Глава 4
Сбежавшего предателя красноармейцы так и не нашли. Они весь день прочесывали район, опрашивали местных жителей, всех подозрительных забирали, а потом отпускали, установив личности. Приметы полковника были весьма размыты. Фото отсутствовало, а выяснить подробности не удалось. Прибыл посыльный из штаба, сообщил, что майора Измайлова срочно вызывают туда.
Бойцы ворчали. Мол, ищем незнамо кого. Средний рост, комплекция, возраст. Просто замечательно!
На выездах из города красноармейцы задержали с десяток мужчин, половину отпустили. Из остальных трое оказались беглыми полицаями, четвертый работал на гражданской должности в немецкой управе, пятый и вовсе оказался германским офицером, правда, гауптманом, темноволосым, не имеющим отношения к Филиппу Хансену. Но хоть что-то.
Две местные женщины видели людей, которые быстро переходили двор. По приметам один из них был Хансен, но уже в штатском. Второй опять же представлял собой что-то невнятное. Длинная бесформенная одежда, капюшон. Воссоединиться со своими они не успели, выбирались из города самостоятельно.
Впоследствии нашлась еще одна женщина. Она проживала на северо-западной окраине, видела, как двое мужчин прятались за дровяником от советской колонны. При этом человек высокого роста опять был в штатском. Повторно этих людей гражданка не встречала. Двор, где она их засекла, красноармейцы обыскали со всей основательностью, но результат оказался нулевым.
Шубин кусал локти. Чертов режим секретности! Знать бы заранее, с чем имеешь дело, можно было бы иначе подойти к выполнению задания.
Майора Измайлова в этот день он больше не видел. Война закружила и разбросала их. По слухам, машина с майором попала в засаду, но он вроде выжил, отделался царапинами.
К вечеру красноармейцы, блуждающие по городу, были отправлены в расположение. Майор Суслов выражал недовольство. Почему его люди занимаются несвойственной им работой?
Части противника отступили к границам Волоколамского района. Советские войска развивали наступление, преследовали врага. В тот же день правофланговые части 1-й Ударной армии вышли к реке Ламе. 20-я и 16-я армии оказывали содействие основной наступающей группировке.
Попытка прорвать оборону противника существенных результатов не дала. Боевые действия на этом рубеже грозили принять затяжной характер. Но люди радовались. Красная армия все же отогнала врага от Москвы.
Несколько раз советские войска предпринимали попытки перейти в наступление и всякий раз откатывались. Немцы лихорадочно снимали силы с других фронтов и бросали их под Москву. Подходили последние резервы из Восточной Европы.
Но враг еще не потерял надежды прорваться к Москве. Попытка перейти в наступление под деревней Рыково была, очевидно, последней в этой зимней кампании. Там сохранился каменный мост через реку Горянку. Обе враждующие стороны берегли его для себя. Форсировать преграду вброд на этом участке было невозможно, глубина не позволяла.
Немецкие танки прошли через мост на рассвете 23 декабря. Они выбрались на восточный берег и двинулись к Рыково, замшелой безлюдной деревушке.
Своевременные данные об этом советское командование не получило. Взвод пешей разведки, наблюдавший за этими действиями, до своих не дошел. Бойцы попали в засаду, и все погибли в неравном бою.
Но успех противника был недолгим. Деревушка оказалась не такой уж необитаемой. В ней расположилась пулеметная рота. Бойцы носили маскировочные халаты, прятались в сараях и подвалах.
Передовой мотоциклетный отряд противника бегло осмотрел деревню, казавшуюся вымершей, и устремился дальше. Следом пошли танки «Т-3» и «Т-4». Они миновали деревню, стали вгрызаться в лесистую местность, испещренную оврагами. Незначительные кордоны советских войск на этом пути были смяты.
Через Рыково ускоренным маршем двинулась пехота на грузовиках и гужевых повозках. Два батальона спешно направлялись в село Лазурное, расположенное в трех верстах на восток. Там эти силы должны были закрепиться и ждать подхода основных частей. На карте боевых действий мог возникнуть выступ, направленный в глубину советской территории.
Пулеметчики, засевшие в Рыково, забросали гранатами головные машины, после чего стали расстреливать колонну в упор. Снег сделался серым от шинелей мертвых солдат вермахта. Позиции красноармейцы выбрали умно. Они косили живую силу врага, практически не встречая сопротивления.
Паре грузовиков удалось прорваться к ближайшему перелеску, но и там их достойно встретили. Пули пробили бензобаки. Машины полыхали как веселые пионерские костры, создавали новогоднее настроение.
Пехота и танковые колонны оказались разобщены. Немецкие солдаты рассеялись по заснеженному полю, отступали в низины и перелески.
Из-за реки прибыло специальное мотоциклетное подразделение, призванное бороться с диверсантами в тылу. Машины носились по деревне, пулеметчики в люльках крошили покосившиеся дощатые избы, чахлые сараи. Ответным огнем красноармейцы сбивали врагов с седел. Мотоциклы переворачивались, взрывались. Дорога в обратном направлении оказалась окончательно запертой.
Однако ответный удар немцев не заставил себя ждать. Из-за Горянки заработали минометные батареи. Деревня и ближайшие окрестности утонули в разрывах. За двадцать минут обстрела были уничтожены все избы, деревня перестала существовать. Выжили только те красноармейцы, которые укрылись в глубоких подвалах.
По оврагу в советский тыл вышли восемнадцать человек – все, что осталось от полностью укомплектованной пулеметной роты. Но дело того стоило.
Вражеские танки завязли в оврагах и без поддержки пехоты стали просто мишенями. Советское командование быстро сориентировалось в меняющейся обстановке. Немецкая бронетехника вышла из леса и попала в засаду. Вездеходы успели подтащить батарею сорокапятимиллиметровых противотанковых орудий. Две роты «тридцатьчетверок» подошли своим ходом.
Орудия и «Т-34» стреляли в упор и постоянно меняли позиции. Половина немецких танков были подбита сразу, при этом советская сторона потеряла всего две боевые машины.
Стальные махины с крестами на броне отползали в лес, оттуда – к Рыково, над которым в морозном воздухе зависло облако гари. Наступательный порыв был утрачен, колонна понесла серьезный урон. Командование приказало танкистам отходить обратно за реку.
Вблизи моста их поджидал очередной сюрприз. Техника скопилась у переправы, и в этот момент по ней нанесла удар советская бомбардировочная авиация. Несколько танков были полностью уничтожены. От колонны уцелело чуть более десятка машин, и последствия этого побоища оказались необратимыми.
На этом наступательный порыв немецкой стороны иссяк. Войска встали на всех направлениях. Фюрер под давлением генералов издал директиву о переходе к обороне на всей линии фронта.
Комполка Суслов вызвал Шубина в свой блиндаж и осведомился:
– Ты сформировал разведвзвод, лейтенант?
– В процессе, товарищ майор, – уклончиво отозвался Глеб. – А если честно, пока не до этого. Людей мне никто не даст. Зубами вцепятся, но при себе удержат. В подразделениях каждый человек на счету. В Волоколамске у меня осталось четырнадцать бойцов, включая двух сержантов. Пока все живы. В общем, это все, что я имею на данный момент.
– Значит, толковые вояки, если живы, – заявил Суслов. – Вот с ними и неси службу. Знаешь мост через Горянку?
– Кто же его не знает, товарищ майор? – Глеб улыбнулся. – Это теперь такая же достопримечательность, как Эйфелева башня в Париже.
– Нужно сохранить этот мост для наших танков. Нам он требуется как воздух, а вот немцам теперь не нужен и даже представляет опасность для них. Ловишь мысль, или нужно разжевывать?
– Ловлю, товарищ майор.
– Тогда действуй, не медли. В прорыв пойдем как стемнеет. Сейчас три часа пополудни. Авиационная разведка час назад докладывала, что мост цел. Но противник активизируется в лесу на той стороне. Твоя задача – выдвинуться в район моста и взять его под охрану. Немцы пойдут, гони их взашей, хватит уже им хозяйничать на нашей земле. Возьми пару пулеметов, гранаты, противотанковое ружье. Если вам повезет, то просто позагораете. Иначе будете держаться до темноты и препятствовать попыткам противника разрушить переправу. Без этого моста, сам понимаешь, танки за речку не пройдут. Все, иди, лейтенант. Удачи тебе! Благословлять не буду.
Танки, подбитые советской авиацией, оказались хорошей ширмой. Разведчики в маскхалатах сползли с горки, собрались за обгоревшими машинами. На мосту стояла охрана и возились немецкие саперы. Они минировали его, часть взрывчатки заложили под опору, остальное – под настил. От взрывателей, установленных на тротиловых шашках, тянулись провода на другой берег. Покрикивал младший командир, подгоняя подчиненных.
За мостом вилась дорога, упиралась в лес, до которого было метров четыреста. На дальнем берегу стоял небольшой грузовик. На нем сюда прибыли саперы.
Разведчики подползали к мосту. Риск присутствовал наивысший. Если немцы их засекут, то все погибнут.
Шубин приказал бойцам остановиться, зарылся в снег. Распоряжение шепотом передавалось по цепи. Движение встало, люди лежали на склоне вдоль дороги и явно чувствовали себя не в своей тарелке. Можно было открыть огонь, уничтожить охрану, половину саперов. Но внизу находились другие. Они схватятся за оружие, и будут потери.
Терять людей лейтенант сегодня не хотел. Ситуация была не из тех, когда это неизбежно.
Шубин привлек внимание Иванчина, лежащего на краю, кивнул на канаву, тянущуюся вдоль дороги. Парень был толковый, забавно сморщил нос, кивнул. Он пихнул локтем Каратаева, лежащего рядом. Дескать, есть работа. Тот соображал несколько дольше, но все понял правильно. Два бойца переползли в канаву, скрылись из виду.
Шубин снова жестикулировал. Все вперед, малым ходом.
Над землей вихрилась поземка, маскируя людей, сыпал мелкий снег. Лейтенант снова приказал остановиться. Различались голоса охранников, и не стоило искушать судьбу.
Иванчин и Каратаев благополучно проползли мимо охраны. Один застыл, другой отправился дальше, к обрыву. С него хорошо просматривались опоры моста. Внизу возились саперы. На настиле тоже работали несколько человек, ломами и кирками вскрывали покрытие.
Охранника что-то насторожило. Он повернул нос по ветру, но это уже не имело значения.
– Как же мы соскучились по вам, твари! – выкрикнул Серега Каратаев, поднялся и стал стрелять в спины часовых.
Одновременно встал Иванчин, бросил гранату под опору, вскинул автомат и принялся добивать уцелевших фашистов.
Все остальные открыли беглый огонь.
Смеялся рыжий Бердыш. Мол, смотрите, какие молодцы, падают раньше выстрела!
К такому повороту событий саперы не были готовы. Охрана полегла почти мгновенно.
Внизу уцелели двое, спрятались за каменную опору. Однако Толик Иванчин не пожалел вторую гранату, и под мостом все стало тихо.
О сохранности каменных конструкций беспокоиться не стоило. Построены они были основательно, на века.
Красноармейцы уже топали по настилу, добивали раненых саперов выстрелами в головы. Четверо удирали, бросив оружие. Один запутался в проводах, которые разматывал, уронил на ногу тяжелую катушку. Меткая пуля избавила его от боли в конечности. Остальные могли уйти, если бы не Гриша Ванин. Он забрался на настил с ручным пулеметом, развел сошки, лежал как на стрельбище, опустошая диск.
– Братец, да ты первоклассный мазила! – возмутился Федор. – Мне стыдно за тебя. Уйдут же фрицы! Товарищ лейтенант, давайте выразим ему презрение!
Но саперы не ушли. Они бежали по полю, когда свинцовый вихрь настиг всю троицу.
– Ничего не может сделать сразу, – проворчал Федор, помогая брату подняться. – Тренироваться надо, боец, учиться поражать ростовые мишени.
Взрывы под опорами порвали лед, и мертвецов захлестывала вода. Тела неприкаянно болтались в проруби.
– Эх, порыбачить бы, – размечтался Бердыш. – У нас на Чалой замечательный клев зимой. Окуни с ершами в хвосты друг дружке вцепляются. Лишь бы ты их вытащил!
– Здесь нет рыбалки, Бердыш, – заявил седой не по годам Извозчиков. – Только дохлые фрицы иногда клюют.
Шубин даже не сомневался в том, что будет беда. Немцы все поняли и спешили избавиться от моста.
Глеб погнал людей на другую сторону, приказал им закрепиться под обрывом, оборудовать огневые позиции для пулеметов. Разведчики торопились, мельтешили в воздухе саперные лопатки.
Вскоре начался минометный обстрел из дальнего леса. Била единственная батарея. Сперва мины ложились с недолетом, потом – все ближе. Люди вжались в землю, отчаянно молились. Грохотало уже под носом, разлетались крупные пласты смерзшейся земли.
– Ну, братцы, даст бог, еще увидимся, – прохрипел красноармеец Краев, вполз в расщелину и надвинул на себя глиняную глыбу, оторвавшуюся от обрыва.
Минометчики целили в мост, но это оказалось трудной задачкой. Мины ложились то слева, то справа, в нескольких местах пробили лед. Обвалился пласт обрыва, хлынула осыпь, а вместе с ней и красноармеец Барковский, слава богу, живой. Он проделал пару кульбитов, выехал на лед, но быстро стал карабкаться обратно. Кто-то из товарищей подал ему руку, впустил в свое убежище.
Боеприпасы на последнем этапе зимней кампании немцы экономили. Обстрел продолжался минут пятнадцать, потом угас. Мост стоял как влитой. Разрушить его мог только целенаправленный взрыв.
Атака началась почти сразу после завершения минометного обстрела. Два грузовика с пехотой выехали из леса, буксовали на заметенной дороге.
Заработало противотанковое ружье. Косаренко откровенно мазал, с досадой выбивал из казенника отстрелянные гильзы. Только с пятого выстрела он попал в колесо. Машина задымилась, но уже стояла, а пехотинцы прыгали из кузова. Метался водитель, пытался куском брезента погасить пламя. Вторая машина встала на безопасном удалении. С нее слетели солдаты, выгрузили громоздкий пулемет с коробами патронов, разбежались, попадали в снег.
– Не вставать, экономить патроны, держаться до прихода наших! – выкрикнул Шубин.
Это был не самый простой денек. Однако у командира взвода создавалось впечатление, что немцы начинают воевать из-под палки, без огонька. Они вяло постреливали, вставали, перебегали. Солдаты устали, потеряли многих товарищей, были отогнаны от Москвы, и боевой задор у них упал. Команды старших фрицы пока выполняли, но в огонь и воду не бросались, берегли свои жизни.
Заработал пулемет, посыпалась земля с косогора. Схватился за живот и покатился вниз красноармеец Шпагин, рослый привлекательный парень из Подмосковья. К нему подобрался Бердыш, стал трясти за плечо. Боец был уже мертв, пронзительно смотрел в небо.
Посыпались гневные выкрики. Красноармейцы открыли хаотичный огонь. Заработали «дегтяри».
Немец с пулеметом уткнулся носом в снег, а ствол его оружия задрался в небо. На замену ему приполз другой, но и этот долго не продержался.
Откуда-то взялся офицер в фуражке с лихо задранной тульей, стал призывать своих бойцов не посрамить великую Германию. Немцы поднялись в атаку так, словно сделали ему одолжение, пробежали десять или пятнадцать метров и залегли.
Звуки сливались в невообразимую какофонию. Орали и строчили красноармейцы, снова ругались братья Ванины, не поделившие пулемет. Методично вел огонь из «дегтяря» невозмутимый красноармеец Косаренко.
Немцы отвечали из карабинов. Это оружие не отличалось скорострельностью, но было эффективно на дальних дистанциях.
Шубин охрип, призывая бойцов держаться. Но им и так было понятно, что отступать нельзя. Только выбежишь на мост, тут тебе и конец. Пот хлестал с лейтенанта как на курорте в знойный день. Он ловил в прицел перебегающие фигуры, одного, кажется, убил, другого ранил, но меньше врагов не становилось.
Охнул красноармеец Извозчиков, сполз с обрыва, зажимая простреленное плечо. Автомат покатился к реке, боец машинально потянулся за ним и взвыл так, как будто руку ему резали без наркоза. К раненому бросился молодой смышленый паренек Димка Краев, выхватил нож, вспорол рукав полушубка.
– Отстань от меня, иди, стреляй. Я сам справлюсь, большой уже! – прошипел Извозчиков.
Краев убедился в том, что ранение не смертельное, и вернулся на позицию.
Немцы подкрадывались все ближе, стали бросать гранаты, перебегали в дыму. За спиной своих солдат поднялся офицер.
В этот момент его и срезал меткой очередью Федор Ванин, не удержавшись, разумеется, от комментария:
– Утер я тебе, Гришка, нос!
– Подумаешь, заслуга. Да этот дядька сам тебе подставился! – огрызнулся тот.
В какой-то момент немцы словно уперлись в барьер, легли и стали зарываться в снег. Продвинуться дальше они не могли, да особо и не старались, передергивали затворы, стреляли. Их лица были как на картинке, бледные, щетинистые.
«Расхотелось фрицам воевать, – со злобой подумал Шубин, опустошая третий диск подряд. – Что им мешает в плен сдаться и жить спокойно?»
– В контратаку, товарищ лейтенант? – выкрикнул разгоряченный Пахомов. – Отбросим фашистов от моста!
– Сиди уж! – резко бросил Шубин. – Какой мне прок от вас мертвых? Держаться, с места не сходить, приготовить гранаты!
Немцы как будто услышали его последние слова. Один из них вдруг подскочил, пробежал несколько метров и с силой метнул колотушку. Для него это кончилось плачевно, но граната перенеслась через обрыв и взорвалась на льду. Этот покойник явно был легкоатлетом! Треснул лед, заволновалась речная вода.
Сержант Пахомов протяжно взвыл, сполз по откосу и стал извиваться так, словно в спину его укусила оса. Потом в нем что-то хрустнуло, и он застыл с искривленной спиной.
Полз в дыму красноармеец Барковский, улыбчивый русоволосый здоровяк из подмосковного Подольска. Он несколько месяцев занимался в тамошнем артиллерийском училище, был отчислен за поведение, недостойное советского курсанта, но как боец вел себя вполне достойно. Парень прополз незамеченным десяток метров и затаился за бугром. Когда неподалеку от него поднялись трое фрицев, он не стал тянуть резину, бросил гранату. Осколки посекли всю троицу, но Барковский не стал проверять результат. Голова его работала в правильном направлении. Он тут же пополз обратно и скатился в обрыв.
Время остановилось. На подступах к реке ничего не менялось. В снегу валялись немецкие пехотинцы, живые вперемешку с мертвыми, трещали винтовочные выстрелы. Заработал и вновь заткнулся единый пулемет вермахта.
За обрывом держала оборону горстка людей, вцепилась в окаменевшую глину. Никто из них не побежал к мосту.
Немцы сменили тактику, двинулись во фланг, надеясь на безопасном удалении выйти к реке. Их побежал встречать вдоль обрыва Леха Карабаш. Он сделал это вполне достойно, когда они крались к берегу, не ожидая каверзы, одного убил, остальных отогнал.
Наконец-то на косогоре возникли люди в светлых полушубках, загудела боевая техника. Шустрая «тридцатьчетверка» съехала по склону, обогнула гору битой техники и устремилась к мосту. Грохнуло башенное орудие. Взрыв расцвел за спиной немецких пехотинцев. Намек был более чем прозрачный.
Фрицы пустились наутек, вязли в снегу. Кто-то выбросил карабин, чтобы не мешался. В живых их осталось десятка полтора. Они спешили к своим машинам. Первый грузовик уже догорел, второй выглядел целым. Но это упущение наши танкисты быстро исправили, подбили его со второго выстрела. Солдатам вермахта пришлось самостоятельно бежать до леса и далеко не все справились с этой задачей.
Танк сбросил скорость при въезде на мост, преодолел переправу, выбрался на крутой берег. Распахнулся башенный люк, высунулась голова в шлемофоне. Танкист критически обозрел разведчиков, прильнувших к обрыву, осклабился, задрал большой палец.
– Ой, проезжай, – досадливо проговорил сержант Левитин. – А то начнешь сейчас издеваться. Как дела? Клюет ли рыбка?
Сил у бойцов уже не осталось. Они могли разве что привалиться к обрыву и дотянуться до курева. Разведчики меланхолично глядели, как танки проезжают мост, уходят в поле. За ними проследовала рота пехотинцев, вооруженных автоматами.
– Бесконечно можно смотреть, – мечтательно пробормотал Карабаш и закрыл глаза.
На правый берег Горянки переправились восемь танков и до батальона пехоты. Солдаты построились в походную колонну и поспешили к лесу. Танкисты уже прощупывали опушку, оттуда доносились рваные выстрелы. На берегу установилась какая-то трагическая тишина.
Извозчиков закончил себя перевязывать, отыскал самую безболезненную позу и тоскливо смотрел в небо. Сержант Пахомов тяжело дышал, глаза его туманились. Осколок застрял в спине, повредил позвоночник.
Когда товарищи стали переворачивать парня, он не издал ни звука, но вроде не умирал. Бойцы перевязали его. Сержант уже потерял много крови, не орал, похоже, ничего не чувствовал. Разведчики расстелили на откосе полушубок мертвого Шпагина, положили Пахомова на спину. Он не шевелился, смотрел в одну точку, только пальцы рук непроизвольно подергивались и уже побелели. Бердыш спохватился, натянул ему на руки варежки.
– Сержант, ты нас слышишь? – спросил Григорий Ванин.
– Слышу, не ори, – выдавил из горла Пахомов. – Тебя, Гришка, даже мертвец услышит. Товарищ лейтенант, я не чувствую ничего, только руки немного. А еще холодно до жути. Это нормально, товарищ лейтенант? Что со мной?
Ранение было не смертельным, но парня частично парализовало. Отказало все, что ниже спины. Он беспомощно моргал, выдавливал из себя улыбку.
– Все штатно, сержант, – успокоил его Глеб. – Сейчас медицина такая, что живо все поправит. И не таких доктора на ноги ставили. Повоюем еще. Ты только не переживай, дыши нормально и не спи, а то замерзнешь.
Он раздраженно озирался. Выжившие бойцы собрались в кучку, озадаченно переглядывались. Где все? Задачу выполнили, почему вдруг стали ненужными?
– Товарищ лейтенант, Пахомова и Извозчикова в госпиталь надо. Они тут долго не продержатся, – подал голос Левитин. – Мы-то простоим, нам по фигу, а вот они… Пешком не дотащим, долго идти, машина санитарная нужна.
– Я тебе рожу ее? – процедил Глеб сквозь зубы.
Да, получилось действительно некрасиво. Отцы-командиры про разведчиков забыли, а ведь могли бы вспомнить, благодаря кому стоит этот проклятый мост!
– Подождите, товарищ лейтенант, я сейчас кое-что выясню, – вдруг заявил Карабаш, перевалился через косогор и побежал к выезду на мост.
Там по-прежнему обретался небольшой грузовик-пикап, доставивший к мосту немецких саперов. Про него в горячке все забыли. Но вряд ли он мог принести пользу, находился почти в эпицентре боя и, скорее всего, безнадежно пострадал.
Карабаш обогнул капот, схватился за простреленный борт. Тот затрещал и развалился. Боец испуганно отпрыгнул от него.
Разведчики непроизвольно захихикали. Карабаш отмахнулся. Мол, нечего тут глазеть.
Он осторожно забрался в кабину, смел шапкой битое стекло, опустился на водительское сиденье и нажал ногой на педаль стартера. Машина неожиданно завелась! Дружно засмеялись братья Ванины. Надо же, какой подарок! Из кабины высунулась удивленная физиономия. Леха и сам не ожидал, что такое возможно. Колеса остались целыми. Машина слушалась руля, но двигалась рывками. Через минуту она подъехала к разведчикам и остановилась.
Карабаш спрыгнул на землю и заявил:
– Если придумаете что-то лучше, товарищ лейтенант, то вы выиграли.
– Ты соображаешь, что дальше будет? – осведомился Глеб. – Это немецкая машина, на ней кресты, их за версту видно. Саданут наши из пушки, и хана нам придет. Думаешь, будут разбираться, кто там едет?
– Лично я разобрался бы, – рассудительно изрек Левитин. – Какого черта немецкий грузовичок делает в нашем тылу? Красное знамя можно поднять над кабиной, но где его взять?
– Эх, были у меня в детстве алые пионерские трусы, – вспомнил ни к селу ни к городу Краев.
Ситуация сложилась странная, но бойцы засмеялись.
– Давайте просто семафорить, – проговорил Асташкин. – Будем дружно шапками махать, материться. Сообразят наши.
Идея бойцам понравилась, они стали живо ее обсуждать. Укоризненно качал головой рассудительный Серега Каратаев. Детский сад, штаны на лямках! Однако другого выхода не оставалось. Раненых нужно было срочно везти в медсанбат.
Шубин приказал грузиться. Первым разведчики подняли в машину погибшего Шпагина, затем Извозчикова. Боец кряхтел, но в целом вел себя мужественно. Сержанта Пахомова загружали чуть ли не все вместе, держали как гроб на похоронах, потихоньку перемещали в кузов. Благо левый борт начисто отсутствовал.
– Дальше кладите, – прокряхтел Иванчин. – А то вывалится по дороге, потом костей не соберем.
– Сержант, ты как? – Иванчин склонился над раненым, подложил ему под голову свернутый кусок брезента. – Что-нибудь видишь, чувствуешь?
– Вижу, мужики, травка зеленеет, солнышко блестит, – прохрипел Пахомов. – Что со мной, люди? Я точно не умер? Меня словно пополам разрезали.
Товарищи смущенно отворачивались. Иванчин что-то пробормотал про совершенно нормальную ситуацию. Дескать, до медсанбата рукой подать. Там такие болячки лечат запросто, как семечки щелкают.
Немецкую машину наши не расстреляли, хотя и пытались. Мина взорвалась в непосредственной близости от дороги. Грузовик тряхнуло, Карабаш съехал с дороги, и транспортное средство застряло. Его вытаскивали всем миром. Двое бойцов в этот момент приплясывали на дороге, махали руками, рвали маскхалаты на груди, прямо как моряки тельняшки. Обстрел прекратился. Красноармейцы выходили навстречу, удивлялись.
Майор Суслов был впечатлен такой работой, пообещал всех отличившихся представить к правительственным наградам. Разведчики между собой поговаривали, что обещать – одно, а вот жениться – совсем другое. Вряд ли в этой неразберихе дело дойдет до вручения наград. Но все равно приятно.
Раненые были отправлены в медсанбат, тело Шпагина забрала похоронная команда. В строю помимо Шубина остались одиннадцать бойцов.
Полевая кухня стояла в заснеженной деревушке, под навесом колхозной конюшни. Лошадей там давно не было, но запах остался. Бойцы ворчали. Больше разместиться было негде. Но это не имело значения. Ели они за целую роту, давились надоевшей кашей.
После еды, под грохот канонады, состоялось построение. Шубин прохаживался вдоль шеренги, всматривался в серые лица.
– Молодцы, парни, – сказал он. – Вы сделали все, что могли, и даже больше. Главное, выжили, значит, еще повоюем. Начальство отвалило нам от своих щедрот аж восемь часов на отдых. Мы их заслужили. Советую время не терять, отыскать пустую избу и спать. Левитин, выставить пост, меняться каждый час. Майор Суслов знает, где мы, при нужде пришлет нарочного. Хотя думаю, что в эти часы ему будет не до нас. А я вас покину, если не возражаете, на пару часов. Сержант Левитин будет в курсе, где меня найти.
– А если возражаем, товарищ лейтенант? – с улыбкой спросил Григорий Ванин. – Как же мы без вас? А вдруг война или что похуже?
Разведчики прятали ухмылки. Очевидно, на лице их командира было что-то написано.
– Если и возражаете, то я вас все равно покину, – отрезал Глеб. – Скоро вернусь, загрустить не успеете.
– А куда вы, товарищ лейтенант? – осведомился Барковский.
Шубин остановился напротив рослого бойца. Парень пожалел о том, что спросил. Перед начальством лучше помалкивать. Он засмущался под насмешливым взглядом лейтенанта, стал переминаться с ноги на ногу, сделал глуповатое лицо.
– Вот скажи, Барковский, за что тебя вытурили из артиллерийского училища?
– За жадность, товарищ лейтенант, – тут же выдал Краев, стоявший рядом. – Все отличные отметки себе забрал, другим ни одной не оставил.
Шеренга грохнула, хотя настроение у бойцов было не праздничное. Усилился ветер с запада. Шум канонады нарастал, как будто не советские войска двинулись в наступление, а наоборот.
– Не за любопытство, нет? – строго спросил Шубин.
– За драку, товарищ лейтенант, – ответил Барковский и сокрушенно вздохнул. – Девушку с одним товарищем не поделили в увольнительной. В общем, в парке музыка играла. Этот нехороший человек к моей девушке стал моститься. Он считал, что ему все можно, если папа большой начальник в политическом управлении Московского военного округа. В общем, слово за слово, мордой по столу. Если бы я не толкнул его на патефон, то обошлось бы. Но вот так вышло. Все разбилось, люди в парке без музыки остались, да еще этот петух на меня наскакивал, своим отцом размахивал. В общем, врезал я ему в зубы. Это, конечно, лишнее, но не сдержался. Потом все вывернули так, словно я чуть не антисоветчик, нанес подлый удар в спину Советской власти. Преподаватели у нас хорошие были, дело замяли, но пришлось документы забрать, а жалко. У меня на стрельбах было восемь попаданий из десяти, лучше всех выступал.
– А девушка что? – под сдавленный гогот спросил Шубин.
– А с девушкой все отлично. Она со мной осталась. – Улыбка на лице красноармейца цвела от уха до уха. – Я уже срочную отслужил, после отчисления на завод устроился, так она ко мне в комнату жить переехала, хотя у родителей большая квартира. Все хорошо у нас. Письмо позавчера прислала, сообщила, что на мой завод устроилась, в контору. Только пожениться не успели, долго планировали, решали, а потом Гитлер, зараза, границу перешел, и все насмарку.
Наступление не складывалось. Советские войска продвинулись на запад, но натолкнулись на хорошо организованную оборону. Эти территории Волоколамского и Зубцовского районов немцы держали прочно, опирались на полицаев, которых в Подмосковье развелось как собак нерезаных. Бой шел в нескольких километрах от деревни. По большаку за северной околицей на запад двигались танки и груженые полуторки.
Шубин шел по деревне. На восточной окраине населенного пункта расположился узел связи, там же обосновались полковые штабисты. В избе поселкового совета работал госпиталь, куда свозили раненых с переднего края.
– Товарищ лейтенант! – бросился к нему смутно знакомый сержант. – Вы свою девушку ищите, товарища Томилину, да? Она где-то там, в крайних избах. Ее местные бабы увели. Несколько шальных снарядов упали, свинарник разнесли к чертовой матери, еще по мелочам. Она контужена, кажется.
Шубин сорвался с места. Сердце его застучало.
Майор Суслов, в отличие от бывшего покровителя Насти майора Драгунского, присутствие женщин в боевых частях не одобрял.
– Мужчины еще не кончились в Советском Союзе, – как-то раз сказал он Шубину. – Вот когда нас не останется, тогда пусть бабы воюют.
Боевое прошлое красноармейца Томилиной майора не впечатлило. Он отстранил Настю от участия в боевых операциях, что Глеб решительно приветствовал. В медсанбате от нее было мало пользы.
Шубин предложил использовать девушку в качестве инструктора по диверсионной работе. Идея командиру полка понравилась, но от нее тоже пришлось отказаться. Бойцы не стерпели бы, если бы их стала натаскивать баба.
Сейчас она числилась в саперном взводе, но и там это никто не приветствовал. Девица была занята, шансов никаких, а печься о ее безопасности просто так никому не хотелось. Почему-то все окружающие были уверены в том, что Настю и лейтенанта Шубина связывают бурные амурные отношения.
– При первой же возможности отправлю ее в Москву, – заявил майор. – Уж не обессудь, Шубин. Навоевалась баба. Ты лучше ребенка ей заделай, пусть рожает. А будет возмущаться, отправлю в центр подготовки разведывательно-диверсионных групп. Эти ребята действуют и продолжают гибнуть.
Расстояние от столицы до передовой выросло. Отправлять юнцов жечь колхозные овины стало труднее. Теперь их подготовка производилась в прифронтовых населенных пунктах, благо отбоя от вчерашних школьников не было.
Девушку он нашел в крайней избе, с трудом отыскал тропинку, петляющую к крыльцу среди сугробов. По своему обиталищу блуждала седая бабка не самой располагающей наружности, костлявая, страшная, в толстой кофте и валенках. В доме было натоплено, потрескивали дрова в печи.
Старуха подметала пол, неласково косилась на незваного гостя. На попытку объяснить причину визита только отмахнулась, кивнула острым, как у Бабы-яги, подбородком. В воспаленном мозгу Глеба тут же возникла фантазия. Сейчас она посадит девушку на лопату, засунет ее в печку и зажарит.
Настя сидела на кровати в дальней комнате, одетая по форме, только без ремня, будто под арестом. Она постриглась очень коротко, видимо, сама кромсала себя перед зеркалом. Симпатичное лицо осунулось, глаза потускнели и запали.
На его появление девушка отреагировала как-то вяло. Она подняла голову, не сразу поняла, кто перед ней, потом, поколебавшись, отложила книгу.
– Глеб? – Голос ее дребезжал, изменился до неузнаваемости.
Она действительно была контужена, но вроде не критично. Симптомы проходят через несколько дней. Однако последствия могут напомнить о себе и спустя многие годы.
– Ты почему не в госпитале? – спросил он и присел рядом, чувствуя растущее смущение.
– Зачем, товарищ лейтенант? – прошептала девушка. – Ничего страшного со мной не случилось. Иногда рвет, голова кружится. Это пройдет. Пусть лечатся другие, им нужнее, не хочу чужое место занимать. Господи, как же хорошо, что ты живой. – Она пристроила голову ему на плечо, вяло улыбнулась. – Мне сказали, что ты ушел на важное и сложное задание. Я нервничала, не могла найти себе места. Потом эта контузия, будь она неладна. Это дело и правда было тяжелое? – Настя отстранилась, посмотрела ему в глаза. – Не обманывай, Глеб, я знаю тебя, как облупленного. Ты пропал на четыре дня, мы тогда еще к Волоколамску подходили.
– Многие погибли, – прошептал Глеб. – Было нас три десятка, осталось одиннадцать. Но все в порядке, задание мы выполнили.
Настя растерянно молчала, у нее дрожало плечо. Никто на этой войне не питал иллюзий. Сколь веревочка ни вейся, а конец придет. Лучше, конечно, позже, чем раньше, но это тоже вопрос спорный. Непросто жить в постоянном ожидании.
– Ты здесь живешь? – Он посмотрел по сторонам.
Избушка была старая, комнатка маленькая. Единственное окно выходило на огромный сугроб.
В дверном проеме показалась старуха. Она смерила их пронзительным взором и удалилась, пошаркивая валенками.
– Да, побуду еще день-другой, пока состояние не улучшится. Баба Дуся не такая страшная, как кажется. Просто она мужчин не любит, а ко мне терпимо относится. Если совсем становится страшно, то дверь закрывается, и крючок есть. Ты как здесь оказался?
– Не знаю. – Шубин пожал плечами. – Просто шел мимо, и сказали мне, что мою девушку контузило.
– Я твоя девушка? – спросила Настя, и в глазах ее что-то заблестело.
– Не знаю. – Кровь прилила к щекам Глеба. – Мне так сказали, а я испугался. – Он взял ее за руку.
Кисть была горячей, пульсировала жилка на запястье. Настя не шевелилась, словно окоченела.
Глеб опомнился, убрал руку и проговорил:
– Поезжай в тыл, хватит с тебя. Мы уже не настолько слабы, чтобы использовать женщин. Ты отлично воевала, молодец, опытный боец, мне жизнь спасла, да и другим. Но это не может длиться вечно. Отправляйся в Москву, будешь жить в общежитии, найдешь себе работу.
– Ты приедешь ко мне? – с надеждой спросила девушка.
Он ответил утвердительно, но переборщил с паузой. У девушки задрожали губы, она все понимала. А он, хоть тресни, так и не разобрался со своими чувствами. Как ребенок, ей-богу. Настолько сознательный?
А кому нужна его проклятая сознательность прямо сейчас, когда повсюду смерть, и ты не знаешь, наступит ли завтра? Жива ли Лида Разина? Увидятся ли они когда-нибудь? А жизнь пролетает, и сердце щемит ежедневно.
Вошла старуха с веником и совком, стала подметать, хотя в избе было чисто. Она намеренно повернулась к ним спиной, упорно действовала на нервы.
Настя улыбнулась с какой-то неясной скорбью, погладила Шубина по руке. Ему стало совсем неловко. Он пробормотал, что, может быть, еще вернется, должен бежать, завтра снова в строй, поднялся и заспешил к выходу, но просто не мог не обернуться. Девушка смотрела на него с щемящей тоской, да и у него было пакостно на душе.
В избе на западной окраине было тихо как на заброшенном погосте. На столе валялась газета «Красная Звезда» четырехдневной давности, стояли пустые алюминиевые кружки. Доблестные разведчики спали беспробудным сном. Временами вздрагивала земля, где-то выли мины и падали снаряды, но это никому не мешало. Выражение «пушка не разбудит» обрело буквальное значение. Бойцы спали на койках, на лавках, составленных вплотную, на полу, подложив под себя все, что нашлось в избе.
Краев забрался на русскую печь. С верхотуры торчали ноги в валенках.
Глеб побродил по храпящему царству, вышел на крыльцо, закурил. К нему подошел часовой, красноармеец Каратаев, которому выпало дежурить первому.
– Погуляли, товарищ лейтенант? Все хорошо? – Темные глаза смотрели с хитринкой из-под спутанных бровей.
– Все хорошо после войны будет, Каратаев. А пока терпимо. Есть новости?
– Посыльный прибегал от комполка, – не без удовольствия проговорил боец. – Думали, в бой зовут, а все наоборот. Можем отдыхать до утра. В восемь ноль-ноль должны стоять как влитые перед ясными очами командира полка. Что-то не ладится с наступлением, буксуют наши, но, может, ночью еще чуток продвинутся. Так что все спокойно, товарищ лейтенант, можно спать.
До ночи оставалось несколько часов. Уже стемнело, люди начали просыпаться. Зевающий Иванчин сменил часового. Асташкин потащился на колодец за водой. Печь топилась, и дрова в поленнице еще не иссякли. Люди курили, жевали паек, пили жидкий чай, когда вскипела вода. Потом они опять разбрелись по спальным местам. Когда еще удастся так отдохнуть?
– Ложитесь на кровать, товарищ лейтенант, – сказал хитроватый шатен Бердыш. – Я уже три часа на ней сплю, все кости отдавил. Пружины жесткие, сетка как каменная. А мне на пост скоро.
– Это ты мне сейчас одолжение делаешь? – под смех товарищей спросил Шубин. – Спасибо, Бердыш. На тебе, боже, что нам негоже. Ты сам не с Дерибасовской, случайно?
– С Николаева, – ответил боец. – Это там же, рядом. Так не в обиду же, товарищ лейтенант. Вдруг вам понравится? А Толик Иванчин с поста вернется, так он не барин, может и пешком постоять.
Кровать действительно оказалась не лучшим подарком. Ее хозяева, местные пенсионеры, наверняка знали толк в ортопедии.
Глеб спал какое-то время, потом очнулся. Ныла спина, затекли конечности. Комом в горле встала тоска.
Лейтенант сполз с кровати, пристроился у печи, подбросил в нее дров, потом в лунном свете, струящемся из окна, взглянул на циферблат наручных часов. Всего-то половина первого.
Изба ходила ходуном от богатырского храпа. Подрагивали копеечные тарелочки в древнем серванте.
Душа Глеба маялась, он курил у скрипучей форточки. Что-то тянуло его, мотало нервы. Грустное лицо Насти стояло перед глазами.
Глеб оделся, взял автомат, вышел на крыльцо, снова закурил, набирался храбрости.
Неподалеку мялся Косаренко.
– В путь-дорогу, товарищ лейтенант? На перекур могли бы и без автомата выйти.
Какие же мы наблюдательные!
Шубин прислушался. Где-то недалеко надоедливо тявкала собака. Работали автомобильные моторы в окрестностях госпиталя. На западе рвались снаряды, но интенсивность обстрела была крайне низкой, наступление явно выдыхалось.
– Отлучусь, – заявил Шубин. – Случится что-то важное, я в крайней избе на восточной околице. Белые наличники, три березы в палисаднике. Но это на крайний случай.
Он фактически бежал, ноги не могли идти спокойно, отмахивался от бдительных часовых, называл себя. Голова вспотела под шапкой, сердце выскакивало из груди.
Глеб подошел к избе и тут же отпрянул от окна, задернутого занавеской. Из-за него доносился залихватский храп. Он не сразу сообразил, что это баба Дуня. Ей бы Соловьем-разбойником работать на развилках проселочных дорог.
Перед другим окном высился гигантский сугроб, надежно охранял женскую честь. Но Шубин не привык отступать. Он лез через снежную массу, разбрасывал ее руками, насилу пробился к окну, перевел дыхание, постучал.
Занавеска откинулась практически сразу. Видимо, девушка услышала подозрительную возню за окном. Ее глаза блестели. Она схватила его за ворот, перевалила в комнату. Оба упали под окном, возились, сдавленно смеялись. Самое опасное – если проснется бабка. Настя первой поднялась, закрыла окно и приложила палец к губам.
– Шубин, ты с ума сошел! – Она задыхалась от волнения, прижималась к нему, и он ее не отталкивал.
Женщина дрожала в его руках, дышала с надрывом. Это было форменное безумие.
Он тоже не мог говорить. Что-то запретное, очень сладкое накрыло его с головой, отключило ум и совесть. В горле у Глеба перехватило, он бормотал что-то бессвязное, жалкое. Лунный свет озарял людей, прижавшихся друг к другу. Они отступили от окна, попятились к кровати. Шубин пристроил на пол автомат, стаскивал с себя полушубок, обмундирование.
Настя помогала раздеться, но лучше бы не делала этого, только мешалась. Она стащила через голову свою гимнастерку, путалась в галифе, в мужском нательном белье, потом целовала его, не давала рот раскрыть, заводилась, стонала.
Шубин знал, что будет раскаиваться, но только не в эту минуту. Страсть накрыла его, отбросила все постороннее. Женщина нервно смеялась, всхлипывала, глотала слезы. Мол, как же долго ты шел к этому. Я так заждалась!..
Полчаса они не могли оторваться друг от друга. Забылась война, отступили моральные обязательства перед другими людьми. Девушка ластилась к нему, не могла нацеловаться, прижималась так, словно срастись с ним хотела.
– Глебушка, спасибо тебе, – прошептала Настя. – Почему же я так тебя люблю? А ты молчи. – Она зажала ему рот ладонью. – Если скажешь что-то похожее, значит, соврешь. Я же знаю. Лучше ничего не говори, дай счастье ощутить.
Он откинулся в изнеможении, сполз с кровати, стал судорожно искать папиросы. Глеб курил, пускал дым в потолок. Настя свернулась змейкой у него на груди, тихо посапывала.
– Грязный ты мой, – прошептала она, обняла его за шею, закрыла глаза от удовольствия, потом пришла в себя, села на кровати, откинула голову к стене, натянула на грудь одеяло.
Занавеску задергивать они не стали. Лунный свет блуждал по узкой комнате, озарял лица мерцающим светом.
– Не верится, товарищ лейтенант. – Девушка тихо засмеялась. – Вот ты и снизошел до меня. Согласись, это было больше, чем просто хорошо.
– Никогда такого не было, – признался Глеб. – Не знаю, что и сказать, Настя.
– Только не уходи, ладно? – заволновалась девушка. – А то начнешь сейчас собираться, скажешь, что на службу пора, а я такого не вынесу. Нехорошо мне, Глеб. Вообразила себе, что если расстанемся прямо сейчас, то уже никогда не увидимся.
– Увидимся, – не очень уверенно проговорил Глеб. – Непременно встретимся. Нас не убьют. Не уйду, не бойся. До утра мы можем быть вместе.
– Вот и здорово, Глебушка. Спать сегодня не будем. Да шучу я, не пугайся, понимаю, что завтра снова на службу, ты должен отдохнуть. Давай еще обнимемся. Иди ко мне.
Он не ожидал столь бурной страсти. Русские женщины обычно сдержанные, любить умеют, но делают это как-то по-своему, не выходя за пределы. Настя же была этой ночью страстной любовницей, не могла оторваться от него.
Она и утром, когда проснулись, вцепилась в него, бормотала «не пущу», дрожала. Он мог позволить себе немного полениться, время терпело. Посыльный в дверь не стучал, все было спокойно. Канонада уши не раздражала. Паника в душе не успела разгореться. Дезертиром его не объявят, парни знают, где он. Глеб откинулся на подушку, утер со лба холодный пот.
Заскрипела кровать в соседней комнате, зашлепали ноги по полу. Настя ахнула, выскользнула из-под одеяла, добежала до двери, закрыла ее на крючок.
«Ночью надо было запираться», – подумал Глеб.
Быстрые движения были девушке противопоказаны. Она зашаталась, глупая улыбка расцветила заспанную мордашку. Шубин тихо ахнул, бросился к ней, довел до кровати. Они лежали и молчали. По дому шаталась злая старуха, что-то ворчала себе под нос. Бренчали тазики.
Потом она ушла во двор, Настя расслабилась и прошептала:
– Потрясающе! Немцев в разведке не боялась, особистам грубила, особенно одному из них, собравшемуся лишить меня непорочности, а какую-то старуху испугалась. Вот она, магическая сила русских сказок.
– Милая, мне надо идти. – Шубин ласково погладил ее по голове.
– Нет! – Настя побледнела. – Глеб, умоляю, еще немножко. Возьми меня с собой, уговори начальство. Сам знаешь, что от меня будет только польза. Если умереть придется, так вместе. Или только я, а ты живой останешься. Правда, Глеб. Хочешь, я побуду твоим ангелом-хранителем? – Девушка положила подбородок ему на грудь, посмотрела на него ясными глазами.
Он мог убеждать, возражать или молчать. Сама поймет, дело нехитрое.
Настя все поняла, трагично вздохнула. Когда он открыл окно, она просто прижалась к нему, молчала, а потом смотрела, как Глеб брел по пояс в снегу и пропал за углом.
Странно, но он не чувствовал угрызений совести. Возможно, они появятся через какое-то время.
