Венди вернулась в Самбуру, но без Венди. Судя по всему, слоны чем-то потрясены, об эмоциональном возбуждении говорит необычно активное выделение секрета из височных желез. Ни к месту кормежки, ни к водопою они не идут, просто вереницей движутся вдоль берега.
Шифра связывается с Гилбертом Сабингой, который находится в полевом лагере Самбуру. Он должен засечь сигнал передатчика на ошейнике Венди. Мы ждем ответа. Шифра учится в магистратуре и изучает влияние браконьерства на социальную составляющую жизни слоновьей семьи. Гилберт – сотрудник Фонда охраны слонов Иэна Дугласа-Гамильтона.
Ошейник с передатчиком позволяет отследить невидимые глазу перемещения животных. Так, один слон за четыре дня преодолел двести пятьдесят километров по пахотным землям, причем, судя по всему, знал, что идет по опасной территории, поэтому двигался только по ночам, а днем прятался.
В 80-е годы, когда мне было двадцать, мы с Ричардом Вагнером, с которым дружим всю жизнь, и его другом Мозесом оле Кипелианом из народа масаи наткнулись на Самбуру в процессе длительного и оказавшегося куда более опасным, чем мы рассчитывали, путешествия по пустыне Чалби. В Самбуру время, казалось, остановилось, это был настоящий уголок первозданной, девственной Африки. Солнце почти село, мы наскоро поставили хлипкую палатку и всю ночь не сомкнули в ней глаз под рыканье львов. Вокруг территории заповедника в изобилии бродили стада антилоп, зебр, жирафов…
Тогда это была не туристическая прогулка, а настоящая экспедиция. Сегодня все изменилось. От истоптанной козами земли на юге Самбуру через город Исиоло, на улицах которого не протолкнуться от все тех же коз, мусора, бесцельно болтающейся бедноты да изнуренных безработных, и дальше на юг, где некогда газели и антилопы куду носились наперегонки со своими золотистыми тенями, земля теперь покрыта броней кукурузы и желтыми прямоугольниками полей горчицы, аккуратно расстилающимися по распаханным холмам. Слону жить среди этого огорода возможно не более, чем в сердце Айовы, у которой шансы вернуть на свои просторы несметные стада бизонов, застилающие солнце и небо стаи странствующих голубей и полчища потрясающих копьями и томагавками кочевников столь же ничтожны, как у этой оскверненной земли – вновь стать домом для слонов и антилоп. С извечных времен буквально до последнего мгновения на месте, где ходят сегодня волны пшеницы, существовал особый мир. Нам целого мира мало. Может, оставим что-нибудь другим? У человека и животных по этому поводу могут быть разные мнения. Я отдаю свой голос слону.
Вот наконец звонок от Гилберта. Плохие новости. В девять утра плановый сигнал от Венди получен не был. Сигналы остальных датчиков пришли.
Из близлежащих гостиничных домиков понаехало множество машин, набитых туристами, которые, отталкивая друг друга, стремятся поймать семейство Венди в кадр. Камеры клацают и клацают. Это нудное клацанье – единственная экономически сопоставимая с браконьерством альтернатива, так что дай бог здоровья туристам.
Вот приехали Дэвид Дабаллен и Люси Кинг. Уроженец здешних мест, Дэвид служит в Фонде охраны слонов региональным менеджером. Это высоченный жилистый полиглот с мягкими манерами и острым умом. Люси занимается урегулированием конфликтов между слонами и местными жителями; именно ей пришла в голову гениальная идея сыграть на панической слоновьей боязни пчел. Эту фобию Люси хочет сделать залогом добрососедских отношений между слонами и крестьянами, для которых пчеловодство сможет стать новым источником дохода. Люси запрашивает сигнал датчика с ошейника Венди. Все затаивают дыхание. Вдруг Люси стонет: «Только не это!», и я стискиваю зубы, готовясь услышать страшную правду. Оказывается, у нее снова виснет интернет. Служба поддержки клиентов извиняется, что провайдеру отказано в доступе, и Люси в отчаянии выключает телефон. Никто не произносит ни слова, пока она с образцовой английской сдержанностью в конце концов не роняет:
– Да, немного неприятно.
Дэвиду по телефону сообщают, что два браконьера открыли пальбу по группе слонов на Аттанских болотах, чтобы вспугнуть животных и выманить из воды на открытый участок, где их легко можно будет перебить. У слонов началась паника, местные женщины, работавшие в поле, при виде мечущихся животных подняли крик. Из всей этой неразберихи – Дэвид одновременно пытается слушать, что ему говорят в трубку, и пересказывать нам по-английски, что он слышит, – я понимаю только, что слоны бегут сюда, на север.
Дэвид и Люси решают отправиться дальше вдоль берега, а мы с Шифрой должны оставаться здесь. Через несколько минут у Шифры звонит телефон.
Звонок от Люси. Венди нашлась. С ней все в порядке. Она сейчас на территории Национального заповедника Буффало-Спрингс, где небольшая речка Исиоло впадает в Эвасо-Нгиро, основную водную артерию региона.
Я почти слышу, как наши тела обмякают после чудовищного напряжения. К тому моменту как мы нагоняем Дэвида и Люси, сигнал с датчика Венди уже пришел и Люси выводит на дисплей маршрут ее следования. Прошлой ночью слоны, бывшие за двадцать пять километров отсюда, вдруг группой ломанулись назад, именно ломанулись, не разбирая дороги, не давая себе ни минуты отдыха. Люси показывает нам карту:
– Вот тут они выходят за пределы заповедника. Там такая пойма с очень сочной растительностью, они ее обожают. Тут они пасутся, а вот потом, видите, между полуночью и тремя утра сигнал приходит уже с окраины деревни. Это очень опасная территория.
– Конечно, ведь там поля, поселения…
– И браконьеры, – вставляет Дэвид. – Самый эпицентр!
– И они шпарят в темноте напролом и все там подчистую вытаптывают.
Теперь, стоя на берегу, мы уже два часа в режиме реального времени наблюдаем за тем, как семейство Венди дремлет, не шевеля ни единым мускулом. Очевидно, ночной марш-бросок за кормом вымотал их абсолютно. Но вот, стряхнув дремоту, они спускаются к воде, пьют, переплывают на противоположный берег, выходят и скрываются с глаз. Слоны-эфемеры. За ними поразительно трудно следовать, их сложно понять, их так просто любить и так легко убить. И навсегда потерять их тоже очень легко.
Сегодня сотрудники Фонда охраны слонов совместно с диснеевским Всемирным фондом охраны природы организуют для ребятишек из близлежащей деревни Атта – по совместительству рая для браконьеров – экскурсию в заповедник Самбуру. Им предстоит смотреть на слонов. Вот их комната для занятий: изъеденные термитами деревянные стены, земляные полы, грубо сколоченные столы, приспособленные под парты. Вот и сами школьники – тощие, с ножками-спичками.
В детских улыбках заключен урок постижения ценностей, которым не учат учебники. И одновременно урок нам, контрольная по человечности. Основная часть этих ребятишек вырастет, так и не получив в школе навыков, пригодных для трудоустройства в мире, где отсутствуют возможности для карьеры. Молодых мужчин ждут межплеменные войны и браконьерство. Для слабых женщин остается только секс.
Несмотря на то что наши посетители живут меньше чем в восьми километрах от заповедника Буффало-Спрингс, несмотря на то что деревенская школа была и остается браконьерским штабом, несмотря на то что окрестные фермы и поля расположены в опасной зоне «коридора», через который слоны ходят из заповедника на болотистую пойму и обратно, несмотря на то что фермеры и слоны находятся в состоянии постоянного конфликта, ни дети, ни даже их учитель ни разу в жизни не видели живого слона. Сегодня их пригласили на бесплатную экскурсию в заповедник, чтобы они посмотрели, как слоны принимают грязевые ванны.
Когда детей просят написать что-нибудь про слона, они выражают либо страх перед этим животным, либо гнев за причиненные им разрушения. Есть ли в слоне что-нибудь хорошее? Конечно. Слон приносит хорошие деньги, потому что слон – это туристы и слоновая кость. Как им втолковать, что одно рано или поздно непременно исключит другое?
Прошлой ночью отдаленный львиный рык перенес меня из сладких снов в места совсем уж первобытные. Внушающие благоговейный трепет раскаты и рулады львов – УУУРРРуууфф, OOOOОУУУРРРррруууф, OОУУууф, oохрру, ooф, уфф – подхватили лягушки, которые, отквакав свою вечерню, умолкли было, но тут грянули с новой силой. С изумлением обнаружив себя (как ни странно, живым!) на планете, где скалы, пыль и вода обретают по ночам способность полнозвучных откровений, я упивался их высочайшим накалом и животным ужасом. Чтобы описать пережитое, требуется немало слов, но непосредственно в процессе переживания невозможно проронить ни слова.
Зыбь голосов катилась с чернеющей в ночи горной гряды к реке, захлестывая мозг, и я в полусне-полусознании внимал ей, не разбавляя обычными потоками отвлекающих мыслей и оценок. Звуки впечатывались в сознание, и разум запечатлевал картины того, что я слышал, а подключившееся подсознание пробуждало в душе сильнейший эмоциональный отклик – я обостренно ощущал эти звуки, я воспринимал их напрямую.
Сегодня утром, пока мы завтракаем, мартышки-верветки на берегу реки и в кронах деревьев вокруг лагеря заняты неотложными делами. Франтоватые самцы щеголяют нежно-голубыми тестикулами, а самки прижимают к себе детенышей, расширенными глазами дивующихся на мир, который куда опаснее, чем им кажется, и куда невероятнее, чем каждый из нас ожидает. Знакомая мне и вечно бдительная птица-носорог терпеливо ждет удобного момента, когда взгляды завтракающих людей будут прикованы к мартышкам, и, стоит этому мигу безнаказанности наступить, идет в атаку. У меня на глазах оладушек устремляется в полет. Знаете, на что похожа птица-носорог, улетающая прочь с зажатым в клюве оладушком? Мне кажется, на звездолет «Энтерпрайз NX-01», но я с детства смотрю «Звездный путь».
Минутой позже в субботнее утро врывается телефонный звонок, Дэвид Дабаллен поднимается, чтобы ответить, и, разговаривая, отходит от стола. Потом он возвращается:
– Убит еще один слон. За рекой, прямо возле дороги. Только что обнаружили.
Ужас в том, что это совсем рядом, в каких-нибудь пяти километрах.
– Плохо дело, – бормочет Дэвид. – Что-то мы не то делаем.
За последние сорок пять дней от рук браконьеров погибли двадцать семь слонов, все это в радиусе тридцати километров. На этой неделе такое происходит практически ежедневно, то есть они убивают по слону в день. Но даже в чаду браконьерского угара никто не осмеливался охотиться здесь, в самом сердце заповедника, в непосредственной близости от туристических домиков и полевого лагеря.
Мы с Дэвидом переходим реку вброд. А что же крокодилы?
– Ничего страшного, – успокаивает меня Дэвид. – На взрослых они не бросаются. Разве что на детей иногда.
На противоположном берегу, где находится заповедник Буффало-Спрингс, у Дэвида есть машина. Мы залезаем внутрь. Численность слонов в Самбуру и Буффало-Спрингс приблизительно равна тысяче минус потери за неделю. Но, как и во всей Африке, заповедники слишком малы. И здесь, и в Амбосели слоны постоянно кочуют между исконными кормовыми территориями и местами водопоя, но этот древний, веками не подводивший их жизненный цикл теперь может оказаться опасным для жизни. За пределами заповедника они сталкиваются с фермерской экспансией и браконьерами. В пределах заповедника их подстерегают браконьеры из близлежащих деревень. На фоне взлета цен на слоновую кость до беспрецедентного максимума перспективы слонов на выживание падают до беспрецедентного минимума.
Сидящий за рулем хмурый Дэвид горько бросает фразу, на которую я не знаю как реагировать:
– Эти браконьеры – просто необразованная молодежь. Они ведь не глупее нас. Просто им терять нечего, кроме собственных жизней, поэтому подонки могут ими манипулировать.
Сегодня слоновая кость – это нищета, межнациональная рознь, терроризм, гражданские войны. И дирижируют этими процессами нехорошие люди – преступники, продажные правительственные чиновники, правительства, состоящие из чиновников, – все эти спонсоры межплеменных конфликтов, наживающиеся на гибели слонов. Слоны для них – источник денег. Как и африканские «кровавые алмазы», слоновая кость тоже пахнет кровью, сначала слоновьей, но в итоге человеческой. Это она, «кровавая слоновая кость», подпитывала деньгами Господнюю армию сопротивления Джозефа Кони в Уганде, проливающий кровь мирного населения Джанджавид в Судане и, не исключено, террористов из сомалийской группировки Харакат аш-Шабаб, возможно связанной с Аль-Каидой. А платит за все это мирный обыватель, которого прямо-таки разбирает на резьбу по слоновой кости, и он не желает понимать, что без этого люди в буквальном смысле слова могут жить. Так что слоновая кость со слонами связана лишь отчасти. Насколько все было бы проще, касайся эта история исключительно слонов.
Но слонов она все-таки касается. Разумных, чувствующих, общительных слонов, которые живут семьями и очень привязаны к мамам. Из десяти миллионов слонов, обитавших в Африке в начале XX века, на сегодня уцелели около четырехсот тысяч, и ежедневно поголовье сокращается приблизительно на сто особей. В 80-е, когда цены на мировом рынке слоновой кости взвинтили до небес, по оценкам Синтии Мосс, жертвами этой мясорубки ежегодно становились восемьдесят тысяч слонов. В Танзании эти чудовищные цифры достигли двухсот тридцати шести тысяч. Если в середине 70-х в танзанийском Национальном парке Селус насчитывалось сто десять тысяч слонов, то к концу 80-х половину из них убили. За тот же период популяция слонов в Кении со ста шестидесяти семи тысяч снизилась до шестнадцати тысяч, то есть сократилась на 90 %! В Центрально-Африканской Республике от ста тысяч особей осталось меньше пятнадцати тысяч. В Уганде в Национальном парке Мурчиссон-Фоллс обитали десять тысяч слонов, из которых уцелело двадцать пять (это не опечатка, двадцать пять), потому что угандийское правительство с готовностью отправило 85 % популяции этих животных на заклание, чтобы спонсировать политику государственного террора. Сьерра-Леоне проводила своего последнего слона в последний путь в 2009 году. В Демократической республике Конго перебили 90 % слонов, в Габоне – 80 %, причем только за последние десять лет. Чад, Камерун, Судан, Сомали, Мозамбик, Сенегал – все поголовье перестреляно подчистую, уцелели единицы. В первую очередь это, конечно, удар по слонам, но люди тоже остаются внакладе. В одной только Кении для трехсот тысяч человек единственный источник дохода – туризм, а туристы приезжают посмотреть на слонов. Поэтому браконьерство в промышленных размерах в итоге приводит к массовому обнищанию населения.
Сейчас телефонный собеседник Дэвида сообщает, что егеря взяли след и ждали браконьеров в засаде, но те развернулись на сто восемьдесят градусов… Один из преследуемых – брат известного браконьера. Боюсь, Дэвид получил объем информации, превышающий пределы безопасности.
Сто лет назад основными покупателями изделий из слоновой кости были европейцы и американцы. Сегодня западная культура этим рынком не интересуется, но туда пришел Китай. Китайцев много, слонов мало, их просто не хватит, чтобы каждый китаец получил по прелестной резной безделушке из слоновой кости. Недавно сюда приезжала очаровательная дама из Китая, которая, как все разумные и гуманные люди, была уверена, что бивни просто собирают, подбирают с земли, после того как слон умирает своей смертью, например от старости.
– О китайцах рассказывают малоприятные вещи, – сказал мне Иэн Дуглас-Гамильтон во время одной из наших вечерних бесед в лагере. – Говорят, они алчны и никого не любят. Говорят, что в принципе любить не способны и что они не изменятся. Не знаю. Наши предки истребили американского бизона и странствующего голубя. И что, они были менее алчны, чем современные китайцы? Сомневаюсь. Думаю, что первый урок, который можно извлечь из истории человечества, звучит так: люди меняются. Достаточно сравнить Германию 1943 и 1953 годов или католическую Италию, где разрешены противозачаточные средства.
Согласен, люди могут измениться. Со временем. Но хватит ли нам отпущенного времени?
Международная торговля слоновой костью и прочими так называемыми «продуктами живой природы» регламентирована положениями Конвенции о международной торговле видами дикой фауны и флоры, находящимися под угрозой уничтожения, или Конвенции СИТЕС (от английской аббревиатуры СITES). В 1980 году СИТЕС ввела официальную систему торговых квот, но это не принесло никаких результатов. Истребление слонов продолжалось, потому что разрешенная продажа строго определенных видов слоновой кости служила удобной ширмой для продажи любой слоновой кости. Это был урок номер один.
Единственное, что давало и дает результаты, – полный запрет на торговлю слоновой костью во всем мире, который с боем ввели в 1990 году. Слоновой костью торговать нельзя. Вообще. Никакой. Рынок рухнул. Поголовье слонов медленно начало расти. Мера оказалась действенной. Это урок номер два.
Но запрет продержался всего девять лет. В 1999-м СИТЕС официально разрешает Зимбабве, Ботсване и Намибии реализовать пятьдесят тонн слоновой кости из резервных запасов посредством «разовой продажи» ценного сырья Японии. Но потом Китаю тоже понадобилось ценное сырье. И в 2008-м секретариат СИТЕС одобряет еще одну «разовую продажу» слоновой кости из резервных запасов Ботсваны, Намибии, ЮАР и Зимбабве, на этот раз Китаю.
Оказалось, что ни урок номер один, ни урок номер два так и не были усвоены. Неумение учиться на ошибках – обычная глупость, но, чтобы не суметь научиться на успехах, надо серьезно постараться.
«Купля-продажа слоновой кости официально запрещена. Покупать ее нельзя, потому что это преступление» – так выглядит однозначное, не допускающее истолкований обращение к потребителям, представителям правопорядка и правительствам. «Есть слоновая кость, которой запрещено торговать, и есть, которой не запрещено» – так выглядит неоднозначное обращение, легко превращающееся в идеальное прикрытие для убийства слонов. Разовая продажа резервной слоновой кости Китаю открыла шлюзы для отмывания замаранных кровью бивней. И тут же Африку захлестнула волна браконьерства, обрекая на смерть десятки тысяч слонов, чтобы этими деньгами оплачивать кровь человеческую. В Кении количество убитых слонов выросло в восемь раз, с пятидесяти особей в 2007 году до без малого четырехсот в 2012-м. И теперь по приблизительным оценкам жертвами браконьеров ежегодно становятся от тридцати до сорока тысяч животных, то есть каждые пятнадцать минут погибает один слон. Вроде того, к которому мы сейчас едем через заповедник.
Над огромной серой тушей кружатся стервятники, их видно издалека. Мы с Дэвидом сворачиваем с пыльной дороги и подходим ближе. Это Фило, молодой слон, которому было всего пятнадцать лет. Подросток. Ему надо было бы прожить еще столько же, чтобы иметь право претендовать на самку.
Передняя часть его головы зверски изуродована. Великолепный хобот валяется в нескольких метрах в стороне, словно старый корабельный канат, который за ненадобностью бросили на верфи. Бивни исчезли.
– Они вытащили два зуба и бросили четыре тонны мяса просто гнить. Какой бред!
Внешне Дэвид спокоен, но его сдавленная ярость подобна расплавленной лаве под жесткой запекшейся коркой.
Двигаясь в обратную сторону по следам Фило, Дэвид видит, что слона подстрелили вот тут, на подъеме, потом он, истекая кровью, пробежал двести метров и рухнул. Уже после падения ему еще несколько раз выстрелили в голову. Прямо киллеры. Одно из пулевых отверстий до сих пор сочится алой кровью.
Всего четыре дня назад приезжавший на стажировку американец Айк Леонард запечатлел последнее прижизненное изображение Фило. На снимке он получился впечатляющим молодым самцом, позирующим с небрежной подростковой бравадой. Айк, смотритель слонов в диснеевском тематическом парке «Царство зверей», специально приехал в Буффало-Спрингс из Орландо, чтобы понять, как можно улучшить условия содержания слонов в неволе, а для этого, как он мне объяснил, ему необходимо было «посмотреть, как живут дикие слоны». И вот теперь мы смотрим, как они умирают.
На текущий момент беда слонов – слоновая кость. Вот уж настоящая кость в горле. В разрезе времени корень зла – в месте под солнцем. Бедно ли, богато ли живут люди, их всегда слишком много. А за столом, где полно едоков, найдется довольно охотников и на самые жалкие крохи.
Как может уцелеть, со смертью споря,
Краса твоя – беспомощный цветок?
В. Шекспир, Сонет 65
Особенно если смерть тебе несут люди.
Бушующее вокруг море человеческое превращает заповедники в обособленные от остального мира острова. Стремнину времени не удержать, и только за последние сорок лет население Кении выросло в четыре раза, а поголовье слонов за это же время сократилось в пять раз. С начала 80-х, когда мою грудь впервые наполнил воздух Африки, слоны лишились более половины ареала обитания на этом континенте и более половины сородичей. Нет такого слона, над которым не висела бы угроза смерти от руки человека. Но та же угроза висит над головами множества людей в самых разных странах. И куда приведет этот путь, не щадящий ни людей, ни слонов, мы можем только гадать. Может ли ценность человека или слона стать в наших глазах больше? Или меньше? Или меньше уже некуда? Я руками и ногами за цивилизацию, но хотелось бы ознакомиться с планом развития.
«Уважаемый господин Слон,
<…> Попадаются, конечно, и те, кто считает, что проку от Вас нет, что Вы топчете посевы в странах, где косит людей голодная смерть, что у человечества и без Вас забот достаточно, и вешать себе камень на шею в виде слона незачем, они вообще говорят, что Вы предмет роскоши, который нам совсем не по карману. Именно такие аргументы используются каждым тоталитарным режимом, что при Сталине с Гитлером, что при Мао, чтобы обосновать, почему истинно „прогрессивному“ обществу не по карману такая роскошь, как свобода личности. Права человека – это тоже слоны. Право на инакомыслие, на независимость суждений, право на несогласие с властью с легкостью можно задушить и задавить во имя „необходимости“ <…> Во время последней мировой войны в немецком лагере для военнопленных <…> за забором из колючей проволоки нам все время представлялась громоподобная поступь слоновьих стад, шествующих по бескрайним равнинам Африки, и воплощение этой свободы, которую не покорить, помогло нам выжить. Если миру больше не по карману роскошь природной красоты, значит, совсем скоро его захлестнет и раздавит собственное убожество. Я всем сердцем чувствую, что на карте судьба Человека, его достоинство <…>
Нет ни малейших сомнений, что во имя торжества рационализма Вас следует уничтожить, чтобы мы могли занять освободившееся пространство на нашей перенаселенной планете. Нет также ни малейших сомнений, что Ваше исчезновение с лица Земли будет означать пришествие нового, полностью рукотворного мира. Но позвольте заметить Вам, дружище, что в полностью рукотворном мире человеку тоже не будет места <…> Человек – не дело рук человеческих и никогда таковым не станет. Нам навсегда суждено оставаться частью таинства, неподвластного ни логике, ни воображению, и Ваше среди нас присутствие порождает резонанс, который невозможно описать в выражениях науки или здравого смысла, а лишь в выражениях трепета, изумления и благоговения. Вы – это все, что нам осталось от первозданности.
Я наперед знаю, что, встав на Вашу – или, скорее, на свою собственную? – сторону, я рискую получить клеймо консерватора, даже реакционера, „мастодонта“, принадлежащего другому, доисторическому, казалось бы, времени: времени либерализма. Я готов носить это клеймо как орден. Так что, многоуважаемый господин Слон, мы с Вами в одной лодке <…> В обществе торжествующего материализма и реализма поэты, писатели, художники, мечтатели и слоны не в чести – они всем помеха <…>
Вы, уважаемый господин Слон, последняя Личность в этом мире.
Остаюсь преданный Вам друг,
Ромен Гари»
Ближе к закату Дэвид, Шифра и я ждем на берегу реки. Словно по волшебству группа за группой слоны вереницей выходят из зарослей деревьев и через реку вброд движутся нам навстречу. Слонихи, слонята, слоны всех возрастов. Мир знает, что делать. А мы?
Вверх и вниз по течению слоны косяками форсируют реку, чуть колебля ржаво-красную поверхность медленных вод. Их число переваливает за две с половиной сотни, они пьют и общаются. Слоны, погруженные в слоновью жизнь, – вот мера того, сколько еще доброго осталось в мире.
Среди бушующего хаоса они цепляются за свой обиход – подобно людям, во время войны задувающим свечки на именинном пироге. Это то, что они знают, чего хотят. Каждый их шаг – жест надежды, каждый глоток – жест веры. Возможно, надежда и вера – все, что у нас есть. Но это тоже немало.
Поднимаясь от реки вверх по пажитям на ночевку, медленно хватая и срывая траву, жуя, сокращая оставшееся расстояние глоток за глотком, шаг за шагом, они восходят на пологие холмы, что создали их.
Старшие помнят старые пути, теперь отрезанные, распаханные, опасные. В их детстве, когда они шли за своими мамками, эти пути были частью единой земли. Их земли. Понимают ли они? По-своему, наверное, да. Надеюсь, что нет. Боюсь, что это мы не понимаем.
Неожиданно сгустившиеся облака приглушают свет и смягчают краски, заставляя по-новому ощутить душистый запах травы и далеко разносящийся в воздухе птичий щебет. Слоны движутся, словно сотворенное из праха время. Вот Вавилониха, пятидесятисемилетний матриарх семьи Библейских городов, старейшая слониха в популяции. Хотел бы я знать, что она повидала на своем веку. Наверное, насмотрелась. А вот и остальные семьи: Цветы, Бури, Суахили, Горы во главе с Джомолунгмой, Турчанки и Бабочки.
Дэвид глушит мотор, чтобы шум не беспокоил прибывающих слонов, но они разворачиваются, тесно сбиваются вместе и выставляют перископы хоботов. Голоса, лишенные фона двигателя, их страшат. У туристов, которых можно не бояться, постоянно тарахтят автомобили. У браконьеров автомобилей нет. Дэвид, сообразив, в чем дело, поворачивает ключ в замке зажигания, и напряжение спадает.
Совсем близко от нас проходит детная слониха, вызывающе топая и поводя ушами. Она цепляется за ветки и, не скрывая раздражения, продирается сквозь них могучим телом. Мне не по себе, но Дэвид сразу понимает, что столь откровенная демонстрация силы – очевидный блеф. Слониха просто хочет нас напугать. Но что заставляет ее вести себя в присутствии человека так неестественно?
Здесь много молодняка из разных семей, они пытаются латать семейные бреши, оставленные страшными нападениями браконьеров. Одна семья лишилась пяти больших взрослых самок.
– Уцелевшие могут составить новую семью, – поясняет Дэвид, – их сплотит объявленная против них война. Видите Юту – вон ту крупную слониху? Кроме нее, в семье никого не осталось.
Браконьеры ради слоновой кости перебили всех: и Ацтека, и Инка, – никого не пощадили. Это случилось на самой окраине заповедника.
– А вот тоже жуткая история, – продолжает Дэвид. – Это Планеты. Очень большая семья, чуть не двадцать слонов, среди них было несколько старейших в заповеднике самок. Они ходили на самые дальние расстояния. Это их и погубило. Всю замыкающую группу перебили. Можно сказать, в крови утопили. Это случилось год назад, километров за сто отсюда. С места стрельбы уцелевшие побежали к заповеднику, но бежать им было слишком далеко, несколько подранков погибли по пути. От бега у молодняка началось обезвоживание. Многие остались сиротами. Все пережитое, конечно, их очень надорвало. Они стали беспокойными, то придут, то не придут. В общем, спасти семью нам не удалось. Она стала разваливаться, и это было страшно. Почти все погибли. Остались только эти две девочки: Хаумея и Европа.
У меня есть небольшая коллекция статуэток из слоновой и моржовой кости – штук шесть, каждая сантиметров восемь-десять высотой. Три из них мне, двадцатилетнему, подарила когда-то одна пожилая дама, и с тех пор я храню их как память о ней. Фигурки стоят у меня на письменном столе, стоит протянуть руку – и я могу их потрогать. Одна представляет собой тонкой работы резную сферу, украшенную узором из переплетенных фигурок веселых слонов. Вот она, горькая ирония судьбы. В Канаде мне неожиданно подарили дельфина, вырезанного из моржовой кости. Так я, по идейным соображениям ни разу в жизни не купивший куска коралла, акульего зуба, простой ракушки, стал обладателем этих предметов, словно мы с ними специально искали друг друга, а потом нашлись. В мире, живущем по законам гуманизма, единственным источником слоновой кости для изготовления этих чудесных резных безделушек могут быть только бивни слонов, умерших своей смертью. И у этих могучих старцев были бы огромные, по-настоящему ценные бивни. Слоновая кость была бы просто изумительной красоты материалом – без отягчающих обстоятельств. И мешает этому только человеческая жадность, из-за которой слоновая кость становится костью в глотке.
Малышка Европа оборачивается, чтобы посмотреть на нас. Я вижу не слоненка, а нечто до боли прекрасное.
Дэвид погружен в воспоминания о погибших слонах, которые никогда не вернутся в семьи, что сейчас проходят пред нашими глазами.
– Господи, как же жалко…
– Ваша работа помогает защитить самых поразительных животных на Земле, – говорю я, но Дэвид сейчас где-то далеко и меня не слышит.
Я все равно продолжаю:
– Вот эти три слоненка. Посмотрите, какая прелесть!
Перед этой наивной силой простодушия не может устоять ни одно горе, и Дэвид словно просыпается:
– Да, смотрите, как разыгрались!
Мы смотрим, а время запечатлевает эту сцену, сворачивает ее и откладывает у меня в памяти.
– За пределами заповедника они ни на шаг не отходят друг от друга, все время бок о бок, – говорит Дэвид. – А тут, внутри, им, конечно, раздолье. Видите, как они разбрелись? Потому что бояться нечего.
